Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Азольский Анатолий. Степан Сергеич -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  -
тился и пожаловался руководству. Жалобе посочувствовали, на грузчиков накричали, а дефектоскоп не дали; несимпатичный человек этот Шелагин, сует нос не в свое дело... Двинули Стригункова исправлять ошибки, Мишель прибыл во всеоружии, и промэнергомонтажники сами привезли дефектоскоп. Вывод: честному человеку не дали, а проходимцу -- пожалуйста. Степан Сергеич гневно напыжился, задумался. Позорная неудача с дефектоскопом ожесточила его, утвердила в прежней, беззаветно принципиальной манере обхождения с людьми, в голосе опять появились скрипы и скрежеты. Степан Сергеич рассуждал так: государственные функции во всех звеньях государственного аппарата исполняют люди, подверженные болезням, привычкам, слабостям, родственным связям и тому подобному; сознательный человек сам подавляет мешающие делу чувства, несознательных же (а их, несознательных, много пока еще) надо воспитывать, то есть не признавать у них вредных чувств; есть документ, называемый Уставом партии, который обязывает всех коммунистов преследовать прежде всего государственные цели, он. Устав, делает людей единомышленниками, сотоварищами Степана Сергеича в выполнении им того дела, которое поручено ему. Так он думал. Так и действовал в командировке. Не умасливал секретарей ответственных товарищей, не замечал их вообще, твердым шагом входил в кабинеты и -- с порога: "Когда наконец проснется в вас партийная совесть?! Когда прекратится бездумное расходование государственных средств? Как коммунист коммуниста спрашиваю: когда? Четвертый день сижу я здесь и не могу встретить вас!" Или более эффектно: врывался в приемную и бросал секретарше вопрос, та отвечала, что да, он у себя, как доложить. "Коммунист Шелагин, из Москвы", -- говорил Степан Сергеич. Перепуганная секретарша скрывалась за толстокожей дверью... Так называемые объективные причины он признавал лишь после внимательного рассмотрения. Прорывался в цехи, настаивал, объяснял, показывал, верил в себя, потому что когда-то (он помнил это!) убедил Труфанова, Тамарина, всех. Здесь его принимали за какого-то столичного деятеля, посланного вразумлять необразованных провинциалов. Заводские руководители, понаблюдав за москвичом, торопливо утверждали все его заявки, удовлетворяли все просьбы. Слово "коммунист", произносимое им, обретало печатный смысл, оно напоминало, будило, оно изумляло свежестью. Много друзей и недругов появилось у него в эту зиму. Так и кочевал он из города в город, пересаживаясь с поезда на самолет. "Москва, Труфанову. Заявка номер 453/67 предприятием удовлетворена. Прошу организовать приемку, настаиваю на полной проверке партии деталей НБО 453/541. Заявке 073/45 отказано, обращайтесь министерство. Шелагин". Труфанов диву давался. Там, где Стригункову требовались две недели и крупные представительские, Степан Сергеич проталкивал непроталкиваемые детали за три-четыре дня с минимальными расходами. Такого работника поневоле начнешь ценить. Труфанов посылал Шелагину деньги на житье и дорогу, благодарил. Командировочная судьба занесла его однажды в крупный областной центр. На местном заводе он выбивал партию популярных триодов 6Н3П, лампы уже погрузили в контейнер, отправку их задерживал заместитель директора товарищ Савчиков. Был заместитель из тех руководителей, которые быстроту решения чего-либо считают признаком поспешности, неуглубленности в существо вопроса. Уже три дня гонялся за ним Степан Сергеич, настиг однажды у дверей кабинета, Савчиков немедленно закрылся и кабинет покинул каким-то мистическим способом -- через форточку, что ли. Утром Степану Сергеичу повезло: он столкнулся с ним в коридоре. Нельзя было терять ни секунды, Степан Сергеич положил руку на талию Савчикова, затолкал его в угол, строгим шепотом спросил: -- Вы коммунист? Савчиков почему-то испугался, побледнел, задышал загнанно. -- Да, -- прошептал он. -- С какого года? -- С сорок пятого, но... -- Я тоже, -- облегченно вздохнул Степан Сергеич. -- И как коммунист коммуниста прошу вас расписаться на этой накладной, ее вы уже видели. -- Провокатор! -- опомнился Савчиков. -- Провокатор! -- визжал он. -- Товарищи, хватайте его! Это мошенник! Степана Сергеича привезли в милицию, здесь ему задали каверзнейший вопрос: "С какой целью и почему вы назвали Савчикова коммунистом?" Нарушитель попался безобидный, начальник милиции не знал, что делать с ним. Надо бы отпустить, но зачем тогда брали его? Просто так ни отпускать, ни задерживать нельзя. Помог начальнику сам Степан Сергеич, развив теорию о воспитании несознательных коммунистов. Полковник обрадовался и передал нарушителя местному управлению КГБ. Здесь теория Степана Сергеича получила полное признание, в управлении много смеялись, отпустили Степана Сергеича и были настолько любезны, что подвезли на служебной машине к гостинице, принесли извинения и сказали, что с лампами все будет в порядке, утрясут по партийной линии. 67 Звенел, вздрагивая, поставленный на полседьмого будильник. Петров лежал с раскрытыми глазами. Что-то мерзкое и липкое разбудило его пятью минутами раньше. Долгожданный сон пришел только под утро. Уже третью неделю спал он по часу, по полтора в сутки. И всегда вторгались в сон отвратительные, наполненные цветом картины, от них Петров просыпался мокрым. В автобусе он прислонил пылающую голову к стеклу, ладонью закрыл глаза. Конечная остановка, здесь пересадка на загородный маршрут. Водку до десяти утра не продают, но коньяк -- пожалуйста. Он запихнул бутылку в брючный карман, шум и голоса людей успокаивали, в постоянных загородных рейсах пассажиры давно перезнакомились, привыкли к Петрову. Кто-то потряс его: "Вам выходить, молодой человек..." Теперь до Колизея рукой подать. Петров влил коньяк в себя, высосал лимон, бутылка плюхнулась в грязь. Проваливалось прошлое, отлетало будущее, все настоящее простиралось до ворот Колизея, наконец пришли они, минуты невспоминания ночных кошмаров, минуты, которые хочешь продлить опьянением... В октябре бывают такие дни -- теплые, светлые, прощальные, когда из уже подмерзшей земли пробивается обманутая солнцем наивная зелень. Мокрый ключ, вчера брошенный Петровым под крылечко, сегодня лежал сухим и теплым. Он вошел в домик, распахнул окна, спустился в подвал за источником. Две дюралевые штанги на поляне стягивались размеченным на сантиметры шнуром. На нулевую отметку Петров навесил ампулу с кобальтом, по шнуру перемещал портативный рентгенометр, градуируя его. Третью неделю занимался он этим, изредка приезжал Сорин на институтском "газике". Покончив с последним прибором, он вогнал отвертку в землю по самую рукоятку и вошел, шатаясь, в домик. Спать хотелось неудержимо, и, бросив на пол плащ, Петров повалился на него, сладостно вытянул ноги. Бесплотное тело погружалось в сон. "Спать, спать, спать..." -- убаюкивал себя Петров, и музыка полилась откуда-то, не грозная, не пугающая... Он спал. И вдруг открыл глаза. Неопознанная еще опасность напрягла ниточки мышц, обострила слух. Петров осторожно повернул кисть, посмотрел на часы: сорок минут назад он лег на пол. Мгновенным неслышным прыжком поставил он себя на ноги, на цыпочках пошел к двери и сразу же увидел предмет, нарушивший сон. На крылечке сидел Дундаш. -- Тебе что надо? -- Игумнов прислал. Как, спрашивает, дела... Разработчики тоже просили. Краску привез, чтоб законтривать подстроечные потенциометры. Плащ и станфордский пиджачок брошены на перила крыльца. Дундаш нежился на солнышке, ослабив галстук, помахивал у лица газеткой. На глазах -- темные очки. -- Давно здесь? -- Только что. Нестерпимое желание мелкого шкодника -- сообщить гнусность -- подмывало Дундаша. Дергались руки и ноги, рот открывался в нерешительности и замыкался твердо, как дверца сейфа -- почти с таким же лязгом. -- Ну, ну, не томи... -- ласково попросил Петров. -- Ослобони душеньку свою от сенсации... Говори -- ну! -- Игумнов... -- Дундаш зашептал, захихикал, выражая безудержную радость. -- Игумнова... разговор слышал... выгонять будут! -- Так-так, я слушаю. -- Петров погладил плечо Дундаша. -- У меня дело к тебе, Санек, -- словно протрезвевшим голосом произнес тот сурово, без хихиканья. -- Валяй! -- Жить надо, Санек. А как жить -- это ты мне помог, сказал. В общем, два человека у меня есть. Третий нужен. Знакомых у тебя полно, и ты... -- Третьего не будет, -- отказал Петров как можно мягче, потому что Дундаш еще не выложился полностью. -- Для твоей персоны третий вообще не нужен. Только два человека. Двое в штатском у подъезда. Двое понятых при обыске... Дальше. -- Что дальше -- это тебе надо думать, Санек. Я человек свободный. Могу сказать то, чего вроде и нет, но.. -- Дальше! -- заорал Петров. Сейф закрылся -- на два оборота ключа с фигурными бороздками, стальная кубышка хранила в себе до времени придушенный слушок, вползший в цех и в цехе же каблуками раздавленный, какую-то гадость о жене Степана Сергеича. Согнув палец крючком, Петров сдернул с лица Дундаша темные очки и увидел в глазах то, что не решался или не мог выразить язык. Подленькая мыслишка плясала внутри бездонного колодца зрачков, особо погано подмаргивая и подмигивая, пришептывая и подсказывая, два танцора метались, каждый на своем пятачке... -- Я убью тебя сейчас, Дундаш, -- сказал Петров спокойно, потому что знал: уже не остановить наката, безумие зальет сейчас голову. -- Да что ты, что ты, Санек? -- Я убью тебя. Мне нечего терять. Я сломал жизнь Лене. Я убью тебя, потому что ты урод, не созданный мною, но и не умерщвленный мною. Я выпрямил твой проклятый горб, заметный всем, я сказал тебе, как надо держаться прямо, но сказал так, что ты пополз, как змея... Я виновен, я сделал маленького подлеца крупным, прощения мне нет. Вста-ать! Встать, скотина! Он бил его -- бил до тех пор, пока что-то холодное не обдало его и розовый сумрак не сошел с глаз. Шофер с пустым ведром бежал к реке, оглядываясь. Дундаш неподвижно лежал на спине, правая рука согнулась в локте, уперлась в землю, кисть безвольно свисала. Носком ботинка Петров коснулся черных пальцев, из них выпал пучок травы... Шофер тащил ведро с водою, матерясь и грозя. В два прыжка Петров достиг машины, нажал на стартер... Он бросил "газик" у автобусной остановки. Зашел в магазин, вывернул карманы, пересчитал деньги. Их было много. Он стоял, улыбаясь, около овощной палатки, и домашние хозяйки с сумками в руках сторонились, подозрительно оглядывая его. Он видел себя вновь отверженного, вновь брошенного в побег, и услада отрешенности пронизывала его. Опять он один -- опять против него весь мир, один против всех. Что-то не позволило ему сесть в автобус. Ровным и напряженным шагом двигался он с северных окраин Москвы на юг, держа в уме направление, ориентируясь, как в тайге, по солнцу, сам не зная еще, зачем ему юг, и где окончится его путь, и что этот путь пересечет. От Ленинградского шоссе, людного и шумного, он удалился влево и задержался на Инвалидном рынке, купил неворованный плащ. Еще левее взял он, подходя к "Динамо", -- не хотел видеть дом, где живет Игумнов. Так, забирая влево и опять выпрямляя путь, вышел он к Савеловскому вокзалу, завернул в ресторан. Сирены электричек не касались как-то его сознания. Метро (станция "Новослободская") поманило его шумом и толкотней. Он спустился вниз, читал справа и слева: "Белорусская", "Краснопресненская"... Много станций на кольцевом маршруте, но зачем они ему? С шумом и грохотом проносились поезда. Ноги поднесли Петрова к самому краю платформы, он пропускал мимо себя вагоны, смотрел вслед поездам, исчезавшим в кривом стволе туннеля. Очередная цепочка вагонов выезжала на свет, вдруг все поплыло перед глазами, и Петров почувствовал, как тянет его вниз, на матово сверкнувшие рельсы, как гнется спина, вбирается голова в плечи -- за секунду до броска. Он отступил, залился потом, еще шаг, еще -- и колонна рядом. Вырываясь из чьих-то рук, он прыгнул на эскалатор, и ужасом заполыхало сознание. Вниз проплывали фантастически смелой окраски люди, желтые косы старух, жгуче-синие лица мужчин, лица немыслимые... Разноцветные наряды людей были неестественно ярки, размыты яркостью, в ореоле яркости... Со вздохом облегчения Петров определил: крашеные синдромы, не сопряженные с галлюцинациями, нужно выспаться, немедленно выспаться, тогда все кончится, это не опасно... Толпа выкинула его на свет дня -- и мир вновь был в надежных цветах разума, скромные краски мира сдули ореолы, затушевали буйство радужных пятен. Он пришел к Каляевской, купил в киоске газеты и выбросил их. Стоял на углу, за спиной Оружейный переулок, соображал, куда идти. Кто-то споткнулся о выроненный портфель, выпрямился, обнял Петрова несильно и бережно. Петров вглядывался в чужое лицо, понемногу прояснявшееся до знакомости. Игорь Сидорин, вместе бежали из распределителя МВД. Он шел рядом с Игорем, зубами пытался уцепиться за нить разговора и не мог. Сидорин привел его к себе. Подбежала милая ласковая девочка, припала к папиной ноге. -- Это Саша Петров, я говорил тебе о нем, -- сказал Игорь жене, -- приготовь нам что-нибудь. Они выпили, сидели, нить болталась в воздухе, или это казалось Петрову, потому что он говорил что-то, отвечал на какие-то вопросы. Сейчас обмякнуть бы, повалиться на пол, заснуть... -- Я на полупроводниках сижу, хочешь -- приходи, вместе поработаем. Угол Оружейного переулка выскочил из памяти. Петров не понимал, как попал он в тихую обитель с манящей, кушеткой. Но зачем-то пришел он сюда. Зачем? -- Я пойду. Прощай. Лифт падал вниз, и в лифте бился Петров. Спать! Спать! Спать! Клетка распахнулась, Петров вылетел вон. Выспаться -- и тогда наступит ясность. На площадь Маяковского он вышел у кукольного театра, воткнулся в толпу у касс кино; очередной сеанс через полтора часа, не дождешься. Еще вариант -- гостиница "Пекин". Отсюда его корректно вышибли: с московской пропиской -- и в гостиницу? Никто не догадывался, что ему надо спать, Игорь тоже не понял, понять трудно, самому Петрову не приходило в голову, что можно взять такси и в полном уединении выспаться дома. Гнало вперед неосознанное желание свершить что-то. У Тишинского рынка его окликнули. Какой-то приблатненный тип, совершенно незнакомый, назвал его правильно по имени и фамилии, ткнул в руки стакан, заплескал водкой, хохотал, хвастался, припоминал известные Петрову истории, но узнать его Петров так и не смог. Петров увидел себя в зеркале парикмахерской, тот самый тип совал мастеру деньги, приказывал обслужить клиента на славу. В десятках отраженных друг от друга зеркал Петров выискивал незнакомца, терзаясь догадками, но тот уже ушел... Мастер разбудил Петрова, Петров глянул на себя, чистого и трезвого. Взрыхлялась память. Можно ведь отлично выспаться в Филевском парке! Туда -- немедленно. Он шел по Большой Филевской, огибая места, где могла встретиться милиция. Синяя фуражка вдалеке загнала его во двор дома. Руки сразу свело судорогой, но стена рядом, Петров привалился к ней и оторвался от нее, когда из подъезда вышла, разговаривая с малышом, женщина. Что-то знакомое в голосе, какая-то теплота в сухом голосе... Петров припал к стене, хотел вмяться в нее, врасти, раствориться в ней... Малыш умолк, потому что умолкла мать. -- Саша, -- сказала Нина. -- Саша. Это была Сарычева, Нинель Сарычева. -- Это я, -- выговорил Петров, держась за стену. -- Я. Я скоро погибну, Нина, и хочу... не извиниться, нет! Слабое, ничтожное слово... Я виноват. Делай со мной что хочешь. Зови милицию, кричи. Я не сойду с места. Я виновен. Я забыл о том, что ты такая же, как я, как все мы люди. Малыш присмирел, не теребил руку матери. -- Не пугайся, это раньше я тебя кляла... Теперь я спокойна. Разошлась... Вновь вышла замуж. А это мой сын. -- Она подняла его на руки. -- А что с тобой? Куда ты идешь? -- Спать. В парк. Она опустила сына. Достала из сумочки ключи. -- Двадцать первая квартира в этом подъезде. Иди. Спи. Муж придет в семь, я чуть пораньше. Он взвешивал ключи. Подбросил их, поймал, сжал в кулаке. Знал, что это глупо, неразумно -- подозревать Нину, но ничего с собой не мог поделать. Быть запертым в квартире -- это преступно неосторожно, это недопустимо. -- Спасибо. Я не забуду. Будь счастлива. Он заснул за десять метров до куста, под который решил упасть. Подкосились ноги, тело рухнуло на траву и расползлось по ней. Сон, наконец-то... Петров лежал и улыбался... Кто-то дернул за ногу, еще раз... Глаза разлепились, увидели в желтом мареве предмет, очертания его прояснялись, становились менее зыбкими. Еще усилие -- и Петров узнал милиционера. -- Вставайте, гражданин. -- Пошел ты... Глаза сами собой закрылись. И вдруг окончательное пробуждение толчком возвращает реальность, и пляшущий мир останавливается, приобретает строгость и четкость. Мотоцикл с коляской плавно выезжает на улицу, посвистывает ветер, смазанные скоростью лица вытягиваются в пестрое длинное пятно, и в нем (или это показалось?) проступили на долю секунды тревожные глаза Сарычевой... Мотоцикл развернулся у милиции, Петрова поставили перед дежурным. -- Г-гады! -- захрипел Петров. -- Что я вам сделал? Он выхлестывал изощреннейшую брань, исторгнутую одним запахом милиции, выливался запас уже забытых слов... Дежурный, старший лейтенант, понимающе переглядывался с сержантами, бранный набор высшей кондиции мог принадлежать только битому человеку. Взлетела табуретка, схваченная рукой Петрова, сержант выхватил пистолет, но, опережая всех, через барьер перелетел дежурный, и Петров рухнул на пол... Его связали и отволокли в угол. Он драл горло, воя по-собачьи, и колотил бы ногами, но, упакованный "ласточкой", только елозил телом по чисто промытому полу. Затих, замер. Аромат не приспособленных для жилья помещений, запах мест заключения сразу отрезвил его. Петров нашел положение, при котором не так стонали стиснутые ремнем руки, и задремал... Несколько раз (во сне или наяву?) слышал он голос Сарычевой и пробуждался на мгновение, вновь засыпая с болезненно счастливой улыбкой... Руки и ноги вдруг распластались по полу. Петров повернулся на бок, лег на спину, из-под глаз выскользнул кончик развязанного ремня. Хватаясь за стену, медленно вставал Петров. -- Гражданка, -- миролюбиво втолковывал дежурный, -- будьте поспокойнее. Вы не где-нибудь находитесь, а в милиции. -- Не ваше дело! -- огрызнулась Сарычева. -- Не учите меня, что надо делать! Она спиной стояла к Петрову. -- Освободите его немедленно, иначе я буду звонить вашему начальству! Сержант показал Петрову на коридорчик, повел его мимо дверей, открыл камеру. -- Посиди. Узнаем, кто ты, и освободим. -- Не надо, -- сказал Петров, -- я прибыл к месту назначения. Он вытянулся на нарах, он вновь был в прошлом, он знал, что ему делать. Прежде всего спать. Четыре часа -- без сновидений, без картинок в цвете,

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору