ета.  Это  были  не  благородные  старческие  черты,
вылепленные самой жизнью,  а  враз  осевшие,  сморщившиеся,  как  проколотый
воздушный шарик, лица. Кожа не  успела  ни  поблекнуть,  ни  покраснеть,  ни
растрескаться, как должно. Вот снимок, рядом второй - какой  недуг  их  всех
поразил? Беспощадная язва разъела белоснежный мрамор  этих  лиц,  раздробила
на осколки, превратив в  мозаику  дивные  статуи.  Стейнер  не  скупился  на
комментарии,  переворачивая  страницы  и  демонстрируя  мне  череду    живых
покойниц, двадцатилетних бабушек, чья единственная вина была в том, что  они
родились красивыми. Была там, в конце, и  Рэчел,  последняя  на  сегодняшний
день, - такая прелестная, совсем юная,  она  вся  будто  светилась  изнутри.
Круглое личико и удивленно-голубые глаза лучились  простодушным  счастьем  и
добротой. Из прошедших через этот ад американка пострадала больше всех,  она
стала совершенно неузнаваемой. Я не выдержал и охнул:
     - Но почему, почему...
     - Что - почему! Идиот! - Стейнер вдруг  грохнул  кулаком  по  столу.  -
Битый час я вам толкую, сколько можно? Я подвергаюсь недопустимой  агрессии,
я вынужден защищаться, вот почему.
     В следующее мгновение он как с цепи сорвался,  озверел,  да  и  только:
зарычал, засучил ногами, лицо пошло лиловыми пятнами.
     - Серная кислота, Бенжамен, серная кислота - вот чего они  заслуживают!
Будь моя воля, я приказал бы обливать их кислотой в колыбели. Всех!
     Его трясло, он задыхался, захлебывался и  впрямь  тонул  в  собственном
чудовищном бреду. Я съежился, внутри все оборвалось. Похоже, на сей  раз  он
сорвался по-настоящему, это конец, он  убьет  меня,  выместит  на  мне  свою
злобу. Терять мне было нечего, я пошел ва-банк.
     - Все ваши картинки - фальшивка, фокусы для дураков.
     Стейнер передернулся так, будто его  иглой  укололи.  Лицо  исказилось,
рука  рванула  ворот,  потянулась  к  горлу.  Краска  залила  шею,  затылок,
расползлась широкими пятнами у корней волос. Я было  подумал,  все,  приступ
какой-нибудь  или  инфаркт.  Он  тяжело  выдохнул.  Медленно,   с    усилием
повернулся вокруг своей оси. Его безумный взгляд сдавил меня как тисками,  я
похолодел. А он вдруг рявкнул:
     -  Убирайтесь  вон,  размазня  несчастная!  Забирайте  вашу  кралю    и
исчезните, живо, чтобы я вас обоих больше не видел! Вон!
     Он почти визжал. Я ушам своим не поверил - он гонит меня? Я стряхнул  с
себя жуткое наваждение и осторожно  поднялся,  все  еще  подозревая  подвох.
Стейнер так и остался сидеть на табурете, свирепо нахмурясь и  сжав  кулаки.
Я шагнул к двери,  приоткрыл  ее.  У  него  на  лице  вдруг  будто  оползень
случился: глаза скатились к самому рту,  рот  обвис  до  подбородка,  а  тот
обвалился на шею. Со своей  буйной,  но  блеклой  шевелюрой  он  походил  на
старую актрису в гриме, которой вытряхнули на  голову  ведро  водорослей.  Я
тихонько пятился, не рискуя повернуться к нему спиной.
     Переступив порог кабинета, я побежал. Я мчался со  всех  ног  назад  по
узкому  проходу,  споткнулся  обо  что-то,  чуть  не  растянулся.    Странно
все-таки,  что  Стейнер  выгнал  меня,  -  ведь  после  всего,  что  он  мне
наговорил, я для него опасный  свидетель.  Я  выбрался  в  подвал,  пронесся
через котельную, где по-прежнему урчал бойлер, точно объевшийся дракон.  Мои
тяжелые ботинки гулко стучали по бетонному  полу.  По  лестнице,  ведущей  в
кухню, я взбежал,  прыгая  через  две  ступеньки.  Но  Стейнер  и  не  думал
преследовать меня, видно, совсем скис, да и вообще  хотел  только  попугать.
Значит, у нас есть шанс. Скорей наверх, заберу Элен, и уносим ноги,  быстро!
С этой историей потом как-нибудь разберемся. Я толкнул  дверь  в  кухню,  но
что-то мешало. Я нажал сильнее, дверь поддалась с адским  грохотом,  и  я  с
размаху влетел в груду жести  и  стали.  Кастрюли,  ложки,  вилки  -  кто-то
нарочно нагромоздил их здесь пирамидой - рассыпались и раскатились по  полу,
отозвавшись  тысячей  визгливых  и  пронзительных  нот.  Еще    не    совсем
опомнившись, я поднял голову. У плиты стояла истуканом и  смотрела  на  меня
сверху вниз Франческа Спаццо-Стейнер собственной персоной.

     СТРАННАЯ СДЕЛКА
     Выглядела она не лучшим образом. Я в очередной раз отметил, как  сурово
обошлось время с ее лицом. Желтоватые пятна -  наверно,  когда-то  они  были
веснушками - обрамляли блестящий, будто маслом намазанный нос.  Под  глазами
мешки, как натеки на оплывшей свече. На  правой  скуле  красовался  синяк  с
хорошую монету. Тогда я еще  не  знал,  что  это  Элен  с  ней  дралась.  Но
достаточно мне было взглянуть на нее, несокрушимую скалу,  дышавшую  злобой,
и я понял: нам конец.
     - Он рассказал вам все, не так ли? - ворчливо произнесла она.
     Тяжелый узел волос сполз, рассыпаясь, на затылок.
     - Тем хуже для вас, Бенжамен!
     - Как это - тем хуже? Ваш муж хочет, чтобы я покинул этот дом...
     - Стейнер сам не знает, что говорит. Идемте!
     Она схватила  меня  за  локоть  и  потащила  прочь  из  кухни.  Сильная
оказалась  баба,  зажала  руку  как  клещами.  Я  мельком  увидел  прихожую,
зловещие часы-саркофаг, чучела зверей. Вот  сейчас  бы  одним  прыжком  -  к
двери! Но раздавшийся откуда-то сверху крик остановил меня:  Элен  звала  на
помощь. Я отчаянно рванулся.
     - Пустите меня! Что вы  с  ней  сделали?  Франческа  втолкнула  меня  в
маленькую гостиную - в этой комнате мы отогревались в первый вечер.
     Там, оседлав подлокотник дивана, ждал  нас  Раймон,  в  красной  лыжной
шапочке с помпоном похожий на гнома,  только  недоброго.  Его  придурковатая
физиономия так и сияла. Я похолодел - только  его  мне  сейчас  не  хватало.
Было в этом недомерке что-то от злого  мальчишки,  знаете,  для  таких  одна
радость - над  кем-нибудь  поизмываться.  Весь  дом  вдруг  стал  враждебной
территорией, меня окружали недруги. Оставалась последняя надежда -  Стейнер,
только он мог приказать этим двоим отпустить нас, но его не было.  Франческа
и  Раймон  встали  передо  мной,  заслонив  камин.  Карлик  глупо   хихикал,
наслаждаясь моим испугом, а эта мегера источала яд, точно огромная оса.
     - Бенжамен, - проговорила она наконец, и голос  ее  резанул  меня,  как
нож гильотины, - теперь мы не можем дать вам уйти. Вы слишком много знаете.
     - Надеюсь, это шутка...
     Они  удалились  с  неподобающей  случаю  торжественностью,  не   забыв,
разумеется, запереть за собой дверь. Я машинально  налил  себе  стаканчик  и
сел, обхватив  голову  руками.  Мне  необходимо  было  успокоиться.  Главное
сейчас - добраться до Элен, вдвоем мы будем сильнее. Но едва  у  меня  начал
созревать план, как мои судьи  вернулись  вместе  со  Стейнером.  Глупо,  но
присутствие хозяина меня как-то обнадежило.
     - Месье Стейнер, скажите им, пусть нас отпустят.  Вы  же  сами  велели,
чтобы я убирался.
     Он замялся, опустил глаза. Жирные волосы липли ко лбу.
     - Мой муж просит извинить его, Бенжамен: он сказал, не подумав.
     А Франческа-то была у них не только  идеологом,  но  и  верховным,  так
сказать, комиссаром. Те  двое  пели  с  ее  голоса,  по  струнке  ходили,  а
распоряжалась она.  Я  с  ужасом  таращил  глаза  на  дьявольскую  троицу  -
мать-командиршу, карлика-лакея и  убеленного  сединами  подкаблучника.  Увы,
они мне не снились. А  тот,  кого  я  сперва  принял  за  буйно-помешанного,
единственный оказался мало-мальски человеком.  Повисло  тягостное  молчание.
Философиня чесала ногу пониже колена, как будто размышляла этим местом.
     - За ваш поступок, Бенжамен, мы могли бы вас наказать. Но мы,  пожалуй,
дадим вам шанс. Вы в  курсе,  Жером  сказал  вам,  что  на  этой  неделе  мы
выписываем  нашу  последнюю  пациентку.  "Сухоцвет"  свободен.  Вот  что  мы
предлагаем: Элен останется у нас, она вполне нам подходит. Вы же  поедете  с
Раймоном в Париж и  привезете  в  обмен  на  нее  трех  девушек.  Мы  вправе
требовать от вас компенсации. Когда они будут здесь, вам вернут Элен.
     Меня точно обухом по голове ударили, я слушал и никак  не  мог  понять,
что она такое говорит. Тут подошел Жером и опять прижал меня к груди.
     - Мне так жаль. Будь это в моей власти, вы бы  сейчас  ушли.  Я  умолял
Франческу пощадить Элен. Но она и слушать ничего не желает.
     Он шумно дышал, стук его сердца отдавался у меня в висках. Руки у  него
были такие длинные, что могли бы обхватить меня несколько раз.  Стиснутый  в
этих лапищах, я уткнулся лицом в его рубашку, и плохо пришитая пуговица  все
время лезла в нос. Со стороны эту сцену,  наверно,  можно  было  принять  за
встречу друзей.   Его жалость была какая-то липкая, мне  стало  противно.  А
Франческа была настороже.
     - Довольно, Жером, прекрати ребячиться!
     Он вздрогнул, сморщился, будто это не окрик был, а плевок. Я  же,  пока
он разжимал объятия, прикидывал свои шансы на  побег.  Сейчас  или  никогда.
Дверь открыта, в несколько прыжков  я  пересеку  гостиную,  потом  прихожую,
пулей наверх и запрусь в спальне  с  Элен.  А  там  видно  будет.  Я  рывком
высвободился из рук хозяина и чесанул  к  центральной  комнате,  толкнув  на
бегу Франческу - та тяжело  завалилась  на  бок,  как  рухнувшая  башня.  Но
надолго меня не хватило, ноги стали ватными, отказывались повиноваться.
     Раймон - и быстро же бегал этот карлик! - в два  счета  настиг  меня  и
свалил захватом под колени. Я стукнулся головой об пол, в глазах  потемнело.
Я отбивался, колотил его по голове, лягался, но  все  без  толку.  Куда  мне
было с ним справиться, слабак я. Он уселся на меня  верхом  -  мерзкая  рожа
оказалась прямо над моей головой - и невозмутимо влепил  мне  пощечину.  Как
сейчас вижу его занесенную руку - не для того, чтобы убить или  вырубить,  а
просто чтобы проучить нашкодившего мальчишку. Я уткнулся  головой  в  ковер.
Он силой поднял меня и, железной хваткой  сжав  локоть,  поволок  обратно  в
маленькую гостиную. Франческа, вне себя - я и вправду сбил ее с ног, -  чуть
не набросилась на меня с  кулаками.  Стейнер,  еще  весь  красный  -  видно,
переживал, что его осадили при мне, - что-то бормотал, успокаивая ее.
     - Итак, ваш ответ?
     Она это не сказала -  пролаяла.  Я,  дурак,  все  еще  думал,  что  это
скверная шутка, и, разозлившись - отшлепали ведь, как пацана, - тоже заорал:
     - В гробу я видал вас всех, слышите, в гробу!
     Мне сразу несказанно полегчало: выпустил пар.
     В то же мгновение Раймон дал мне такого  тычка  локтем  в  бок,  что  я
согнулся, ловя ртом воздух, а он выхватил из кармана мешок  и  набросил  мне
на голову. Проделал он все это спокойно, без  суеты  и  лишних  движений,  в
общем - профессионально. Он тут был на  все  руки:  сторожевой  пес,  лакей,
повар... Покорный раб, готовый по знаку хозяев  выступить  в  любом  амплуа.
Одной рукой он держал меня за шиворот, другой заламывал мне руку  за  спину.
От боли я даже сопротивляться не мог.
     - Куда вы меня ведете? Месье Стейнер, помогите же, ради Бога!
     Карлик подгонял меня  пинками,  я  задыхался  под  жесткой  мешковиной,
кричал, брыкался.  Открывались  и  закрывались  какие-то  двери,  потом  под
ногами оказались ступеньки. Моя решимость таяла с  каждым  шагом:  я  понял,
что меня ведут в подвал. Мой конвоир держал меня  крепко,  но  агрессивности
не проявлял. Мы миновали котельную - я услышал гул и урчание бойлера.
     Потом было еще столько дверей, которые Раймон отпирал и запирал,  гремя
тяжелыми  ключами,  столько  пропитанных  сыростью  коридоров,    поворотов,
туннелей,  где  приходилось  идти,  пригнувшись,  что  я  совсем  запутался.
Неужели под этим  домом  скрываются  такие  огромные  катакомбы?  Мне  стало
жутко: ведь здесь чахли в заточении красавицы, оглашали эти своды криками  и
рыданьями. Мы шли по очередному коридору, круто уходившему  вниз;  мои  зубы
выбивали дробь. Наконец Раймон заставил меня  опуститься  на  четвереньки  и
втолкнул в крошечную, сырую, затхлую каморку. Он снял с  меня  мешок  и,  не
сказав ни слова, запер дверь на ключ.
     Первое, что я увидел, - большие круглые часы на  потолке,  единственный
источник слабого света в этом карцере. Механизм  был  явно  неисправен:  там
что-то жужжало, как жужжат  осы  и  мухи  на  последнем  издыхании,  вертясь
кверху брюхом и бессильно  перебирая  лапками.  Выпуклое  стекло  напоминало
уставившийся на меня огромный  глаз,  -  наверно,  туда  же,  в  часы,  была
вмонтирована камера слежения. Я был  один  на  один  с  непрестанным  мерным
скрежетом, я сбился  с  дыхания,  торопливо  глотая  застоявшийся  зловонный
воздух, не мог толком выдохнуть, сердце зачастило. Я присел на тощий  тюфяк,
торчавшие из него соломинки искололи мне  все  ляжки.  В  углу  я  разглядел
маленький душ и самый примитивный туалет. Смотреть на часы не решался:  чего
доброго, постарею в одночасье. Я стал звать  на  помощь  и  даже  не  слышал
собственного голоса, в этих совершенно непроницаемых стенах он тонул, как  в
колодце. Время от времени тонкий дребезжащий звук будто рассекал воздух.  По
моему  лицу  струился  пот,  хотя  температура  здесь  была  минусовая.  Это
подземелье  представляло  собой  каменный  мешок,  что-то  вроде  воздушного
пузыря в толще гор.
     Мало-помалу  мною  овладевала  паника.  Рассудок  накрыло  волной,    я
барахтался и  тонул,  теряя  всякую  способность  мыслить  здраво  и  вообще
соображать. Вдруг схватило живот. Я едва успел спустить  штаны  и  -  не  до
стыда уж было - опорожнил  взбунтовавшийся  кишечник  прямо  на  пол.  Потом
отполз в противоположный  угол  карцера,  чтобы  по  возможности  не  нюхать
собственную вонь. Я злился на себя - лучше бы принял их  условия,  -  а  еще
пуще злился на Элен. В конце концов, все случилось из-за  нее:  нечего  было
заигрывать со стариком, понятно, что его благоверная приревновала.  Я  лежал
без сил,  грязный,  мерзкий,  зажимал  уши,  чтобы  не  слышать,  как  бегут
стрелки, пытался спрятаться от сорвавшегося с цепи  времени,  чувствуя,  как
оно пожирает меня изнутри и превращает до срока в дряхлую развалину.  Я  был
сломлен. Сдался сразу, понятий чести, совести, достоинства для  меня  больше
не существовало. Все, что угодно, лишь бы не гнить в этой дыре.
     Прошло, наверно, много времени,  и  вот  наконец  лязгнул,  открываясь,
замок. Луч фонарика  скользнул  по  стене  к  полу,  кто-то  шмыгнул  носом,
принюхиваясь. Я узнал его сразу и прямо на  четвереньках  кинулся  к  своему
спасителю.
     - Месье Стейнер, выпустите меня отсюда, пожалуйста! Я на все согласен.
     Я стоял перед ним на коленях, и от меня нестерпимо воняло.
     - Мне так неудобно... - пробормотал я, кивнув на свои штаны.
     Стейнер, стоя на  пороге,  пошарил  лучом  фонарика  по  стенам,  затем
осветил часы.
     - Всякий раз, когда я спускаюсь сюда, у меня такое же  чувство,  как  в
детстве, - будто меня хоронят заживо. Я понимаю, как тебе страшно.
     От его неожиданного "ты" и сочувственного тона я чуть не прослезился.
     - Они перегнули палку, не стоило тебя так сурово наказывать. Но  ты  уж
не обессудь, их тоже можно понять. Франческа и так  вся  на  нервах:  ей  от
твоей Элен крепко досталось, это, скажу я тебе, та еще штучка. Да  еще  наша
старая распря опять на днях  всплыла:  почему-де  в  "Сухоцвете"  не  бывает
мальчиков-красавчиков. Франческа  злится,  говорит,  это  дискриминация.  Но
юноши-то посильнее девушек, их и похищать не так легко, и охранять  труднее.
С этим надо будет что-то делать... Ну, и ты еще вывел ее из себя, надо же  -
с ног сшиб.
     - Я... я не хотел.
     - Ладно, замяли. Вот тебе наш план: ты сейчас  же  уедешь  с  Раймоном.
Будешь делать в  точности  все,  что  он  скажет.  Запомни:  привезешь  трех
девушек - получишь Элен.
     - Трех девушек? Да, но... но почему  трех?  У  него  вырвался  короткий
грудной смешок.
     -  Потому  что  твоя  Элен  стоит  трех,  и  вообще  наше  решение   не
обсуждается. Все, пошли.
     Обратный путь  оказался  значительно  короче  (подозреваю,  что  Раймон
нарочно водил меня кругами по  одним  и  тем  же  коридорам,  чтобы  сильнее
напугать).  Стейнер  был  настолько  деликатен,  что  даже  не  упомянул   о
случившейся со мной неприятности. В туалетной комнате у  лестницы  я  принял
душ. Хозяин дал мне чистую одежду, сам принес все  из  моего  чемодана.  Он,
так сказать, взял меня под крыло. Под горячими струями я  успокоился,  озноб
прошел. Но самое тяжкое  испытание  было  еще  впереди:  сказать  все  Элен.
Раймон поднялся со мной наверх, повернул ключ в замке, впустил меня и  запер
за мной дверь.  Мне дали десять минут, чтобы попрощаться.
     Сердце у меня так и  упало,  едва  я  переступил  порог.  Зрелище  было
кошмарное: по комнате будто смерч пронесся, простыни  и  одеяла  сброшены  с
кровати, стол и стулья  опрокинуты,  отопительная  труба  помята,  все  наши
туалетные принадлежности раскиданы по  полу.  Два  стекла  в  окне  разбиты,
остальные в трещинах. Над всем этим погромом стоял тошнотворно густой  запах
духов. По ковру блестками были рассыпаны осколки. Элен сидела  съежившись  в
углу и всхлипывала. На подбородке у нее запеклась кровь.  Лицо  заострилось,
побелело и сморщилось, как подсыхающая простыня. Она  вскочила  и  бросилась
мне на шею.
     - Бенжамен, любимый, бедный мой, они хоть ничего тебе не сделали?
     Знакомый мне нервный тик опять подергивал ее  лицо,  и  с  него  словно
осыпалась  вечно  озадачивавшая  меня  юность.  Губы    оттопырились,    рот
перекосился. Жуткое дело: я  уже  видел  не  ее,  такую,  как  есть,  а  тот
портрет, что набросал Стейнер. Вымышленное лицо съело  реальное.  У  всех  у
нас так: последнее обличье заслоняет все прежние. Я рассказал ей  обо  всем,
что произошло после обеда, и о тайне "Сухоцвета", ничего  не  скрыл  и  даже
сгустил краски. Она все повторяла: не может быть, это немыслимо.  Наконец  я
дошел до сделки, выложил условия и,  набравшись  духу,  признался,  что  дал
согласие. Она сперва подумала, что я блефовал.
     -  Ты  правильно  сделал,  милый,  хоть  время  выиграл,  нелегко  тебе
пришлось, бедненький! Но ты ведь останешься со мной, правда?
     Вот так вопрос после всех ужасов, которые я ей тут расписывал,  -  меня
это просто доконало. Я покачал головой: выбора нет,  если  я  не  подчинюсь,
пиши пропало.  Стейнер  дал  мне  слово,  все  будет  в  порядке.  Тут  Элен
отпрянула от меня, и ее как прорвало:
     - Они врут, Бенжамен, врут! А ты знаешь, что им известно о  нас  все  -
где я живу, где учусь? Попались мы с тобой, как мухи в паутину, из-за  этого
снега. Случай преподнес им на блюдечке то, что всегда приходилось искать  за
сотни километров. Знаешь, что, еще когда ты в первый раз постучался в дом  и
сообщил  им  номер  нашей  машины,  они  сразу  же  навели  о  нас  справки?
Телефонная линия действительно была повреждена, но у них  есть  мобильник  в
полном порядке.
     Она выкладывала подробности, доказывала, голос ее срывался на визг.
     - А ты не хочешь спросить, почему здесь такой разгром и  откуда  я  все
это знаю?
     Моему эгоизму она всегда дивилась.
     - Не успел ты выйти, я  только  прилегла  отдохнуть  -  вдруг  является
Франческа.  Да  с  таким  видом  -  ну  просто  карающий  меч.  И   начинает
бесцеремонно меня щупать, будто лошадь на ярмарке, волосы потрогала, даже  в
рот заглянула. Я ее отпихиваю, а она как пошла меня честить -  и  шлюхой,  и
дешевкой, и подстилкой. Мало того, еще  и  драться  вздумала.  Злоба  у  нее
сочилась из всех пор. Я отбивалась, кидалась в нее чем ни  попадя.  Видел  у
нее фонарь под глазом - это я ей  мишленовским  путеводителем  засветила,  я
его листала, искала, где бы нам сегодня поужинать. На сантиметр бы  выше,  и
я б ее без глаза оставила. Она вроде отступила и вдруг опять как  набросится
- и нокаутировала меня. Потом заперла здесь, а перед этим все мне  выложила.
"Твоя песенка спета, потаскушка смазливая,  -