уги  в
ее присутствии разом стало другим, хитровато-угодливым. Он бросил карты и  с
озабоченным видом заспешил к своим делам. Я не мог  взять  в  толк,  что  же
связывало  эту  осеннюю  красу  с  карликом-недомерком  и   с    престарелым
похотливым хиппи. Решительно, мы в этом доме пришлись не ко двору!
     Стемнело как-то сразу, на душе у меня тоже стало мрачно, и  я  поднялся
к Элен - с ней все-таки спокойнее. Она стояла у окна,  босиком,  в  длинном,
почти до колен, свитере, и  плакала,  глядя,  как  нашу  машину  мало-помалу
заносит снегом. "Я хочу уехать, уехать", - твердила она.  Я  утешал  ее  как
мог: нам просто чертовски не повезло, завтра же, как только доставят  нужную
деталь, мы  сможем  вернуться  в  Париж.  Но  она  не  доверяла  механику  -
шарлатан, ни черта не умеет! -  а  в  поведения  наших  хозяев  ей  чудилось
коварство.
     - Брось, им самим не терпится нас поскорее выпроводить. Я сейчас  видел
жену Стейнера, она на меня просто волком  смотрела.  Сдается  мне,  они  уже
локти кусают, что пустили нас в дом.
     Но убедить Элен мне никак не удавалось, и ее страхи заразили меня.
     - У меня здесь какое-то странное чувство: как  будто  в  этом  доме  не
живут, я бы сказала, его просто занимают.  Все  тут  слишком  чистенькое,  с
иголочки, слишком тщательно подновленное.
     Она разделась, легла в постель, позвала меня к себе, попросила  согреть
ее, приласкать, и мы долго лежали обнявшись, одолеваемые одними  и  теми  же
сомнениями. Потом Элен ваялась было за очередной кошмарный  детектив  -  она
читала запоем все эти истории о маньяках-убийцах, садистах и психопатах и  с
каким-то извращенным простодушием живописала мне их подвиги ,  -  но  книжка
выпала у нее из рук. Ужасы на экране или на страницах книги -  это  роскошь,
это для тех, кто чувствует себя в безопасности. Часов в семь  она  попросила
меня принести ей чаю.
     Я направился в кухню, рассчитывая застать там  Раймона,  как  вдруг  до
меня донеслись отголоски бурной  ссоры.  Муж,  жена  и  их  слуга  выясняли,
отношения, как я понял, из-за нас. Я так и застыл на лестнице. Из того,  что
мне удалось расслышать, следовало,,  что  мадам  из  соображений  гуманности
хочет, чтобы мы остались, а Стейнер настаивает на  том,  чтобы  выгнать  нас
вон, в мороз, на ночь глядя, Я  стоял,  как  громом  пораженный,  ничего  не
понимая:  вчерашний  гостеприимный  хозяин  жаждал  от  нас  избавиться,   а
неприветливая хозяйка защищала. Она резко осадила Раймона,  который  пытался
как-то примирить обе стороны, и по ее тону нетрудно было догадаться,  кто  в
этом доме главный. Хозяйка с мужчинами не церемонилась, им и вдвоем  было  с
ней не сладить. Ну почему мы не сообразили тогда же унести ноги!
     Дальше слушать мне не хотелось; вконец сбитый с  толку,  я  поднялся  к
Элен, но рассказать ей об услышанном не решился. Соврал,  что  чая  в  кухне
нет. Немного погодя к нам постучался хмурый Раймон  с  двумя  подносами,  на
каждом дымилась миска аппетитного супа, стояли тарелки с местными  сырами  и
фруктами. Он сказал, что хозяин с хозяйкой устали и ужинают у себя.  Я  было
стал извиняться: мол, мы их стесняем, нам очень жаль. Он опять заверил  нас,
что телефонную линию исправят к утру, машину починят,  а  в  крайнем  случае
они вызовут из  Понтарлье  такси,  в  общем,  в  Париж  нас  так  или  иначе
отправят. Элен чуть приободрилась, съела немного  супа  и  надкусила  ломтик
сыра, который я с аппетитом доел. Потом она уснула. Я полистал валявшиеся  в
комнате  иллюстрированные  журналы,  пожалел,  что  нет  телевизора  -  хоть
какая-то была бы связь с миром. Мысленно я  подсчитывал  серии,  которые  не
удалось посмотреть, и предвкушал, как наверстаю дома упущенное. То-то  будет
блаженство!
     Но среди ночи меня разбудил лихорадочный шепот Элен:
     - Бенжамен, у меня нехорошее предчувствие. Давай уйдем отсюда.
     Я растерянно моргал спросонья.
     - В такой холод, да ты с ума  сошла!  Мы  же  простудимся  насмерть.  И
потом, это будет чистой воды хамство.
     - Ну и пусть. Стейнер-то нам тоже нахамил сегодня  утром.  Они  спят  и
видят, чтобы мы убрались, вот мы и уберемся! И вообще,  мадам  Стейнер  даже
не соизволила зайти поздороваться со мной!
     Как я ее ни урезонивал, все было бесполезно. Единственное,  в  чем  она
уступила, - еще немного повременить с уходом (было около  половины  пятого).
Элен была сама не своя, в  таком  состоянии  я  никогда  ее  не  видел.  Она
собрала в сумку самые необходимые вещи, оделась  и  не  отставала  от  меня,
пока я не оделся тоже. Все готова была бросить,  машину,  чемоданы,  одежду,
лишь бы оказаться подальше от этого дома. Со страху она  стала  на  себя  не
похожа.
     - Что-то здесь неладно, - твердила она. -
     Если мы останемся, с нами случится несчастье.
     В четверть седьмого, набив карманы съестными припасами (в  основном  со
вчерашних  подносов),  мы  на  цыпочках  покинули  дом.  Лестница   отчаянно
скрипела, деревянные ступени прогибались под нами, стонали;  чудо,  что  нас
никто не услышал. Большой дверной молоток поблескивал латунью на  внутренней
стороне входной двери. По ошибке ли  или  в  насмешку  его  повесили  внутри
дома, как будто надо было стучать, чтобы выйти, а не наоборот.  Нам  удалось
отпереть замок без шума - ключи, к счастью,  висели  тут  же.  Раймон  забыл
погасить свет над крыльцом. Мне было безумно стыдно, что я удираю, как  вор,
не оставив даже коротенькой записки с извинениями или объяснениями.

     ГОРЕ-БЕГЛЕЦЫ
     От холода у нас перехватило дыхание, брызнули слезы из глаз. В  сумраке
лес смутно вырисовывался темной  трепещущей  массой.  Снег  поскрипывал  под
ногами. Еще стояла непроглядная ночь, не было  видно  ни  зги,  и  мы  могли
ориентироваться лишь приблизительно. Элен сразу задала такой  темп,  что  мы
согрелись, она неслась вскачь, точно удирала от погони, и,  благодаря  своей
физической форме - как-никак годы занятий спортом, -  оставила  меня  далеко
позади. Пробежав сотню метров, она обернулась к дому,  отсалютовала,  высоко
подняв руку, и крикнула:
     - Пока, чучела! Пропадите вы все пропадом!
     Мы выбрались на шоссе, то самое, по которому ехали  позавчера  вечером,
и свернули направо: на дорожном указателе, который  мы  очистили  от  снега,
значилось,  что  в  трех    километрах    находится    деревня    С.    Элен
предусмотрительно захватала с собой зажигалку.  Она  заметно  приободрилась,
снова стала прежней, всегда восхищавшей  меня  -  сильной  женщиной,  полной
энергии и решимости. Снег окутал все вокруг,  накрыл  белым  плащом,  сковал
как броней; еще не рассвело. Чего бы я только  не  дал,  чтобы  ощутить  под
ногами парижскую мостовую, вдохнуть славные бензиновые пары,  снова  терпеть
тычки и ругань от хамов в толчее!
     Я нащупал у  себя  в  кармане  швейцарские  банкноты  -  успел  стянуть
несколько у Элен,  -  ощутил  пальцами  их  хрусткую  плотность,  прямо-таки
осязаемое богатство.  Я  всегда  чувствую  себя  увереннее,  имея  при  себе
крупные купюры. Но нашему бегству они помочь никак не могли. Да  я  первому,
кто вывел бы нас отсюда, все бы отдал. Я вздрагивал от  каждого  скрипа  или
шороха, таившего в себе возможную опасность.  Мне  было  страшно;  вдруг  из
чаши выскочит лисица, или кабаны, или стая одичавших собак,  которые  пришли
в леса на смену волкам, и не дай Бог с ними повстречаться.
     Идти было трудно, у меня ныла левая нога, и я  прихрамывал.  На  дороге
не было никаких следов шин или гусениц - дурной знак. Ботинки глубоко  вязли
в свежевыпавшем  снегу.  Ремни  сумки  врезались  мне  в  плечо  -  нес  ее,
разумеется, я. Я  дышал  в  воротник,  пытаясь  согреть  подбородок,  утирал
катившиеся из глаз слезы. По обеим сторонам шоссе снежное одеяло  вздымалось
волнами, опускалось в низинки; ни за что на свете я не  рискнул  бы  ступить
на него, страшно было провалиться с головой. Элен не шла,  а  летела,  можно
было подумать, что она спасается от  смертельной  опасности,  и  мне  стоило
больших усилий  не  отставать.  Появись  на  дороге  хоть  одна  машина,  мы
остановили бы ее, пусть даже пришлось бы  для  этого  броситься  под  колеса
Деревня С. - несколько десятков домиков - показалась вдали,  как  раз  когда
ночная темень начала рассеиваться. Ни одна труба не  дымилась,  нигде  из-за
закрытых ставней не пробивался свет. Дома были заперты на  замки  и  засовы.
Огромные сосульки свисали  с  крыш,  настоящие  гарпуны,  только  подойди  -
зашибут насмерть Корка льда на фасадах походила  на  затвердевшую  слизь,  и
сквозь нее отчетливо просвечивали все швы каменной  кладки.  Тишина  давила,
и, хоть в воздухе пахло молоком и навозом, ни  единой  живой  души  не  было
поблизости.
     Возможно, все  жители  куда-то  уехали.  Во  дворах  я  не  заметил  ни
велосипедов, ни мотоциклов, ни машин. Мы звали, сложив руки рупором,  и  мне
вспомнилось, как я двумя днями раньше так же кричал до  изнеможения  у  дома
Стейнеров. Осунувшаяся Элен с тревогой озиралась вокруг.
     - Пойдем, я не хочу здесь оставаться, не нравится мне все это.
     Почти бегом она двинулась дальше. Когда мы вышли из деревни,  было  уже
светло, и перспектива перед нами  открылась  самая  мрачная.  Ледяные  тиски
убили все живое, я не знаю ничего более  гнетущего,  чем  горный  пейзаж  на
рассвете в это время года. Небо  расплющилось  о  землю,  утонуло  в  свету,
белизна стерла все краски, и невозможно  было  представить,  глядя  на  этот
снежный панцирь, что здесь когда-то была трава,  зеленые  побеги,  ручьи.  И
повсюду только лес, бескрайний, непроходимый: не стройные, как  колоннада  в
готическом соборе, ряды стволов, а  толпа  великанов,  теснящихся  по  обеим
сторонам  дороги,  наступающих,    готовых    заполонить    всякое    пустое
пространство, - словно вернулись  тс  далекие  времена,  когда  Европа  была
покрыта дебрями и кишела диким  зверьем.  Чуть  слышный  гул  поднимался  от
крон, нарастая,  мощно  вибрируя.  Глупо,  но  каждое  дерево  казалось  мне
воплощением Стейнера, и я воображал, как все они дружно хлещут  нас  ветвями
в наказание. Мы брели не зная куда под ногами у этих  мастодонтов,  а  кроны
их тонули в тумане. Ненавижу ели, ненавижу этих  безмолвных  стражей  горных
вершин.
     Внезапно Элен рухнула на кочку у обочины дороги. Силы  покинули  ее,  и
она расплакалась, второй раз  за  неполные  сутки.  Я  обнял  ее,  попытался
поднять
     - Мне так страшно, Бенжамен, так страшно.
     Элен и вправду боялась - это она-то,  которой  все  было  нипочем.  Мне
стало жутко. Я увещевал ее, как  мог:  мы  ведь  во  Франции,  не  такой  уж
большой  стране,  с  умеренным  климатом,  в  районе  оживленного  движения,
которое временно парализовано из-за каприза погоды. Здесь  проезжают  тысячи
туристов, дорожная сеть превосходная. Мы наверняка  встретим  снегоуборочную
машину. Не может быть, чтобы власти за целый день не  почесались  расчистить
автомобильную трассу такого значения. Я  готов  был  возненавидеть  Элен  за
слабость, тем более  что  и  сам  ощущал  нависшую  над  нами  угрозу.  Стаи
траурно-черных птиц с карканьем проносились над головой.  В  памяти  всплыли
обрывки школьных уроков географии - что-то об оттоке населения  из  сельской
местности. А может быть, какими-то злыми чарами нас занесло в другой век,  в
другой мир, не обозначенный ни в каких атласах и картах?
     Дорога вилась белесой лентой в уныло-тусклом свете  февральского  утра.
Будочка, возникшая на склоне за поворотом - ни дать ни взять,  кусок  сахара
на краю блюдца,  -  ненадолго  вернула  нам  надежду.  Это  была  автобусная
остановка, пустая, заброшенная; с полчаса мы дрогли там в холоде и  сырости.
Стенки сотрясались от порывов ветра. Я так  устал,  что  задремал  прямо  на
ледяной бетонной скамье. Элен умоляла меня не спать, но я клевал носом.  Она
вытащила меня и из этого убежища, силой заставив подняться. Я был  свинцовой
глыбой, которую едва несли слабые ноги. Кончики пальцев совсем онемели.  Что
вы хотите - я горожанин, неженка, не  лесоруб  какой-нибудь  и  не  любитель
пеших походов с накачанными мышцами. С ума мы, что ли, сошли - смылись  чуть
свет, вместо того чтобы в теплой постели  спокойно  дождаться  механика.  Мы
просто исчезнем, сольемся с белизной - и все. Даже  Раймонова  мерзкая  рожа
была мне милее, чем эта глушь.
     Я проклинал свою спутницу; все наши беды за эти  два  дня  приключились
только оттого, что я  шел  у  нее  на  поводу.  Эта  женщина  приносила  мне
несчастье. Брели мы  теперь  куда  глаза  глядят:  на  перекрестках  бросали
жребий - направо повернуть или налево. Вот уже три часа мы  плутали  наугад,
так никого и не встретив, захваченные с собой припасы давно  съели.  В  моих
ботинках - а я-то считая их непромокаемыми - хлюпала вода. От тяжелой  сумки
ломило спину, не знаю, что мешало  мне  ее  бросить.  Все  будто  ополчилось
против нас; как на грех, еще заклубился туман,  и  мы  ничего  не  видели  в
нескольких метрах от себя. Снег неподвижными волнами накрыл  все  вокруг,  и
лес застыл, словно заколдованный. Острые скалы торчали  там  и  сям  жуткими
обломанными клыками. Я до того устал, что больше не чувствовал страха.
     Мы свернули на дорогу под высоким горным карнизом,  словно  присыпанным
белой пудрой, ветер  сдувал  и  взметал  ее.  Мне  показалось,  будто  между
клочьями тумана мелькнула крыша. Я напряг зрение, вглядываясь в ту  сторону:
там мерцал свет, поднимался кверху дымок. Мне  не  померещилось:  наконец-то
люди, хоть с кем-то можно будет  поговорить!  Одна  только  надежда  на  это
придала нам сил. Туман понемногу рассеивался, мы подходили все ближе, и  эта
постройка в окружении высоких елей, прилепившаяся  к  крутому  утесу,  вдруг
показалась мне знакомой. Где-то я ее уже видел. Но где?..
     Мало-помалу стала очевидной горькая правда: описав  огромный  круг,  мы
вернулись к дому Стейнеров. Местности-то мы не знали, да еще этот  полумрак,
и лес везде одинаковый - немудрено было заблудиться.  Я  отказывался  в  это
поверить, не может быть, не могли мы  дать  такого  маху.  Когда  Элен  тоже
узнала мызу, она вскрикнула и кинулась назад, - наверно, и адское  пламя  не
напугало бы ее сильнее. На сей раз я остановил ее: довольно, до  сих  пор  я
ее слушался, о том, чтобы опять брести наобум, не  может  быть  и  речи.  Но
никакими  силами  невозможно  было  ее  переубедить.  Ее  всю   трясло    от
безотчетного ужаса перед этим местом и  его  обитателями.  Она  готова  была
даже расстаться со мной, лишь бы не возвращаться туда.
     Вот тут-то, пока мы препирались - я тянул ее в одну сторону,  она  меня
в другую, - и затарахтел мотор. Мы оба услышали урчание  мощного  двигателя,
работавшего на малых оборотах. И тотчас включились две белые фары,  выхватив
нас лучами из сумрака. Мы замерли, уставившись на машину, -  ясно,  что  она
могла принадлежать только кому-то из  дома.  Она  затормозила  в  нескольких
метрах от нас, дважды мигнула фарами дальнего света. Это была  легковушка  с
откидным верхом, кажется, шведская, серая с  металлическим  блеском,  вся  в
грязи и снегу. Ветровое стекло до того  заляпанное,  что  лица  водителя  мы
разглядеть не  могли.  Передняя  дверца  распахнулась,  и  из  машины  вышла
женщина, закутанная в анорак с  меховым  воротником,  -  Франческа,  супруга
хозяина. Но это была совсем новая Франческа, бодрая  на  удивление,  энергия
так и била в ней ключом.  Потом  я  еще  не  раз  поражался  тому,  как  она
менялась. Эта женщина всякий раз будто заново рождалась, за  короткое  время
из тусклой становясь лучезарной. У меня горло перехватило от смущения,  и  я
еле выдавил из себя:
     - Мадам, нам необходимо быть в Париже сегодня вечером. Мы  решили  уйти
рано утром, чтобы не беспокоить вас.
     Она ответила не сразу, наслаждаясь нашей растерянностью:
     - Далеко же вы ушли, как я погляжу! Много было толку вставать  ни  свет
ни заря!
     Вид у нас, наверно, был самый жалкий - встрепанные, красные, с  мокрыми
носами, в съехавших на глаза  шапках.  Элен  представилась.  Стейнерша  чуть
заметно кивнула в знак приветствия  и  окинула  ее  оценивающим  взглядом  с
головы до ног. Похоже, над всеми этими церемониями она от души потешалась.
     - Если вы хотели уйти, вам стоило только слово сказать.  Никто  вас  не
держит. Да если бы я не уговорила мужа, вы вообще ночевали бы на улице!
     Я смутился еще сильнее, стал оправдываться и совсем запутался.
     - Мы это только ночью решили, просто не хотелось вас будить.
     - Весьма похвальная щепетильность.  Что  ж,  вы  правы:  пора  и  честь
знать. Механик уже получил деталь для вашей машины. Раймон вам  все  скажет.
Садитесь!
     Задним ходом она довезла нас до  дома.  Элен,  едва  усевшись,  в  свою
очередь стала сбивчиво извиняться, но  получила  в  ответ  лишь  сухое:  "Не
утруждайтесь!" Франческа ловко управлялась  с  машиной  на  изгибах  дороги,
сидя вполоборота к нам  и  прищурив  свои  тяжелые  веки  -  мне  все  время
казалось, что они сейчас опустятся на глаза,  как  две  шторы.  Вообще-то  я
порой удивляюсь, как много можно прочесть по лицу  -  если,  конечно,  уметь
читать. Но Франческа Стейнер казалась закрытой книгой.  Была  в  ней  этакая
осанистая неприступность - точь-в-точь отвесная стена,  не  зацепишься.  Она
прямо-таки обдавала неприязненным холодком, мне пришел  на  ум  морозильник,
превращающий воду в льдинки. Мы ехали с ней в машине минуты две, не  больше,
но мне они показались вечностью.
     Возле дома она вытряхнула  нас,  как  узлы  с  грязным  бельем.    -  В
следующий раз, когда  какой-нибудь  добрый  самаритянин  приютит  васт  хоть
спасибо скажите. Даже в  гостиницах  постояльцы  с  вечера  предупреждают  о
своем отъезде.
     Она смотрела на нас с брезгливостью, в  ее  глазах  мы,  наверно,  была
хуже слизняков или гусениц. Я почувствовал, что краснею. Кошмарная женщина!
     - Еще один совет. Не попадайтесь на глаза мужу: он вне себя  от  вашего
хамства.
     Только много позже я понял всю двусмысленность этого замечания. Она  не
спеша  тронула  машину  с  места,  и  мы   остались    вдвоем,    совершенно
раздавленные. Опять этот дом, который мы  несколько  часов  назад  покинули,
как полагали, навсегда, - было отчего пасть духом. А  уж  на  кого  мы  были
похожи после нашего бессмысленного марш-броска  -  бродяги-оборванцы,  да  и
только, хлюпики несчастные. Даже известие о скорой починке  машины  нас  уже
не обрадовало. Из дома вышел Раймон и кинулся  к  нам,  он  был  в  коротких
кожаных штанишках, какие носят баварцы. При виде карлика, осклабившегося  во
весь рот, нам стало и вовсе  тошно;  если  бы  он  хоть  заикнулся  о  нашей
позорной эскападе, мы бы его, наверно, убили на месте.
     Но нет, он лишь подтвердил слова хозяйки  и  предложил  нам  сейчас  же
съездить с ним в гараж, дабы своими  глазами  посмотреть,  как  продвигается
ремонт. Он распорядился отбуксировать туда машину. Не позже трех  часов  она
будет  на  ходу.  Все  это  прозвучало  вполне  убедительно,  сомнения  наши
развеялись. Да и  разве  могли  мы  теперь  возражать  или  противиться?  Но
сначала  карлику  приспичило  сделать  снимок  на  память.  Он  сходил    за
"поляроидом" и щелкнул нас два или три раза;  помню,  как  насупилась  Элен,
вынужденная позировать человеку, которого на дух не переносила.  Вид  у  нее
был жалкий, она зябко куталась в анорак, губы посинели. В "рейндж-ровере"  я
растирал ее, чтобы согреть.
     Ехали мы недолго, и проносившихся мимо мест я совершенно  не  запомнил.
Тяжелые тучи лежали на склонах гор. Снег в низинах превратился  в  волнистую
корку, напоминавшую безе.  Было  одиннадцать  часов,  почти  середина  этого
безумного дня, - а я даже не подозревал, чем он  закончится.  После  крутого
поворота, в какой-то полупустой деревне, Раймон затормозил перед  невзрачным
домишком, который украшала выцветшая вывеск