подавался, как женская задница, а я слишком ослаб, не могу
даже сказать, эй, да что это с вами, К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ, такое, парни?
окорока летят, а я верчусь, пригвожденный, как тот чувак на кресте, под
этой жестяной каской, а те знай бегают себе с тачками окороков окороков
окороков, и, наконец, все они опустошаются, а я стою, покачиваясь и
втягивая в себя желтый электрический свет.
   то была ночь в преисподней. что ж, мне всегда нравилась ночная работа.
   давай!
   меня отвели на другой склад, наверху сквозь здоровенную дыру в дальней
стене еще половина бычка, а может и целый бычок, да, оттуда лезли бычки
целиком, подумать только, со всеми четырьмя ногами, и один такой вылезал
из стены на крюке, его только что зарезали, мало того, останавливается
прямо надо мной, повис у меня над головой на этом своем крюке.
   его только что убили, подумал я, только что проклятущую тварь зарезали.
как они людей от бычков отличают? откуда им знать, что я не бычок?
   ЛАДНО - КАЧАЙ!
   качать?
   вот именно - ТАНЦУЙ С НИМ!
   чего?
   ох ты госполи боже мой! ДЖОРДЖ, иди сюда!
   Джордж подлез под мертвого бычка, сграбастал его. РАЗ. побежал вперед.
ДВА.
   побежал назад. ТРИ. побежал далеко вперед, бычок завис почти
параллельно земле.
   кто-то нажал на кнопку, и он его заполучил, захапал для всех мясников
мира.
   захапал для всех дуркуюших сплетниц, хорошо отдохнувших глупых
домохозяек мира в 2 часа дня, в своих халатиках, затягивающихся
вывоженными красным сигаретами и почти ничего уже не чувствующих.
   меня засунули под следующего.
   РАЗ.
   ДВА.
   ТРИ.
   он у меня в руках, его мертвые кости против моих живых, его мертвое
мясо против моего живого, и пока эти кости и эта тяжесть впивались в меня,
я думал об операх Вагнера, о холодном пиве, думал о манящей пизд„шке,
сидящей на диванчике напротив нога на ногу, задрав юбку повыше, а у меня в
руке стакан, и я медленно, но верно убалтываю ее, пробираясь в пустой
разум ее тела, и тут Чарли заорал ВЕШАЙ ЕЕ В КУЗОВ!
   я зашагал к грузовику, из стыда перед поражением, преподанным мне
мальчишкой на школьных дворах Америки, я знал, что ни за что не должен
уронить тушу на землю, ибо это верный признак того, что я струсил, что я
не мужик, и, следовательно, заслуживаю немногого, только презрительных
ухмылок, насмешек, да трепки, в Америке надо быть победителем, выхода
никакого тут нет, и ты должен выучиться драться ни за что, ничего не
спрашивая, а кроме того, если я бычка уроню, то скорее всего придется его
поднимать, и он кроме этого испачкается. а я пачкаться не хочу, или,
скорее, им не хочется, чтобы он пачкался.
   я вошел в крытый кузов.
   ВЕШАЙ!
   крюк, свисавший с потолка, оказался тупым, будто большой палец с
сорванным ногтем. зад бычка оттягиваешь назад и целишься вверх, суешь его
хребтом на крюк снова и снова, а крюк не проходит. МАТЬ ТВОЮ В ЖОПУ!!!
одна щетина и сало, ж„стко, ж„стко все.
   ДАВАЙ! ДАВАЙ ЖЕ!
   я выдавил из себя весь последний запас сил, и крюк вошел, прекрасное
зрелище, диво, как крюк вонзается, бычок этот зависает сам по себе, с плеч
долой, висит ради халатиков и бакалейных сплетен.
   ШЕВЕЛИ МОСЛАМИ!
   285-фунтовый негритос, наглый, резкий, четкий, убийственный, вошел в
кузов, щелчком подвесил свое мясо, свысока взглянул на меня.
   у нас тут цепочка!
   лады, командир.
   я вышел вперед него. меня уже поджидал следующий бычок. всякий раз,
загружая себе на плечи следующего, я был уверен, что он последний, с
которым мне справиться, но я все время повторял 
 
 
   еще один один - и вс„ а потом бросаю.
   на хуй.
 
 
 
   они ведь ждут, чтобы я все бросил, я читал это по глазам, по улыбкам,
когда они думали, что я не вижу. мне не хотелось дарить им победу. я пошел
за следующим бычком. игрок до последнего вздоха, до последнего рывка
некогда блиставшего игрока - я кинулся на мясо.
   прошло 2 часа, когда кто-то завопил ПЕРЕРЫВ.
   я не умер. отдохну минут десять, кофейку выпью, и меня им уже отсюда не
выкинуть. следом за ними я зашагал к подъехавшему обеденному киоску. я
видел, как в ночи от бачка с кофе поднимается пар; видел пончики,
сигареты, бисквиты и бутерброды под яркими электрическими лампочками.
   ЭЙ, ТЫ!
   кричал Чарли. Чарли, как и я.
   чего, Чарли?
   пока на перерыв не ушел, залезь-ка в тот грузовик, выведи его отсюда и
поставь к рампе 18.
   мы его только что загрузили, этот грузовик в полквартала длиной. рампа
18 находилась на другой стороне грузового двора.
   дверцу открыть мне удалось, залезть в кабину - тоже. внутри
раскинулось мягкое кожаное сиденье, такое славное, что я сразу понял -
если не дать ему бой, то я тут мгновенно закемарю. грузовики водить я не
умел. я глянул вниз: полдюжины сцеплений, тормозов, педалей и прочего. я
повернул ключ - машина все-таки завелась. потыкал в педали, подергал
сцепления, пока грузовик не покатился, и повел его через весь двор к рампе
18, все время думая - когда я вернусь, тележка с обедом уже уедет. а для
меня это трагедия, просто трагедия. я припарковал грузовик, заглушил мотор
и еще минутку посидел, впитывая добрую мягкость кожаного сиденья. потом
открыл дверцу и вылез. промахнулся мимо ступеньки, или что там должно было
торчать, и шлепнулся наземь вместе со всей этой окровавленной робой и в
бога душу мать каской, как подстреленный. больно не было, я ничего не
почувствовал. поднялся я как раз в ту минуту, когда киоск выезжал за
ворота и сворачивал на дорогу. я увидел, как они возвращаются к рампе,
хохоча и закуривая.
   я снал сапоги, снял робу, каску и направился ко времянке у центрального
входа, швырнул робу, каску и сапоги на стойку. старик взглянул на меня:
   как? бросаешь такую ХОРОШУЮ работу?
   скажи им, чтоб переслали мне чек за 2 часа по почте или засунули его
себе в жопу, мне по фиг!
   я вышел наружу. перешел через дорогу в мексиканский бар, выпил там пива
и поймал автобус до дому. всеамериканский школьный двор снова меня
выставил.
 
 
 
 
 
 
 
   ЖИЗНЬ В ТЕХАССКОМ БОРДЕЛЕ
 
 
 
 
 
   Я слез с автобуса в этой техасской дыре, там стоял жуткий холод, а у
меня запор, но зарекаться не стоило: комната здоровенная, чистая, всего за
5 баксов в неделю, к тому же с камином, и только я разлатался, как
залетает в комнату этот черный дедуля и ну кочергой такой длинной в камине
шурудить. Дровишек-то там не было, вот я и думаю: чего это он тут кочергой
своей в моем камине расшурудился?
   А он смотрит на меня, крантик свой в кулачке зажал и шипит этак вот:
"иссссссс, иссссссс!" И тут я подумал: что ж, он с чего-то решил, что я
распиздяй залетный, но поскольку я не из таких, то помочь ему ничем не
могу. М-да, подумал я, таков весь мир, так уж он устроен. Он навил еше
несколько кругов по комнате со своей кочергой, потом отчалил.
   После этого я забрался в постель. От длинных автобусных перегонов у
меня всегда запор - и бессонница к тому же, впрочем бессонница у меня
постоянно.
   Как бы то ни было, значит, только дедуля с кочергой из комнаты вымелся,
как я растянулся на кровати и подумал: ну вот, может, через несколько дней
удастся опростаться.
   Тут дверь открывается снова, и заходит такое нехило втаренное существо
женского пола, опускается на колени и давай полы драить, а задница у нее
так и ходит, так и ходит, так и ходит, а она полы-то все драит и драит.
   - Как насчет хорошей девчушки? - спрашивает.
   - Нет. Подыхаю от усталости. Только что с автобуса. Мне отоспаться
надо.
   - Славный кусочек жопки тебя как раз и убаюкает. К тому же - всего
пятерка.
   - Я устал.
   - Хорошая чистенькая девчушка.
   - Где она?
   - Она - это я.
   Она поднялась с колен и повернулась ко мне.
   - Прости, но я действительно слишком устал, правда.
   - Всего 2 доллара.
   - Нет, прости.
   Она вышла. Через несколько минут я услыхал голос этого мужика.
   - Слушай, ты хочешь сказать, что жопу свою ему толкнуть не смогла? Да
мы дали ему самый лучший номер всего за пятерку. И ты теперь хочешь
сказать, что не смогла ему толкнуть жопу?
   - Бруно, я пыталась! Чесслово, ей-бо, пыталась, Бруно!
   - Блядина ты грязная!
   Я знал этот звук хорошо. Не пошечина. Хорошим сутенерам по большинству
не безразлично, есть бланш на лице или нет. Они бьют по шеке, у самой
челюсти, подальше от глаза и рта. У Бруно, должно быть, тут большая
конюшня. То определенно был удар кулака о голову. Она взвыла, ударилась о
стену, а братец Бруно заехал ей еше разок - так, что стена вздрогнула.
Так она и отскакивала, то от стены, то от кулаков, и орала, а я
потягивался в постели и думал: н-да, жизнь иногда - действительно штука
интересная, но что-то не очень мне хочется все это слушать. Если б я знал,
что так все обернется, я б ей кусочек уделил.
   Потом я заснул.
   Наутро я встал, оделся. Естественно, оделся. Но просраться по-прежнему
не получалось. Поэтому я вышел на улицу и стал искать мастерские
фотографии. Зашел в первую.
   - Слушаю вас, сэр? Хотите сняться на карточку?
   Она неплохо выглядела - рыжие волосы, улыбается мне снизу вверх.
   - С такой-то рожей - зачем мне на карточку сниматься? Я ишу Глорию
Вестхэвен.
   - Я Глория Вестхэвен, - ответила она, закинула одну ногу на другую и
поддернула юбку. А я думал, нужно сдохнуть, чтобы попасть в рай.
   - Что это с вами такое? - спросил я ее. - Какая вы Глория Вестхэвен?
Я познакомился с Глорией Вестхэвен в автобусе из Лос-Анжелеса.
   - А у нее тут что?
   - Ну, я слыхал, что у ее матери тут фотостудия. Пытаюсь ее найти. В
автобусе между нами кое-что было.
   - Хотите сказать, что в автобусе между вами ничего не было?
   - Мы с нею познакомились. Когда она выходила, у нее слезы в глазах
стояли. Я доехал до самого Нового Орлеана, потом поймал автобус обратно.
Ни одна женщина раньше из-за меня не плакала.
   - Может, она плакала из-за чего-то другого.
   - Я тоже так думал, пока все остальные пассажиры не начали меня
материть.
   - И вы знаете только, что у ее матери тут фотостудия?
   - Только это и знаю.
   - Ладно, послушайте, я знакома с редактором главной газеты в этом
городе.
   - Меня это не удивляет, - заметил я, глядя на ее ноги.
   - Хорошо, запишите мне, как вас зовут и где вы остановились. Я позвоню
ему и расскажу, что с вами случилось, только придется кое-что изменить. Вы
познакомились в самолете, понятно? Любовь в небесах. Теперь вы расстались
и потеряли друг друга, понятно? И прилетели аж из самого Нового Орлеана,
зная только, что у ее матери тут фотостудия. Ясно? Завтра утром напечатают
в колонке "М--- К---". Договорились?
   - Договорились, - ответил я. Кинул прощальный взгляд на эти ноги и
вышел, когда она уже начала набирать номер. Вот я во 2-ом или З-ем
крупнейшем городе Техаса - и он уже у моих ног. Я направился к ближайшему
бару...
   Внутри было довольно людно для такого времени суток. Я устроился на
единственном свободном табурете. Ну, не совсем, потому что свободных
табурета было два - по обе стороны от какого-то здоровенного парняги. Лет
25-ти, больше 6 футов росту и чистого весу фунтов 270. Значит, сел я на
один из табуретов и заказал себе пива.
   Опорожнил стакан и заказал другой.
   - Вот когда так пьют, мне нравится, - произнес парняга. - А то эти
задроты тут сидят, один стакан часами сосут. Мне нравится, как ты себя
держишь, чужак.
   Чем занимаешься и откуда ты?
   - Ничем не занимаюсь, - ответил я, - и я из Калифорнии.
   - Думаешь чем-нибудь заняться?
   - Не-а, не думаю. Тусуюсь вот.
   Я выпил половину своего второго стакана.
   - Ты мне нравишься, чужак, - сказал парняга, - поэтому я тебе
доверюсь. Но скажу я тебе на ушко, потому что хоть я и здоровый бык,
боюсь, что перевес слегка не на нашей стороне.
   - Запуливай, - сказал я.
   Парняга склонился к моему уху:
   - Техасцы - говно, - прошептал он.
   Я огляделся и тихонько кивнул: да, мол.
   Когда его кулак завершил свой размах, я очутился под одним из тех
столиков, которые по вечерам обслуживает официантка. Я выполз, вытер рот
платком, посмотрел, как весь бар грегочет, и вышел наружу....
 
 
 
 
 
   В гостиницу я войти не смог. Из-под двери торчала газета, а сама дверь
была чуть-чуть приотворена.
   - Эй, впустите меня, - сказал я.
   - Ты кто? - спросили меня.
   - Из 102-го. Уплачено за неделю вперед. Фамилия Буковски.
   - А ты не в сапогах, а?
   - В сапогах? С какой стати?
   - Рейнджеры.
   - Рейнджеры? Это еше что такое?
   - Тогда заходи, - ответили мне....
 
 
 
 
 
   Не провел я в своем номере и десяти минут, как уже лежал в постели,
подобрав вокруг себя всю эту сетку. Вся кровать - причем, немалая, да еше
и с крышей - была обмотана сеткой. Я ее подобрал с краев и улегся в самой
середине - а сетка вокруг меня. От этого я себя прямо педрилой каким-то
почувствовал, но, учитывая ход событий, педрилой я себя мог чувствовать
так же, как и кем-нибудь другим.
   Мало того - в двери повернулся ключ, и она отворилась. На сей раз
вошла приземистая и широкая негритянка с довольно-таки доброй физиономией
и совершенно необъятным задом.
   И вот эта большая добрая черная деваха откидывает мою педрильную сетку
и воркует:
   - Дорогуша, пора простынки менять.
   А я ей:
   - Так я же вчера только заехал.
   - Дорогуша, мы тут не по твоему распорядку простынки меняем. Давай,
вытаскивай оттуда свою розовую попку и не мешай мне работать.
   - Угу, - сказал я и выпрыгнул из постели в чем мама родила. Ее это,
кажется, не смутило.
   - Хорошая у тебя тут кроватка, дорогуша, - сообщила она мне. - У
тебя во всем отеле самый лучший номер и самая лучшая кровать.
   - Наверное, мне повезло.
   Расправляет она простыни, а сама мне весь свой зад на обозрение
выставила.
   Продемонстрировала, значит, потом поворачивается и спрашивает:
   - Ладно, дорогуша, простыни я постелила. Что-нибудь еше надо?
   - Ну, 12-15 кварт пивка бы не помешали.
   - Принесу. Только денежки - вперед.
   Я дал ей денег и прикинул: ну, вс„. Лег, педрильно подоткнул под себя
со всех сторон эту сетку и решил: утро вечера мудренее. Но широкая черная
горничная вернулась, я снова откинул сетку, и мы сидели, болтали и пили
пиво.
   - Расскажи мне о себе, - попросил я.
   Она рассмеялась и рассказала. Конечно, в жизни ей пришлось несладко. Уж
и не знаю, сколько мы так пили. В конце концов, она вскарабкалась на эту
мою постель и выебла меня так, как мне редко в жизни доводилось...
 
 
 
 
 
   На следующий день я поднялся, прошелся по улице и купил газету: вот
она, в колонке популярного обозревателя. Упоминалось и мое имя. Чарльз
Буковски, прозаик, журналист, путешественник. Мы познакомились в воздухе,
милая дамочка и я, и она приземлилась в Техасе, а я отправился дальше в
Новый Орлеан выполнять задание редакции. Но прилетел обратно, поскольку
милая дамочка не лезла у меня из головы. Зная только, что у ее матери
здесь - фотостудия.
   Я вернулся в гостиницу, раздобыл пинту виски и 5 или 6 кварт пива и
наконец просрался - что за радостное действо! Должно быть, газетная
колонка повлияла.
   Я снова забрался под сетку. Тут зазвонил телефон. Я выпростал руку и
снял трубку.
   - Вам звонят, мистер Буковски. Редактор "--- ---". Разговаривать
будете?
   - Буду, - ответил я, - ал„.
   - Вы - Чарльз Буковски?
   - Да.
   - Как вы оказались в такой дыре?
   - Что вы имеете в виду? Я обнаружил, что люди здесь довольно славные.
   - Это самый паршивый бордель в городе. Мы уже 15 лет пытаемся выжить
их отсюда.
   Что вас туда привело?
   - Было холодно. Я поселился в первой попавшейся гостинице. Сошел с
автобуса, а тут холодища.
   - Вы прилетели на самолете. Не забыли?
   - Не забыл.
   - Хорошо, у меня есть адрес вашей дамочки. Надо?
   - Надо, если не возражаете. Если не хотите мне его давать, ну его на
фиг.
   - Я просто не понимаю, зачем вы живете в таком месте.
   - Ладно, вы - редактор самой большой газеты в этом городе и
разговариваете со мной по телефону, а я живу в техасском борделе.
Слушайте, давайте просто расстанемся и обо всем забудем. Барышня плакала
или что-то в этом роде; мне это запало в душу. Я уеду отсюда первым же
автобусом.
   - Подождите!
   - Чего ждать?
   - Я дам вам ее адрес. Она прочла колонку. Прочла между строк.
Позвонила мне.
   Она хочет вас увидеть. Я ей не сказал, где вы остановились. У нас тут в
Техасе - народ гостеприимный.
   - Да, я как-то вечером зашел в один ваш бар. На себе это почувствовал.
   - Вы еще и пьете?
   - Не просто пью - запоем.
   - Мне кажется, я не должен давать вам адрес этой девушки.
   - Так забудьте тогда про все это к ебеней матери, - сказал я и
повесил трубку.
 
 
 
 
 
 
   Телефон зазвонил снова.
   - Вам звонок, мистер Буковски, от редактора "--- ---".
   - Давайте его сюда.
   - Слушайте, мистер Буковски, нам нужно продолжение вашей истории.
Многие читатели интересуются.
   - Скажите своему обозревателю, чтобы черпал из своего воображения.
   - Послушайте, можно у вас спросить, чем вы зарабатываете на хлеб?
   - Ничем не зарабатываю.
   - Разъезжаете на автобусах и доводите девушек до слез?
   - Это не всякому дано.
   - Послушайте, я готов рискнуть. Я вам дам ее адрес. Сгоняйте и
встретьтесь с нею.
   - А может, это я рискую?
   Он продиктовал мне адрес.
   - Вам рассказать, как туда добраться?
   - Не стоит. Если я бордель тут отыскал, и ее дом найду.
   - Мне в вас что-то не совсем нравится, - сказал он.
   - Да идите вы... Если у нее жопка что надо, я вам позвоню.
   И повесил трубку...
 
 
 
 
 
   У нее оказался маленький бурый домик. Дверь открыла какая-то старушка.
   - Я ищу Чарльза Буковски, - сообщил я ей. - Нет, прошу прошения, -
сказал я.
   - Я ищу некую Глорию Вестхэвен.
   - Я ее мама, - ответила старушка. - А вы - человек из аэроплана?
   - Я - человек из автобуса.
   - Глория прочла колонку. Она сразу поняла, что это вы.
   - Чудесно. Что теперь будем делать?
   - О, заходите же.
   Я зашел же.
   - Глория, - завопила старушка.
   Вышла Глория. Как и раньше нормально выглядит. Еше одна здоровая рыжая
техасская бабца.
   - Проходите сюда, прошу вас, - сказала она. - Извини нас, мама.
   Она завела меня к себе в спальню, но дверь не закрыла. Мы сели -
подальше друг от друга.
   - Чем занимаетесь? - спросила она.
   - Я писатель.
   - О, как мило! Где вы публиковались?
   - Я не публиковался.
   - Значит, в некотором смысле, вы не совсем писатель.
   - Точно. И живу я в борделе.
   - Что?
   - Я сказал, что вы правы, я в самом деле не писатель.
   - Нет, я имею в виду другую фразу.
   - Я живу в борделе.
   - Вы постоянно живете в борделях?
   - Нет.
   - А почему вы не в армии?
   - Не прошел психиатра.
   - Вы шутите.
   - Я рад, что нет.
   - Вы не хотите воевать?
   - Нет.
   - Они П„рл-Харбор разбомбили.
   - Я слышал.
   - Вам не хочется воевать против Адольфа Гитлера?
   - Да нет, не очень. Пусть лучше кто-нибудь другой.
   - Вы трус.
   - Да, трус, и дело не в том, что мне противно убивать человека, просто
мне не нравится спать в казарме, где храпит куча народу, а потом чтоб меня
будил своим горном какой-нибудь придурок-недо„бка, и мне не нравится
носить это чесучее унылое говно оливкового цвета: кожа у меня очень
чувствительная.
   - Я рада, что в вас есть хоть что-то чувствительное.
   - Я тоже рад, но лучше б это была не кожа.
   - Может, вам следует кожей и писать.
   - Может, вам следут писать своей пиздой.
   - Вы омерзительны. И трусливы. Кто-то ведь должен обратить вспять
фашистские орды. Я помолвлена с лейтенантом Флота США, и если б он сейчас
был здесь, он бы вас хорошенько проучил.
   - Наверняка проучил бы, и я от этого стал бы еще омерзительней.
   - По крайней мере, он показал бы вам, как быть джентльменом с дамами.
   - Вы, наверное, правы. Если б я убил Муссолини, я бы стал джентльменом?
   - Конечно.
   - Пойду запишусь немедленно.
   - Вас не взяли. Помните?
   - Помню.
   Мы оба долго сидели, ничего друг другу не говоря. Потом