между 2 и половиной третьего
утра, чтобы рассказать о захвате Пуэбло.
   я полагаю, после этого он снова заснул.
   США утверждают, что Пуэбло находился в международных водах; корейцы
утверждают, что корабль был в территориальных водах. одна страна врет,
другая - нет.
   потом задаешь себе вопрос: а что толку от шпионского корабля в
международных водах? это как в солнечный день плащ напяливать.
   чем пристальнее всматриваешься, тем лучше твоя оптика различает.
   заголовок: 26 января 1968 года: США ПРИЗЫВАЮТ НА СЛУЖБУ 14.700
РЕЗЕРВИСТОВ ВВС.
   потерянные возле Исландии водородные бомбы испарились из печати
совершенно, будто и не было никогда.
   а тем временем:
   Сенатор Джон Ч.Стеннис (демократ от Миссури) заявил, что решение
мистера Джонсона (о призыве резервистов ВВС) было "необходимо и
оправдано", и прибавил:
   "Я надеюсь, он не станет медлить и мобилизует также компоненты
сухопутного резерва."
   лидер сенатского меньшинства Ричард Б.Расселл (демократ от Джорджии):
"По последним анализам, эта страна должна добиться возвращения
захваченного судна вместе с экипажем. в конечном итоге, великие войны
начинались и с менее серьезных инцидентов."
   Спикер Нижней Палаты Конгресса Джон У.МакКормак (демократ от
Массачуссеттса):
   "Американский народ должен, наконец, осознать, что коммунизм до сих пор
стремится к мировому господству. По этому поводу сейчас существует слишком
сильная апатия."
   мне кажется, если бы Адольф Гитлер еще коптил небо, он бы получил массу
удовольствия от сегодняшней обстановки.
   ну что тут сказать о политике и событиях в мире? берлинский кризис,
кубинский кризис. самолеты-шпионы, корабли-шпионы, Вьетнам, Корея,
потерявшиеся водородные бомбы, бунты в городах Америки, голодуха в Индии,
чистки в Красном Китае? что - хорошие парни и плохие парни? что -
некоторые врут все время, а некоторые - никогда? что - есть хорошие
правительства и плохие? нет, существуют только плохие правительства и те,
что еще хуже. что - вспыхнет светом и пахнет жаром так, что нас раздерет
в клочья однажды ночью, пока мы трахаемся или ср„м, смотрим комиксы или
клеим в книжицу синие фишки? во мгновенной смерти нет ничего нового, а в
массовой мгновенной смерти - и подавно. но мы усовершенствовали продукт;
хорошенько потрудились над веками знаний, культуры и открытий; библиотеки
разжирели, кишат и битком набиты книгами; великие картины продаются за
сотни тысяч долларов; медицина пересаживает человеческое сердце; на улице
безумца от здорового не отличишь - как вдруг мы осознаем, что наши жизни
снова в руках идиотов. бомбы могут никогда не упасть; бомбы могут упасть.
вышел месяц из тумана...
   а теперь, если вы простите меня, дорогие читатели, я вернусь к блядям,
к лошадям и к выпивке, пока еще есть время. если и в них содержится
смерть, то, мне кажется, не так хамски будет отвечать только за свою
собственную, чем за ту, другую, которую тебе суют в рюшечках фраз:
Свобода, Демократия, Гуманизм и/или любая или вся скопом подобная Срань.
   первая почта - в 12:30. первый стакан - теперь. а блядво всегда
окажется поблизости. Клара, Пенни, Элис, Анна...
   вынул ножик из кармана...
 
 
 
 
 
 
 
   МОЯ ТОЛСТОЖОПАЯ МАМОЧКА
 
 
 
   две хорошие девахи они были - Тито и Лапуся. на вид обеим лет по 60,
на самом деле - ближе к 40. а вс„ пьянство да нервы. мне было 29, на вид
- ближе к полтиннику. тоже пьянство да нервы. фатеру оттопырил сначала я,
а они уже потом въехали. управляющий меблирашками из-за этого тоже
психовал, все время гонял к нам наверх легавых, чуть кто пикни. сплошной
мандраж. я даже в центр унитаза ссать боялся.
   самое лучшее лучшее время у меня было - ЗЕРКАЛО, когда я рассматривал
себя:
   пузо распухшее, тут же Тито и Лапуся, пьяные, болеют днем и ночью, мы
все втроем болеем, дешевенькое радио орет, трубы все износились, сидим на
этом протертом ковре, ах ты ж господи, ЗЕРКАЛО, а я смотрюсь в него и
говорю:
   - Тито, он у тебя в заднице. чувствуешь?
   - ох да, ох боже мой да - ГЛУБЖЕ! эй! ты КУДА?
   - а теперь, Лапуся, он вон там перед тобой, а-а? чувствуешь? здоровая
лиловая головка, как будто змея арии распевает! чувствуешь меня, любовь
моя?
   - уууу, дорогуша, я наверное сейчас ко... ЭЙ! ты КУДА?
   - Тито, я снова в твоем седалище. я рассекаю тебя надвое. спасенья нет!
   - ууу боже ууууу, ЭЙ, ты КУДА? вернись сейчас же!
   - не знаю.
   - что не знаю?
   - не знаю, кому дать его поймать. что же мне делать? я хочу обеих, я
не могу ОТЫМЕТЬ вас обеих сразу! а пока я над этим размышляю, меня
охватывает ужас краха и агония, что я не смогу его удержать! неужели никто
не понимает моих страданий?
 
   - нет, отдай мне и вс„!
   - нет, мне, мне!
   ТУТ ВСТУПАЕТ ЗДОРОВЕННЫЙ КУЛАК ЗАКОНА И ПОРЯДКА.
   бац! бАц! БАЦ!
   - эй, у вас что тут происходит?
   - нич„.
   - ничего? что за стоны, визг и вопли? полчетвертого утра. из-за вас
четыре этажа глаз не смыкают, не могут понять...
   - да нич„. я играю в шахматы вот с мамой и сестренкой.
   - уйдите, пожалуйста. у моей мамочки больное сердце. вы ее пугаете до
смерти. к тому же у нее последняя пешка осталась.
   - и ТЫ тоже, приятель! если ты еще не понял, тот тут Департамент
Полиции Лос-Анжелеса...
   - господи, ни за что б не догадался...
   - теперь догадался. ладно, открывайте, а не то мы дверь вышибем!
   Тито с Лапусей сбежали в дальний угол столовой, съежились там, дрожа,
удерживая, обнимая свои стареющие, морщинистые, кирюшные, безумные тела.
они были глупо хорошенькими.
   - открывай, приятель, мы за последние полторы недели к тебе уже четыре
раза заходили по одному и тому же вызову. ты думаешь, нам нравится просто
так ходить и швырять людей в каталажку просто потому, что нам в кайф?
   - ага.
   - Капитан Брэдли говорит, что ему наплевать, черный ты или белый.
   - передайте Капитану Брэдли, что мне это тоже безразлично.
   я сидел тихо. две бляди дрожали и хватались за свои сморщенные тела под
торшером в углу. тупое удушливое молчание ивовых листочков в цыплячьем
помете среди недоброй зимы.
   они взяли ключ у управляющего, и дверь приоткрылась на 4 дюйма, а
дальше ее удерживала цепочка, которую я туда накинул. один легавый со мною
разговаривал, а второй отверткой пытался вытолкнуть цепочку из щели. я
позволял ему почти что ее выпихнуть, а потом задвигал обратно до упора.
стоя, между тем, голышом с восставшим членом.
   - вы нарушаете мои права. чтобы войти сюда, вам нужен ордер на обыск.
вы не можете сюда вламываться по собственной инициативе. что это, парни, с
вами такое, к чертовой матери?
   - кто из этих двоих считается твоей матерью?
   - та, у которой жопа шире.
   второму опять почти что удалось снять цепочку. пальцем я задвинул ее на
место.
   - давай, впусти нас, просто поговорим.
   - о чем? о чудесах Диснейленда?
   - нет, нет, ты, судя по всему, - человек интересный. мы просто хотим
зайти поговорить.
   - должно быть, вы меня недоразвитым считаете. если я когда-нибудь и
охуею настолько, чтобы браслетики носить, я их и в магазине куплю. я ни в
чем, черт возьми, не виновен, кроме вот этой эрекции и громкого радио, а
вы меня не просили убавлять ни того, ни другого.
   - ты нас просто впусти. нам только поговорить хочется.
   - слушайте, вы пытаетесь вломиться без разрешения. а у меня, между
прочим, лучший адвокат в городе...
   - адвокат? на фига тебе адвокат?
   - я им много лет пользуюсь - уклонение от призыва в армию,
непристойное оголение в общественных местах, изнасилование, вождение
транспортного средства в нетрезвом виде, нарушение спокойствия,
оскорбление действием, поджог - паршивые статьи, в общем.
   - и он выиграл все эти дела?
   - он самый лучший. теперь слушайте сюда: я даю вам три минуты. либо вы
прекращаете пытаться выломать дверь и оставляете меня в покое, либо я
звоню ему.
   ему не понравится, что его разбудили в такую рань. это будет вам стоить
ваших блях.
   легавые чуть отступили по коридору. я прислушался.
   - ты думаешь, он соображает, что мелет?
   - думаю, да.
   они вернулись.
   - у твоей матери действительно здоровая задница.
   - жалко, что не про твою честь, а?
   - ладно, мы уходим. но вы тут потише себя ведите. выключайте радио и
чтоб никаких больше воплей и стонов.
   - хорошо, радио мы выключим.
   они свалили. какой кайф - слышать, как они сваливают. какой кайф -
иметь хорошего адвоката. какой кайф - не попадать в тюрягу.
   я закрыл дверь.
   - ладно, девочки, они ушли. 2 славных паренька не по той дорожке
пошли. а теперь смотрите!
   я опустил глаза.
   - пропало, вс„ исчезло.
   - да, вс„ исчезло, - подтвердила Лапуся. - куда же оно исчезает? так
грустно.
 
   - черт, - выругалась Тито. - похоже на дохлую венскую сосиску.
   я подошел и сел в кресло, налил себе вина. Лапуся скрутила 3 сигаретки.
   - как вино? - спросил я.
   - 4 бутылки осталось.
   - поллитровок или галлонов?
   - поллитровок.
   - господи, надо, чтоб нам повезло.
   я подобрал с пола газету четырехдневной давности. прочел комиксы. затем
перешел к спортивной секции. пока я читал, подошла Тито, плюхнулась передо
мной на ковер. я почувствовал, как она заработала. рот у нее был как один
из этих вантузов, которыми забитые нужники прокачивают. я пил вино и пыхал
сигареткой.
   они тебе все мозги эдак высосут, если их не остановить. наверное, друг
с другом они такое же проделывают, когда меня рядом нет.
   я дошел до старицы с бегами.
   - смотри сюда, - сказал я Тито. - вот эта лошадка подрезала какое-то
доли 22-х и одной пятой за четверть, значит она - 44 и 4/5-х на половину,
затем один ноль девять на 6 фарлонгов, наверное, подумала, что заезд на 6
фарлонгов...
   чавк чмок уууумч цывааа ууупц чам чав чам чав чам - ...это миля с
четвертью, он пытается рывком уйти от остального сброда, на 6 корпусов
обходит, последний поворот уже - и назад, умирает лошадь просто, ей в
конюшню хочется...
   чмоооок чмок чам чав чав чам чав чав - а теперь посмотрим на жокея -
если это Блюм, он на кончик носа выиграет; если Вольске - то на 3/4
корпуса. а тут Вольске. выигрывает на 3/4. ставка снижается с 12 до 8. все
деньги конюшне, публика Вольске терпеть не может. они ненавидят Вольске и
Хармаца. поэтому конюшни сажают этих парней на хороших лошадок по 2-3 раза
за состязание, чтоб публика не совалась. если б не два этих великих
наездника, да еще и в нужное время, я б на 5-й Ист-Стрит уже жил...
   - уууух ты, сволочь! - Тито подняла голову и заорала, вышибла газету
у меня из рук. потом вернулась к своей работе. я не знал, что и делать.
она действительно рассердилась. тут подошла Лапуся. у Лапуси были очень
хорошие ноги, и я задрал на ней лиловую юбку и посмотрел на нейлонки.
Лапуся наклонилась и поцеловала меня, языком аж до горла достала, а я всю
ляжку ей облапал. я в капкане. я не знал, что мне делать. нужно выпить. 3
идиота, запертые вместе. о стон о полет последней синей птицы в зеницу
солнца, детская игра, глупая игра.
   первая четверть, 22 и 1/4, половина за 44 и 1/5, вот она выдала, победа
на голову, калиф. дождь моего тела. фиги, славно разломленные напополам,
словно огромные красные потроха на солнце, и высосанные до шкурки, а мать
тебя ненавидит, отцу хочется тебя убить, а забор на заднем дворе зеленый и
заложен Банку Америки, Тито выдавала по полной, а я тем временем зажаривал
пистон за пистоном Лапусе.
   потом мы разлучились, каждый дожидался своей очереди в ванную вытереть
сопли со своих сексуальных курносиков. я вечно последний. потом вышел и
взял одну из винных бутылок, подошел к окну и выглянул.
   - Лапуся, скрути мне еще покурить.
   мы жили на верхнем этаже, на 4-м, на самой верхотуре. но можно смотреть
сверху на Лос-Анжелес и хрена не видеть, вообще ни хрена. все эти люди
внизу дрыхнут, ждут, пока надо вставать и идти на работу. как это глупо.
глупо, глупо и ужасно.
   а у нас все правильно: глаз, скажем, зеленый или голубой, вглядывается
вглубь сквозь ошмотья бобовых полей, друг в друга, пошли.
   Лапуся принесла мне сигаретку. я затянулся и посмотрел на спавший
город. мы сидели, ждали солнца и того, чего бы там потом ни было. мне мир
не нравился, но в осторожные и легкие времена его почти что можно было
понять.
   не знаю, где Тито с Лапусей сейчас, померли или чего, но те ночи были
хороши:
   щипать эти ноги в туфлях на высоком каблуке, целовать нейлоновые
коленки. все краски платьев и трусиков, давать Полиции Лос-Анжелеса тоже
подзаработать зелененьких.
   ни Весна, ни цветы, ни Лето никогда уже не будут такими.
 
 
 
 
 
 
 
   ПИЗДАТАЯ ИНТРИЖКА
 
 
 
 
 
   Я сидел на мели - снова - только на этот раз во Французском Квартале,
Новый Орлеан, и Джо Бланшар, редактор подпольной газетенки ПЕРЕВОРОТ,
отвез меня в то место за углом, такое грязно-белое здание с зелеными
ставнями, ступеньки чуть ли не вертикально вверх взбираются. Это было в
воскресенья, и я ожидал гонорара, нет, аванса за неприличную книжку.
Которуя я написал для немцев, только немцы все время тюльку мне на уши
вешали, чего-то про хозяина писали, про папика, пьянь конченую, а поэтому
они оказались в заднице - старик снял все их сбережения со счета, нет,
даже перебор там получился из-за его запоев и беспрерывной ебли, а
следовательно они обанкротились, но старику они дают под зад, и как
только, так сразу...
   Бланшар позвонил.
   Подходит к двери эта толстая деваха, фунтов 250-300, наверное. На ней
как бы такая широченная простыня вместо платья, а глазки малюсенькие.
Наверное, единственное, что в ней есть маленького. Мари Главиано, хозяйка
кафе во Французском Квартале, очень маленького кафе. Вот еще что в ней
было невелико - ее кафе. Но очень славненькое местечко, скатерки красные
с белым, дорогое меню и никакого народу внутри. Возле входа торчала одна
из таких старомодных кукол - черная нянька. Черная нянька символизировала
добрые времена, старые времена, старые добрые времена, только старые
добрые времена давно прошли. Туристы теперь стали зеваками. Им нравилось
просто гулять и все рассматривать. Они не заходили в кафе. Они даже не
напивались. Ничего больше не окупалось. Добрые времена миновали. Всем было
насрать и ни у кого больше не водилось денег, а если и водились, то за них
держались. Настал новый век, причем не очень интересный. Все как бы только
наблюдали за тем, как революционеры и свиньи рвут друг другу глотки.
Хорошее развлечение - бесплатное, денежки в кармане остаются, если они
вообще есть.
   Бланшар сказал:
   - Привет, Мари. Мари, это Чарли Серкин. Чарли, это Мари.
   - Здорово, - сказал я.
   - Здрасьте, - ответила Мари.
   - Давай, мы зайдем на минутку, Мари, - сказал Бланшар.
   (С деньгами только две штуки не так: когда их слишком много и когда их
слишком мало. А я как раз снова попал в фазу "слишком мало".)
   Мы взобрались по крутым ступенькам и пошли за нею по такому длинному,
разросшемуся вбок дому - то есть, где сплошная длина и никакой ширины, и
тут же оказались на кухне, за столом. На нем стояла ваза с цветами. Мари
вскрыла 3 бутылки пива. Села.
   - Ну вот, Мари, - произнес Бланшар. - Чарли - гений. Грудью на нож.
Я-то уверен, что он выкарабкается, но тем временем... тем временем, ему
негде жить.
   Мари посмотрела на меня:
   - Вы в самом деле гений?
   Я хорошенько приложился к бутылке.
   - Ну, если честно, трудно сказать. Гораздо чаще я чувствую себя
каким-то недоразвитым. Будто у меня в голове такие здоровые белые блоки
воздуха.
   - Он может остаться, - изрекла Мари.
   То был понедельник, единственный ее выходной, и Бланшар встал и оставил
нас сидеть на кухне. За ним хлопнула входная дверь, и он вымелся оттуда.
   - Чем вы занимаетесь? - спросила Мари.
   - Живу наудачу, - ответил я.
   - Вы напоминаете мне Марти, - сказала она.
   - Марти? - переспросил я, думая: боже мой, вот оно. И оно наступило.
   - Ну, вы же безобразны, знаете ли. Я не имею в виду, что вы урод, я в
том смысле, что вы биты жизнью, знаете. А жизнь вас действительно побила,
вы биты даже больше Марти. А он был драчун. Вы были драчуном?
   - Это одна из моих проблем: драться хоть как-нибудь стояще я никогда
не умел.
   - Как бы то ни было, вид у вас такой же, как у Марти. Вас побило, но
вы добрый.
   Мне такой тип знаком. Я узнаю мужчину, когда увижу мужчину. Мне
нравится ваше лицо. У вас хорошее лицо.
   Не имея возможности ничего сказать о ее лице, я спросил:
   - У вас не найдется сигарет, Мари?
   - Ну конечно же, голубчик, - она сунула руку в эту свою широченную
простыню платья и вытянула пачку откуда-то из-под сисек. У нее там могло
бы поместиться продуктов на неделю. Смешно. Она открыла мне еще пива.
   Я хорошенько хлебнул, а потом сказал ей:
   - Я мог бы, возможно, ебать тебя, пока слезы из глаз не брызнут.
   - Послушай-ка сюда, Чарли, - сказала она в ответ. - Я не потерплю,
чтобы со мной так разговаривали. Я - приличная девушка. Мама меня
правильно воспитала.
   Еще поговоришь так - и вылетишь.
   - Прости, Мари, я просто пошутил.
   - Так вот: мне не нравятся такие шутки.
   - Конечно, я понимаю. У тебя виски не найдется?
   - Скотч.
   - Скотч пойдет.
   Она вынесла почти полную квинту. 2 стакана. Мы смешали себе скотча с
водой. Эта женщина много чего повидала. Как пить дать. Вероятно, она
видала все это лет на десять дольше меня. Что ж, возраст - не
преступление. Просто многие стареют плохо.
   - Ты совсем как Марти, - снова сказала она.
   - А я никого, похожего на тебя, никогда не видел, - ответил я.
   - Я тебе нравлюсь? - спросила она.
   - У меня нет другого выхода, - сказал я, и никаких соплей на этот раз
она на меня не вывалила. Мы пили еще час или два, главным образом - пиво,
но раз-другой разбавляя его скотчем, а потом она отвела меня к моей
постели. А по дороге мы прошли мимо одного места, и она, разумеется,
сказала:
   - Это моя кровать. - Она была довольно широка. Моя кровать стояла
впритык к другой. Очень странно. Но это ничего не значило.
   - Можешь спать на любой, - сказала Мари, - или на обеих.
   Что-то в этом отдавало обломом...
   Ну и, разумееется, наутро у меня башка раскалывалась, а я слышал, как
она громыхает на кухне, но не обращал внимания, как и подобает мудрому
мужчине, и слышал, как она включила телик посмотреть утренние новости,
телик работал на столе в обеденном уголке на кухне, и слышал, как у нее
кофе заваривается, запах был недурен, но вони яичницы с беконом и
картошкой я не переваривал, и звука утренних новостей я не переваривал, и
поссать хотелось, и пить хотелось, но не хотелось, чтобы Мари знала, что я
уже проснулся, поэтому я ждал, слегка обоссался (хаха, да), но хотел
остаться один, хотел, чтобы весь дом был моим, она же все ебошилась,
ебошилась по дому, и я, в конце концов, услышал, как она пробегает мимо
моей кровати...
   - Пора бежать, - сказала она. - Я опаздываю...
   - Пока, Мари, - отозвался я.
   Когда дверь захлопнулась, я поднялся, зашел в сортир и уселся, и ссал,
и срал, и сидел в этом Новом Орлеане, далеко от дома, где бы ни был мой
дом, и тут увидел паука - тот сидел в паутине в углу и смотрел на меня. Я
это точно знал, поскольку паук сидел там давно. Гораздо дольше меня.
Сначала я подумал: а не убить ли его? Однако, он был такой жирный,
счастливый и уродливый, просто хозяин всего заведения. Надо будет немного
выждать, пока время не придет. Я встал, подтер задницу и смыл. Когда я
выходил из сортира, паук мне подмигнул.
 
 
 
 
 
   Мне не хотелось забавляться с тем, что осталось от квинты, поэтому я
просто сидел в кухне голышом и понять не мог: как это люди могут так мне
доверять? Кто я такой? Люди - сумасшедшие, люди - простаки. От этого я
запсиховал. Да еще как, черт возьми. Десять лет уже живу без профессии.
Люди дают мне деньги, еду, места, где кости кинуть. Неважно, кем они меня
считают, идиотом или гением. Я-то сам знаю, что я такое. Ни то и ни
другое. Меня не касается, почему люди дарят мне подарки. Я их беру, причем
беру,