. Его
гений наконец-то признали! За работу он просит 4.000 долларов. Как вы
думаете, это не много?" Нельсон, Джек, Бидди, Норман, Джимми и Кетя. Блядь.
   Джек влатан в джинсы, босиком, без рубашки, без майки, только на плечи
наброшена коричневая шаль. У одного парня борода, он ухмыляется и
беспрерывно заливается румянцем. Третий просто жирный. Пиявка какая-то.
   - Ты Борста в последнее время не видел? - спрашивает Джек.
   - Нет.
   - Пивом угости?
   - Нет. Вы приходите тут, выдуваете все мое говно, потом сваливаете, а
я на мели остаюсь.
   - Ладно.
   Он подскакивает, выбегает и достает свою бутылку вина, которую заначил
у меня на крыльце под подушкой кресла. Возвращается, свинчивает крышечку и
присасывается.
   - Торчу я в Венеции с этой чувихой и сотней радужек. Чувствую вдруг -
мне на хвост садятся, я рву к Борсту вместе с этой чувихой и сотней
радужек. Стучусь и говорю ему: "Мухой, пусти меня! У меня сотня радужек и
легавые на хвосте!" А Борст дверь-то и закрывает. Я выламываю дверь,
вместе с чувихой вламываюсь внутрь. А Борст на полу какого-то парня
раздрачивает. Я влетаю в ванную вместе с чувихой, дверь на лопату. Борст
стучится. Я говорю: "Не смей сюда заходить!" И час там примерно вместе с
этой чувихой просидел. Я ее вспорол пару раз, чтоб не скучно было. Потом
вышли.
   - А радужки скинул?
   - Нет, блин, ложная тревога оказалась. Но Борст очень рассердился.
   - Черт, - сказал я. - Борст не сочинил ни одного приличного стиха с
1955 года. За мамин счет живет. Прошу прощения. Но я это к тому, что он
только лыбится в телик, жрет свои утонченные кашки с зеленью, да бегает по
пляжу трусцой в грязном исподнем. А ведь был прекрасным поэтом, когда жил
с молоденькими мальчиками в Аравии. Но сочувствовать ему я не могу.
Победитель приходит голова в голову. Типа, как Хаксли сказал, Олдос, то
есть: "Любой человек может быть..."
   - Ты сам-то как? - спрашивает Джек.
   - Одни отказы.
   Один парень начинает играть на флейте. Пиявка просто сидит. Джек то и
дело опрокидывает пузырь себе в рот. Стоит прекрасная ночь в Голливуде,
Калифорния.
   Потом чувак, который живет на задах моего двора, падает с кровати,
пьяный в дымину. Грохот еще тот. Я уже привык. Я ко всему своему двору
привык. Все они сидят по своим норам, шторы опущены. Встают к полудню.
Машины сидят перед домом, покрытые пылью, шины спущены, аккумуляторы
текут. Они мешают выпивку с дурью, и видимых источников существования у
них нет. Мне они нравятся. Они меня не достают.
   Чувак снова забирается в постель, снова падает.
   - Дурень ты, дурень, - доносится его голос. - А ну быстро в кровать.
   - Что там за шум? - спрашивает Джек.
   - Это чувак, который за мной живет. Он очень одинок. Время от времени
пивко попивает. У него в прошлом году мать умерла, оставила ему двадцать
штук. Теперь он просто сидит дома, дрочит, смотрит по телику бейсбол и
ковбойские стрелялки.
   Раньше на заправке работал.
   - Нам пора отваливать, - говорит Джек. - Хочешь с нами?
   - Нет, - отвечаю я.
   Они объясняют, что тут все дело в Доме Семи Гейблов. Им надо повидаться
с кем-то, как-то связанным с Домом Семи Гейблов. Не сценарист, не
продюсер, не актеры - кто-то другой.
   - Все равно нет, - говорю я, и они выметаются. Прекрасное зрелище.
   И я сажусь к макакам снова. Может, ими пожонглировать получится? Вот бы
заставить всю дюжину ебстись одновременно! Вот оно! Только как? И зачем?
Вот, к примеру, Королевский Лондонский Балет. Но зачем, зачем? Я схожу с
ума. Ладно, в Королевском Лондонском Балете есть идея. Дюжина макак
летает, пока те балетируют. Только перед представлением кто-то им всем
дает Шпанской Мушки. Не балету. Макакам. Но Шпанская Мушка - миф, не так
ли? Ладно, появляется еще один спятивший ученый с настоящей Шпанской
Мушкой! Нет, нет, Господи ты боже мой, никак не выходит!
   Звонит телефон. Я поднимаю трубку. Это Борст:
   - Ал„, Хэнк?
   - Ну?
   - Я вынужден покороче. Я обанкротился.
   - Да, Джерри.
   - Ну, это, я потерял двух своих спонсоров. Биржевой рынок и доллар
ужался.
   - Ага.
   - Это, я всегда знал, что так случится рано или поздно. Поэтому я
съезжаю из Венеции. У меня тут не срастается. Я еду в Нью-Йорк.
   - Что?
   - В Нью-Йорк.
   - Мне так и послышалось.
   - Ну, это, понимаешь, я обанкротился, и мне кажется, что у меня там
все срастется.
   - Конечно, Джерри.
   - Потеря спонсоров - лучшее, что со мною в жизни произошло.
   - Вот как?
   - Теперь мне снова хочется бороться. Ты же слыхал о людях, которые
гниют на пляже. Так вот, я тут то же самое делал: гнил. Я должен отсюда
свалить. И я не волнуюсь. Если не считать чемоданов.
   - Каких чемоданов?
   - У меня, кажется, не получается их сложить. Поэтому моя мама
приезжает из Аризоны пожить тут, пока меня не будет, а я, в конечном
итоге, сюда потом вернусь.
   - Хорошо, Джерри.
   - Но перед Нью-Йорком я остановлюсь в Швейцарии и, возможно, в Греции.
А потом уже поеду в Нью-Йорк.
   - Хорошо, Джерри, не теряйся. Всегда приятно слышать.
   И я возвращаюсь к макакам опять. Дюжина макак, которые могут летать,
ебясь. Как этого достичь? Дюжины пива как не бывало. Я отыскиваю свою
резервную полупинту скотча в холодильнике. Смешиваю в стакане треть скотча
с двумя третями воды.
   Надо было остаться на этом треклятом почтамте. Но даже здесь, вот так,
хоть какой-то шансик есть. Только бы заставить эту дюжину макак ебаться. А
если б родился погонщиком верблюдов в Аравии, даже такого шансика бы не
было. Поэтому голову выше, макак - за работу. Ты благословен
каким-никаким талантом и ты не в Индии, где, вероятно две дюжины пацанов
могли бы убрать тебя как писателя, если б умели писать. Ну, может, не две
дюжины, может, одна.
   Я заканчиваю полпинты, выпиваю полбутылки вина, ложусь спать, ну его
все к черту.
   На следующее утро в девять звонит дверной звонок. Там стоит молодая
черная девчонка с дурковатого вида белым парнем в очках без оправы. Они
сообщают мне, что на пьянке три ночи назад я пообещал поехать сегодня с
ними кататься на лодке. Я одеваюсь, залезаю к ним в машину. Они везут меня
в какую-то квартиру, оттуда выходит черноволосый пацан.
   - Привет, Хэнк, - говорит он. Я его не знаю. Похоже, мы на той же
пьянке и познакомились. Он выдает всем маленькие оранжевые спасательные
пояса. Дальше помню только то, что мы уже на пирсе. Я пирса-то от воды
отличить не могу. Мне помогают спуститься по шаткой деревянной штукенции,
ведущей к плавучему доку.
   Дно штукенции и палуба дока - примерно в трех футах друг от друга.
Меня поддерживают.
   - Что это, к ебеням, такое? - спрашиваю я. - У кого-нибудь выпить
есть? - Не те какие-то люди. Выпить ни у кого нет. Потом я оказываюсь в
крошечной шлюпке, взятой напрокат, и к ней кто-то прицепил мотор в
пол-лошадиной силы. На дне плещется вода и две дохлые рыбки. Понятия не
имею, кто эти люди. Они меня знают.
   Прекрасно, прекрасно. Мы направляемся в открытое море. Я блюю.
Проезжаем рыбу-прилипалу, дрейфующую возле самого верха воды.
Рыба-прилипала, размышляю я, прилипала, прилипшая к летучей макаке. Нет,
это ужасно. И я блюю снова.
   - Как наш великий писатель? - спрашивает дурковатый парень с носа
шлюпки, тот, что в очках без оправы.
   - Какой великий писатель? - переспрашиваю я, думая, что он имеет в
виду Рембо, хотя я никогда не считал Рембо великим писателем.
   - Вы, - отвечает он.
   - Я? - говорю я. - О, прекрасно. На следующий год, наверное,
соберусь в Алжир.
   - Какой жир? - переспрашивает он. - Типа себе задницу смазывать?
   - Нет, - отвечаю я. - Тебе.
   Мы направляемся в море, где у Конрада все срослось. К черту Конрада. Я
буду нюхать кокаин с бурбоном в темной спальне в Голливуде в 1970 году,
или когда вы там это прочтете. В год макачьей оргии, которая так и не
случилась. Мотор трепещет и глодает воду; мы чапаем к Ирландии. Нет, это ж
Тихий океан. Мы чапаем к Японии. К черту.
 
 
 
 
 
 
 
   25 БИЧЕЙ В ОБНОСКАХ
 
 
 
 
 
   знаете, как бывает с игроками на бегах. натыкаешься на жилу и думаешь,
что это вс„. у меня была своя фатера на задворках, даже свой садик со
всякими тюльпанами, которые росли - прекрасно и поразительно. у меня была
зеленая рука.
   это значит, что зеленые бабки у меня тоже водились. какую систему я
разработал, сейчас уже не помню, но она работала, а я нет - в общем,
достаточно приятное существование. и еще у меня была Кэти. при всех делах.
старик-сосед, бывало, аж слюнями захлебывался, как ее видел. постоянно в
дверь ломился:
   - Кэти! ууууу, Кэти! Кэти!
   я открывал в одних трусах.
   - уууу, я думал....
   - тебе чего, чучело?
   - я думал, Кэти...
   - Кэти какает. что передать?
   - я тут... купил косточек для вашего песика.
   у него в руках был большой пакет обглоданных куриных костей.
   - кормить собаку куриными костями - все равно что бритвы толочь
ребенку в кашку. ты что, мою собаку убить хочешь, хуй мутный?
   - ох, нет!
   - тогда засунь эти кости и вали отсюда.
   - не понял?
   - засунь этот пакет куриных костей себе в жопу и пошел отсюда к
чертовой матери!
   - я просто подумал, что Кэти...
   - я же тебе сказал, что Кэти СР‚Т!
   и я захлопывал дверь у него перед носом.
   - что ты так напустился на старого пердуна, Хэнк, он говорит, что я
похожа на его дочку, когда та была моложе.
   - нормально, значит он и с дочерью. пусть лучше со швейцарским сыром
ебется. не хочу я его видеть у себя на пороге.
   - я полагаю, ты думаешь, что я его впускаю, когда ты на бега уезжаешь?
   - я таким вопросом даже не задавался.
   - а каким ты вопросом задавался?
   - кто из вас скачет наверху.
   - ах ты сукин сын, можешь хоть сейчас же убираться!
   я надевал рубашку и штаны, потом носки и ботинки.
   - я и на 4 квартала не успею отойти, как ты сожмешь его в объятьях?
   она швырнула в меня книгой. я не смотрел, и краем мне заехало прямо над
правым глазом. разбило бровь, и кровь закапала мне на руку, когда я
завязывал правый ботинок.
   - прости, Хэнк.
   - и БЛИЗКО не подходи ко мне!
   я вышел, сел в машину, задним ходом вырулил из проезда на 35 милях в
час, захватив с собой сначала кусок забора, а потом немного штукатурки с
переднего дома левым задним бампером. кровь попала уже и на рубашку,
поэтому я вытащил платок и приложил его к глазу. плохая будет суббота на
скачках. я был свиреп.
   я делал ставки, как будто к ипподрому уже подлетала атомная бомба. мне
хотелось сделать десять штук. я ставил на рисковых лошадей. билетик я не
обналичил.
   потерял пятьсот баксов. все, что захватил с собой. в бумажнике остался
доллар.
   медленно я въехал во двор. и вечер ужасный будет. заглушил мотор и
вошел через заднюю дверь.
   - Хэнк...
   - чего?
   - ты выглядишь, как смерть козиная. что случилось?
   - облажался. просрал всю пачку. 500.
   - господи. прости, - сказала она. - это я виновата. - она подошла
ко мне, обхватила меня руками. - черт же побери, прости меня, папуля. это
я виновата, я знаю.
   - ладно тебе. не ты ж ставила.
   - ты еще злишься?
   - нет, нет, я ведь знаю, что ты не ебешься с этим древним индюком.
   - тебе сделать что-нибудь поесть?
   - нет, не надо, купи нам только пузырь виски и газету.
   я встал и сходил к тайнику с деньгами. мы обнищали до 180 долларов.
ничего, бывало и хуже, множество раз, но сейчас меня не покидало чувство,
что я снова на пути к фабрикам и складам - если только удастся туда
устроиться. я вышел с десяткой. собаке я по-прежнему нравлюсь. я потрепал
его за уши. ему все равно, сколько у меня денег, - много или мало. просто
ас, а не пес. во как. я вышел из спальни. Кэти мазалась перед зеркалом
помадой. я ущипнул ее за задницу и поцеловал за ухом.
   - купи мне еще пива и сигар. мне нужно забыться.
   она ушла, а я слушал, как по дорожке щелкают ее каблучки. хорошая баба,
лучше не найти, а нашел я ее в баре. я откинулся на спинку кресла и
уставился в потолок.
   бичара. я - бичара. вечное отвращение к работе, вечно пытаюсь жить на
удачу.
   когда Кэти вернулась, я велел ей налить большую. она знала. она даже
содрала целлофан с моей сигары и зажгла ее. смешно она выглядела - и
красиво. займемся любовью. займемся любовью во всей этой грусти. мне
просто ужасно не хотелось, чтобы все это ушло: машина, дом, собака,
женщина. жить было нежно и легко.
   наверное, я был не в себе, поскольку развернул газету и стал
просматривать объявления ТРЕБУЕТСЯ.
   - эй, Кэти, вот кое-что. требуются мужчины, по воскресеньям. расчет в
тот же день.
   - ох, Хэнк, да отдохни ты хоть завтра. отыграешься во вторник. все
тогда получшеет.
   - блин, детка, да тут каждый доллар на счету! по воскресеньям они не
бегают.
   Калиенте - да, но там ничего не сделаешь, они в Калиенте дерут 25
процентов, плюс расстояние. сегодня можно оттянуться и напиться, а завтра
за это говно возьмусь. эти лишние баксы могут пригодиться.
   Кэти смешно на меня посмотрела. она никогда не слыхала, чтобы я так
разговаривал. я постоянно вел себя так, будто деньги всегда появятся.
потеря этих 500-т меня потрясла. она налила мне еще один большой. я сразу
его выпил.
   шок, шок, господи, господи, фабрики. растраченные впустую дни, дни без
смысла, дни начальства и идиотов, медленной и грубой тупорыловки.
   мы пили до двух, совсем как в баре, потом легли, потрахались, поспали.
я поставил будильник на четыре, встал и уже доехал до трущоб в центре к
4.30. я стоял на углу примерно с 25 бичами в обносках. они сворачивали
цигарки и прикладывались к вину.
   что ж, все из-за денег, подумал я. я еще вернусь... настанет день, и я
отдохну в Париже или Риме. насрать на этих парней. мне здесь не место.
   потом мне что-то сказало: а ведь они ВСЕ так думают. мне здесь не
место. каждый из НИХ так же думает о СЕБЕ. и они правы. и что?
   примерно в 5.10 подкатил грузовик и мы забрались в него.
   господи, дрых бы сейчас, завалившись за прекрасную кэтину задницу. но
вс„ деньги, деньги.
   мужики рассказывали, как только что спрыгнули с товарняка. бедняги, от
них смердело. но жалкими не казались. жалким тут казался один я.
   вот примерно сейчас я бы встал, поссал бы. выпил бы пива на кухне,
посмотрел бы, не рассвело ли еще, заметил бы, как светлеет на улице,
выглянул бы проверить тюльпаны. вернулся бы к Кэти.
   парень рядом сказал:
   - эй, приятель!
   - ну? - ответил я.
   - я француз, - сказал он.
   я ничего не сказал.
   - тебе отсосать не надо?
   - нет, - ответил я.
   - я видел, как один мужик у другого отсасывал прямо в переулке сегодня
утром. у этого елда такая ДЛИННАЯ, ТОНКАЯ и белая, а другой все сосет, и
молофья уже изо рта капает. я смотрел, смотрел, да как самому захочется,
боже! дай мне у тебя пососать, приятель?
   - нет, - ответил я ему. - мне что-то сейчас не хочется.
   - ну, если мне нельзя, может, ты мне отсосешь?
   - пошел отсюда к черту! - сказал я ему.
   француз передвинулся в глубину кузова. не успели мы и мили проехать,
как голова его уже подскакивала. он делал это прямо у всех на глазах
какому-то старикану, похожему на индейца.
   - ДАВАЙ, МАЛЫШ, ЦЕЛИКОМ ЗАГЛАТЫВАЙ!!! - заорал кто-то.
   некоторые бродяги заржали, но большинство просто молчало, пило вино,
крутило самокрутки. старый индеец вел себя так, будто этого вообще не
происходит. к тому времени, как мы доехали до Вермонта, француз заглотил
все без остатка, и мы вылезли из машины - француз, индеец, я и другие
бичи. каждому выдали по квиточку, и мы зашли в кафе. по квиточку выдавали
каждому пончик и кофе.
   официантка задирала нос. от нас воняло. грязные хуесосы.
   потом кто-то, наконец, завопил:
   - все выходим!
   я выгребся вслед за ними, и мы зашли в такую большую комнату и
расселись по стульчикам, как в школе или, скорее, как в колледже, скажем,
на уроках музыкального воспитания. вместо правого подлокотника -
здоровенная плашка, чтоб можно разложить тетрадку и писать. как бы там ни
было, просидели мы так еще 45 минут. потом какой-то сопляк с банкой пива в
руке сказал:
   - ладно, разбирайте свои МЕШКИ!
   и все бичи повскакивали МОМЕНТАЛЬНО с мест и РВАНУЛИ в какую-то
подсобку. какого дьявола? подумал я. не торопясь, подошел и заглянул туда.
все бичи толкались и дрались за лучший мешок для разноски газет.
смертельная бессмысленная схватка.
   когда из подсобки вышел последний человек, я зашел и поднял с пола
первый попавшийся мешок. он был очень грязен, с кучей прорех и дыр. когда
я вышел в другую комнату, все бичи уже нацепили мешки себе на спины,
надели на себя. я нашел место и просто сел, держа его на коленях. где-то
по ходу дела, мне кажется, записали наши имена; наверное, еще до кофе с
пончиком пришлось назваться. поэтому теперь мы сидели, а нас вызывали
группами по 5, 6 или 7.
   заняло это, наверное, еще час. как бы то ни было, когда я залез в кузов
меньшего грузовичка с несколькими остальными, солнце поднялось уже
довольно высоко.
   каждому выдали по маленькой схеме улиц, куда мы должны были доставить
газеты. я открыл свою. улицы-то я узнал сразу: ГОСПОДИ ТЫ БОЖЕ ВСЕМОГУЩИЙ,
ИЗ ВСЕГО ЛОС-АНЖЕЛЕСА МНЕ ДОСТАЛСЯ МОЙ СОБСТВЕННЫЙ РАЙОН!
   у меня там была репутация пьяни, игрока, жулика, праздного человека,
ебаря-перехватчика. как же я ПОЯВЛЮСЬ там с этим мерзким грязным мешком за
спиной? да еще и начну доставлять газеты, полные рекламных объявлений?
   меня высадили на моем углу. очень знакомый пейзаж, в самом деле. вот
цветочная лавка, вот бар, вот заправочная станция, вс„... за углом - мой
маленький домишко, и Кэти спит в своей теплой постельке. даже собака спит.
что ж, воскресное утро, подумал я. никто меня не увидит. спят допоздна.
пробегу по этому проклятому маршруту. и я побежал.
   я промчался по двум улицам очень быстро, и никто не заметил великого
человека, породистого обладателя мягких белых пальцев и огромных душевных
очей. наверняка мне сойдет это с рук.
   потом - на третью улицу. все шло хорошо, пока я не услышал голосок
маленькой девочки. она стояла у себя во дворике. годика 4.
   - эй, мистер?
   - э-э, да? девочка? что такое?
   - а где ваш песик?
   - о, хаха, он еще спит.
   - а-а...
   я всегда выгуливал собаку по этой улице. там есть незастроенный
участок, на котором он постоянно срет. это-то все и решило. я закинул
оставшиеся газеты на заднее сиденье брошенной автомашины возле шоссе.
машина сидела так много месяцев, колес уже не осталось. я не знал, что это
означает. газеты упали на пол. потом я свернул за угол и зашел в свой дом.
Кэти еще спала. я разбудил ее.
   - Кэти! Кэти!
   - о, Хэнк... все в порядке?
   пес выбежал, и я его погладил.
   - ты знаешь, что СДЕЛАЛИ эти сукины дети?
   - что?
   - дали мне мой собственный район, чтоб я в нем газеты разносил!
   - о. что ж, это не очень красиво, но не думаю, чтобы народ тут был
против.
   - ты что - не понимаешь? да я же себе тут РЕПУТАЦИЮ построил! я -
жулик! я не могу позволить, чтобы меня тут видели с мешком говна за спиной!
   - ох, я не думаю, чтоб у тебя такая уж РЕПУТАЦИЯ тут была! это ты
просто себе вообразил.
   - слушай, ты меня тут что - говном кормить собираешься? ты-то задницу
в теплой постельке парила, пока я тусовался с толпой хуесосов!
   - не сердись. мне надо пописять. подожди минутку.
   я ждал снаружи, пока она сонно, по-женски мочилась. господи, как же они
МЕДЛЕННО! пизда - очень несовершенная мочеиспускательная машина. член ее
побивает только так.
   Кэти вышла.
   - пожалуйста, не беспокойся, Хэнк. я надену свое старое платье и
помогу тебе разнести газеты. закончим быстро. люди допоздна спят по
воскресеньям.
   - но меня уже УВИДЕЛИ!
   - тебя уже увидели? кто тебя видел?
   - эта маленькая девочка из коричневого дома с сорняками на улице
Вестморлэнд.
   - ты имеешь в виду Майру?
   - не знаю я, как ее зовут!
   - ей всего 3 годика.
   - не знаю я, сколько ей лет! она спросила про песика!
   - что там еще с песиком?
   - она спросила, ГДЕ он!
   - пошли. я помогу тебе избавиться от этих