ые чулки натягивались чуть
ли не на самую задницу. Парень был просто парнем, молодой, такой тип
"Кашмирского Букета" - белая футболка, худой, челюсть отвисла, руки по
бокам расставлены, будто сейчас разбежится и взлетит.
   Девчонка спросила:
   - Андрэ?
   - Нет. Я Хэнк. Чарлз. Буковски.
   - Вы ведь шутите, правда, Андрэ? - спросила девчонка.
   - Ага. Я сам - шутка, - ответил я.
   Снаружи слегка моросило. Они стояли под дожиком.
   - Ладно, как бы то ни было, заходите, чего мокнуть?
   - Вы действительно Андрэ! - сказала эта сучка. - Я узнаю вас, это
старое лицо - двести лет, наверное уже!
   - Ладно, ладно, - сказал я. - Заходите. Я Андрэ.
   У них с собой были две бутылки вина. Я сходил на кухню за штопором и
стаканами.
   Разлил на троих. Я стоял, пил свое вино, осматривал ее ноги как можно
глубже, когда он вдруг протянул руку, расстегнул мне ширинку и принялся
сосать мне член.
   И очень громко хлюпал при этом. Я потрепал его по макушке и спросил
девчонку:
   - Тебя как зовут?
   - Уэнди, - ответила она, - и я всегда восхищалась вашей поэзией,
Андрэ. Я думаю, что вы - один из величайших живущих на земле поэтов.
   Парень продолжал разрабатывать свою тему, чмокая и чавкая, голова его
ходила ходуном так, словно совсем разум потеряла.
   - Один из величайших? - спросил я. - А кто остальные?
   - Один остальной, - ответила Уэнди, - Эзра Паунд.
   - Эзра всегда на меня тоску нагонял, - сказал я.
   - В самом деле?
   - В самом деле. Он слишком старается. Шибко серьезный, шибко ученый и,
в конечном итоге, - просто тупой ремесленник.
   - А почему вы подписываете свои работы просто - Андрэ?
   - Потому что мне так хочется.
   Парень уже расстарался вовсю. Я схватил его за голову, притянул поближе
и разрядился.
   Потом застегнулся, снова разлил на троих.
   Мы просто сидели, разговаривали и пили. Не знаю, сколько это
продолжалось. У Уэнди были прекрасные ноги, изящные тонкие лодыжки, она их
все время скрещивала и покручивала ими, будто в ней что-то горело. В
литературе они действительно доки. Мы беседовали о разном. Шервуд Андерсон
- - Уайнсбург и все такое. Дос.
   Камю. Крейны, Дики, Бронт„; Бальзак, Т„рбер, и так далее и тому
подобное...
   Мы прикончили обе бутылки, я нашел еще что-то в холодильнике. Мы и над
ним потрудились. Потом - не знаю. Я довольно-таки тронулся умом и стал
цапать ее за платье - то есть, за то, что от него оставалось. Углядел
кусочек комбинашки и трусиков; затем порвал сверху платье, разорвал
лифчик. Сграбастал титьку.
   Заполучил себе всю титьку. Она была жирной. Я ее целовал и сосал. Потом
крутанул ее в кулаке так, что девка заорала, а когда она заорала, я
воткнул свой рот в ее, и вопли захлебнулись.
   Я разодрал платье со спины - нейлон, нейлоновые ноги колени плоть.
Приподнял ее из этого кресла, содрал эти ее ссыкливые трусики и вогнал его
по самые нехочу.
   - Андре, - сказала она. - О, Андрэ!
   Я оглянулся: парень наблюдал за нами и дрочил, не вставая с кресла.
   Я взял ее стоймя, но мы кружили по всей комнате. Я все вгонял и вгонял
его, и мы опрокидывали стулья, ломали торшеры. В какой-то момент я
разлатал ее на кофейном столике, но почувствовал, как ножки под нами
обоими трещат, и успел подхватить ее прежде, чем мы бы расплющили этот
столик об пол.
   - О, Андрэ!
   Потом она вся затрепетала - раз, другой, точно на жертвенном алтаре. А
я, зная, что она ослабела и бесчувственна, вообще не в себе, я просто
всадил всю свою штуку в нее, точно крюк, придержал спокойно, эдак подвесил
ее, словно какую-нибудь обезумевшую рыбину морскую, навеки насаженную на
гарпун. За полвека я кое-каким трюкам научился. Она потеряла сознание.
Затем я отклонился назад и таранил, таранил ее, таранил, голова у нее
подскакивала, как у чокнутой марионетки, задница - тоже, и она кончила
еще раз, вместе со мной, и когда мы оба кончили, я, черт побери, чуть сам
не подох. Мы оба, черт побери, чуть не кинулись.
   Для того, чтобы иметь кого-то встояк, их размеры должны определенным
образом соотноситься с вашими. Помню, один раз я чуть не умер в
детройтской гостинице.
   Попробовал стоя - никак. В том смысле, что она оторвала обе ноги от
пола и обхватила ими меня. А значит, я держал двух человек на двух ногах.
Это плохо.
   Мне хотелось все бросить. Я придерживал ее всю двумя вещами - руками у
нее под жопой и собственным хуем.
   А она все повторяла:
   - Боже, какие у тебя мощные ноги! Боже, да у тебя прекрасные, сильные
ноги!
   А это правда. Остаток меня - по большей части говно, включая мозги и
все остальное. Но к телу моему кто-то прицепил эти огромные и мощные ноги.
Без пиздежа. Но тогда я чуть было в ящик не сыграл, на той поебке в
детройтской гостинице, поскольку упор и движение хуем внутрь и наружу этой
штуки требуют из такой позиции особого движения. Держишь вес двух тел. Все
движение, следовательно, должно передаваться тебе на спину или хребет. А
это - грубый и убийственный маневр. В конечном итоге, мы оба кончили, и я
просто куда-то ее отбросил. Выкинул на фиг.
   Эта же, у Андрэ, - она держала ноги на полу, что позволяло мне всякие
финты подкручивать - вращать, вонзать, тормозить, разгоняться, плюс
вариации.
   И вот я, наконец, ее прикончил. Позиция у меня - хуже некуда: брюки и
трусы стекли на лодыжки. И я Уэнди просто отпустил. Не знаю, куда, к
чертям собачьим, она свалилась - да и плевать. Только я нагнулся
подтянуть трусы и брюки, как парень, пацан этот, подскочил и воткнул свой
средний палец правой руки прямо и ж„стко мне в сраку. Я заорал,
развернулся и заехал ему в челюсть. Он улетел.
   Затям я поднял на место трусы и брюки и уселся в кресло; я пил вино и
пиво, пылая от ярости, не произнося ни слова. Те, наконец, пришли в себя.
   - Спокойной ночи, Андрэ, - сказал он.
   - Спокойной ночи, Андрэ, - сказала она.
   - Осторожнее, там ступеньки, - сказал я. - Они очень скользкие под
дождем.
   - Спасибо, Андрэ, - ответил он.
   - Мы будем осторожнее, Андрэ, - ответила она.
   - Любовь! - сказал я.
   - Любовь! - в один голос ответили они.
   Я закрыл дверь. Господи, как славно все-таки быть бессмертным
французским поэтом!
   Я зашел на кухню, отыскал хорошую бутылку французского вина, каких-то
анчоусов и фаршированные оливки. Вынес все это в гостиную и разложил на
шатком кофейном столике.
   Начислил себе высокий бокал вина. Потом подошел к окну, выходившему на
весь белый свет и на океан. Ничего так океан: делает себе дальше то, чем и
раньше занимался. Я закончил то вино, налил еще, отъел немного от закуси
- - и устал.
   Снял одежду и забрался прямо на середину кровати Андрэ. Перднул,
поглядел в окно на солнышко, прислушался к морю.
   - Спасибо, Андрэ, - сказал я. - Неплохой ты парень, в конце концов.
   И талант мой еще не иссяк.
 
 
 
 
 
 
 
   ВСЕ ВЕЛИКИЕ ПИСАТЕЛИ
 
 
 
 
 
   она висела у Мэйсона на телефоне.
   - ага, ладно, это... слушай, я пьяный был. я не помню, ЧТО ИМЕННО я
тебе сказал! может, правда, может, и нет! нет, я НЕ извиняюсь, я уже устал
извиняться... ты - что? не будешь? ну так черт бы тебя побрал!
   Генри Мэйсон бросил трубку. снова шел дождь. даже под дождем с бабами
какие-то заморочки, с ними вечно...
   задребезжал звонок интеркома. он снял трубку.
   - к вам мистер Б„ркетт, некий Джеймс Б„ркетт...
   - ты ему не скажешь, что рукописи уже вернули? мы отправили их почтой
вчера.
   весьма сожалеем и все такое.
   - но он настаивает на том, чтобы поговорить с вами лично.
   - и ты не можешь от него отделаться?
   - нет.
   - ладно, зови его сюда.
   куча проклятых экстровертов. хуже, чем торговцы одеждой, чем торговцы
щетками, хуже, чем...
   вошел Джеймс Б„ркетт.
   - присаживайтесь, Джимми.
   - только близкие друзья зовут меня "Джимми".
   - присаживайтесь, мистер Б„ркетт.
   по первому же взгляду на Б„ркетта можно было определить, что он
ненормальный.
   великая любовь к себе окутывала его неоновой краской. и ничем ее не
свести.
   правдой - в том числе. такие не знают, что такое правда.
   - слуште, - сказал Б„ркетт, прикуривая и улыбаясь вокруг своей
сигареты, как темпераментная и оттяжная сучка. - как это вам мое барахло
не понравилось?
   серкетарша ваша говорит, вы все обратно отправили? чего это вы вздумали
все обратно отправлять, а, чувак? как это - обратно отправили?
   и мистер Б„ркетт тут посмотрел ему в глаза, так прямо посмотрел ему в
глаза, как бы упирая на то, что у него есть ДУША. ты ведь ЛЮБИШЬ то, что
делаешь, а так трудно делать это, и только мистер Б„ркетт этого не
сознавал.
   - просто там не было ничего хорошего, Б„ркетт, вот и все.
   Б„ркетт постукал сигаретой о пепельницу - нет, он просто протаранил ею
пепельницу, вбивая ее в донышко и выкручивая при этом. потом зажег еще
одну и, держа перед собой спичку, еще пылавшую, проговорил:
   - эй, послушай, мужик, не надо мне этого ДЕРЬМА тут вешать!
   - вы кошмарно пишете, Джимми.
   - я сказал, только мои ДРУЗЬЯ зовут меня "Джимми"!
   - вы говенно пишете, мистер Б„ркетт, по нашему мнению, конечно, и
только по нашему мнению.
   - слушай, чувак, я эти игры ЗНАЮ! ПОДСОСЕШЬ как надо - и тебя
приняли! только ПОДСОСАТЬ надо! а я не СОСУ, чувак! моя работа одна такая!
   - это уж точно, мистер Б„ркетт.
   - если б я был жидом, или педиком, или комми, или черномазым, то все
было бы схвачено, чувак, я бы прошел.
   - тут у меня вчера был черный писатель, который сказал, что если бы
кожа у него была белой, он бы стал миллионером.
   - ладно, а как насчет педиков?
   - некоторые педики пишут довольно неплохо.
   - как Жене, а?
   - как Жене.
   - хуй сосать надо, значит, а? я должен писать о том, как сосут хуй, а?
   - я этого не говорил.
   - слушай, чувак, мне только немного рекламы надо. немного рекламы - и
я пойду.
   народ ПОЛЮБИТ меня! им только УВИДЕТЬ надо мои вещи!
   - послушайте, мистер Б„ркетт, мы о деле говорим. если б мы печатали
каждого писателя, кто только потребует этого, потому что у него великие
вещи, долго бы мы не протянули. приходится выносить суждения. если мы
слишком часто будем ошибаться, нам конец. вот так все просто. мы печатаем
хорошие произведения, которые продаются, и плохие произведения, которые
продаются. мы на рынке. мы не занимаемся благотворительностью и, честно
говоря, нас не слишком заботит улучшение души или исправление мира.
   - но мои вещи ПОЙДУТ, Генри...
   - "мистер Мэйсон", пожалуйста! только мои друзья...
   - вы что пытаетесь - ОБОСРАТЬ меня?
   - слушайте, Б„ркетт, вы настырный. настырность у вас выходит здорово.
почему б вам не пойти швабрами торговать, или страховками, или чем-нибудь
еще?
   - а что с моими вещами не так?
   - не получается быть настырным и писать одновременно. это мог только
Хемингуэй, а потом даже он забыл, как писать надо.
   - я в смысле, чувак, что тебе не нравится в моих вещах? в смысле, будь
ОПРЕДЕЛЕННЕЕ! не надо мне тут говна никакого вешать про Хемингуэя, чувак!
   - 1955.
   - 1955? это в каком смысле?
   - это в том смысле, что тогда вы были хороши, но иголку заело. вы до
сих пор играете 1955 - снова и снова.
   - черт, да жизнь есть жизнь, и я по-прежнему пишу о ЖИЗНИ, чувак!
ничего другого нет! какого дьявола ты мне тут вешаешь?
   Генри Мэйсон испустил долгий медленный вздох и откинулся на спинку.
художники нестерпимо скучны. и близоруки. если у них получалось, они
верили в собственное величие, сколь бы плохими они ни были. если у них не
получалось, то виноват в этом кто-то другой. не потому, что у них нет
таланта; сколько бы они ни воняли, они всегда верили в свой гений. они
всегда могли предъявить Ван-Гога, Моцарта или пару дюжин других, кто сошел
в могилу до того, как маленькие жопки им отлакировало Славой. однако, на
каждого Моцарта приходилось 50.000 несносных идиотов, которые, не
переставая, изрыгали гниль. только самые хорошие бросали игру - вроде
Рембо или Россини.
   Б„ркетт закурил еще одну сигарету, снова держа перед собой горящую
спичку, пока говорил:
   - слушайте, вы же печатаете Буковски. а он оступился. вы же знаете,
что он оступился. признай это, чувак! Буковски же оступился, а? правда?
   - ну, оступился.
   - он пишет ГОВНО!
   - если говно продается, то мы будем его продавать. послушайте, мистер
Б„ркетт, мы - не единственное издательство. попробовали бы кого-нибудь
другого? не принимайте наше суждение и вс„.
   Б„ркетт встал.
   - а толку-то, к чертям собачьим? вы все, парни, одинаковы! вам хорошая
литература ни к чему! всему миру ни к чему НАСТОЯЩАЯ литература! да вы
человека от мухи навозной отличить не сможете! потому что вы - дохлятина!
ДОХЛЯТИНА, слышал? ВЫ ВСЕ, ПИЗДЮКИ, - ДОХЛЯТИНА! ИДИТЕ НА ХУЙ! ИДИТЕ НА
ХУЙ! ИДИТЕ НА ХУЙ!
   ИДИТЕ НА ХУЙ!
   Б„ркетт швырнул тлевшую сигарету на ковер, развернулся, подошел к
двери, ГРОХНУЛ ею и исчез.
   Генри Мэйсон поднялся, подобрал сигарету, положил ее в пепельницу, сел,
зажег свою. с такой работой хрена лысого бросишь курить, подумал он. он
откинулся на спинку кресла и затянулся: так радостно, что Б„ркетт ушел, -
такие люди просто опасны - абсолютно безумны и злобны - особенно те, кто
всегда пишут о ЛЮБВИ, или СЕКСЕ, или УЛУЧШЕНИИ МИРА. господи, господи. он
выдохнул. задребезжал интерком.
   он снял трубку.
   - к вам некий мистер Эйнсуорт Хокли?
   - чего ему надо? мы же отправили ему чек за ЗУД В ЯЙЦАХ И АТАСЫ В
ОБЩАГЕ.
   - он говорит, что у него есть новый рассказ.
   - прекрасно. скажи ему, чтобы оставил у тебя.
   - он говорит, что еще не написал его.
   - ладно, пусть план оставит. я посмотрю.
   - он говорит, что у него нет плана.
   - так чего ж ему тогда надо?
   - он хочет поговорить с вами лично.
   - и ты не можешь от него отделаться?
   - нет, он только таращится на мои ноги и скалится.
   - так одерни же юбку, ради Христа!
   - она слишком короткая.
   - ладно. зови.
   вошел Эйнсуорт Хокли.
   - присаживайтесь, - сказал Мэйсон.
   Хокли присел. затем подскочил. зажег сигару. Хокли носил с собой
десятки сигар.
   он боялся стать гомосексуалистом. то есть, он не знал, гомосексуалист
он или нет, а поэтому постоянно курил сигары, считая, что это - по-мужски
и динамично, но все равно сомневался, в каком он лагере. ему казалось, что
женщины ему тоже нравятся. такая неразбериха.
   - послушайте, - сказал Хокли. - я только что сосал 36-дюймовый ХУЙ!
   гигантский!
   - послушайте вы, Хокли, мы тут делом занимаемся. я только что от
одного психа избавился. вам чего от меня надо?
   - я хочу у вас отсосать ХУЙ у вас, чувак! ВОТ чего я хочу!
   - я бы воздержался.
   в комнате уже висел толстый слой сигарного смога. пыхал Хокли что надо.
он вскочил с кресла. походил вокруг. сел. вскочил с кресла. походил вокруг.
   - я, наверное, схожу с ума, - сказал Эйнсуорт Хокли. - я постоянно
думаю о хуе. я раньше жил с этим 14-летним пареньком. огромный ХУЙ!
господи. ОГРОМНЫЙ!
   он однажды его прямо у меня перед носом отбил, никогда этого не забуду!
а когда я учился в колледже, там все эти парни по раздевалке ходили, типа
крутые такие, знаете? а у одного ЯЙЦА висели до самых КОЛЕН! мы, бывало,
звали его ВОЛЕЙБОЛИСТ ГАРРИ. так вот, когда ВОЛЕЙБОЛИСТ ГАРРИ кончал,
крошка, это был пиздец ВСЕМУ!
   как взбитая сметана из пожарного крана хлестала! а когда эта штука
высыхала...
   чувак, по утрам ему приходилось простыню бейсбольной битой
выколачивать, шелупонь стряхивать прежде, чем в прачечную отдавать...
   - вы сумасшедший, Эйнсуорт.
   - я знаю, я знаю, я вам про то же САМОЕ! хотите сигару?
   Хокли ткнул ему сигарой прямо в рот.
   - нет-нет, спасибо.
   - может, вам хочется у МЕНЯ хуй отсосать?
   - ни малейшего желания. ладно, чего вы хотите?
   - у меня есть идея такого рассказа, чувак.
   - хорошо. напишите его.
   - нет, я хочу, чтобы вы послушали.
   Мэйсон промолчал.
   - ладно, - сказал Хокли. - вот она.
   он забегал вокруг, пуляясь дымом.
   - космический корабль, понимаете? 2 парня, 4 тетки и компьютер. и вот
они рассекают по открытому космосу, понятно? дни, недели проходят. 2
парня, 4 тетки, компьютер. у теток уже все аж чешется. им хочется,
понимаете? понятно?
   - понятно.
   - но знаете, что происходит?
   - нет.
   - два парня решают, что они гомосексуалисты и начинают заигрывать друг
с другом. на теток - ноль внимания.
   - ага, это как бы смешно. так и напишите.
   - постойте. я еще не закончил. эти два парня заигрывают друг с другом.
это омерзительно. нет. это не омерзительно! как бы там ни было, тетки
подходят к компьютеру и открывают дверцы. и внутри компьютера - 4
ОГРОМНЫХ хуя с яйцами.
   - безумно. пишите.
   - постойте, постойте. но не успевают они и одного хуя цапнуть, как у
машины появляются рты с жопами, и вся эта чертова механика пускается в
оргию САМА С СОБОЙ. черт побери, вы можете себе такое вообразить?
   - ладно. пишите. мне кажется. мы сможем это использовать.
   Эйнсуорт зажег еще одну сигару, походил взад-вперед.
   - как насчет аванса?
   - нам один парень уже должен 5 рассказов и 2 романа. а от сроков
отстает все больше и больше. если так будет продолжаться, он станет
хозяином всей компании.
   - тогда дайте мне половину, какого черта. полхуя лучше, чем никакого.
   - когда мы сможем получить рассказ?
   - через неделю.
   Мэйсон выписал чек на $75.
   - спасибо, крошка, - сказал Хокли, - ты и теперь уверен, что нам не
хочется друг у друга хуй отсосать?
   - уверен.
   и Хокли ушел. Мэйсон вышел к секретарше. ее звали Франсин.
   Мэйсон взглянул на ее ноги.
   - это платье - довольно короткое, Франсин.
   он не отрывал взгляда.
   - такой стиль сейчас, мистер Мэйсон.
   - зови меня просто "Генри". мне кажется, я никогда раньше не видел
таких коротких платьев.
   - они становятся все короче и короче.
   - у всех, кто сюда заходит, от тебя по-прежнему встает. а потом они
идут ко мне в кабинет и несут ахинею, как полоумные.
   - ох, да ладно вам, Генри.
   - даже у меня от тебя встает, Франсин.
   та хихикнула.
   - давай, пошли пообедаем, - сказал он.
   - но вы же никогда меня на обед не приглашали.
   - ах, так есть кто-то другой?
   - О, нет. но сейчас же только пол-одиннадцатого.
   - какая, к дьяволу, разница? я внезапно проголодался. очень
проголодался.
   - ладно. тогда секундочку.
   франсин извлекла зеркальце, поиграла с ним немножко. затем они оба
встали и вышли к лифту. в лифте они ехали совершенно одни. по пути вниз он
сграбастал Франсин и поцеловал ее. пахла она малиной с незначительным
привкусом кариеса. он даже облапал ей одну ягодицу. она для проформы
посопротивлялась, слегка прижимаясь к нему.
   - Генри! я прям не знаю, какая муха вас укусила! - хихикнула она.
   - я всего лишь мужчина, в конце концов.
   в вестибюле здания стоял киоск, где торговали конфетами, газетами,
журналами, сигаретами, сигарами...
   - одну минуточку, Франсин.
   Мэйсон купил 5 сигар, огромных. зажег одну и выпустил гигантский фонтан
дыма.
   они вышли на улицу, ища, где бы поесть. дождь перестал.
   - вы обычно курите перед обедом? - спросила она.
   - и перед, и после, и между.
   Генри Мэйсон чувствовал себя так, будто он совсем немножко сходит с
ума. все эти писатели. да что с ними такое, к чертям собачьим?
   - эй, вот неплохое местечко!
   он придержал дверь, и Франсин вошла. он - за ней.
   - Франсин, как же мне платье твое нравится!
   - правда? ой, спасибо! у меня есть целая дюжина похожих.
   - правда?
   - умм-гумммм.
   Мэйсон отодвинул ей стул и смотрел на ее ноги, пока она садилась. потом
сел сам.
 
   - господи, я проголодался. венерки из головы не идут - интересно,
почему?
   - я думаю, вы хотите меня выебать.
   - ЧТО?
   - я сказала: "я думаю, вы хотите меня выебать".
   - о.
   - Я вам это позволю. я думаю, вы очень славный человек, очень милый, в
самом деле.
   подошел официант и разогнал сигарный дым папками с меню. одну вручил
Франсин, одну - Мэйсону. и стал ждать. и у него вставал. ну почему
некотрым парням достаются такие кук