явился 
смысл в жизни, казавшейся  такой  скучной и неинтересной прежде...  
до встречи с  Вами.
Перед отъездом  был у родителей.  Мама напекла пирогов на  до-
рожку,  пожарила курицу и сварила яичек.  Поужинали, выпили с  
отцом водочки - и я похвастался Вами. Отец деликатно промолчал,  а 
мама вздохнула.
Потом заехал домой. Ходил по квартире - как всегда словно  пес у 
ног хозяина молчаливо ожидающей моих приборок, перестановок,  но 
все было по местам, делать было совсем нечего - бывает  такая пауза,  а 
все паузы только для Вас - вот я и присел в тишине и улыбался... Как 
дурачок. Может, так оно и есть?
В купе вагона соседями оказались милиционеры  -  ехали  в  дом 
отдыха.  Помните,  в  записных книжках Ильфа про дом отдыха  мили-
ционеров: по вечерам они все вместе чистят сапоги и с перепугу от  
тишины бешено стреляют в воздух.  Они рассказали,  что  объявлена 
амнистия - всем, у кого срок до пяти лет и преступление не тяжкое - 
свобода.  Повезло кому-то, а вот я в плену и на  свободу почему-то не 
рвусь.

Письмо "Вторник".
Здравствуйте, Дарья  Сергеевна,  то бишь здоровеньки булы  на 
радость окружающих, в числе которых временно отсутствую и я.
Вчера попал  в дом историков и архитекторов города Киева,  ой,  я 
Вам про него ничего еще не сказал - утром солнце  сквозь  легкий 
туман,  мостовые в опавших листьях и треснувшей скорлупе  от ко-
ричневокожих каштанов...
Хозяева завалили меня старыми книгами.  На вопрос как куда-то 
добраться, такой ответ: "Идите до метро, встаньте на Крещатике,  а 
дальше до площади Ленинского Комсомола,  бывшая площадь Стали-
на,  бывшая Думская площадь..." Исконно русский  Киев по-украински  
самобытен  -  здесь  решения очередного съезда не  "претворяются",  а 
"перетворяются",  двери в вагонах  метро не  "закрываются", а 
"зачиняются", а кино "Лихорадка на белой полосе" называется 
"Лихоманка на белой полосе",  а "Опасная погоня" есть  
"Небеспечная..." Не беспечен ли и я в своей погоне за Вами?
Есть еще  одно опасение - так скоро привыкаешь к местному  го-
вору,  что боюсь по возвращении буду "гакать"  и  "гыкать"  -  понра-
виться ли Вам такое? Потому и взял билет на пятницу на самолет - так 
оно быстрее будет.  Прилечу и позвоню,  знаю будете  Вы, как всегда 
без сил после уроков мастерства, что традиционно  у Вас почему-то по 
пятницам. Все равно позвоню, ладно?

Письмо "Среда".
Не прошло еще дня и ночи,  а мы снова вместе.  Добрый вечер, 
Дарья  Сергеевна!  А  с утра был дождь и на душе предчувствия, мрач-
ные,  как ненастные тучи - а вдруг погода  несамолетная?
Днем, ежась под кепкой от мокроты,  добрался до Лавры,  а  там 
толпы инотуристов штурмуют кассы,  пришлось достать  палочку-
выручалочку,  журналисткий билет, но потом все как-то рассосалось и 
в Алмазном фонде я осознал,  что кочевники  скифы  были-таки цари. 
Далее Лавра опещерилась мощами нетленными и чудесами Богом 
явленными,  только, Дарья Сергеевна, Вы этим поповским сказочкам 
не верьте - я сам слышал от экскурсовода, что все  это - опиум,  что 
мощи не тлеют из-за песчаника,  что затворников, замуровавших себя в 
кельях, было всего четверо, да и то из  них трое попросились наружу, а 
последний оставшийся спятил. Были еще мироточивые главы,  это есть 
черепа монашьи, их пропитывали оливковым маслом и клали в 
стеклянный сосуд -  вот  они  и  слезились. Это же ясно, как Божий 
день.
А день после Лавры слегка распогодился, дождь приустал, я  по-
сле пещер потоптался около усыпальницы Юрия Долгорукого,  что  в 
церкви на Брестове - в нее не пускают в  дождь.  Добрался  до  Влади-
мирской горки, тезки моего, и окинул взором Днепр с высоты  птичьего 
полета. По Десятинной улице дошел до Андреевской церкви. Трели 
Растрелли. Белые колонны на бирюзовом фоне - с оттенком синевы,  
как у Вас в гостиной.  Вниз по Андреевскому спуску  до дома двадцать,  
где жили Турбины Булгакова.  Провинциальное,  надо сказать, 
местечко.
В обратную  сторону  спуск обернулся в подъем и дотянулся  до 
Софийского собора - самое древнее каменное строение на Руси.  
Одиннадцатый век. Только собору больше, чем Москве.
Дальше - еще не вечер - собор Владимирский.  Действующий.  
Ждал, коченея, в церковном сквере, когда откроют. А вокруг жили  
каждый  своею  судьбой те,  что попали в тот же день и в тот же  час в 
это святое место. Подошел в телогрейке, "из мест заключения",  по-
просил денег,  я ему отказал - пьян. Нищие передрались  за место у 
входа в храм.  Подошла дама,  ухоженная,  в  норковой  шапке  и доро-
гих сапогах,  с портфелем райкомовского работника,  раздала нищим 
подаяние, перекрестилась на собор, а потом отстояла всю службу. Я 
вошел в храм со всеми и поставил свечку Христу нашему спасителю - 
так подсказали мне прихожане и  до  конца  мессы стоял под сенью 
куполов и икон. О чем просил?..
Как Вы там? К-а-к В-ы т-а-м?

Письмо "Четверг".
День последний перед встречей, не то чтобы мысль, а нечто  не-
отвязное  с утра - и все о том же...  Строчки - зеркало этого  состояния - 
сложились такие:  если горести все вместе нам с тобою  бы сложить,  
проще,  лучше,  интересней нам с тобою было б  жить...
Сомнение - отправлять ли это письмо? Я вернусь, а оно все  еще 
будет лететь. Вдруг слова в дороге увянут, как цветы? И чем  больше 
тревоги за встречу, тем короче письмо. И еще больно торчит жало  
Вашего  удивления,  когда я перед отъездом с надеждой  попросил Вас 
написать мне весточку в Киев: "Это еще к чему?"
Ваш Владимир.

Письмо "Пятница".
Этого письма не было.  А случись оно,  то состояло бы  из  одной 
строки: "И зачем я Вам, Дарья Сергеевна?"

А принят был я так радушно, словно разлука длилась соразмеримо 
с вечностью.  В субботу мне устроили пир на весь  мир  и  познакомили 
с дочерью Полиной.
Хоть и говорят,  что яблочко рядом с яблонью падает, но в данном  
случае  у  копии была явная несхожесть с шедевром.  Все  вроде бы то 
же,  такое же, но не то и не такое... Не высокоодухотворенное, что ли,  
не долепленное... И отношения... Ясно, что  Дарье Сергеевне никак не 
хотелось выглядеть матроной с взрослой  дочерью и  отношения у них 
были,  как у подружек,  а у подружек  так - одна на фоне другой всегда 
привлекательнее.
Полина отнеслась ко мне любезно равнодушно, она сама была  
замужем,  имела свой дом и подражала матери,  как вассал своему  
сюзерену. Клан есть клан.
Случилось еще вот что - мы перешли с тобой на  "ты".  Наш  пер-
вый поцелуй, неужели не помнишь? Больше шалость, чем серьезно,  
зато мне было даровано право на касание,  на ласку рукой -  теплом 
ладони по щеке, по плечу, по твоей руке... Ты первая обняла меня,  это 
случилось в одно из застолий - гости,  кто  под  зеленым  абажуром,  
кто  по  креслам вкруг журнального столика,  болтали, сплетничали, 
травили байки, я стоял в дверях гостиной,  а ты возвращалась из 
спальной,  и вдруг подошла ко мне,  обняла  сзади руками за шею и 
прижалась...  Мы так едино постояли - какое сладкое мгновение! - и 
потом весь вечер, то я, то ты ловили  взглядом глаза друг друга.
Дальше начались,  как  противостояние русских и татарских  
войск на реке Калке, великие ночные бдения. Я приходил, мы ужинали  
и сначала у телевизора,  а потом в разговорах просиживали  до двух-
трех ночи.  Так получалось само собой,  мы не могли, не  желали рас-
статься,  но затаились, словно ждали знака или счастливого случая,  да 
случай не случался, знака не виделось, я целовал  тебя на прощание в 
щеку - и все.  И так почти ежедневно.
Полина,  жившая через квартал, как-то просидела с нами, и уже в  
ночи, утомленная, зевнула, потянулась и предложила:
- Пойду я, а Вас куда понесет нелегкая? Оставайтесь!
И я остался. На три года...

В письме из Киева я назвал наше чувство Любочкой, девочка  за 
каких-то два месяца расцвела в девушку-любовь, под сенью которой 
близился всемирный семейный праздник.
Счастливая пора истинной любви - ее взлет от розовой зари  до 
жаркого полдня, когда каждая встреча, свет дня и темнота ночи таят в 
себе то поворот,  то новую неожиданность,  что тем  и  хороши,  что 
просто не имеют право на разочарование. Пространства наших миров и 
тел распахнулись для слияния,  мы бродили  по  незнакомым  друг для 
друга местам,  где пейзажи заманчивы,  где  тепло от касаний и жарко 
от поцелуев, где бьют родники сладострастия,  а звуки речей - музыка 
Моцарта,  высшая гармония...  Я люблю Вас, Дарья Сергеевна!
А вот мне ты так никогда не говорила. Не дождался.

С течением лет Новый Год перестал быть для меня  любимым.  В 
детстве новогодняя ночь светилась радугой шаров,  блеском мишуры и 
ожиданием подарка,  в юности - сулила встречу с  неизведанным, поз-
же я мог вольно присоединиться к любой компании, если бы не одна и 
та же  примерно  одинаковая  ситуация,  которая  стала повторятся с 
незавидным постоянством.  Почти сорокалетний  холостяк со своей 
квартирой - предмет пристрастного внимания  и  созревающих,  и зре-
лых и перезрелых особей слабого пола во всех  аспектах. Я и сам на-
чинал беспокоиться - почему же мне  так  не  везет? Те,  кто  мне нра-
вился, были уже окольцованы и, в лучшем  случае, дело кончалось 
салютом иногда  очень  даже впечатляющих  встреч, но  как тягостно 
за новогодним столом переглядываться с  хозяйкой, пить с ее рогонос-
цем и выслушивать его  откровения  в  перекурах на  лестничной пло-
щадке о победах на том фронте,  где  мы, можно сказать, были одно-
полчанами... Бывало и такое...
Все чаще я попадал в застолья,  собранные с одной целью -  пока-
зать,  познакомить, представить хорошую подругу или хозяйку  и  у 
всех у них была поразительная схожесть судеб - не везло им  с этими 
слепыми да глупыми, что в просторечии зовутся мужиками.
Чаще всего первая встреча оказывалась последней, но, естествен-
но, бывали и почти счастливые совпадения. Почти... в том-то все  и 
дело.  Все решалось под Новый Год,  потому что соединение под  ро-
ждественской звездой означало некий  принципиальный  сдвиг  в  моих  
отношениях с очередной подружкой,  только каждый раз меня  что-то 
останавливало.
С тобой было попроще - да, нравимся друг другу, да, хорошо нам 
вместе, да, сильно, вот и славно, но само собой подразумевалось,  что о 
таком ответственном шаге,  как грядущее  супружество, думать было 
рановато, а может и принципиально невозможно. Вот мы с тобой и 
купались в свободном полете...
Тем не менее ты выбрала момент и спросила ненавязчиво:
- А Вы... уже решили, где будете справлять?..
"Вы" я отнес к твоей деликатности - мало ли куда Владимир  
Максимович  ангажирован и без раздумий напросился к тебе в гости.
- Будем вдвоем, - ты явно обрадовалась.

В последний день старого года мы съездили к  твоей  маме,  жи-
вущей в городе-спутнике, куда попадают только по пропуску или  через 
пролом в высокой ограде. По дороге ты мне рассказала, что  отец твой 
погиб под Вязьмой,  а был он княжеского рода, но ушел  из мира 
особняков и имений и женился на сироте из детского дома  - мама 
сейчас работает учительницей в школе.  Похоронку она получила в 
эвакуации, жили вы в селе нацменов, так называли тогда  представи-
телей национальных меньшинств,  которые только и ждали  прихода 
немцев. Было страшно.
Там, в эвакуации, ты выучилась местному языку, что и сыграло 
позже свою роль при знакомстве с поэтом, который также был  нацме-
ном, а стал вторым мужем. С первым мужем ты была однокурсницей в 
театральном институте, где и сейчас преподаешь. А тогда  "без  отрыва 
от производства" родила Полину и работала заведующей литературной 
частью одного из столичных театров  далеко  не  из первого ряда. 
Пришла к известному поэту нанимать его в авторы,  у него гостил друг, 
тоже нацмен, и они на своем нацменском  языке стали обсуждать твои 
женские достоинства,  тут поэт задумался и сказал вслух скорее себе,  
чем другу, что в такую бы он  влюбился.  "Так  за  чем  же дело 
встало?" - спросила ты на его  родном диалекте.
Какая могла быть любовь между маститым,  с  международной  
известностью корифеем, борцом за мир, хозяином квартиры с такой  
необъятной гостиной, где на стене обыденно вписался рисунок Пикас-
со, и девчонкой, только что со студенческой скамьи? "Молодой  спе-
циалист", как тогда называли таких. Ты по натуре своей авантюрна, но 
в тот момент сказано "так за чем же дело встало?" было скорее в шутку 
и больше от желания заполучить поэта для  театра, а вышло в спутника 
жизни. Он ежедневно приезжал в театр с  цветами и сидел часами 
около тебя,  пока ты не сдалась и не уехала с ним в Ленинград, куда его 
пригласили на очередную встречу с читателями.
Не тебе я рассказываю то, что кому-кому, а тебе-то уж ведомо 
всеобъемлюще,  нет. Вспоминаю свое. И сейчас мне совсем не  кажется  
таким  вот  логичным и естественным твой второй брак с  человеком,  
старше тебя на почти тридцать лет.  Скорее  брачный  союз, где Он 
слеп от последней любви, а Она... Ты села к нему в  купе литера "СВ",  
"спецвагон", который увез тебя в мир имущих,  имущих и квартиры,  и 
гонорары, не чета рядовым гражданам, имущих доступ к власть 
имущим.  Цена тому - какая?  Попробуй, угадай...  А  как  попробовать 
- тут нет черновика,  не перепишешь  сделанное,  не переживешь 
сотворенное,  мосты твои должны  были  быть сожжены до тла и в 
случае неудачи осталась бы ты без старика и у разбитого корыта.
С другой стороны, твою исповедь я воспринял как доверие -  твое,  
единственное,  мне.  Мне показалось, что ты оглянулась и  увидела в 
колодце своего прошлого холод  одиночества  во  время  самой  цве-
тущей  поры твоей жизни,  которая хороша именно своей  безмятеж-
ностью и безалаберностью, а ты не только не имела права  на ошибку - 
тебе не с кем было даже поговорить, посоветоваться.
Твоя сильная натура закалялась в борьбе за свое место - поэт не  
хотел на тебе жениться,  ему этого не позволял Коран и все-таки  ты 
своего добилась. А горечь расплаты прозвучала у тебя так: "Я  для него 
была Лолитой... Он отнял у меня мою молодость..."
Вот и получалось, что я в мои тридцать девять - компенсация как 
бы за те из твоих сорока восьми, что ты прожила не так,  как оно было 
бы естественно.

Побывали и у моих родителей.  Давно я не видел отца таким  
торжественным - так ему хотелось "соответствовать" твоему социаль-
ному  рангу,  зато  с  моей мамой ты сразу нашла общий язык,  доста-
точно было первого твоего вопроса:  "До чего же вкусно!  А  как Вы это 
готовите?"
"А твой отец выглядит очень молодо,  просто  очень  молодо..." - с 
задумчивым сомнением в голосе,  сказала ты, когда мы  шли от роди-
телей до метро. - "Гены...  и ты будешь таким же..."
Как бы примеривалась...  Я-то, дурак, порадовался - буду, конеч-
но,  конечно, будем и я буду - для тебя... не понимая, какой червяк 
сомнения залез в осеннее сочное яблоко твоего  ко мне чувства.
К счастью,  к нашему незамутненному счастью той поры  любовь  
цвела  и  наливалась и до исхода было еще нескоро.  Сияла  огоньками 
елочка-подросток и дважды уютно было мне в твоей гостиной,  куда  
натаскал  я с кухни салаты трех видов,  полкачана  квашеной капустки,  
пупырчатые огурчики, краснокожие помидорчики,  ковшик черной  
икорки... В морозилке охладевало шампанское  и ледяной королевой 
стояла водочка,  а ты,  румяная,  в красном  переднике,  празднично  
озабоченная,  гениальный  творец нашего  ужина,  была вкусна при 
поцелуе и источала  томление,  как  чудо-индейка в духовке.
Праздничного одиночества не случилось - около  одиннадцати,  
когда  мы уже успели проводить Старый год первой рюмочкой,  при-
шла Полина.  Как была в шубе и шапке прошла к матери на кухню, о 
чем-то поговорила, потом разделась и за нашим столом появился тре-
тий прибор.
Я немного взгрустнул, но торжественный перезвон кремлевских 
курантов развеял тучку на  звездном  небосклоне  новогодней  ночи, 
шампанское,  казалось, газировало кровь вином, ты мне подарила теп-
лый красивый свитер,  я тебе павловский платок, о котором ты как-то 
обмолвилась, как о желаемом, даже Полине нашелся подарок - духи,  
что я припас для тебя же, а она мне в ответ  многозначительно презен-
товала... зубную щетку.
Расхохотались от души и было беззаботно еще какое-то время  
пока Полина не разревелась прямо за столом.  Ты молчала,  а  Полине 
надо было исповедаться - кому как не мне  в  присутствии  матери,  
чтобы ей было понятно, что не в ней, не в Полине дело.
А "дело" было многослойное и запутанное,  как  и  всякое,  когда  
речь идет о двоих,  как и наше с тобой,  позже осложнившееся до  
невозможности.
Муж Полины был уличен в измене. Не напрямую, а по дружеско-
му доносу полининой подружки.  Полина, будучи аспиранткой мама-
шиного  вуза,  постоянно  крутилась  в кругу твоих студентов,  среди 
которых было пять представительниц слабого пола  и  шесть  наоборот. 
Тебе, как педагогу, такое положение дел было сподручно - твои 
ученицы делились жгучими тайнами своих  взаимоотношений с Поли-
ной, а та с тобой. На какие-то студенческие вечеринки и дни рождения 
Полина ходила с мужем Григорием и он стал встречаться... слава богу, 
не с моей Анютой Федоровой.
Ситуация сложилась пикантная - я ушел от твоей  студентки  к 
тебе,  а зять - к другой твоей подопечной.  Полина попыталась  выяс-
нить отношения с Григорием,  они разругались в пух и  прах,  потому  
что Григорий начисто отрицал наличие греха и Полина отчаянно ста-
ралась подвигнуть мать,  да и меня тоже  на  какие-то  действия и пе-
реговоры, чтобы уличить пакостника в лжесвидетельстве показаниями 
той же Анюты,  а с твоей  помощью  выгнать  из стен "альма матер" 
коварную соблазнительницу. Ты молча вышла и за закрытой дверью с  
кем-то  поговорила по телефону.  Полина  притихла  в ожидании уте-
шительных для нее  новостей, но не тут-то было:
- Нас ждут в одном доме, - улыбнулась ты мне, вернувшись.
И так, словно ничего и не произошло, легко спросила Полину:
- А ты... с нами?
По тону было ясно, что счастье на троих никак не делится.
Вернулись мы с первым троллейбусом и любили друг друга  в  
жемчужном  тепле  зимнего утра до звенящей воздушной опустошен-
ности и крепкого сна вдвоем.  Полины не было, но от ее неурядиц  
эгоизм нашего счастья стал более терпким на вкус.  Как горчинка  соли 
в свежеиспеченной горячей лепешке.

Полина с мужем замирилась, правда, "соблазнительнице" через 
каналы чужих языков и ушей было дано понять, что преступная  связь 
обнаружена и Григорий находится под бдительным оком жены,  а его 
пассия - под опекой тещи. Ты же, когда все поуспокоилось,  выбрала  
момент,  опять же в моем присутствии - здесь все свои,  так давайте 
посоветуемся - и завела с Полиной задушевную  беседу, как подружка, 
но куда более опытная, о главном - что же делать, как поступать и к 
чему быть готовой при экстремальных деяниях  козлоногих похотли-
вых сатиров имя которым мужья,  они же  прелюбодеи. Я был призван 
в качестве консультанта и,  единовременно, испытуемого  -  разве  я   
по  внешним  половым признакам  не отличался от тебя и Полины?
На самом  деле,  вспоминая,  я не ерничаю,  я и тогда был  ис-
кренним и серьезным - иного критерия,  чем любовь быть не может - 
любит Григорий и можно простить,  не любит - все старания  удержать 
его тщетны.
Вами обеими это было воспринято, как постулат, само собой  ра-
зумеется,  любовь  - не картошка,  не выбросишь в окошко,  но  даль-
нейшие рассуждения носили чисто женский характер. Уже тогда  я  
осознал,  что ты-то побывала в такой же,  а может и покруче,  зава-
рушке, когда ушла от мужа к поэту. Тогда, наверняка, ты ясно  пред-
ставляла,  что  эмоциональная натура твоего стихотворца  может по-
торжествовать после одержанной победы,  а потом успокоиться и стать 
готовой к новым подвигам.
Но не  об  этом ты повела речь...  Ты пыталась образумить  свое 
дитяти на ином уровне - коль состоялась чудо любви и предмет ее 
окольцован,  то как держать на привязи такого милого, но