ла смысла мою жизнь еще два года.  
Последние семьсот дней или около этого. Я звонил или ждал звонка, я 
так ждал наших редких встреч,  а когда это случалось,  ты  досыта 
насыщалась моими молчаливыми отчаянно страстными ласками  до 
полного умиротворения и равнодушия.
Жаждущий - раб источника, алчущий - раб денег, влюбленный  - 
раб своей любви, пес - раб хозяина... Похоронив любимого пса,  хозяин 
горюет по рабу,  который был предан только ему.  Горюешь  ли ты по 
мне, госпожа моя?..

Последние два года у меня не жизнь была - переход.
Что значит жив? Когда смутно надеешься, что есть не мерянный 
пока запас времени. И уже не жив, когда осознал, что иссяк,  исчерпан 
источник,  видно дно,  с каждым днем все тоньше  руки,  провалились 
щеки и из зеркала смотрят на тебя твои большие глаза и такая в них 
тоска...  Ее  черные  глаза  глянули  на  меня  по-кошачьи еще в тот 
сладкий миг, когда раскрылось сердце мое и  полюбил я тебя.

Доживал и писал это письмо.
Я всегда хотел рассказать тебе ВСЕ.
Я и рассказывал, да, похоже что ты не слушала меня, а меня к себе 
примеряла,  как платье - гожусь ли для ежедневности и для празд-
ников,  как предмет интерьера - впишусь ли в твой дом,  как спутника - 
подхожу ли по облику и содержанию. За лесом этих  проблем  ты не 
увидела замка любви,  где всегда тепло тебе было  бы...
Это ты  сказала  мне:  "Судьба - капризная девка с косой,  что рас-
тет из лба и шанс поймать ее дается раз в  жизни,  а  уж  вцепился - 
держись". И посмотрела на меня испытующе - я-то свой  шанс не 
упустила, а ты лови его сам, без меня. Сможешь ли?
Время помутилось кривым затмением твоего разума, когда ты  
приняла мои дневники за мою личность. Теперь, когда крест стоит  на  
моей  могиле,  все эти тетрадки и записные книжки уже никто  никогда 
не прочтет - я их сжег,  как Гоголь второй том "Мертвых  душ" и 
теперь никто уже не подумает обо мне так, как ты.
А когда мы расстались,  время мое  сломалось,  часы  моей  судь-
бы  захрипели и встали.  Это раньше наш день был для труда,  ночь - 
для любви,  на машинах,  в самолетах,  на пароходах  все  вершилось 
без переходов - целую вечность. Как же мала для любви  времени бес-
конечность!
Впрочем, дело  не в сгоревших бумажках,  сам написал - сам  по-
рвал...  Может ли понять человек человека? Мужчина - женщину?  
Молодой - старого?
Только, если любит...

У каждого свой "скелет" в шкафу.  Этот шкаф - память,  на  пол-
ках  которой хранится все,  что я хочу рассказать тебе...  А  что творит-
ся в твоем шкафу?  Замечено, что у долгожителей прекрасная память,  
они помнят почти все. А меня ты помнишь?.. Значит, будешь долго 
жить.

И сейчас всем последним письмом говорю тебе - ведаю - про  
первое  желание и последний страх,  про восторг встречи и томитель-
ность разлуки,  про ослепительную страсть и вершины умиротворения,  
про зарю надежды и пропасть отчаяния... рассказать...  показать...  
доказать ...  убедить... В чем? Только в одном - я  люблю тебя,  а когда 
любишь - мало признаться, требуется равноценный ответ,  твой ответ,  
твоя ласка,  твой рассказ про... Не  удалось при жизни, вдруг удастся 
теперь?
Я пойму, я услышу...
Всегда был озарено уверен,  что мы и  есть  первоистина,  чистая 
правда в ее единственном экземпляре,  иной и быть не может, на-
столько едины мы в моей душе...

И я и ты были иными до нашей встречи.
Меняется ли человек на протяжении своей жизни или как была 
заложена комбинация хромосом он остается уникальным,  но одним и 
тем же?  Или любовь, болезнь - как будто это не одно и то  же! - смерть 
близкого, предательство, крушение надежд переворачивают душу?  
Анна Ахматова в юности прыгала со скал в море,  а  под конец жизни 
не могла перейти улицу,  так  ей  была  страшна  пропасть,  что  
виделась  только ей.  Озарение,  потрясение - и  проснулся другим? Так 
оно и есть.
Но не только мощный стресс способен содрать коросту ежеднев-
ности со всем известных,  но еще не пережитых сердцем истин -  есть 
еще такое равнодушно текущее ВРЕМЯ. На перевале жизни открыва-
ется  склон,  все  круче  ведущий  вниз,  и в душу вползает  страх.
Страшна не старость,  не старение, а ощущение наступающей  
старости, когда кровоточат десны, течет геморрой, виснет подбородок,  
руки в "гречихе" пятен.  Страх перед смертью возникает,  как картинка 
на фото "Поляроида",  когда БОИШЬСЯ состариться  и  тогда или 
пьешь, или влюбляешься в молодую. Или в молодого, как  ты в меня.
Это письмо - не прихоть,  не мазохизм выворачивания  души  на-
изнанку,  здесь другая потребность, которую я поначалу ощущал  как 
независимое от воли моей желание близости, но позже понял -  здесь 
таится потребность разделить одиночество,  превозмочь невозможное - 
соединиться с кем-то,  с другим и преодолеть вместе  страх смерти.

А тебе одной разве подвластно превозмочь свое  одиночество?..  
Ты и одна... Больно... Твое одинокое отражение в зеркале  моей души,  
в витраже моего воображения разлетается в остро ранящиеся осколки.  
Мир - болезнь. Шарлатаны - лекари, жрецы, шаманы и экстрасенсы. 
Лишь едина целительница - любовь.
Ты ушла насовсем,  я - навсегда. Но до исхода, до последнего бе-
лого мгновения я шел по крестному пути последних страданий. Про-
неси,  Господи,  мимо тебя чашу сию! Мне испить ее было  предназна-
чено и  кто-то  унес,  как уносит пустой стакан гарсон,  сон. Как глаза 
под закрытыми веками  пучит  бессонница,  только  пятен и новых 
пустот безумная конница...

С_М_И_Р_И_С_Ь, когда ты никому не нужен.

Трудно было найти смысл существования в последние,  самые  
последние дни моей жизни. Истекает время мое, истекает. Мое течение 
- исход чернил моего пера,  так истекает мое Я или  грань  моего Я...  
Теки, мое Я, теки, пусть капля твоя, Я, оросит пустыню жажды и 
пребудет - ДА БУДЕТ! И пусть неоднажды! Так и теку - как ручей - как 
река - как дождь,  Небо-вождь отпускает вожжи  и лечу я к тебе с небес 
росой письма.

 А БЕССМЕРТИЕ все-таки ЕСТЬ! БЕССМЕРТИЕ - два смертных 
организма вместе - и они бессмертны.  ЛЮБОВЬ против СМЕРТИ. 
Бессмертен,  когда любишь,  смертен, когда ненавидишь. БОГ бес-
смертен, потому что БОГ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ.
Смерть и прах неотвратимо настигнут и пирамиды,  и торговые 
центры, и храмы, и консерватории, и библиотеки, и театры, и  жилища,  
и нас всех - коротко живущих людишек,  копошащихся  на  этой 
зеленой Земле под голубым небом,  за которым Господь.  Так  что без 
любви совсем кисло.
Что спасает  от  одиночества  и  страха  перед вечностью?
Только любовь и все ее грани - дружба,  привязанность, восхище-
ние одаренностью. Бог - есть Любовь. А не наоборот ли? Любовь -  
есть Бог.  Когда слиты любовью,  мы выше смерти, мы - боги. Любовь 
- замена бессмертия.  В отличие от животных нам свыше дано  Любить 
и во имя Любви петь,  танцевать, писать, живописать, ваять, строить, 
творить. Так мы обретаем бессмертие.

Но даже  по  библейской  легенде за любовь было заплачено  ра-
ем.  Я любил, да была любовь безответна, я лишился рая, потерял 
смысл БЫТИЯ,  смысл существования. Так появилось это письмо... А 
слова,  что БОГ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ,  придумали живущие.  И БОГА они 
придумали,  потому что им так не хватает любви...

БОГ, как и ЛЮБОВЬ, конечно, ЕСТЬ. И делятся все бегущие и  
спящие,  все кричащие и молчащие, все сытые и голодные на любящих 
и не любящих, на одаренных любовью и обделенных любовью.

В отличие от зверя разумом своим человек  осознает  неизбеж-
ность  полного  забвения  после  исхода - и ищет как уйти от  одиноче-
ства или скрасить его. Этот выход дарован нам, чтобы отличаться от 
животных - речь,  СЛОВО и через слово мы идем к общению.  Человек 
не одинок - он может общаться с  другим,  может  общаться с умершим,  
с ушедшим, перешагивая через смерть, может  сам написать книгу,  
чтобы общаться не только с предком,  но  и  потомком, зная, что умрет, 
а книга останется. Или письмо...

Высшая ступень спасения от одиночества - любить.  Как велик 
инстинкт,  помноженный на чувственность  разума!  Любовь  -  боль-
ше,  чем семяизвержение во имя продолжения рода, в любви мы  дос-
тигаем той вершины, которой неподвластна смерть.

Письмо из-за гроба - письмо из-за крышки гроба  -  крышка  гроба 
- дверь в никуда - что же я взял с собой?  Ничего...  Любовь не может 
жить здесь - она умирает на земле и я умер вместе  с ней,  когда мы с 
тобой расстались.  Была бы жива любовь - был  бы жив и я...

Моя память всегда хранила  облегчение,  обновление  после  чут-
ких касаний Ларисы - моего цирюльника и мучительно мне захотелось 
постричься перед смертью...  И впрямь, как всегда, после  мытья голо-
вы и теплого фена с меня спала хандра, а Лариса укладывала волосок к 
волоску, но в глазах ее ширился ужас - она понимала,  она знала и 
вытирала ваткой испаринку...  А я чувствовал,  что она понимает.  Не 
так ли было и у нас с тобой  в  миг  последней встречи...

Я лежал в палате реанимационного отделения и услышал стук  в 
дверь:
- Кто там?
- Это я пришла. Смерть.
- ...и что же теперь?
- Да, собственно говоря, все...
Вот и пришло,  вот и настало мгновение, душа моя покидает  зем-
ное пристанище - бренное тело,  я с ним вырос, не успев состариться, 
покидаю горячую плоть, грех жаловаться, мне досталось  достаточно 
ласки, лишь твоей не хватило, помнишь как мы с тобой  кувыркались,  
как я пил твой сок,  как пила ты мой... Но прошел  мой срок,  кто-то 
скажет "представился" и перекрестится,  я явлюсь пред Всевышним:

Честь имею представиться...

Меня везли из морга по Москве, я лежал ногами вперед, сорок 
дней я еще поброжу-полетаю-пребуду,  хоть сожгли меня и закопали, а 
на этой последней дороге я прощался со всеми трассами  и тропинка-
ми,  что вели когда-то к временным стоянкам и  привалам, к  крову,  
под которым вершился славный обряд жизни - вкус  застолья, роскошь 
общения и жар любви...  Этот гимн никогда  не  умолкнет, лишь моя 
песенка спета,  пуст мой  стул,  и  не выпита  стопка с водкой под 
крышечкой черного хлеба...

Нет, не умер, я словно проснулся - так рассвело, я очнулся и,  
прозревая, ощутил-увидел: тело мое одето в ткань, скрыто  саваном, 
сотканным из нитей, свитых из ватных коробочек хлопка,  выросших в 
кусты из зерен, посаженных в землю. Так и я был соткан из тканей и 
костей - и не короток, и не долог был мой путь.
И зачем я его проделал?.. Ради нашей любви, Даша...

Письмо это - реквием нашей любви.
Не я рассказываю историю своей любви - я увидел лица других  
твоими глазами и благодарил судьбу за подарок нашей встречи.  И не 
случилось бы ничего, не получилось бы у нас, явись мы  друг другу 
раньше назначенного или позже. Только в звездный час  нам был да-
ровано чудо прекрасного мгновения, длительность которого - вечность, 
потому что достигли мы с тобой состояния самой  высокой 
доверительности - вот она победа над одиночеством!..

Вот тогда ты и поведала мне сокровенное - то,  в чем женщина не 
любит признаваться:  я твой раб - а нужен тебе не раб -  господин, и 
потакающий самым безумным твоим желаниям и являющий  свое 
могущество...
Ты - первопричина мироздания моей любви,  ее  животворный  
источник,  благодатный свет ее созидания, но оказывается нельзя 
женщину обезоруживать своей любовью. Не поверила ты мне, посчи-
тала себя обманутой и стала беспощадной,  значит,  жалкой. А уж  
этого женщина никогда не  прощает!  Но  готова  простить,  если  все-
таки любит. Так, прости же меня, прости...

P.S. Копии этого письма я разослал всем нашим друзьям.  Я  умер 
и только память обо мне жива в сердцах этих  людей.  Пусть  же эта 
память останется светлой. До встречи. Владимир."

День кончался,  в  сумерках потускнел,  растворился запах  моло-
дой клейкой новой весны,  а Дарья Сергеевна все так и сидела, опустив 
на колени последний листок.
Распахнулась дверь. Дочка.
- Мама, там телефон оборвали - столько звонков. И все говорят 
одно и то же:  мы получили письмо от Владимира, там всего  две 
строчки. "Любите ее, берегите. Ваш Владимир."

                                                     1997 - январь 1998


1





                              Р Ы В К О М
- Приехал!
Она рассмеялась,  обхватила  его за шею руками и плавно,  будто 
дарила подарок или подносила хлеб-соль,  откинула голову  для поце-
луя.  Он,  спасая ее от холода, только коснулся губами  губ и отстра-
нился.  Она его не отпустила и сразу,  широко открывшимися глазами, 
поймала его глаза.
- Ты меня бросил, любимый?
- Глупости...  Ой,  пожалуйста,  осторожнее,  у меня под  пальто 
цветы, раздавим...
Он достал  из-за пазухи три красных гвоздики,  вручил их  ей и,  
склонившись, зарылся лицом в ладонь ее руки. Она потрепала его по 
щеке, как треплют по загривку ласкового щенка.
- Разувайся, бродяга, тапочки сам знаешь где, а вот цветы надо бы 
в воду поставить.
Она принесла из комнаты перламутровую вазу и ушла в ванную,  
чтобы там под водой обрезать гвоздики, а он снял пальто,  разулся, 
нашел в стенном шкафу тапочки - они были малы ему, но  других не 
было,  он это знал - и прошаркал на кухню.  Из сумки  выставил на 
стол коньяк,  банку с огурцами и сел на табуретку,  втиснувшсь между 
столом и холодильником.
- Где он?  - негромко позвала она, возвращаясь из комнаты.  - Ой, 
маринованные? Вот ведь знаешь чем угодить. А ну-ка,  расселся, вста-
вай, вставай...
Он поднялся. После того как он разулся, она казалась ему  еще 
выше,  еще стройнее.  Тихо смеясь,  она полезла руками под  пиджак, 
но обнять себя не дала, а стала стаскивать с него пиджак, приговари-
вая:
- Снимай,  снимай  давай и иди в комнату,  нечего тут на  кухне 
торчать, здесь мое место...
Она потянула его за руку в коридор, подтолкнула в комнату, а са-
ма ушла в переднюю повесить его пиджак.
- Хочешь, музыку включи, только тихо...
Он поискал среди кассет записи Челентано, включил магнитофон 
и сел в кресло,  захватив по пути со столика журнал мод.
Челентано неторопливо объяснялся кому-то в любви, мягко све-
тил  торшер, в кресле было удобно и уютно, на столике стояли прине-
сенные им гвоздики. Она появилась в дверях комнаты, толкая перед 
собой тележку с посудой и снедью.  Он хотел встать, но она  замахала 
на него рукой и подвезла тележку прямо к креслу.
- Сиди, сиди...
- А ты?
- А я тут...
Она ногой приволокла из другого конца  комнаты  пуфик  и  усе-
лась на нем.
- Я без тебя не буду, - сказал он. - Где твоя тарелка?
- Ешь, ешь, а я огурчики посмакую.
Он разлил по рюмкам коньяк,  поднял свою и набрал воздуху,  
чтобы произнести тост, но она не дала, зажала рот ему рукой и,  при-
близив лицо,  отчего ее глаза стали огромными, прошептала:
- Потом, любимый, потом...
Он с аппетитом принялся за еду,  а она рассматривала ег

и улыбалась,  когда ловила его взгляд  на  себе...  Неожиданно  рас-
смеялась, мотнула головой, густые волосы черным веером разлетелись 
в стороны:
- Ой, я пьяная...
- Тогда не будем больше.
- Я не от вина, любимый... Я от счастья...
Он застыл,  ни слова не говоря,  и только глаза  у  него  стали 
большими и синими-синими. Она вскочила на тахту, скинула  халат, 
закинув руки за голову, медленно потянулась:
- Правда, я красивая?
- Невозможно отрицать очевидное.
Он смотрел на ее запрокинутое лицо,  на закрытые глаза и  чуть 
тронутые улыбкой губы,  и ему казалось,  что она освещена  изнутри  
теплым  отблеском того огня,  что вспыхнул между ними  сразу же от 
одного открытого взгляда,  от первой лукавой улыбки.
Он понимал, что ему повезло с ней. Повезло еще и потому,  что 
далеко не во всем ему везло. Окончив институт, он попал по  распре-
делению в конструкторское бюро,  которое делало  нужное,  но до-
вольно нудное дело, оснащая комплексной автоматикой заводы то в 
Карелии,  то в Средней Азии, и его, как молодого неженатого  специа-
листа,  вечно  гоняли по командировкам.  Главной  чертой его харак-
тера была доброта,  готовность прийти  на  помощь, чем активно поль-
зовались и его начальство, и его родные,  и его знакомые. Он и к 
Люшке, своей двоюродной сестре, приехал  с лекарством для ее сына,  
а попал, неожиданно для себя в застолье.
Он сразу увидел ее,  увидел, какая она красивая, как она  хорошо 
подстрижена,  с каким отменным вкусом одета. Она внимательно  на  
него  посмотрела и улыбнулась.  Хорошо улыбнулась,  ласково.  И у 
него в душе шевельнулась острая жалость к себе -  от того, что не она 
встречает его каждый день с работы, не она  сидит рядом с ним в кино 
и театре,  не она ободряюще улыбается  ему  в минуты невзгоды.  
Собственно говоря,  невзгод особых не  было,  было одиночество,  
накопленное годами беготни по  чужим  делам,  тоска по женской 
ласке и робкая,  неясная надежда, что  эта мечта когда-нибудь сбудет-
ся.
Сбылось гораздо  быстрее,  чем он ожидал...  И с тех пор  его 
жизнь наполнилась новым содержанием - все его  время,  все  его по-
мыслы были отданы ей.
- Нет, ты мне скажи, какая я красивая. Что я красивая, я  и сама 
знаю, но я хочу, чтобы ты сказал, понимаешь, не кто-нибудь, а ты, 
любимый...
Не первый и,  наверное, и не последний мужчина в ее жизни. К 
таким встречам она относилась легко, не придавая им особого значе-
ния.  Просто ей захотелось побыть с ним,  и она,  не  задумываясь, 
выполнила свое желание. Но к такой свободной непринужденности в 
своих поступках она пришла не сразу. В детстве  она была некрасивой 
девчонкой лет до шестнадцати,  и  от  того  замкнутой и стеснительной,  
а потом буквально за год расцвела,  превратившись из худого 
угловатого котенка  в  грациозную,  но  дикую кошку.  Приручить ее 
пытались многие, но удалось это человеку намного старше ее.  Он 
привлек ее тем,  что не  скрывал  своих намерений,  но не был назой-
лив,  а, постоянно окружая ее  вниманием,  терпеливо ждал своего 
часа.  А дождавшись, устроил  ей красивую и беззаботную жизнь, 
увезя ее в круиз на белом пароходе.  Красивая жизнь продолжалась 
недолго - волшебник  внезапно исчез. От него остался ворох куплен-
ных по его, а чаще по ее желанию, подарков и жестокая житейская 
философия. Ты - женщина,  девочка моя,  учил он,  а женщины старе-
ют быстрее,  чем  мужчины.  Твой единственный капитал - красота, но 
она, к сожалению,  не вечна,  как и все,  что цветет и живет под Солн-
цем,  поэтому лови свой миг удачи, она улыбается каждому, но по-
настоящему только один раз,  и,  если ты не схватишь за косу свою  
судьбу,  проживешь,  не вкусив от сочного плода земных благ  и  удо-
вольствий.
Философию эту подтвердил собственный горький опыт - годы  
ушли  на скоротечное замужество,  рождение дочки и долгий развод,  
пока она не стала независимой женщиной, терпеливо ждущей  своего 
звездного часа. Сначала ей грезился молодой, красивый и  состоя-
тельный "принц",  но с годами, трезво оценивая свои возможности,  
она  была  уже согласна на обеспеченного волшебника  или даже про-
сто на любого,  кто даст ей  возможность  устроить  свой быт и время-
препровождение так, как она того желала...
- Нет,  ты не так сказал,  какая красивая. Ты по-другому  скажи,  
скажи стихами, а лучше так, как ты мне в письмах написал, но по-
другому.
- А как было в письмах?
- Не во всех. В последнем.
Она достала,  изогнувшись,  с тумбочки у изголовья тахты  вдвое 
сложенный листок в клеточку.
- Прочти вслух, - попросила она и закрыла глаза.
Он начал читать:

"Ну, что ж, дружище, держись, а не выдержишь  -  разорви 
тоску мою на клочки,  хотя пока она цельноклетчатая, целлюлозно-
бумажная.  Я недаром скорчился - грянул хлад на град, Петром  заве-
денный.  Трещит окно от ударов ветра, раздуваются занавески, вы-
шибая полотенца, неумело заткнутые поперек стихии в щели рамы 
моими слабыми теплыми человеческими руками. Внизу, за углом,  в  
синем почтовом ящике,  мерзнет письмо,  что пропавшей чертой в 
пунктире моих писем, что упавшей птицей в клину летя щей  стаи,  
что привычным приходом почтальона не явил