и  уж  не  будет  тогда  зависеть  от
Уайлдива, который играет то вперед, то назад и сам не знает, хочет он на ней
жениться или нет.
     Миссис Ибрайт покачала головой.
     - Томазин считает - и я тоже, что она должна стать женой Уайлдива, если
хочет сохранить доброе имя. Если они  сейчас  поженятся,  все  поверят,  что
свадьба расстроилась случайно. А если нет, это бросит на нее тень, -  и,  во
всяком случае, выставит ее в смешном виде.  Одним  словом,  если  есть  хоть
какая-нибудь возможность, надо их поскорее женить.
     - Полчаса назад я сам так думал. Но почему, в конце концов, это  должно
ей повредить - то, что они съездили в Эиглбери и два-три  часа  провели  там
вместе? Всякий, кто знает, как она чиста, скажет, что это  несправедливо.  Я
сам сегодня утром пытался устроить ее свадьбу с Уайлдивом, - да, мэм, я  это
сделал, - считал, это мой долг, раз она так его любит. Но, может, я  был  не
прав. Так ли, сяк ли, из этого ничего не вышло. И теперь я предлагаю себя.
     Миссис Ибрайт, по-видимому, не склонна была обсуждать этот вопрос.
     - Боюсь, я должна идти, - сказала она. - Не вижу, что другое тут  можно
сделать.
     И она пошла своим путем. Но хотя встреча с  охряником  не  повлияла  на
решение миссис Ибрайт поговорить с Уайлдивом,  она  очень  повлияла  на  ход
этого разговора. Миссис Ибрайт благодарила бога за то, что охряник вложил ей
в руки такое оружие.
     Уайлдив был дома, когда она пришла. Он молча провел  ее  в  гостиную  и
затворил дверь. Миссис Ибрайт начала так:
     - Я сочла своим долгом сегодня побывать у вас. Мне сделано предложение,
которое меня несколько удивило. Оно, конечно, очень взволнует Томазин,  и  я
решила, что вам, во всяком случае, надо об этом сообщить.
     - Да? Какое? - вежливо осведомился он.
     - Это касается ее будущего. Вам, может быть, неизвестно, что  есть  еще
другой человек, который давно уже выражал желание жениться  на  Томазин.  До
сих пор я его не поощряла, но по совести не могу дольше утаивать это от нее.
Не хотелось бы  поступать  вам  наперекор,  но  я  должна  быть  честной  по
отношению к нему и к ней.
     - Кто он такой? - изумленно спросил Уайлдив. - Это человек, который был
дольше влюблен в нее, чем она в вас. В первый раз он сделал  ей  предложение
два года назад. Тогда она ему отказала.
     - Так в чем же дело?
     - Недавно он опять ее видел и теперь просит  у  меня  позволения  вновь
обратиться к ней. Он думает, что во второй раз она ему не откажет.
     - Как его имя?
     Миссис Ибрайт отказалась удовлетворить его любопытство.
     - Она к нему расположена, -  добавила  она,  -  и,  во  всяком  случае,
уважает его за постоянство. Мне кажется, сейчас она рада будет получить  то,
что раньше отвергала. Ее очень тяготит ее ложное положение.
     - Она никогда не говорила мне об этом прежнем поклоннике.
     - Самая кроткая женщина не так глупа, чтобы открыть все свои карты.
     - Ну, если он ей нужен, так пускай его и берет.
     - Это легко сказать, но вы  не  понимаете,  в  чем  тут  трудность.  Он
гораздо больше заинтересован в ней, чем она в нем, и  прежде  чем  дать  ему
согласие, я хотела бы твердо договориться с вами, что вы не  станете  мешать
этому браку, который, я считаю, для нее самое лучшее.  Допустим,  они  будут
обручены и все уже готово к свадьбе, а вы вдруг вздумаете  возобновить  свои
искательства? Вряд ли вы снова ее завоюете, но горя ей причините немало.
     - Ну конечно, я ничего подобного делать не стану, - ответил Уайлдив.  -
Но ведь они еще не  обручены?  Почем  вы  знаете,  что  Томазйн  примет  его
предложение?
     - Этот вопрос я уже обдумала, и, по-моему, больше вероятий, что она его
примет, если не сразу, то со временем. Я  все-таки  имею  на  нее  кое-какое
влияние. Характер у нее податливый, а я могу многое сказать в его пользу.
     - А также мне во вред.
     - Да уж можете быть уверены,  что  хвалить  вас  я  не  стану,  -  сухо
ответила она. - А если это похоже на интриганство, то вспомните, в каком она
сейчас положении и как дурно с ней обошлись. Устроить этот  брак  мне  будет
нетрудно - тут поможет ее собственное желание поскорее забыть нанесенную  ей
обиду; женская гордость в таких случаях может завести  очень  далеко.  Может
быть, придется немножко нажать, но я  это  сумею,  лишь  бы  вы  согласились
сделать то единственное, что от вас требуется, а именно:  сказать  напрямик,
что ей больше нечего мечтать о вас как о возможном супруге. Тогда в пику вам
она пойдет за него.
     - Миссис Ибрайт,  я,  право  же,  не  могу  сейчас  ответить.  Это  так
неожиданно!
     - Ну, вот и выходит, что вы срываете все мои планы!  Как  это,  однако,
неудобно, что вы даже такой малостью не хотите помочь нашей семье -  сказать
откровенно, что вы не желаете иметь с нами ничего общего.
     С минуту Уайлдив раздумывал.
     - Признаться, я этого не ожидал, - проговорил он. - Конечно, я откажусь
от нее, если вы этого хотите, если это необходимо. Но  я  надеялся  быть  ее
мужем.
     - Это мы уже слышали.
     - Миссис Ибрайт, не будем ссориться. Дайте мне время. Я не хочу  мешать
ее счастью, если она может найти его в этом браке, но жаль, что  вы  мне  не
сказали раньше. Я напишу вам или зайду через день либо два. Это вас устроит?
     - Да, - ответила она, - при условии, что вы пообещаете не встречаться с
Томазин без моего ведома.
     - Обещаю, - сказал он. На том кончилось их свиданье,  и  миссис  Ибрайт
отправилась домой как будто с тем же, с чем пришла.
     Однако ее нехитрая стратегия возымела действие,  хотя,  как  это  часто
бывает, в направлении совсем неожиданном и не предусмотренном в ее расчетах.
Первым результатом было то, что  в  тот  же  вечер  с  наступлением  темноты
Уайлдив оказался на Мистоверском холме перед домом Юстасии.
     В такой поздний час это одинокое жилище было плотно укрыто от холода  и
окружающей тьмы, - все шторы задернуты и ставни заперты. Как обычно, Уайлдив
подал ей тайный знак, состоявший в том, что, взяв в руку немного гравия,  он
держал ее над щелью вверху ставня: песок с тихим шорохом, как от скребущейся
мыши, просыпался между стеклом и ставнем. Так он давал ей знать о  себе,  не
вызывая подозрений ее дедушки.
     - Слышу; подожди меня, - ответил изнутри тихий голос Юстасии,  из  чего
Уайлдив заключил, что сейчас она одна.
     Он стал ждать, прохаживаясь, по  своему  обыкновению,  вдоль  насыпи  и
задерживаясь у пруда, ибо его гордая, хотя и податливая возлюбленная никогда
не приглашала его в дом. Она не торопилась. Время шло, он уже начинал терять
терпение. Минут через двадцать она показалась из-за угла дома и  направилась
к нему ленивой походкой, словно вышла только затем, чтобы подышать воздухом.
     - Ты не стала бы так медлить, если б знала, зачем я пришел, -  ворчливо
сказал он. - Ну да уж ладно, ради тебя можно и подождать.
     - А  что  такое?  -  спросила  Юстасия.  -  Я  не  знала,  что  у  тебя
неприятности. Мне и самой не очень-то весело.
     - Никаких неприятностей нет. Просто все так сошлось, что надо принимать
решение.
     - Какое решение? - переспросила она, насторожившись.
     - А ты уже забыла, что я предлагал тебе в  прошлый  раз?  Забрать  тебя
отсюда и вместе уехать за границу.
     - Я не забыла. Но почему ты вдруг  опять  являешься  с  этим  вопросом,
когда обещал прийти  только  в  субботу?  Я  считала,  у  меня  будет  время
подумать.
     - Да, но обстоятельства изменились.
     - Объясни.
     - Не хотелось бы объяснять, ты еще расстроишься.
     - Но я должна знать, почему такая спешка.
     - Это я от горячности чувств, дорогая Юстасия. Теперь  для  нас  больше
нет препятствий.
     - Отчего же ты такой сердитый?
     - Нисколько. Наоборот, я очень доволен.  Все  идет  как  нельзя  лучше.
Миссис Ибрайт... Но что нам до нее!
     - А, я так и знала, что дело в ней! Говори, я не люблю скрытных.
     - Вовсе не в ней. Она только просила меня отказаться от Томазин, потому
что кто-то другой к ней присватался. Наглая особа; чуть я стал ей не  нужен,
сейчас же задрала нос! - Вся затаенная досада  Уайлдива  прорвалась  в  этом
восклицании.
     Юстасия долго молчала.
     - Ты сейчас  как  чиновник,  которого  вдруг  взяли  да  и  уволили  за
ненадобностью, - проговорила она наконец изменившимся голосом.
     - Вроде того. Но я еще не видал Томазин.
     - Вот ты и злишься. Не отрицай, Дэймон. Ты вне себя от этого нежданного
афронта.
     - Ну и что?
     - И теперь прибежал ко мне, потому что не можешь получить ее. Да,  это,
конечно, меняет положение. Я, значит, буду затычкой.
     - Вспомни, пожалуйста, что это же самое я предлагал тебе еще в  прошлый
раз.
     Юстасия снова погрузилась  в  какое-то  оцепенелое  молчание.  Странное
чувство все больше овладевало ею. Неужели правда, неужели так  и  есть,  что
весь ее интерес к Уайлдиву был порожден соперничеством - и ореол  померк,  и
мечты погасли, едва стало известно, что соперница больше его не  домогается?
Вот наконец он принадлежит ей безраздельно, никто его не отнимет, Томазин он
больше не нужен. Какая унизительная победа! Нет, нет,  он  вернулся,  потому
что ее любит больше, а все же - она даже про себя, даже  неслышно  не  смела
выговорить такое предательское суждение - все же какая цепа этому  человеку,
если женщина, стоящая ниже ее, им не  дорожит?  Инстинкт,  более  или  менее
присущий всей одушевленной природе, - не желать того, что нежеланно  другим,
- достигал  силы  страсти  в  переутонченном  эпикурейском  сердце  Юстасии.
Неравенство их общественного положения,  раньше  никогда  ее  не  трогавшее,
вдруг стало ей до неприглядности очевидно - и впервые она почувствовала, что
уронила себя, полюбив Уайлдива.
     - Ну же, милая, ты согласна? - сказал Уайлдив.
     - Будь еще это Лондон или хоть Бедмут, а то Америка, -  вяло  протянула
она. - Ну, хорошо, я подумаю. Это слишком важно для меня, чтобы решать  так,
сразу... Ах, если бы я меньше ненавидела Эгдон - или тебя любила больше!..
     - Спасибо за откровенность. Месяц назад ты любила меня так горячо,  что
всюду бы со мной поехала.
     - А ты тогда любил Томазин.
     - Да-а, пожалуй, в этом все дело, - сказал он почти с насмешкой. -  Она
и сейчас мне не противна.
     - Вот именно. Только получить ее уже нельзя.
     - Ну-ну, Юстасия, не надо шпилек,  а  то  мы  поссоримся.  Если  ты  не
согласишься ехать со мной и не решишь это очень быстро, я уеду один.
     - Или еще попробуешь, не выйдет ли с Томазин. Дэймон, как странно,  что
ты одинаково мог жениться либо на мне, либо на ней. и теперь пришел  ко  мне
только потому, что я... дешевле! Да, да, это правда.  Было  время,  когда  я
возмутилась бы против такого человека, не помнила бы себя от гнева - но  это
все уже в прошлом.
     - Дорогая, ну скажи, ты согласна! Уедем тайком в Бристоль,  обвенчаемся
и покинем навсегда эту поганую дыру, эту несчастную Англию. Скажи "да"!
     -  Я,  кажется,  на  все  готова,  лишь  бы  отсюда  уехать,  -  устало
проговорила она, - но с тобой мне ехать не хочется. Дай  мне  еще  время  на
размышление.
     - Я тебе уже давал, - сказал Уайлдив. - Ну хорошо, еще неделю.
     - Немножко больше, чтоб я уж могла сказать твердо. Тут так  много  надо
принять в расчет. Нет, подумать только, Томазин хочет от тебя избавиться! Не
могу это забыть.
     - Брось, не думай об этом. Скажем, до следующего понедельника.  Хорошо?
Вечером в это же время я приду сюда.
     - Лучше к Дождевому кургану. Тут слишком близко, дедушка может выйти.
     - Спасибо, дорогая. В следующий понедельник точно в  этот  час  буду  у
Дождевого кургана. А пока прощай.
     - Прощай. Нет,  нет,  не  трогай  меня.  Пока  я  не  решила,  довольно
рукопожатия.
     Юстасия смотрела ему вслед, пока темная фигура  не  скрылась  из  виду.
Потом  прижала  руку  ко  лбу  и  тяжело  вздохнула;  а  затем   ее   пышные
романтические губы приоткрылись, повинуясь вполне прозаическому  побуждению,
- она зевнула. И тотчас рассердилась на себя за это  свидетельство  угасания
страсти. Она не соглашалась сразу признать, что переоценивала Уайлдива,  ибо
увидеть сейчас его ничтожество значило исповедаться в прежней своей слепоте.
Да и открытие, что до сих пор она была не чем иным,  как  собакой  на  сене,
имело столь неприятный привкус, что в первый  раз  за  все  время  ей  стало
стыдно.
     Таким образом, дипломатия миссис  Ибрайт  принесла  плоды,  хотя  и  не
совсем такие, как она ожидала. Ее хитрость  повлияла  на  Уайлдива,  но  еще
больше на Юстасию. Для этой гордой девушки ее возлюбленый теперь уже не  был
тем завлекательным  мужчиной,  из-за  которого  боролись  многие  женщины  и
которого сама она могла удержать, только борясь с ними. Он был излишком.
     Она  ушла  домой  с  той  особой  печалью  в   душе,   которой   обычно
сопровождается пробуждение рассудка в  последние  дни  переоцененной  и  уже
угасающей любви. Это не было горем в точном смысле слова, а все же  сознание
близкого, хотя еще  не  наступившего  крушения  мечты  принадлежит  к  числу
наиболее тягостных и вместе с тем  наиболее  любопытных  этапов  в  развитии
страсти между началом ее и концом.
     Капитан уже вернулся и занят был тем, что переливал несколько  галлонов
принесенного с собой рома в квадратные бутылки, уставленные в его квадратном
погребке. Когда  эти  домашние  запасы  истощались,  капитан  отправлялся  в
гостиницу "Молчаливая женщина" и там, стоя  спиной  к  камину,  со  стаканом
грога в руке, рассказывал местным жителям изумительные истории о том, как он
целых семь лет прожил ниже ватерлинии своего корабля,  и  о  прочих  морских
чудесах, а слушатели подобострастно внимали ему,  одушевленные  надеждой  на
кружку эля от рассказчика и потому не склонные выражать какие-либо  сомнения
в правдивости его рассказов.
     Сейчас он только что пришел оттуда.
     - Слыхала ты последнюю эгдонскую новость, Юстасия?  -  спросил  он,  не
поднимая глаз от бутылок.  -  В  гостинице  об  этом  говорили  как  о  деле
государственной важности.
     - Ничего не слышала, - ответила она.
     - Молодой Клайм Ибрайт, как они его зовут, на будущей  неделе  вернется
домой, хочет провести святки с матерью. Видный, наверно, парень теперь стал.
Ты его помнишь?
     - Никогда в глаза не видала.
     - Да,  верно.  Ты  перебралась  сюда  уже  после  его  отъезда.  Помню,
способный был мальчик.
     - Где же он жил все это время?
     - Да, кажется, в этом вертепе суеты и тщеславия - в Париже.


КНИГА ВТОРАЯ
                                  ПРИБЫТИЕ

ГЛАВА I
                         ПЕРВЫЕ ВЕСТИ О ПРИЕЗЖАЮЩЕМ

     В это время года и несколько  раньше,  в  ясные  дни,  на  Мистоверских
склонах замечалось порой  какое-то  слабое  движение,  мимолетно  нарушавшее
величавый покой Эгдонской пустоши. Если сравнивать его с тем, что  бывает  в
городе, в деревне или даже на ферме, оно показалось бы  ничтожным  -  чем-то
вроде всплывания пузырьков в стоячей воде или  подрагивания  мышц  у  крепко
спящего человека. Но здесь,  вдали  от  всяких  сравнений,  в  этом  уголке,
обведенном грядой непоколебимых холмов, где даже случайный прохожий был  уже
редкостным зрелищем, где всякий мог без  труда  вообразить  себя  Адамом  на
первозданной земле, эти действия привлекали внимание каждой птицы в пределах
видимости, каждого пресмыкающегося, еще не погруженного в зимнюю  спячку,  и
заставляли всех окрестных кроликов привставать на бугорках и  с  безопасного
расстояния любопытно поглядывать в ту сторону.
     Действия эти состояли в том, что двое или трое поселян сносили  в  одно
место и укладывали в поленницу те вязанки дрока, которые  Хемфри  успевал  в
предшествующие  сухие  дни  заготовить  для   капитана.   Поленница   обычно
воздвигалась за углом дома; сейчас Хемфри и Сэм ее  выкладывали,  а  капитан
надзирал, стоя возле.
     Был теплый и тихий день, около трех часов, но казалось, что позже,  так
как солнце уже стояло низко; в этом году зимний  солнцеворот  подкрался  так
незаметно, что эгдонцы не отучились еще читать  небесный  циферблат  по  тем
приметам, какие усвоили за лето. В  течение  многих  дней  и  недель  восход
солнца все больше перемещался с северо-востока на юго-восток, а закат солнца
сдвигался с северо-запада к юго-западу,  но  Эгдон  почти  не  замечал  этих
перемен.
     Юстасия была дома, в столовой, более похожей на кухню с каменным  полом
и огромным зияющим камином в углу. Воздух снаружи  был  неподвижен,  и  пока
она, подойдя зачем-то к камину, рассеянно  медлила  там  в  одиночестве,  ей
вдруг  послышался,  словно  бы  прямо  из  камина,  звук  переговаривающихся
голосов. Она вошла в каминную нишу и, прислушиваясь,  заглянула  в  неровный
ствол старинного дымохода с его пещеристыми боковыми  отводами,  по  которым
долго слонялся дым на своем пути к квадратному кусочку неба на самом  верху;
бледный свет падал оттуда, чуть озаряя  длинные  лохмы  сажи,  драпировавшие
дымоход, как водоросли драпируют подводную щель в утесе.
     Она вспомнила: поленница находилась недалеко от печной трубы, и,  стало
быть, это были голоса рабочих.
     Затем в разговор вступил ее дедушка.
     - Совсем бы не надо ему уезжать из дому. Отец его ферму держал,  и  для
него бы самое подходящее занятие. Не одобряю я этих новшеств. Мой  отец  был
моряк, и я вот моряк, а будь у меня сын, и он бы моряком был.
     - Этот город, где он живет, Париж называется, - раздался голос  Хемфри,
- и, говорят, это то самое место, где  они  когда-то  королю  своему  голову
оттяпали. Моя покойная матушка часто про это рассказывала. "Хемми, - начнет,
бывало, - я тогда еще девушкой была и помню, гладила раз  материны  чепчики,
как вдруг входит пастор и говорит: "Ну, Джейн, они  отрубили  голову  своему
королю, и что дальше будет, один бог знает".
     - Многие из нас тоже скоро узнали, -  усмехнулся  капитан.  -  Я  из-за
этого, когда еще юнцом был,  семь  лет  под  водой  прожил,  в  этом  клятом
лазарете на  "Тирумфе",  видел,  как  приносили  к  нам  в  кубрик  людей  с
оторванными руками  и  ногами...  Так,  значит,  молодой  человек  в  Париже
устроился? Заведующий в ювелирном магазине или что-то в этом роде?
     - Да, сэр, в точности. Богатеющее дело, матушка говорила,  -  будто  бы
брильянтов у них там, как в королевском дворце.
     - Я помню, как он уезжал, - сказал Сэм.
     - Так разве плохое для парня занятие?  -  продолжал  Хемфри.  -  Небось
лучше брильянты продавать, чем тут у нас в земле копаться.
     - В этакий магазин, пожалуй, с тощим кошельком  не  зайдешь,  -  сказал
Сэм.
     - Еще бы, - откликнулся капитан. - Там, милый мой, можно ой-ой  сколько
денежек просадить, не будучи ни пьяницей, ни обжорой.
     - Говорят тоже, Клайм Ибрайт до того книжки читать  навострился,  прямо
дока по этой части стал, и пречудных, говорят, мыслей обо всем  набрался.  А
все оттого, что рано в школу начал ходить, хоть и не ахти какая у  нас  была
школа.
     - Ага, чудных мыслей набрался! - подхватил капитан. - То-то и  есть!  Я
всегда говорил, что от этого хождения в школу один вред. Учат всех мальчишек
подряд, а потом озорники эти на каждых воротах,  на  каждой  двери  в  амбар
разные скверные слова мелом пишут, женщине иной раз  от  стыда  мимо  пройти
нельзя. А не выучили бы их писать, так  и  не  могли  бы  они  всюду  этакую
пакость царапать. Их отцы не умели,  и,  слава  богу,  гораздо  лучше  тогда
жилось.
     - Так-то оно так, капитан, а ведь вот мисс Юстасия - у нее тоже  небось
в голове много такого, что она из книжек вычитала, больше, думаю, чем у кого
другого в наших краях?
     - Если б у мисс Юстасии было поменьше романтической  чепухи  в  голове,
так, может, тоже было бы  лучше  для  нее,  -  коротко  отвечал  капитан  и,
повернувшись, отошел прочь.
     - Слушай-ка, Сэм, - сказал Хемфри, когда  старик  удалился,  -  а  ведь
славная бы из н