е ждала, так что она
меня не разочаровала. Но я давно ей простила, а теперь прощаю и ему. Я пойду
к ним.
     В то время, как в Блумс-Энде происходил этот разговор охряника с миссис
Ибрайт, в Олдерворте тоже шел, хотя и довольно вяло, разговор на ту же самую
тему.
     Весь день Клайм держался  так,  как  будто  был  слишком  занят  своими
мыслями, чтобы замечать окружающее, а теперь наконец открылось, о  чем  были
его мысли. Как раз после таинственного стука в дверь он заговорил:
     - Сегодня я все время думаю, Юстасия, - надо все-таки как-то  покончить
эту ужасную ссору между моей дорогой мамой и мной. Меня это очень мучает.
     - Что же ты хочешь сделать? - рассеянно проговорила Юстасия; она еще не
совсем  оправилась  от  волнения,  вызванного  попытками  Уайлдива  добиться
свидания с ней.
     - Тебя, кажется, очень мало интересует, чего я  хочу  или  не  хочу.  -
сказал Клайм с некоторой обидой.
     - Ошибаешься, - уже более  живо  отозвалась  Юстасия:  упрек  несколько
расшевелил ее. - Просто я задумалась.
     - О чем?
     - В частности, об этом мотыльке, чей скелет сейчас  сгорает  на  фитиле
свечи, - медленно проговорила она. - Но ты же знаешь, мне  всегда  интересно
все, что ты говоришь.
     - Хорошо, милочка. Так вот - я считаю, что  надо  мне  пойти  навестить
ее... - Он продолжал с нежностью в голосе: - Я не от  гордости  до  сих  пор
этого не сделал, а только из страха, что могу вызвать ее гнев. Но  я  должен
что-то сделать. Нехорошо с моей стороны, что я так долго с этим тянул.
     - В чем ты можешь себя упрекнуть?
     - Она стареет, она одинока, я ее единственный сын.
     - У нее есть Томазин.
     - Томазин не родная ее дочь; а если бы и была родная, это для  меня  не
оправдание. Но это все к делу не относится. Я твердо  решил  пойти,  а  тебя
только хочу спросить, согласна ли ты мне помочь, то есть забыть  прошлое;  и
если она выразит готовность примириться - пойти ей навстречу, ну, пригласить
ее к нам или принять ее приглашение?
     Сперва Юстасия сжала губы, как будто готова была сделать все на  свете,
только не то, что он предлагал. Но потом она призадумалась, очертания ее рта
смягчились, правда, не до конца, и она сказала:
     - Я ни в чем не буду тебе мешать, но  требовать,  чтобы  я  сама  стала
делать ей авансы, это уж слишком - после того, что было между нами.
     - Ты мне ни разу толком не объяснила, что, собственно, было между вами.
     - Я тогда не могла и теперь не могу. Иной раз за пять  минут  рождается
больше зла, чем можно изгладить за целую жизнь, - возможно, и тут так  было.
- Она помолчала, потом добавила: - Если бы  ты  не  возвращался  на  родину,
Клайм, как бы счастливо это для тебя обернулось!.. Это изменило судьбу...
     - Трех человек.
     "Пяти", - подумала Юстасия, но не сказала вслух.

ГЛАВА V
                           ОНА ИДЕТ ЧЕРЕЗ ПУСТОШЬ

     Четверг, тридцать первого августа, был одним из целого ряда дней, когда
уютные домики казались удушающими, а прохладные сквозняки блаженством; когда
в глинистой почве садов появлялись  трещины  и  дети  боязливо  называли  их
"землетрясением";  когда  в  колесах  повозок  и   экипажей   обнаруживались
шатающиеся спицы; когда жалящие насекомые кишели в  воздухе,  в  земле  и  в
каждой капле воды, которая где-либо сохранилась под открытым небом.
     В саду миссис Ибрайт широколистые и более нежные растения поникали  уже
к десяти часам утра; ревень склонялся к земле в  одиннадцать,  а  в  полдень
даже тугая капуста становилась вялой.
     Именно в этот день около одиннадцати часов миссис Ибрайт вышла из дому,
направляясь через пустошь к дому своего сына, чтобы сделать все,  что  в  ее
силах, для примирения с ним и Юстасией, как  она  и  обещала  охрянику.  Она
рассчитывала пройти большую часть дороги, прежде чем навалится самая сильная
жара, но вскоре увидела, что это ей не удастся. Солнце наложило свою  печать
на всю пустошь,  даже  пурпурные  цветы  вереска  побурели  от  сухого  зноя
нескольких предшествовавших дней. Воздух в каждой долине был как в печи  для
обжига, и чистый кварцевый песок в  руслах  зимних  потоков,  которые  летом
служили тропинками, претерпел что-то вроде кремации, с тех пор как  началась
засуха.
     В прохладную, свежую погоду миссис Ибрайт не сочла  бы  за  труд  пешую
прогулку до Олдерворта, но сейчас  зной  и  духота  делали  это  предприятие
тяжелым для пожилой женщины; и в конце третьей мили она уже жалела,  что  не
наняла Фейруэя подвезти ее хотя бы часть пути. Но от  того  места,  где  она
сейчас  находилась,  добраться  до  дома  Клайма  было   не   труднее,   чем
возвращаться обратно. Поэтому она продолжала идти вперед,  а  воздух  вокруг
нее дрожал неслышно и томил землю тяжкой усталостью. Она посмотрела на  небо
над головой и вместо прозрачно-сапфирового тона, каким бывает окрашено  небо
в зените весной и ранним летом, увидела что-то металлически-фиолетовое.
     Иногда по пути ей  попадались  местечки,  где  целые  независимые  миры
поденок проводили время в пиршествах  и  веселье,  кто  в  воздухе,  кто  на
горячей земле и растениях, кто в теплой и вязкой воде наполовину пересохшего
пруда. Все более мелкие пруды превратились в  парную  грязь,  и  можно  было
смутно различить, как червеообразные личинки каких-то  непонятных  тварей  с
упоением валяются и барахтаются в  ней.  Миссис  Ибрайт,  не  чуждая  вообще
склонности к философским раздумьям, присаживалась иногда под своим  зонтиком
отдохнуть и поглядеть, как они блаженствуют; надежда на благоприятный  исход
ее посещения успокаивала ее и освобождала ум, так что  в  промежутках  между
двумя важными мыслями она  могла  уделять  вниманье  всякой  малости,  какая
попадалась ей на глаза.
     Миссис  Ибрайт  никогда  не  бывала  в  доме   сына,   и   его   точное
местоположение было ей неизвестно. Она попробовала одну из  поднимавшихся  в
гору тропинок, потом  другую,  но  обе  уводили  ее  в  сторону.  Вернувшись
обратно, на открытое место, она увидела поодаль человека, занятого  какой-то
работой,  подошла  к  нему  и  попросила  объяснить  ей  дорогу.  Он  указал
направление и добавил:
     - Видите вон того, что резал дрок, а сейчас пошел вверх по тропинке?
     Миссис Ибрайт вгляделась и сказала, что да, она видит.
     - Ну вот ступайте за ним следом и не ошибетесь. Он как раз туда идет.
     Она пошла за этим человеком. Он  весь  был  коричневатого  цвета  и  не
больше отличался от окружающего ландшафта, чем зеленая гусеница  от  листка,
которым кормится. Он шел быстрее миссис Ибрайт, но она  наверстывала,  когда
он останавливался, а это случалось всякий раз, как он проходил мимо зарослей
ежевики, - и не теряла его из виду. Потом, проходя,  в  свою  очередь,  мимо
таких мест, она видела  на  земле  с  полдесятка  длинных  и  гибких  плетей
ежевики, которые он, очевидно, срезал во время своей остановки  и  аккуратно
сложил возле тропы. Ясно, что он  предназначал  их  для  скрепления  вязанок
дрока и намеревался прихватить на обратном пути.
     Это молчаливое существо, занятое своими  мелкими  хлопотами,  казалось,
значило в жизни не больше, чем насекомое.  Казалось,  это  какой-то  паразит
пустоши, разъедающий потихоньку ее поверхность, как моль  разъедает  одежду,
погрязший в возне с  ее  растениями,  не  знающий  ничего  на  свете,  кроме
папоротников, дрока, вереска, лишайников и мха.
     Сборщик дрока был так поглощен своими делами, что ни разу не обернулся,
и его фигура в кожаных поножах и перчатках под конец стала представляться ей
чем-то  вроде  движущегося  дорожного  столба,  указывающего  ей  путь.   Но
неожиданно она вновь ощутила его как личность, заметив какую-то  особенность
его походки. Эту  походку  она  уже  где-то  видела  -  и  поступь  обличила
человека, так же как поступь Ахимааса на дальней равнине выдала его  царской
страже. "У него походка точь-в-точь как была у моего мужа", - сказала она, и
тут ее осенило: этот сборщик дрока был ее сын.
     Ей трудно было освоиться с этой странной действительностью.  Она  знала
от охряника, что Клайм в последнее время занялся резкой  дрока,  но  думала,
что он делает это кое-когда, больше для развлеченья, а сейчас перед ней  был
настоящий сборщик дрока, в одежде, привычной  для  этого  ремесла,  думающий
привычные для этого ремесла мысли, если судить по его движеньям. Лихорадочно
перебирая в уме десяток поспешных планов, как немедля избавить его и Юстасию
от такого образа жизни, она с бьющимся сердцем шла за ним и увидела, как  он
вошел в собственную дверь.
     По одну сторону от дома Клайма был  пригорок  и  на  нем  кучка  сосен,
которые так высоко уходили в небо,  что  их  кроны  издали  казались  темным
пятном, повисшим над вершиною холма. Подходя к этому  месту,  миссис  Ибрайт
почувствовала слабость - от волнения, усталости, нездоровья.  Она  поднялась
на пригорок и села в тени сосен - отдохнуть и  подумать,  как  лучше  начать
разговор с Юстасией, чтобы не раздражить эту женщину, у которой под  внешней
томностью таились страсти, более сильные  и  неукротимые,  чем  даже  у  нее
самой.
     Деревья,  под  которыми  она  сидела,  были  до  странности  избиты   и
потрепаны, грубы и дики, и на несколько минут миссис  Ибрайт  отвлеклась  от
мысли о своей поломанной бурей судьбы  и  вгляделась  в  следы  подобных  же
передряг на них. У всех девяти деревьев не нашлось бы одной  целой  ветки  -
все были изодраны, обкорнаны, изуродованы жестокой  непогодой,  которой  они
бывали отданы в  полную  власть,  когда  она  бушевала.  Иные  деревья  были
обожжены и расщеплены, словно молнией, на стволах  виднелись  черные  пятна,
как от огня, а земля у их подножья была  завалена  мертвой  хвоей  и  сухими
шишками, сбитыми во время бурь прошлых лет. Место это  называлось  Дьяволовы
мехи, и достаточно было побывать здесь в  мартовскую  или  ноябрьскую  ночь,
чтобы попять  причину  такого  наименования.  Даже  теперь,  в  эти  знойные
послеполуденные часы, когда ветра, казалось, вовсе не было, в  кронах  сосен
не умолкало протяжное стенанье, и не верилось, что этот  звук  вызван  всего
лишь движением воздуха.
     Она просидела здесь минут двадцать или больше, прежде чем  собралась  с
духом спуститься к дому, так как мужество  ее  было  сведено  почти  на  нет
телесным  изнеможением.  Всякой  другой,  кроме  матери,  могло   показаться
унизительным, что она, старшая по возрасту, первая делает шаг к  примирению.
Но миссис Ибрайт давно уже все это взвесила и теперь думала  только  о  том,
как сделать, чтобы Юстасия в  этой  уступчивости  увидела  не  малодушие,  а
мудрость.
     Отсюда - сверху - ей был виден задний скат крыши, сад и вся ограда этой
крохотной усадьбы. И в ту минуту,  когда  она  уже  собиралась  встать,  она
заметила, что к калитке подошел  какой-то  мужчина.  Он  держался  несколько
странно, нерешительно, не  так,  как  человек,  пришедший  по  делу  или  по
приглашению. Он с любопытством оглядел дом с фасада,  потом  обогнул  его  и
принялся рассматривать дом и сад сзади, как если бы это было место  рождения
Шекспира, тюрьма Марии Стюарт  или  замок  Угомон.  Завершив  круг  и  снова
оказавшись перед калиткой, он вошел в нее. Это раздосадовало миссис  Ибрайт,
так как она надеялась застать сына и его жену одних; но минутное размышление
убедило ее  в  том,  что  так  даже  лучше,  -  присутствие  постороннего  и
необходимость вести разговор на общие темы сгладит неловкость  первых  минут
ее появления в доме и даст ей время освоиться. Она спустилась  к  калитке  и
заглянула в разогретый солнцем сад.
     На дорожке спала кошка, растянувшись прямо на голом гравии,  как  будто
на постели, - пледы и коврики были в такую жару непереносны. Листья штокрозы
обвисли, словно полу закрытые зонтики, сок, казалось, закипал в  стеблях,  а
листья  с  гладкой  поверхностью  сверкали,  словно  металлические  зеркала.
Небольшая яблонька - какой-то  ранний  сорт  -  была  посажена  возле  самой
калитки, и только одна она благоденствовала в этом саду  по  причине  легкой
почвы; и среди падалицы на земле под яблоней  валялись  осы,  опьяневшие  от
сока, или ползали вокруг маленьких пещер,  которые  они  выгрызли  в  мякоти
плодов, прежде чем впали в оцепенение от их сладости. У дверей в  дом  лежал
серп Клайма и последние пять-шесть плетей ежевики,  которые  он  собирал  на
глазах у миссис Ибрайт; ясно было, что он сам бросил все это здесь, входя  в
дом.

ГЛАВА VI
                  СТЕЧЕНИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ

     Как уже сказано, Уайлдив решил посетить Юстасию - посетить смело, днем,
в качестве родственника. Охряник выследил его и испортил ему ночные прогулки
и мечты о тайном свидании. Но совсем отказаться от надежды повидать  Юстасию
после того танца при лунном свете,  когда  она  его  вновь  околдовала,  для
такого человека, как Уайлдив, без твердой пуританской основы в  душе,  было,
конечно, немыслимо. Он так задумал свое посещение: он зайдет  к  ним,  самым
обыкновенным образом встретится с ней и ее мужем, поболтает с ними о  том  о
сем и уйдет. По внешности все будет  совершенно  обыденно,  но  главного  он
достигнет: повидает ее.  Он  даже  не  стремился  застать  Юстасию  одну,  в
отсутствие Клайма; ведь каковы бы ни были ее чувства к нему, Уайлдиву,  она,
пожалуй, будет недовольна, если создастся положение, которое  может  бросить
хоть малейшую тень на ее достоинство как супруги. Женщины часто таковы.
     Сказано - сделано: он пошел. И случилось так, что  момент  его  прихода
совпал с тем временем, когда  миссис  Ибрайт  села  отдохнуть  на  пригорке.
Обойдя и оглядев усадьбу со всех сторон,  что  она  видела  и  отметила,  он
подошел к дому и постучал в  дверь.  Две-три  минуты  ожиданья,  затем  ключ
повернулся в замке, дверь растворилась, и сама Юстасия стояла перед ним.
     Никто бы не догадался по ее теперешнему обращению с Уайлдивом, что  это
та самая женщина, которая неделю назад кружилась вместе с  ним  в  страстном
танце, - разве только какой-нибудь мудрец, который проник бы под поверхность
и измерил истинные глубины этого тихого потока.
     - Надеюсь, вы благополучно добрались домой? - сказал Уайлдив.
     - О да, - небрежно бросила она.
     - И, наверно, чувствовали себя очень усталой на другой день? Я  боялся,
что так будет.
     - Да, немножко. Да  вы  не  старайтесь  говорить  тихо,  никто  нас  не
услышит. Моя девочка-служанка ушла в деревню по моему поручению.
     - Значит, Клайма нет дома?
     - Нет, он дома.
     - А! Я подумал, может, вы заперли дверь, потому что вы одна  и  боитесь
бродяг.
     - Да нет - вот мой муж.
     Они все еще стояли у входа. Затворив наружную дверь и повернув  ключ  в
замке, как раньше, Юстасия распахнула дверь  в  соседнюю  комнату  и  жестом
пригласила Уайлдива войти. Он вошел.  Комната,  казалось,  была  пуста,  но,
сделав еще несколько шагов, он круто остановился. На коврике у камина  лежал
спящий Клайм. Рядом лежали его поножи, грубые башмаки,  кожаные  перчатки  и
куртка, в которой он работал.
     - Входите, вы ему не помешаете, - сказала она, идя за ним следом.  -  Я
для того запираю дверь, чтобы кто-нибудь случайно не  зашел  и  не  разбудил
его, пока я в саду или в верхних комнатах.
     - Но почему он спит здесь? - понизив голос спросил Уайлдив.
     - Он очень устал. Вышел утром в половине четвертого и  с  тех  пор  все
время работал. Он взялся резать дрок, потому что это  единственное,  что  он
может делать, не утомляя своих бедных глаз.
     Уайлдив был очень элегантно одет - в новом  летнем  костюме  и  светлой
шляпе, и контраст между его внешностью и внешностью мужа болезненно  поразил
Юстасию.
     - Ах, вы не знаете, как он выглядел, когда я  впервые  его  увидела,  -
снова заговорила она, - ничего похожего на то, что сейчас, а ведь  это  было
так недавно. Руки у него были белые и  мягкие,  как  у  меня,  а  посмотрите
теперь - как загрубели, как почернели! У него от природы очень светлая кожа,
и если он сейчас весь как заржавленный, под цвет своей кожаной  одежде,  так
это потому, что обгорел на солнце.
     - Но зачем он вообще это делает? - прошептал Уайлдив.
     - Потому что не любит быть праздным, хотя прибыток от его  трудов  мало
что прибавляет к нашим финансам. Но он говорит, что,  когда  люди  живут  на
капитал, надо всеми силами  сокращать  текущие  расходы  и  не  пренебрегать
заработком, хоть и самым маленьким.
     - Судьба была немилостива к вам, Юстасия Ибрайт.
     - Да уж, мне не за что ее благодарить.
     - Ему тоже - если не считать одного великого дара, который  он  от  нее
все-таки получил.
     - Какого?
     Уайлдив пристально посмотрел ей в глаза. Юстасия покраснела - в  первый
раз за этот день.
     - Ну, я-то сомнительный дар, - тихо проговорила она.  -  Я  думала,  вы
хотите сказать - дар быть довольным, это у него есть, а у меня нету.
     - Я понимаю, на его месте можно быть довольным, но  как  он  мирится  с
внешней обстановкой, вот что мне удивительно.
     - Это потому, что вы его не знаете. Идеи преисполняют его  энтузиазмом,
а внешность ему не важна. Мне часто  думается,  что  он  похож  на  апостола
Павла.
     - Рад слышать, что он такая возвышенная личность.
     - Да. Но хуже всего то, что апостол Павел очень хорош в Библии, но вряд
ли бы на что годился в реальной жизни.
     Они невольно стали говорить шепотом, хотя вначале и не очень заботились
о том, чтобы не разбудить Клайма.
     - Ну, селя ваше замужество несчастливо, вы знаете, кто в этом  виноват,
- сказал Уайлдив.
     - Я никогда не скажу, что мое  замужество  несчастливо,  -  проговорила
Юстасия, впервые проявляя некоторое волнение. -  Все  дело  в  этой  нелепой
случайности, которая уже после на него свалилась; она-то  меня  и  погубила.
Это верно, я получила шипы  вместо  роз,  но  откуда  мне  было  знать,  что
принесет будущее?
     - Знаешь, Юстасия, я иногда думаю, что это тебе справедливая  кара.  Ты
по праву принадлежала мне, и я вовсе не хотел тебя терять.
     - Нет, это не моя вина. Ты хотел иметь и ту и другую, а это невозможно.
И вспомни-ка: я еще и не догадывалась ни о чем, а ты уже отвернулся от  меня
ради другой женщины. Мне бы никогда в голову не  пришло  вести  такую  игру,
если бы ты не начал первый.
     - Да я же не придавал этому никакого значения, -  возразил  Уайлдив.  -
Это было так - между прочим. У мужчин бывают такие скоропреходящие увлечения
среди постоянной любви - и она потом снова утверждается, как будто ничего  и
не было. Но ты очень вызывающе со мной  держалась,  и  это  соблазнило  меня
пойти немного дальше, чем следовало, а ты продолжала меня  дразнить,  ну,  я
пошел еще дальше и женился на ней. - Обернувшись и снова глядя на скованного
сном Клайма, он прибавил как бы про себя:  -  Боюсь,  Клайм,  вы  не  цените
своего счастья... В одном он, во всяком случае, счастливее меня.  Он  познал
неудачу в житейских делах, он претерпел  тяжелое  личное  бедствие,  но  он,
вероятно, не знает, что это значит - потерять женщину, которую любишь.
     - О нем как раз нельзя сказать, что  он  не  ценит  своего  счастья,  -
прошептала Юстасия. - Он благодарен  за  него,  в  этом  смысле  он  хороший
человек. Многие женщины были бы рады иметь такого мужа. Но неужели я слишком
многого требую, когда хочу прикоснуться ко  всему,  что  вмещается  в  слове
жизнь, - музыке, поэзии, страсти, войне, ко всему, что бьется и пульсирует в
великих артериях мира? Такова была моя мечта; она не осуществилась.  Но  мне
казалось, что я нашла путь к ней в моем Клайме.
     - И вы только из-за этого вышли за него?
     - Нет, это неверно. Я вышла за него  потому,  что  его  любила,  но  не
скрою, я любила его, может быть, отчасти потому, что видела в  нем  обещание
той жизни, о которой мечтала.
     - Ну вот вы опять впали в прежнее мрачное настроение.
     - Но я ему не поддамся, - воскликнул