сейчас?  -  быстро  ответила  Томазин  и
покраснела под его взглядом. - Погоди минутку, Клайм, дай сперва  я,  потому
что как ни странно, а мне тоже давно уж нужно что-то тебе сказать.
     - Хорошо. Тамзи, говори ты.
     - Нас тут никто не услышит? - продолжала она, оглядываясь по сторонам и
понижая голос. - Но сначала ты  мне  пообещай,  что  не  рассердишься  и  не
станешь меня бранить, если будешь несогласен с тем, что я задумала.
     Ибрайт пообещал, и она пояснила.
     - Мне, понимаешь, нужен твой совет, ты ведь мне родня и вроде  как  мой
опекун, правда, Клайм?
     - Гм, да, пожалуй, в некотором роде... Да, конечно, можешь считать меня
своим опекуном, - сказал он, решительно не понимая, куда она клонит.
     - Я собираюсь выйти замуж, - кротко сообщила  Томазин.  -  Но  я  выйду
только в том случае, если ты одобришь такой шаг. Почему ты молчишь?
     - Прости, это так неожиданно... Но я, конечно, очень рад... И, конечно,
одобряю, Тамзи, милочка. А кто же он? Не могу догадаться... Ах, нет, знаю  -
это наш старик доктор! То есть, я вовсе не хочу сказать, что он старик,  он,
в конце концов, не так и стар. Да, да, я кое-что заметил - в последний  раз,
когда он тебя лечил!
     - Нет, нет, - торопливо сказала Томазин. - Это мистер Венн.
     Лицо Клайма вдруг приняло серьезное выражение.
     - Ну вот, он тебе не нравится! И зачем только я об этом  заговорила!  -
воскликнула Томазин почти с раздражением. - Да я бы не стала, только он  все
время так пристает, я уж не знаю, что и делать!
     Клайм поглядел в окно.
     - Нет, мне нравится Венн, - проговорил он наконец. - Он  очень  честный
человек, однако не  без  хитринки.  Ну  и  ловок  тоже,  вот  -  сумел  тебя
причаровать. Но, право же, Томазин, он не совсем...
     - Не совсем нашего круга, ты это хочешь сказать? Я сама так  считаю.  И
очень жалею, что тебя спрашивала, и больше о нем думать не буду.  Хотя  если
уж мне выходить замуж, то только за него - это я должна признать!
     - Ну почему же, - заговорил Клайм, тщательно  скрывая  свои  прежние  и
внезапно прерванные намерения, о которых Томазин, видимо, не догадывалась. -
Ты могла бы выйти за врача, или учителя, или еще кого-нибудь  в  этом  роде,
если бы переехала жить в город и завела там знакомства.
     - Не гожусь я жить в городе - я очень деревенская и совсем простушка...
Ты разве не заметил?
     - Замечал, когда только что приехал из Парижа, а теперь - нет.
     - Это потому, что ты и сам стал немножко деревенским. Нет, я ни за  что
на свете не могла бы жить  на  городской  улице!  Эгдон,  конечно,  страшная
глушь, медвежий угол, но я здесь  привыкла  и  нигде  больше  не  могу  быть
счастлива.
     - Я тоже, - сказал Клайм.
     - Так как же ты предлагаешь мне выходить за  горожанина?  Нет,  что  ни
говори, а если уж мне за кого выходить, так только за Диггори. Он мне сделал
столько добра и столько мне помогал, я даже всего не знаю! - Томазин уже как
будто дулась на брата.
     - Да, это все верно, - сдержанно ответил Клайм. - И я  очень  хотел  бы
сказать тебе: выходи за него. Но я не могу забыть, что об  этом  думала  моя
мать, и не могу не считаться с ее мнением. Есть  много  причин,  почему  нам
следовало бы хоть теперь-то уважать ее желанья.
     - Ну хорошо, - вздохнула Томазин. - Больше я ничего не скажу.
     - Но ты не обязана слушаться меня. Я просто сказал, что думаю.
     - Да нет, я не хочу опять быть непослушной, - печально проговорила она.
- Нечего мне было думать о нем - о семье надо было подумать.  Какие  у  меня
ужасно дурные наклонности! - Губка у нее задрожала, она  отвернулась,  чтобы
скрыть слезу.
     Клайм, хотя и несколько обиженный тем, что он определял  как  "странный
вкус" Томазин, все же  испытывал  облегченье  от  того,  что  вопрос  о  его
собственном браке был снят с очереди. В  ближайшие  дни  он  из  окна  своей
комнаты не раз видел Томазин, уныло бродившую по саду. Он  то  досадовал  на
нее за то, что она выбрала Венна, то сердился на себя  за  то,  что  помешал
счастью бывшего охряника, который ведь, в сущности, был ничем не хуже любого
другого молодого эгдонца, - честный парень и какой упорный, вот сумел же  он
так круто повернуть свою жизнь. Короче говоря, Клайм сам не  знал,  что  ему
делать.
     Когда он опять встретился с Томазин, она сказала отрывисто:
     - Он теперь гораздо приличнее, чем был тогда!
     - Кто? Ах да, Диггори Венн.
     - Тетя возражала только потому, что он был охряником,
     - Ну что ж, Томазин, может, я и  правда  не  все  об  этом  знаю.  Тебе
виднее. Так что ты уж рассуди сама.
     - Ты всегда будешь думать, что я оскорбила память твоей матери.
     - Нет, не буду. Я знаю, ты искренне убеждена, что если  бы  она  видела
его таким, каков он сейчас, она бы признала его подходящим мужем  для  тебя.
Вот так я всегда и буду думать. И ты больше меня не спрашивай,  а  поступай,
как считаешь лучше. Я со всем соглашусь.
     Надо полагать, эти слова рассеяли сомнения Томазин, так  как  несколько
дней спустя, когда Клайм забрел в такую часть пустоши, где давно  не  бывал,
Хемфри, работавший там, сказал ему:
     - Я рад, что миссис Уайлдив и Венн, видать, опять поладили.
     - Вот как, - рассеянно отвечал Клайм.
     - Да. И как выйдет она с дитем погулять, так он ей сейчас  и  попадется
где-нибудь на дороге. Но я все думаю, мистер Ибрайт, вам бы надо было на ней
жениться. Чего два дома затевать, где бы и одного хватило. Да вы бы и сейчас
могли  ее  у  него  отбить,  это  я  вам  верно  говорю,  стоит  вам  только
постараться.
     - Да, а где мне взять совести жениться, когда я только что двух  женщин
свел в  могилу?  Нет,  Хемфри,  и  не  думайте  об  этом.  После  всех  моих
злоключений пойти в церковь и взять себе жену - это уж, знаете, на дурной бы
фарс смахивало. Вспомните слова Иова: "Завет  я  положил  с  глазами  моими,
чтобы не помышлять мне о девице..."
     - Полноте, мистер Клайм, не грешите вы сами  на  себя,  будто  вы  двух
женщин в могилу свели. Нет тут вашей вины, и говорить даже так не надо.
     - Хорошо, оставим это, - сказал Ибрайт. - Но как бы там ни было, а  все
случившееся поставило на мне клеймо, которое  неважно  будет  выглядеть  при
любовном объяснении. У меня сейчас только два замысла в голове - два желанья
и больше никаких. Одно - это открыть здесь вечернюю школу,  другое  -  стать
проповедником. Что вы на это скажете, Хемфри?
     - Рад буду душой прийти вас послушать.
     - Спасибо. Только это мне и нужно.
     Пока Клайм спускался в долину, Томазин тоже спускалась в нее  с  другой
стороны, и они встретились у калитки.
     - Знаешь, что я тебе сейчас  скажу,  Клайм?  -  спросила  она,  задорно
поглядывая на него через плечо.
     - Догадываюсь, - ответил он. Она вгляделась в его лицо.
     - Да, ты угадал. Это будет в конце концов. Он говорит, что пора уже мне
решиться, и я тоже так думаю. Так что мы наметили на двадцать пятое будущего
месяца, если ты не против.
     -  Делай,  как  ты  считаешь  правильным,  милочка.   Я   могу   только
порадоваться, что ты опять нашла свой путь к счастью. Мы, мужчины,  в  долгу
перед тобой за то горе, которое в  прошлом  тебе  причинили  {Автор  считает
нужным отметить здесь, что в его первоначальном замысле вовсе не было  брака
между Венном и Томазин. Венн  до  самого  конца  сохранял  свой  одинокий  и
несколько  загадочный  облик,  затем  он  таинственно  исчезал  в  Эгдонской
пустоши, и никто не мог сказать куда; Томазин оставалась вдовой. Но  в  силу
некоторых особенностей журнального издания автору пришлось кое-что изменить.
Поэтому читателям предоставляется право выбрать либо тот, либо другой конец.
Возможно, что читатель, особенно требовательный  в  эстетическом  отношении,
предпочтет  наиболее  последовательное  развитие  действия  и  его  признает
истинным. (Примеч. автора.)}.

ГЛАВА IV
  ВЕСЕЛЬЕ СНОВА УТВЕРЖДАЕТСЯ В БЛУМС-ЭНДЕ, А КЛАЙМ НАХОДИТ СВОЕ ПРИЗВАНИЕ

     Всякий,  кто  в  утро,  назначенное  для  свадьбы,  проходил  бы  около
одиннадцати часов через Блумс-Энд, отметил бы, что хотя в доме Ибрайта  было
сравнительно тихо, зато из жилища его  ближайшего  соседа,  Тимоти  Фейруэя,
исходили звуки,  говорившие  об  усиленной  деятельности.  Это  был  главным
образом скрежет подошв по усыпанному песком каменному полу. Близ дома никого
не было, кроме только одного человека, который, как  видно,  припозднился  и
теперь спешил; он торопливо подошел к двери, поднял щеколду и без дальнейших
церемоний вошел.
     Глазам его представилось не совсем обычное зрелище: там и сям в комнате
стояли мужчины, составлявшие основную эгдонскую компанию, в  том  числе  сам
Фейруэй, дедушка Кентл, Хемфри, Христиан и еще два-три торфореза.  День  был
жаркий, и все  мужчины  сняли  куртки,  за  исключением  Христиана,  который
никогда не расставался с малейшей частицей своей одежды  в  чьем-либо  доме,
кроме  своего  собственного.  На  тяжелом  дубовом  столе  посреди   комнаты
распласталась длинная и  широкая  полосатая  ткань,  которую  дедушка  Кентл
держал за один конец, Хемфри за другой, а Фейруэй  натирал  каким-то  желтым
комком, весь в поту и сморщившись от усилий.
     - Перину вощите, соседи? - сказал вновь пришедший.
     - Да, Сэм, - коротко уронил дедушка Кентл, как человек слишком занятой,
чтобы тратить много слов. - Натянуть этот угол потуже, Тимоти?
     Фейруэй ответил, и работа продолжалась с неослабным усердием.
     - Хорошая будет перинка, - продолжал Сэм, помолчав. - Для кого бы  это,
а?
     - Это подарок молодоженам, им ведь теперь свое  хозяйство  заводить,  -
проговорил   Христиан,   который    стоял,    свесив    руки,    подавленный
торжественностью происходящего.
     - А-а, понятно. Ну, это дорогой подарок.
     - Дорога перина тем, кто гусей не держит,  правда,  мистер  Фейруэй?  -
сказал Христиан, обращаясь к нему, как к всеведущему оракулу.
     - Да, - сказал торговец дроком, выпрямляясь и отирая мокрый  лоб.  Воск
он передал Хемфри, который и продолжал вощение. - Не то чтобы эти  двое  так
уж нуждались, но всегда хорошо выказать дружеские чувства людям в  тот  час,
когда они затевают этакое рисковое  дело.  Я,  когда  дочек  замуж  выдавал,
каждой снарядил по перине, да еще и на третью  в  доме  пера  осталось.  Ну,
соседи, теперь уж, я  думаю,  мы  достаточно  ее  навощили.  Дедушка  Кентл,
выворачивай ее на лицо, а я стану перьями набивать.
     Когда чехол был надлежащим образом вывернут  и  расправлен,  Фейруэй  и
Христиан принесли огромные бумажные мешки, доверху полные перьев, но легкие,
как воздушные шары, и стали вытряхивать их в подготовленное  вместилище.  По
мере того как опорожнялись мешки, воздушные хохолки из пуха и  перьев  стали
плавать в воздухе во все возрастающем количестве, а  потом  из-за  неловкого
движения Христиана, который вытряхнул мешок мимо  чехла,  воздух  в  комнате
совсем загустел от огромных хлопьев,  оседавших  на  присутствующих,  словно
снег в безветренную погоду.
     - Экой ты неуклюжий, Христиан, - строго сказал дедушка Кентл. -  Право,
можно подумать, что  ты  сын  такого  человека,  который  за  всю  жизнь  из
Блумс-Энда никуда не выезжал, так что и ума тебе неоткуда было набраться.  А
ведь отец твой и солдатом был. и везде побывал, а тебе все без  пользы.  Все
равно как если б я сиднем тут сидел, ничего на свете не видавши, как вы  все
тут. А ведь мне-то лихости было не занимать, расторопный был парень.
     - Ох, да не принижай ты меня так, отец, я уж себе после этого  не  выше
кегли кажусь. Ну, неудалый я, что поделаешь.
     - Ну, ну, не настраивайся на  такой  унылый  лад,  Христиан,  -  сказал
Фейруэй, - ты лучше возьми да еще попробуй.
     - Да, да, пробовать надо, - отозвался дедушка  Кентл,  да  так  строго,
словно он-то первый и подал этот совет. - По совести, каждый человек  должен
либо жениться, либо в солдаты идти. Это стыд перед народом  -  ни  того,  ни
другого не сделать. Я вот, слава богу, и в том и в этом не  оплошал.  Ну,  а
кто ни взращивать мужчин, ни в землю их класть не научился, это уж значит  -
самый никчемный, пустой бездельник.
     - Выстрелов я всегда до смерти боялся, - пролепетал Христиан, -  ну,  а
жениться - это я пробовал, сватался то за одну, то за  другую,  да  все  без
толку. И сейчас есть тут усадьба, да и не одна, где мог бы мужчина, каков ни
на есть, хозяйничать, ан нет, женщина одна там правит. А с  другой  стороны,
пожалуй, и нехорошо было бы, кабы  я  с  ней  поладил,  потому,  видите  ли,
соседи, тогда бы дома никого не осталось за отцом присматривать, чтоб он вел
себя, как старику прилично.
     - Да, и хлопот у тебя с этим делом немало будет, сынок, -  самодовольно
ответил дедушка Кентл. - Кабы только немочи разные не так меня одолевали,  я
б завтра же отправился сызнова свет  поглядеть!  Но  семьдесят  один  год  -
дома-то оно ничего, а для путешествия,  пожалуй,  многовато.  Да,  семьдесят
один на сретенье стукнуло. Эх, кабы мне не  годов,  а  гиней  столько!  -  И
старик вздохнул.
     - Не унывай, дедушка, - сказал Фейруэй, - вытряхни еще перьев в  перину
и бодрись. Ты хоть и тощой, а старик крепкий, Поживешь еще,  целую  летопись
еще про тебя напишут.
     - Эх, честное слово, возьму-ка я да пойду к ним, к нашим новобрачным, -
сказал дедушка Кентл бодрым голосом и быстро повернувшись.  -  Зайду  к  ним
вечерком и спою им свадебную. Это ж мой обычай, вы знаете. И они это  примут
как должно. В восемьсот четвертом очень любили, когда я пел  "Там,  в  рощах
Купидона", а я и другие знаю не хуже, а то и лучше. Вот, например:

                       Слышу, зовет она
                       Из стрельчатого окна:
                       "Милый, поди ко мне,
                       Я тебя от холодных рос укрою!"

     Им же приятно будет  это  в  такой  день  послушать!  Право,  я  сейчас
вспомнил, давно ведь мы хорошей песни не пели, с самого Иванова  дня,  когда
"Ячменную жатву" исполняли. А ведь это жаль, не упражнять свой талант, когда
он такой редкостный!
     - Верно, верно, - сказал Фейруэй. - Теперь давайте-ка встряхнем перину.
Мы сюда семьдесят фунтов отборного пера заложили, и больше, пожалуй,  тик  и
не выдержит. А теперь  неплохо  бы  малость  выпить  и  закусить.  Христиан,
достань-ка припас из углового буфета, если дотянешься, а я принесу  кое-что,
чем горло промочить.
     Они сели закусывать тут же, за столом, - с перьями вокруг, над  головой
и под ногами, коих прежние владельцы иногда подходили  к  открытой  двери  и
обиженно квохтали при виде столь большого количества своих старых одежд.
     - Честное слово, я задохнусь, - сказал Фейруэй,  извлекая  перышко  изо
рта и тут же обнаружив, что в кружке у него уже плавает добрый  их  десяток,
насыпавшийся, пока кружки разносили.
     - Я уж несколько  проглотил,  и  в  одном  было  порядочное  стебло,  -
безмятежно отозвался Сэм из угла.
     - Эй, что это? Я слышу колеса? - вскричал дедушка  Кентл,  вскакивая  и
спеша к двери. - Ну да, это они, уже вернулись, а я еще полчаса их не  ждал.
До чего ж быстро можно теперь обвенчаться, если уж настроился!
     - О да, обвенчаться-то можно, - протяжно сказал Фейруэй, как будто  еще
что-то надо было прибавить, чтобы полностью выразить его мысль.
     Он  встал  и  вслед  за  дедушкой  Кентлом  пошел  к  двери,  остальные
устремились за ним. Через мгновение мимо  дома  прокатил  крытый  фаэтон,  в
котором сидели Венн, миссис  Венн,  Ибрайт  и  какой-то  важный  родственник
Венна, нарочно приехавший из Бедмута ради  этого  случая.  Фаэтон  наняли  в
ближайшем городке, не считаясь с расстоянием и расходами, так как, по мнению
Венна, на Эгдонской пустоши не было ничего достойного везти  к  венцу  такую
женщину, как  Томазин,  а  церковь  была  слишком  далеко,  чтобы  свадебная
процессия могла добраться туда пешком.
     Когда фаэтон проезжал мимо дома, все  выбежавшие  ему  навстречу  хором
прокричали "ура" и помахали руками. При каждом движении перья и пух вылетали
из их волос, рукавов и складок  платья,  и  брелоки  дедушки  Кентла  весело
плясали в  солнечных  лучах,  когда  он  стремительно  поворачивался.  Кучер
фаэтона  свысока  оглядел  их;  он  и  с  новобрачными  обращался  несколько
снисходительно, ибо чем, кроме язычников, могли быть  люди,  обреченные  всю
жизнь проводить в такой глухомани, как Эгдон? Томазин не  выказала  подобной
гордости по отношению к стоявшим у двери поселянам, - она быстро, как  птица
крылом, помахала им ручкой и со  слезами  на  глазах  спросила  Диггори,  не
следует ли им сойти и поговорить с этими добрыми людьми. Однако Венн сказал,
что вряд ли это нужно, так как все соседи вечером  придут  к  ним  в  гости.
После этих волнений Фейруэй и все остальные вернулись  к  своему  занятию  и
скоро кончили набивать и  зашивать  перину.  Тогда  Фейруэй  запряг  лошадь,
увязал громоздкий подарок и в двуколке отправился  с  ним  к  дому  Венна  в
Стиклфорде.

     Ибрайт, выполнив во  время  венчания  ту  роль,  которая,  естественно,
досталась ему на долю, и вернувшись затем  домой  вместе  с  новоиспеченными
супругами, не был расположен принять участие в пирушке  и  танцах,  которыми
заключался вечер. Томазин очень огорчилась.
     - Если бы еще я был уверен, что не помешаю  вашему  веселью,  -  сказал
Клайм. - Но как бы я не оказался чем-то вроде черепа на пиру.
     - Нет, нет.
     - Но и помимо этого, милочка, мне бы не хотелось идти, уж  ты  меня  не
неволь. Конечно, это выходит как-то нелюбезно, но, дорогая  Томазин,  боюсь,
мне просто тяжело будет в таком многолюдье. Я буду постоянно навещать тебя в
твоем новом доме, так что не важно, если сегодня не приду.
     - Ну, в таком случае я уступаю. Делай, как тебе удобней.
     Клайм с облегчением удалился в свои комнаты на верхотурке  и  почти  до
самого вечера занимался тем, что записывал главные мысли  для  проповеди,  с
которой собирался начать выполнение своего заветного плана, по крайней мере,
в той его части, какая сейчас  была  практически  осуществима.  А  от  плана
этого, как ни менялся он под давлением обстоятельств,  как  ни  хвалили  его
одни и ни хулили другие, Клайм никогда не  отказывался.  Он  снова  и  снова
проверял и взвешивал свои убеждения и не находил  причины  их  менять,  хотя
принужден  был  несколько  упростить  свои   намерения.   Его   зрение   под
благотворным воздействием эгдонского  воздуха  значительно  окрепло,  но  не
настолько, чтобы позволить ему выполнить свой прежний широкий замысел. Но он
не роптал. Оставалось еще много работы, хотя, быть может, и более  скромной,
во всяком случае достаточной, чтобы занять все его  время  и  поглотить  всю
энергию.
     Вечер близился, и звуки жизни и движения все чаще и  громче  доносились
из нижних  комнат.  Беспрестанно  хлопала  калитка.  Вечеринка  должна  была
начаться рано, и гости собрались задолго до  темноты.  Ибрайт  спустился  по
задней лестнице и вышел на пустошь другой тропинкой,  не  той,  что  шла  от
калитки, намереваясь побродить на воздухе, пока  вечеринка  не  кончится,  а
тогда вернуться и попрощаться с Томазин  и  ее  мужем  уже  перед  самым  их
отъездом. И бессознательно он направился в сторону Мистовера по  тому  пути,
которым шел в то роковое утро, когда  услышал  странный  рассказ  маленького
сына Сьюзен.
     Он не свернул к ее домишку, но поднялся на возвышенность, откуда  видна
была вся усадьба, когда-то бывшая родным домом Юстасии.  И  пока  он  озирал
темнеющие дали, на пригорок поднялся еще кто-то. Клайм не  разглядел  его  в
сумерках и, вероятно, молча бы прошел мимо,  но  этот  пешеход,  а  это  был
Чарли, сам узнал Клайма и заговорил с ним.
     - Давно я не видел тебя, Чарли,  -  сказал  Ибрайт.  -  Ты  часто  сюда
приходишь?
     - Нет, - ответил юноша, - я редко выхожу на насыпь.
     - Тебя не было на майском празднике.
     - Да, - сказал Чарли тем же безжизненным