не было с утра перерыва.
     - Меня очень тревожит, Клайм, что ты приехал домой с такими мыслями.  Я
понятия не имела, что ты  вздумал  по  собственному  выбору  испортить  себе
карьеру. Я, разумеется, всегда думала, что  ты  будешь  пробиваться  дальше,
вперед, как делают мужчины, - все, достойные этого названия, -  когда  перед
ними открыта дорога.
     - Я не могу иначе, - взволнованно отвечал Клайм. - Мама, я ненавижу всю
эту фальшь. Вы говорите - мужчины, достойные этого  названия,  ну,  а  может
достойный этого названия мужчина тратить время на такие  ничтожные  пустяки,
когда у него на глазах половина человечества гибнет потому, что нет  никого,
кто взялся бы за дело и научил их  восстать  против  той  жалкой  участи,  в
которой они рождены? Каждое утро я просыпаюсь и вижу, что все живое стонет и
мучается, как сказал апостол  Павел,  а  я  тем  временем  продаю  блестящие
побрякушки богатым женщинам и титулованным развратникам и потворствую самому
презренному тщеславию - я, у которого хватит здоровья и сил для чего угодно.
Целый год у меня на душе было неспокойно, и вот теперь конец  -  я  не  могу
больше этим заниматься.
     - Почему ты не можешь, когда другие могут?
     - Не знаю. Может быть, потому, что есть  много  вещей,  которые  другие
ценят, а я нет. Отчасти поэтому я и  считаю,  что  должен  сделать  то,  что
задумал. Например, мое тело очень мало от  меня  требует.  Я  равнодушен  ко
всяким деликатесам, не  нахожу  вкуса  в  топких  блюдах.  Ну  и  надо  этот
недостаток обратить на пользу; раз я могу обойтись без многого, за чем  люди
гоняются, так можно будет эти деньги истратить на кого-нибудь другого.
     Эти слова не могли не вызвать отклика в душе  миссис  Ибрайт,  так  как
свои аскетические наклонности Клайм унаследовал не от кого другого,  как  от
нее же самой; и там, где логика была бессильна, чувство нашло прямую дорогу,
как ни старалась миссис Ибрайт это скрыть для пользы  сына.  Она  заговорила
уже с меньшей уверенностью:
     - А все-таки ты мог бы стать богатым человеком, если б только продолжал
начатое. Заведующий большим ювелирным магазином - чего еще желать?  Человек,
облеченный доверием, всеми уважаемый! Но ты, наверно, будешь как твой  отец;
как и ему, тебе надоедает жить хорошо.
     - Нет, - сказал ее сын. - Это мне не надоедает, хотя мне и надоело  то,
что вы под этим подразумеваете. Мама, что такое "жить хорошо"?
     Миссис  Ибрайт  сама   была   слишком   вдумчива   по   натуре,   чтобы
удовлетвориться ходячими определениями, и, подобно сократовскому  "Что  есть
мудрость?" и "Что есть истина?" Понтия Пилата, жгучий вопрос Ибрайта остался
без ответа.
     Воцарившееся молчание прервал  скрип  садовой  калитки,  потом  стук  в
дверь, и дверь растворилась. На  пороге  появился  Христиан  Кентл  в  своем
воскресном костюме.
     На Эгдоне было в обычае начинать вступление к рассказу, еще не войдя  в
дом, так что к тому времени, когда гость и хозяин оказывались лицом к  лицу,
повествование уже шло  полным  ходом.  Поднимая  скобу  и  растворяя  дверь,
Христиан говорил:
     - И подумать только, ведь я из дому-то в редкость когда выхожу, а нынче
как раз там и оказался!
     - Ты нам принес какие-то новости, Христиан? - сказала миссис Ибрайт.
     - А как же, про колдунью, и простите уж, коли я не  вовремя,  потому  я
подумал: "Надо пойти им рассказать,  хоть  они,  может,  еще  и  не  кончили
обедать". Верите ли, я до сих пор как лист осиновый дрожу.  Беды-то  нам  от
этого не приключится, а? Как по-вашему?
     - Да что случилось-то?
     - Да вот были мы сегодня в церкви, ну, встали, когда полагается, стоим,
а пастор и говорит: "Помолимся". "Ну,  думаю,  что  стоймя  стоять,  что  на
коленках, какая разница", и стал, да не я один,  а  все,  никто  не  захотел
старику поперечить. Ну вот, стоим на коленях и простояли, может, минуту либо
две, как вдруг слышим - вскрикнул кто-то, да страшно так, словно у него душа
с телом расставалась. Все  вскочили,  и  тут  узналось,  что  Сьюзен  Нонсеч
уколола мисс Вэй заточенной вязальной спицей, она уже и раньше грозилась это
сделать, только бы в церкви ее застать, да мисс Вэй редко в  церковь  ходит.
Месяц небось караулила, все дожидалась, как бы сделать, чтобы  у  той  кровь
потекла, - это чтоб снять порчу  со  Сьюзеных  детей,  потому  та  давно  их
заколдовала. А сегодня  Сью  прошла  за  ней  тихонечко  в  церковь  и  села
рядышком, и как только та повернулась, так что удобно стало, Сью сейчас  раз
- и запустила ей иголку в руку.
     - Боже, какой ужас! - сказала миссис Ибрайт.
     - И так глубоко воткнула, что барышня сразу в обморок, а я испугался  -
вдруг побегут все, меня затолкают, и спрятался за  виолончель  и  больше  уж
ничего не видел. Но, говорят, ее вынесли на воздух, а когда оглянулись,  где
Сью, той уж и след простыл. Ох,  да  как  же  она  вскрикнула,  бедняжка!  А
настор, в стихаре, руки поднял, говорит: "Сядьте, сядьте, добрые  люди!"  Ну
да как же, сели они! Ой, а знаете, что я доглядел, миссис Ибрайт? У  пастора
под стихарем сюртук надет! Когда он руки-то воздел, так и стало черный рукав
видно.
     - Какая жестокость, - сказал Ибрайт.
     - Да, - откликнулась его мать.
     - В суд бы надо подать, - сказал Христиан. - А вот  и  Хемфри,  кажись,
идет.
     Вошел Хемфри.
     - Ну, слыхали вы наши новости? Вижу, уж дошло до вас. А ведь вот чудно,
- как кто из наших, эгдонских, в церковь пойдет, так что-нибудь  неладное  и
случится. В последний раз Тимоти Фейруэй там был еще осенью, так это  ж  тот
самый день, когда вы племянницы вашей брак запретили, миссис Ибрайт.
     - Эта девушка, с которой так жестоко поступили, смогла  сама  дойти  до
дому? - спросил Клайм.
     - Говорят, ей потом получшало и, пошла себе спокойненько домой. Ну, вот
я вам все рассказал, пора мне и ко дворам.
     - И мне, - сказал Хемфри. - Теперь узнаем, есть ли правда  в  том,  что
люди про нее говорят.
     Когда они вышли на пустошь, Клайм сдержанно сказал матери:
     - Ну, как вы теперь считаете - что мне еще рано становиться учителем?
     - Это правильно, чтоб были учителя и миссионеры и тому подобные люди, -
ответила она. - Но правильно также, чтобы я старалась поднять тебя  из  этой
жизни к чему-то лучшему и чтобы ты не возвращался в  нее  опять,  как  будто
мною ничего не было сделано.
     Попозже днем зашел торфяник Сэм.
     - Я пришел запять у вас кое-что, миссис Ибрайт. Слыхали,  наверно,  что
случилось с нашей красоткой с холма?
     - Да, Сэм, уж человек шесть нам рассказали.
     - Красоткой? - переспросил Клайм.
     - Да она ничего себе, похаять нельзя, - отвечал Сэм. - У нас и  то  все
говорят, - это, мол, диво, что такая женщина вздумала тут поселиться.
     - Она темная или белокурая?
     - Вот поди ж ты, я раз двадцать ее видел, а этого не запомнил.
     - Темнее, чем Тамзин, - обронила миссис Ибрайт.
     - И ничто ей не мило и ничем заняться не хочет.
     - Она, значит, меланхолик?
     - Все бродит одна, а с нашими ни с кем не дружит.
     - Может быть, эта молодая девица склонна к приключеньям?
     - Вот уж не знаю, не слыхал.
     - Участвует иной раз с молодыми парнями  в  их  играх,  чтобы  развеять
скуку?
     - Нет.
     - Например, в святочных представлениях?
     - Да нет же. У нее замашки совсем другие. По-моему, и помыслы-то ее все
не здесь, с нами, а где-то невесть где, с лордами  да  с  леди,  которых  ей
никогда не знавать, во дворцах, которых ей больше никогда не видать.
     Заметив, что Клайм  как-то  уж  очень  заинтересован  этим  разговором,
миссис Ибрайт с некоторым беспокойством сказала Сэму:
     - Вы, право, больше в ней видите, чем мы все. На мой взгляд,  мисс  Вэй
слишком ленива, чтобы быть привлекательной. Я никогда не слыхала, чтобы  она
сделала что-нибудь полезное для себя или для других.  С  хорошими  девушками
все-таки не обращаются как с колдуньями, даже на Эгдоне.
     - Пустяки какие, это ничего не доказывает, - сказал Ибрайт.
     - Ну я, конечно, таких тонкостей не понимаю, -  политично  сказал  Сэм,
уклоняясь от возможно неприятного спора, - а что она есть, время покажет.  Я
ведь зачем к вам зашел, миссис Ибрайт: не одолжите  ли  нам  веревку,  самую
крепкую и самую длинную, какая у  вас  есть?  У  капитана  бадья  в  колодец
сорвалась, нечем воды достать, а сегодня воскресенье, все  дома,  так  хотим
попробовать, авось вытащим. Мы уж трое вожжей связали, да не достает до дна.
     Миссис Ибрайт разрешила ему взять любую  веревку,  какую  он  найдет  в
сарае, и Сэм отправился на поиски. Когда он потом проходил мимо двери, Клайм
присоединился к нему и проводил до ворот.
     - А что, эта юная колдунья еще долго пробудет в  Мистовере?  -  спросил
он.
     - Надо думать, что долго.
     - Какой позор - так ее обидеть! Она, вероятно, очень  страдала,  больше
духом, чем телом.
     - А конечно, недоброе дело, да еще девушка-то какая красивая! Вам бы ее
повидать, мистер Ибрайт,  вы  сами  издалека  приехали,  да  и  вообще  свет
повидали, не то что мы тут, сидни.
     - Как вам кажется, она согласилась бы учить детей? - спросил Клайм.
     Сэм покачал головой.
     - Совсем другого сорта человек.
     - Да это мне только так, сейчас в голову  пришло...  Конечно,  надо  бы
повидаться с ней и поговорить, а это, кстати сказать, не  так  просто,  наши
семьи - ее и моя - не в ладах.
     - Я вам скажу, как вы можете с ней повидаться, мистер Ибрайт, -  сказал
Сэм. - Сегодня в шесть часов  мы  пойдем  к  ним  вытаскивать  бадью,  а  вы
приходите нам помочь.  Нас  будет  человек  пять-шесть,  да  колодец  больно
глубокий, лишняя пара рук не помешает, если, конечно, вам не обидно в  таком
обличье им показаться. А она, уж конечно, выйдет посмотреть  либо  так  куда
пойдет.
     - Я подумаю, - сказал Ибрайт, и они расстались.
     Он много думал об этом, но в тот день больше ни слова не было сказано в
их доме о Юстасии. И для него  оставался  нерешенным  вопрос,  была  ли  эта
романтическая жертва суеверий и  меланхолический  комедиант,  с  которым  он
беседовал в лунном свете, одним и тем же лицом или нет.

ГЛАВА III
                        ПЕРВЫЙ АКТ ВЕКОВЕЧНОЙ ДРАМЫ

     День был хороший, и Клайм  около  часу  гулял  с  матерью  по  вереску.
Поднявшись  на  высокий  гребень,  который  отделял  долину  Блумс-Энда   от
соседней, они постояли немного, глядя по сторонам.  В  одном  направлении  в
низине на самом краю пустоши виднелась  гостиница  "Молчаливая  женщина",  в
другом поднимался в отдалении Мистоверский холм.
     - Вы хотите зайти к Томазин? - спросил он.
     - Да. Но тебе не обязательно сегодня к ней идти, - ответила мать.
     - Тогда я тут с вами расстанусь, мама. Я иду в Мистовер. Миссис  Ибрайт
подняла к нему вопросительный взгляд.
     - Помогу им вытаскивать бадью из капитанского колодца, - продолжал  он.
- Там очень глубоко, так что и я буду нелишним. И, кроме того,  мне  хочется
поглядеть на эту мисс Вэй, не  столько  из-за  ее  красоты,  как  по  другой
причине.
     - Непременно надо идти? - спросила мать.
     - Да я уж надумал. И он ушел.
     - Ничего нельзя сделать, - мрачно пробормотала мать Клайма,  глядя  ему
вслед. - Они наверняка увидятся. Ах, лучше бы Сэм свои новости в другие дома
приносил, а не в мой.
     Удаляющаяся  фигура  Клайма  становилась  все  меньше  и   меньше,   то
поднимаясь, то опускаясь по пригоркам на его пути.
     - Очень уж он мягкосердечный, - сказала про себя миссис Ибрайт, все еще
следя за ним глазами, - а то бы ничего. Как спешит!
     Он действительно таким решительным шагом, не разбирая дороги, стремился
сквозь заросли дрока, словно от этого зависела его жизнь. Его  мать  глубоко
вздохнула и повернула  обратно  к  дому.  Вечерняя  дымка  уже  сгущалась  в
низинах, затягивая их  туманом,  но  все  возвышенности  еще  обстреливались
косыми лучами закатного солнца; оно поглядывало и  на  шагающего  Клайма,  и
тысячи других глаз, - каждый кролик и каждый дрозд-рябинник,  затаившиеся  в
кустах, - пристально за ним следили, и впереди него двигалась длинная тень.
     Приблизившись ко рву и поросшему дроком валу,  составлявшим  укрепления
капитанского обиталища, Клайм услышал за валом голоса, - очевидно, работы по
извлечению бадьи уже начались. У боковой калитки он остановился  и  заглянул
во двор.
     Полдесятка крепких мужчин  стояло  цепочкой,  держа  веревку,  которая,
перекинувшись через лежачий ворот  над  колодцем,  исчезала  в  его  недрах.
Тимоти Фейруэй, безопасности ради привязанный поперек тела другой  веревкой,
покороче, к одному из стояков, склонялся  над  горлом  колодца,  придерживая
правой рукой длинную веревку в той ее  части,  которая  вертикально  уходила
вниз.
     - Ну-ка потише, ребята, - сказал Фейруэй.
     Разговоры умолкли, и Фейруэй сообщил веревке круговое движение,  словно
размешивая тесто. Спустя минуту из глубины донесся глухой плеск:  спиральный
извив, приданный веревке, достиг крюка на дне.
     - Тащите! - сказал Фейруэй, и  мужчины,  державшие  веревку,  принялись
выбирать ее, наматывая на ворот.
     - Что-то есть, - сказал один.
     - Так тяните поосторожней, - сказал Фейруэй.
     Они все больше и больше  выбирали  веревку,  и  через  некоторое  время
снизу, из колодца, донесся звук равномерно капающей воды. Он становился  тем
резче,  чем  выше  поднималось  ведро;  наконец  было  вытащено  около   ста
пятидесяти футов веревки.
     Тогда Фейруэй зажег фонарь,  привязал  его  к  другой  веревке  и  стал
спускать ее в колодец  рядом  с  первой.  Клайм  подошел  и  заглянул  вниз.
Странные  мокрые  листья,  для  которых  не  существовало  времен  года,   и
причудливо-узорчатые мхи обнаруживались на стенках колодца по мере того, как
фонарь опускался; наконец лучи его упали  на  смутный  ком  из  перепутанной
веревки и бадьи, покачивающийся в волглом темном воздухе.
     - Мы ее только за край дужки подцепили, - ради бога, осторожней!
     Они тянули с величайшей бережностью, пока в колодце двумя  ярдами  ниже
не показалась бадья, словно умерший друг,  снова  возвращающийся  на  землю.
Три-четыре руки протянулись к ней,  как  вдруг  дернулась  веревка,  визгнул
ворот,  двое  передних  в  цепочке  повалились  навзничь,  послышался   стук
падающего тела о стенки колодца, и со дна донесся  громовой  всплеск.  Бадья
опять сорвалась.
     - Ах, чтоб ей! - сказал Фейруэй.
     - Спускай опять, - сказал Сэм.
     - У меня уже спина задеревенела, столько времени  согнувшись  стоял,  -
сказал Фейруэй, выпрямляясь и  потягиваясь  с  такой  силой,  что  хрустнули
суставы.
     - Отдохните немного, Тимоти, - сказал Ибрайт. - Я стану на ваше место.
     Опять спустили крюк. Его стремительный удар о далекую  воду  отдался  у
них в ушах, как звук поцелуя, после чего Ибрайт стал на колени и, нагнувшись
над колодцем, принялся кругообразно водить крюком, как раньше делал Фейруэй.
     - Обвяжите его веревкой, это же опасно! - раздался мягкий  и  тревожный
голос откуда-то сверху.
     Все обернулись. Говорила женщина  из  верхнего  окна,  стекла  которого
сверкали в красном зареве заката. Губы ее приоткрылись, казалось, она на миг
забыла, где она.
     Ибрайта обвязали веревкой вокруг  пояса,  и  работа  продолжалась.  Еще
что-то вытащили, но тяжесть была небольшая,  и  оказалось,  что  это  только
виток веревки, отвязавшийся от бадьи. Мокрую массу  бросили  в  сторонку  на
землю; Хемфри занял место Ибрайта, и крюк снова спустили.
     Ибрайт в задумчивости отошел к сваленной на траву веревке. В  тождестве
только что прозвучавшего голоса девушки и голоса меланхолического комедианта
у него теперь не оставалось сомнений. "Какая заботливая!" - подумал он.
     Юстасия покраснела, когда заметила, какой эффект произвели ее слова  на
стоявших внизу, и теперь больше не показывалась в окне, хотя Ибрайт долго на
него  поглядывал.  И  пока  он  там  медлил,  мужчины  у   колодца   наконец
благополучно вытащили бадью. Один пошел искать капитана, чтобы узнать, какие
будут дальнейшие распоряжения. Капитана дома не  оказалось;  вместо  него  в
дверях появилась Юстасия и подошла к ним. Она  держалась  непринужденно,  со
спокойным  достоинством,  весьма  далеким  от  той  силы  чувства,   которая
прозвучала в ее заботливых словах о безопасности Клайма.
     - А сегодня уже можно будет достать воду? - спросила она.
     - Нет, мисс. Дно у бадьи вышибло начисто. И так как мы сейчас ничего не
можем сделать, то мы уйдем, а придем завтра утром.
     - Опять без воды, - уронила она и повернулась, чтобы уйти.
     - Я могу прислать вам немного из Блумс-Энда, - сказал  Клайм,  выступая
вперед и приподнимая шляпу; остальные уже выходили в калитку.
     Мгновение Ибрайт и Юстасия глядели друг  на  друга,  как  будто  каждый
вспоминал  те  несколько  минут  в  лунном  свете,  которые  были  их  общим
достоянием. И после этого обмена взглядами спокойная неподвижность  ее  черт
смягчилась, ее сменило  более  утонченное  и  теплое  выражение,  как  будто
жесткий свет  полдня  за  несколько  секунд  возвысился  до  благородства  и
прелести заката.
     - Благодарю вас, но это, право, не нужно.
     - Да ведь у вас же нет воды?
     - Ну, это я считаю, что нет воды, - сказала  она,  краснея  и  поднимая
свои опушенные длинными ресницами веки, как будто  поднять  их  было  делом,
требующим размышления. - Но мой дедушка считает, что воды  у  нас  довольно.
Пойдемте, я вам покажу.
     Она сделала несколько шагов в сторону, он последовал за ней. Когда  она
подошла  к  стыку  между  насыпями,  где  были  проделаны  ступеньки,  чтобы
подниматься на вал, она вспрыгнула на них с легкостью, неожиданной после  ее
вялых движений у колодца. Это, между прочим,  показывало,  что  ее  томность
происходила не от недостатка силы.
     Клайм поднялся  следом  за  ней  и  заметил  наверху  на  валу  круглое
выжженное пятно.
     - Зола? - спросил он.
     - Да, - сказала Юстасия. - На пятое ноября мы тут устраивали  маленький
костер, и это след от него.
     На этом месте был костер, который она зажгла, чтобы привлечь Уайлдива.
     - Вот какая у нас есть вода, - сказала она и бросила  камешек  в  пруд,
лежавший с наружной стороны вала, как белок глаза  без  его  зрачка.  Камень
упал в воду с громким плеском, но Уайлдив  не  появился  на  другой  стороне
пруда, как это однажды было. - Мой  дедушка  говорит,  что  во  время  своих
морских походов он двадцать лет пил вдвое худшую воду, - продолжала она, - и
считает, что и мы отлично можем пить эту, когда нет другой.
     - Что ж, это верно, в зимнее время в этих прудах нет грязи. Они  только
что наполнились дождевой водой.
     Она покачала головой.
     - Я уже приспособилась жить в глуши, - сказала она, - но пить из  пруда
не могу.
     Клайм поглядел в сторону колодца, где теперь никого не  было,  все  уже
ушли домой.
     - За ключевой водой далеко посылать, - сказал он, помолчав. -  Но  если
вам так не нравится прудовая вода, попробую достать для вас колодезной. - Он
пошел к колодцу. - Да, мне кажется, я смогу. Привяжу вот это ведерко.
     - Но раз я не стала тех утруждать,  то,  по  совести,  не  могу  и  вам
позволить...
     - Никакого труда, я сделаю это с удовольствием.
     Он привязал ведерко к сваленной на землю длинной веревке, перекинул  ее
через ворот и стал  спускать,  давая  веревке  скользить  меж  ладоней.  Но,
отпустив немного, он задержал ее.
     - Надо сперва закрепить конец, а то можно все  потерять,  -  сказал  он
подошедшей ближе Юстасии. - Не можете ли вы подержать веревку,  пока  я  это
сделаю, - или мне пойти позвать вашу служанку?
     - Я подержу, - сказала Юстасия, и он передал веревку ей в руки,  а  сам
пошел искать конец.
     - Можно, я буду спускать потихоньку? - спросила Юстасия.
     - Только не надо много, - сказал  Клайм,  -  а  то,  если  ведро  уйдет
глубоко, вы увидит