лону, разве не дойдем?
   Уолт, подскакивая, кинулся на разведку.
   - Выуди ключи, Уолт, у меня из кармана, пробеги через дом и открой нам
садовую калитку - и надень штаны.
   - Мна, ответил Уолт, улепетывая.







   46





   Пенни, в мешковатом кардигане и джинсах, накрывая ужин, заказанный в
колбасной, сказала, что никогда не видела маленького мальчика, которому
хотелось расплакаться и который все же был дико счастлив.
   - Он садился в поезд, будто молодой русский интеллигент в Сибирь
уезжает.
   - Чтобы вс„ рассказать, мне понадобится помощь Уолта, сказал Марк,
откупоривая вино. Сайрил либо застрелит отца, домоправительницу и шофера и
совершит преступление века, либо бросится под машину на Площади Звезды.
Сходим в деревню после ужина и позвоним проверить, как он добрался.
   - Вы пообедали в деревне, на открытом воздухе, побродили по ручью,
насколько я понимаю, и Сайрил видел кролика и поросенка, которые захватили
его воображение, и вообще славно провел день. Я уже давно и пытаться
бросила расшифровать язык чокто Уолта и Сэма.
   - По ходу дня Сайрил превозмог свою робость по-крупному и начал
походить на копию, но не совсем, Уолта. Робость, вместе с тем, обладает
своим шармом и должна иметь некую эволюционную пользу.
   - Разумеется, имеет.
   - Видела бы ты сад часа два назад. Они спустились из спальни и
набросились на меня. Я невинно читал тут в шезлонге. Ты насмерть права
насчет любопытства.







   САНТАЯНА(87)





   Приятно думать, что плодородие духа неистощимо, если только материя
дает ему шанс, и что даже наихудший и наиуспешнейший фанатизм не может
обратить духовный мир в пустыню.







   48





   Сентябрь, луговина, простирающаяся по склону от сада вниз до самого
ручья.
   Трава, до сих пор зеленая, усыпана архипелагами цветов позднего лета.
День теплый.
   - Рембо, да, сказал Марк Сайрилу. Летняя заря будит листву. Не все
читают Рембо за завтраком.
   - Вон там, продекламировал Сайрил, справа от тебя, летняя заря будит
листву.
   Дымка, шорох в этом углу парка, а склон слева держит тысячу следов
колесных в грязи дороги, в фиолетовой тени. А почему тысячу? Просто
большое число, наверное, к тому же дороги, как и луга - один из пунктиков
Рембо.
   - Он и фургоны считает - двадцать, и лошадей.
   - Цирковые фургоны, набитые детишками и зверями с карусели, из дерева,
ярко раскрашенные, позолоченые.
   - И кивают черные плюмажи лошадей.
   - Пастораль с цыганами, цирковыми фургонами, путешествующими от одной
сельской ярмарки к другой. Череда детей в карнавальных костюмах.
   - Живая картина. К тому же, как он говорит, фургоны напоминают народную
сказку.
   Уолт это может объяснить, а Би объяснит совершенно иначе, просто смеху
ради.
   - Би? Не Сэм?
   - Сэм согласится во всем с Уолтом, лояльно. Если, конечно, никто не
станет утверждать, что сможет угадать, что именно Сэм или Уолт сейчас
скажут. Уолт может изумительно цитировать Рембо в неожиданные моменты.
Как-то раз, дома, я недоумевал, как такой недавно принесенный аистом
ребенок, как Уолт, может столь прекрасно искоса смотреть своими красивыми
глазами, хоть и прищуренными от озорства, вроде любимой гурии султана,
более того - одновременно отхлебывая молоко из пакета. Я так и сказал, а
он ответил: тропы неровны, курганы осокой заросли, воздух недвижен, нигде
поблизости ни птиц, ни ручьев, а впереди - конец света. Он намеренно хотел
быть гадким, лишь несколько часов спустя после того, как я видел: они с Би
облизывали друг друга у Пенни, куда я пришел на нашу дневную по„бку.
Потом, когда я выходил пописать, не заметить их было невозможно -
бельгийские кролик с крольчихой, а дверь настежь, разумеется.
   - Разумеется.
   - Пенни обвиняла меня в том, что я козел, поскольку думала, что мы
вступили в фазу уютной дремы после того, как, а раз уж мы завели об этом
разговор, то я вдохновился снова и как раз засовывал, когда в спальне
возник Уолт со словами:
   потрясно! Анри Пелиссье(88), желтая фуфайка, 1924 год. Марк врубается в
велосипедные конструкции и физическую форму.
   - А когда меня отправили к тебе на семинар, я думал, мне предстоит
страдать скучнейшие часы в жизни. Я теперь кто-то другой ведь, знаешь?
   - Ты тогда был кем-то другим. Сейчас ты - это ты, или начинаешь им
быть. Ты с самого начала Уолту с Сэмом понравился, только они точно не
знали, как тебя понимать.
   - Они меня до уссачки напугали.
   - Дэйзи закончила большое полотно и отправила его в Амстердам. У меня
готов черновик поэмы, в которой, я надеюсь, окажется много этого луга и
сада, и вас с Сэмом и Уолтом. Работа Пенни о "Кардиффской команде" займет
весь выпуск "Les Cahiers d'Art"(89). Если б Уолт был здесь, он бы сказал:
Я уже вижу льва. А что бы Сэм ответил?
   - Льва, льва. Из Гамбургского зоопарка. Вот что бы она сказала - из
Аполлинера. Голубые глаза.
   - Ты овладел их стилем. Ты теперь зовешь Сэма она?
   - Она сама попросила. Она собирается отпустить волосы и носить платья.
Мне кажется, Уолт в печали.
   - А этот лев - спустились ли сыны небес накрошить золота для его гривы?
   - А это стихотворение?
   - Уэльское, очень старое. Футболисты пенниного Делонэ выучили бы его
еще в школе, хотя в нем говорится о волосах девушки, а не о львиной гриве.
   Футболисты, пахнут апельсинами.
   - Помнишь, как мы бродили по лесу в Сен-Жермен, где нашли полянку у
тропы лесничего?
   Парчовая бабочка дремлет на лакрице.
   - Луг посреди леса, о да. Один из тех случаев, когда Сэм с Уолтом
грандиозно сбили меня с толку своими разговорами про обжиманья в
Венсаннском парке, как они битыми часами целовались среди целого поля
загорающих, хвастовством своим - сколько они смогут щекотать друг друга
языками, не запуская теплые руки друг другу в штаны. Мне кажется, ты
видел, что со мною было от таких разговоров, потому что ты их дразнил,
пока они не признались, что щупали друг друга, пока заговариваться не
начали, а потом кормили друг друга швейцарским шоколадом и ломтиками
апельсина, как мамы-птички. Я отдаю себе отчет, насколько по-доброму ты
пытался меня оградить, чтобы они меня не шокировали.
   - Линия по заправке аистов определенно не поскупилась, когда Уолта
снаряжали для производства детей. Какой-то шаловливый ангел решил, что
нестандартный генератор - как раз то, что нужно для такой симпатичной
мордашки. Уолт говорит, что унаследовал его от моряка, фамилию которого
мама забыла спросить.
   - И у того моряка, и у моего отца - сыновья, которых они не знают.
   - Интересно, а в этого моряка можно поверить?
   - Моему отцу - точно нельзя. Матери тоже. Можем и ее сюда добавить.
   - Монтерлан(90) говорит в "Les Olympiques"(91), что Поликрат(92) сжег
гимнасии Самоса, поскольку знал, что каждая дружба, выкованная там,
становилась дружбой двух бунтовщиков. Подлинные наши семьи - это наши
друзья, которые, конечно, и семьей быть могут. Уолт и Сэм пока не нашли
той страны, гражданами которой им хотелось бы стать. Мы с тобой, Сайрил, -
иммигранты в воображаемой стране, основанной Пенни и Дэйзи, с населением в
четыре человека.
   - У Би растут волосы на лобке, чем она гордится, и грудки - они
прекрасны. Она прямо из "Георгик" Майоля(93). Мне кажется, я как во сне
хожу.
   - Нет - всего лишь в стихотворении. Или в картине Бальтуса(94). В
настоящий момент в мире свирепствует сорок две войны, не говоря уже о
личных несчастьях повсюду, боли, болезнях и ненависти. А мы сидим тут, вот
на этом лугу. Даже у него нет другой реальности, которую мы могли бы
познать иначе, чем наше воображение ее воспринимает.



   Que parfois la Nature, a notre reveil, nous propose Ce a quoi justement
nous etions disposes, La louange aussitot s'enfle dans notre gorge.
   Nous croyons etre au paradis.(95)



   Наше ощущение прекрасного иллюзорно - союз культуры и биологического
императива. Наши чувства следует обучать, чтобы они стали чуткостью, - или
же притуплять до глупости. Ты стал прекрасным, потому что отпустил волосы,
хотя еще месяц понадобится, потому что похож на эльфа, потому что
улыбаешься и говоришь то, что приходит в голову.
   - Я что - таким ужасным был?
   - Нет, конечно. Une espece de microbe(96) ты не был и никогда бы не мог
быть.
   - И выбросил свои очки. И, мне кажется, доказал в спортзале вместе с
тобой, что у меня нет ни порока сердца, ни астмы - ни единой штуки,
которыми меня раньше пугали. Пенни говорит, ты так прекрасен, что она до
сих пор заливается румянцем, когда ты в комнату входишь. Ничего, что я так
говорю? Я тоже так думаю.
   Марк остановился. Они прошли через весь луг вдоль, затем поперек и
теперь стояли прямо посередине.
   - Поле подсолнухов на том берегу ручья вс„ сжали - оно было таким
зеленым и золотым, сказал Сайрил. Помнишь, как чудесно мы бродили по воде
два месяца назад, а?
   Марк сел, глядя снизу вверх на Сайрила.
   - Ты не чувствуешь, что тебя играть не принимают?
   - Нет, что ты.
   - Великая вещь, сказал Марк, впитывать все в себя. Пенни утверждает,
что добрые ангелы могут провести ее сквозь исследование по Браку(97). За
это я ее и люблю, люблю вот это в ней. Обнаружили, что существуют звезды
старше вселенной. Столько всего узнать еще, столько всего впитать. Я читал
английского писателя прошлого века по имени Лэндор(98) и нашел у него
отрывок о юном греке пятого века, Гегемоне, пятнадцати лет, чьи кудри
пальцем разглаживает знаменитая салонистка Аспазия - чтобы посмотреть, как
они снова скручиваются. Он укусил ее за палец за вольность, которую она
себе позволила, и она сказала, что теперь он должен его поцеловать, чтобы
зажило, и, может быть, даже поцеловать ей и другие места, вот тут и вот
тут, чтобы яд дальше не распространялся. Он играл Эроса, видишь ли.
   Сайрил сел напротив Марка, пятки к пяткам.
   - Греки, сказал он. Их дружба в гимнасиях, что могла свергать тиранов.
Меня все равно это немножко еще пугает.
   Мошкара.
   - Она меня напугала, вернее сказать - удивила, когда я понял, насколько
мне нравится, как Сэм и Уолт поддергивают штаны, насколько меня
зачаровывает, когда Уолт вынюхивает по-собачьи. Как они лижутся и щупают
друг друга.
   - Да. Ох, Господи, да.
   - Мы - переходные существа, вроде головастиков и лягушек. У Уолта -
любопытство дикаря и изощренность Пенни, такие, что он одновременно и
безумен, и здрав. Ты его знаешь лучше, чем я.
   - Нисколько. Он полагается на то, что ничего не нужно объяснять.
Говорит, что когда ему захотелось увидеть твой вставший член, ты сделал
ему одолжение, не поднимая много шума.
   - Еще он хотел знать, почему все на моем столе разложено так, как
разложено, о чем некоторые книги у меня на полках, хотел посмотреть мои
носки, рубашки, брюки и трусики, плащ и пиджаки. Расспросил обо всех
литографиях на стенах. Вопросы задавал бестактные, будто врач, и
бессмысленные, будто психиатр. И все это докладывалось Сэму, который
вдавался в подробности еще тщательнее.
   - А почему эта одна старая груша осталась посреди луга?
   - Чтобы сидеть под ней в полдень, наверное, или чтобы коровы в ее тени
стояли.
   Может быть, она отмечала границу.
   - А если им просто невмоготу было ее спилить? Ее груши нравились.
   - И цветы весной. И вообще ее присутствие круглый год.



   Но Дерево, одно из многих, есть, И Поле, и от них мне взгляда не
отвесть.
   Они о том, что было, подают мне весть.



   - Это Шекспир? Уже так тепло, что почти Вергилий, что скажешь?
   - Вордсворт. У тебя значок СВОБОДУ НОВОЙ КАЛЕДОНИИ.
   - Уолт подарил. Это ведь в Тихом океане, правда, старая французская
колония, народ Гогена, эксплуатируемый картелями?
   - Здесь босиком не побегаешь, но если ты думаешь, что нам следует
разуться, пусть будет босиком.
   - И без рубашек. Напоследок лета.
   - Чудесный денек, да, все еще август. Сложи вс„ квадратиками, положи на
ботинки, а то муравьи, которые нас сейчас съедят, колонизируют нашу
одежду. Надо было одеяло захватить.
   - Не по-виргильски - одеяло. Они ведь только завтра приедут, правильно?
А Дэйзи в Амстердаме. Можем по-виргильски расположиться вот тут, у края
тени, и смотреть в ветки. Расскажи, что Вордсворт хотел сказать, и про
свое стихотворение расскажи?
   - Вордсворт хотел сказать, что вс„, что мы видим, - всегда
воспоминание. А мое стихотворение называется "Полевая тропа". Это,
наверное, медитация подлиннее.
   Сплетений "Le Pre"(99) Понже(100) там нет, я не настолько хорош. Это
вроде фотографии Бернара Фокона(101). Уолт с Сэмом как-то принесли мне
тетрадку, в которую, как они выразились, они записывали вещи потрясной
важности. Оказалось, что это их заметки о разных местах, Англии и Дании, и
кое-какие проницательные наблюдения о том, как узнавать новое место.
Переживания: забиться под одеяло и слушать дождь, рынок филателистов на
Ронд-Пойнт, множество вещей, которые, по их утверждению, я говорил, но
едва ли могу признать. Походы с Пенни, с Дэйзи, со мной. Вот про этот луг
я помню пассаж о мошкаре, зудящей и кружащейся, поскольку нет ветра - и
унесет ли ее ветер на много километров? Большое Колесо - американская жена
Эйфелевой башни. Поэтому я начал вести собственную тетрадку и сделал
стихотворение из того, что в нее записывал.
   - Я куплю себе тетрадку. Запишу туда сегодняшний день. А мы все снимать
с себя будем?
   - У Виргилия нет трусиков Hom микро - даже таких двусмысленно
угловатых, как у тебя.
   - Такова природа, как говорит Уолт.
   - Смущенная ухмылка в румянце - возможно, лучшее деяние природы. Так
же, как и медведи, что обедают в Jardin d'Acclimatation(102), Пенни,
которая намыливает Би в ванне, и Уолт, который скашивает к переносице
глаза и высовывает язык, оттягивая себе крайнюю плоть перед первым
толчком. Гений Уолта - в том, что он будет об этом думать часами, впадая в
иные заботы мира и выпадая из них, мира Уолта, который лишь иногда
совпадает с тем, который называется реальным.
   - Со мной уже тоже так. Как у Уолта, как у того четкого пацана с
голладского плаката в комнате у Уолта и Сэма, на котором не надето ничего,
кроме улыбки, и он говорит, что он - хозяин изнанки своих трусиков.
   - Baas in eigen broekje. Дэйзи его в Амстердаме нашла.
   - Увидеть вас вместе с Пенни, научиться разным штукам, разговаривать,
приходить и уходить, когда захочется. Я все лето коллекционировал амбиции.
   - Когда мне было столько же, сколько тебе, я понял одну вещь:
обнаруживать то, что в книжках, и то, что в реальном мире, и клево
чувствовать себя в трусиках - неразрывные вещи. А я думал, что дело только
во мне, в том, какой я. Разум и тело живы вместе. И вот мы здесь - с
муравьями, мошкарой и паучками.
   - Кузнечиками и бабочками.
   - Солнце восхитительно вкусное. Тепло и в нем - доброта.
   - Мне нравится. Это - сейчас, это книги и картины. Прочти еще то
греческое стихотворение о том, как они себя осознавали.



   В нагом свете Спарты Поют старики:
   Мы были красивы, Когда были крепки.



 Малышня с ними рядом Тоже по„т:
   Еще крепче станем, Когда время прид„т.



 А юноши пели:
   Чем были одни, Чем станут другие, - То нынешние мы.



   - Я бы был одним из карапузов - испуганных, но нахальных.
   - В тесной спартанской рубашонке, доставшейся от старшего брата, или
вообще без ничего, локти и коленки содраны, истинно верующий в геометрию,
Эроса и алфавит.
   И молочный зуб изнутри языком расшатываешь.
   - А небо через листву - сразу и зеленое, и голубое. Новая Каледония,
тот значок, что мне Уолт подарил, - расскажи о ней? Это ты с моим ухом
играешь, и я из кожи вон не выскакиваю.
   - Был такой Пастор Леенхардт, Морис Леенхардт, гугенот, сыл
геолога-кальвиниста.
   - Гугенот, кальвинист. У нас голоса посреди поля - не такие, как в
комнатах и даже в саду.
   - Они с женой Женни отправились в Новую Каледонию в начале века как
миссионеры.
   Ему нравилось рассказывать позднее, когда он читал лекции по этнологии
в Сорбонне (он руководил кафедрой, которую у него принял Леви-Стросс,
когда он ушел в отставку), что ему не удалось обратить ни одного канака,
зато канаки обратили его.
   - Мне нравится. Его обращение, в смысле.
   - Он изменил представления Леви-Брюля(103) о разуме дикаря. Они были
большими друзьями, подолгу гуляли в Лесу, практически каждый день, два
чудесных старика, отдававшие дань человечности друг друга.
   - Славно.
   - Развернись наоборот, чтобы мне было удобней к тебе подобраться, и
сомкнем ряды против этих муравьев. Он обнаружил, что у новых каледонцев
есть религия, вероятно, превосходящая во многих отношениях то, чему он
приехал их учить, и гармонично подвел свою теологию к их вере. Они
полюбили его, но их больше интересовало, как научиться шить французскими
иголками и нитками, как готовить в наших кастрюльках и сковородках, но
больше всего им понравилась арифметика - своей волшебной поэтикой и
пользой: теперь европейские купцы не могли их надуть.
   Из таблицы умножения они сложили гимны, которые распевали в церкви.
   - Это чудесно, правда? сказал Сайрил.



   Пятью пять - двадцать пять, Пятью шесть - тридцать!
   Пятью семь - тридцать пять, Пятью восемь - сорок!



 Пятью девять - сорок пять, Пятью десять - пятьдесят!
   Пятью одиннадцать - пятьдесят пять, Пятью двенадцать - шестьдесят!








   1. Здесь - футболки (фр.). (Здесь и далее - примечания переводчика.)
   2. Андре Кирк Агасси, род. 1970, в Лас-Вегасе, - знаменитый
американский теннисист.
   3. Господами (фр.)
   4. Лес (фр.)
   5. Шпиком (фр.)
   6. Буквальный перевод французского названия пролива Ла-Манш (La Manche).
   7. Деревня на севере Франции к северо-западу от Арраса, где 25 октября
1415 г.
   во время Столетней войны (1337-1453) в узкой долине претендент на
французский престол английский король Генрих V oдержал решительную победу
над двадцатипятитысячной французской армией. Победу Генриху принесли 6000
легких лучников, низшая армейская каста, как правило, набиравшиеся из
простых крестьян.
   Потери увязших в грязи тяжелых французских рыцарей составили 5000
человек.
   Победа при Ажинкуре привела к английскому господству над Францией почти
до середины XV века.
   8. Барон Пьер де Кубертен (1863-1937) - французский мыслитель и
педагог, главный организатор современных Олимпийских игр. С 1896 по 1925
год служил Президентом Международного Олимпийского Комитета.
   9. Робер Делонэ (1885-1941) - французский художник, пионер абстрактного
искусства. В 1912 году отошел от кубизма с его геометрическими формами и
монохроматизмом к новому стилю, получившему название "орфизм",
характеризующемуся округлыми формами и яркими цветами.
   10. Анри Жюльен Феликс Руссо (1844-1910) - французский художник, писать
начал, лишь уйдя с гражданской службы в 1885 году. Самоучка, но его яркими
тонами, плоскими композициями и изобретательными сюжетами восхищались
Гоген, Сера и Пикассо.
   11. Футболисты (фр.)
   12. Впервые Делонэ написал Эйфелеву башню в 1909 году, после
экспериментов с постимпрессионизмом и фовизмом впервые введя в
кубистическое произведение яркий цвет. Впоследствии он будет писать ее по
меньшей мере тридцать раз.
   13. Французская фирма, основанная двумя братьями Вуазан, строившая одни
из первых в Европе летательные аппараты.
   14. Анри Фарман (1874-1958) - французский пионер воздухоплавания,
который вместе с братом Морисом (1877-1964) создал первый дальний
пассажирский самолет и в 1919 году открыл регулярное воздушное сообщение
между Парижем и Лондоном.
   15. Фрэнсис Бэкон (1909-1992) - английский художник, по происхождению
ирландец, известный своим экспрессионистским стилем; предметы изображения
у него искажены ужасом и яростью; зачастую садистские сюжеты призваны
пробудить в зрителе осознание жестокости и насилия.
   16. В центре города (фр.)
   17. Каникул (фр.)
   18. Освальд Шпенглер (1880-1936) - немецкий философ, доказывавший, что
цивилизации и культуры подвержены тем же самым циклам роста и рас