целуя Марка в уголок
рта. Мы даже еще не приласкали краники друг у друга.
   - Сайрил, сказал Марк, обхватывая его рукой и склоняясь к самому уху,
мы не сможем сделать вид, что не знаем этих сорванцов, и наше
цивилизованное безразличие будет частью спектакля, ладно? Если один из них
тебя поцелует, ответь ему тем же. Они дразнят американцев, а не нас.
   Сайрил скользнул рукой Марку по плечам - невесомо, но, тем не менее,
скользнул.

   - Сайрил учится, радостно заметил Сэм.







   КРЖИЖАНОВСКИЙ





   - Гигантской четырехлапой Эйфелевой башне, читала Пенни, поднявшей свою
стальную голову над людскими гомонами Парижа, надоело, понимаете, надоело
терпеть и слушать сутолочную, спутавшуюся улицами, ссыпанную из лязгов,
огней и криков жизнь. Сами же бестолочные существа, копошащиеся у подножия
башни, вселили под ее прорвавшее облака острое темя вибрации и эфирные
сигналы планеты.
   А если кто-то по имени Уолтер думает, что я не видела, как он стянул с
себя штаны от пижамы и засунул их под валик перед тем, как залезть в
постель, у того вместо мозгов каша.
   - Интерпол не должен брать на работу никого, кроме мам. Всех жуликов
тогда будут ловить за считанные минуты.
   - Пространство, раз завибрировав в иглистом мозгу, потекло по стальным
мускульным сплетениям вниз, заземлилось, и башня, оторвав свои железные
ступни от фундамента, качнулась и пошла.
   - Кто это написал? спросил Сэм. Штаны от пижамы на мне, хотя в них
чья-то рука.

   - Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Это было, ну, скажем, перед
утром, когда люди спят под своими кровлями, а площадь Инвалидов, Марсово
поле, близлежащие улицы и набережная безлюдны. Трехсотметровая громада, с
трудом разминая отекшие стальные лапы, грохочет по чугунному выгибу моста,
огибает унылые камни Трокадеро и по улице Иена - к Булонскому лесу.
   - Кинг-Конг! сказал Уолт. Годзилла.
   - Но это же было написано, сейчас посмотрим, в 1927 году. Тут, в узкой
канаве из домов, башне тесно и неудобно, раз или два она задела о спящие
стены, дома кракнули и рассыпались кирпичиками, будя ближайшие кварталы.
Башня, не столько испуганная, сколько оконфуженная своей неловкостью,
поворачивает в соседнюю улицу. Но тут, в узком спае домов, ей никак. Тем
временем чутко спящий Париж пробуждается: ночной туман исполосовало огнями
прожекторов, слышатся тревожные гудки, а сверху в воздухе уже гудят
моторы. Тогда башня, подняв свои плоские слоновьи пятки, вспрыгивает на
крыши домов; ребра кровель хрустят под тяжким бегом Эйфелева чудища; множа
катастрофы, через минуту оно уже достигло опушки Булонского леса и,
расчищая ударами стали широкую просеку, продолжает исход.
   - Ха Ха! произнес Уолт, ухваченный за нос Сэмом.
   - Тем временем начинает светать. Трехмиллионный Париж, разбуженный
паникой, забил все вокзалы, весть о взбесившейся башне колотится о
типографские станки, скользит по проводам и прыгает из ушей в уши. Солнце,
показавшись над горизонтом, дает возможность парижанам, повернув голову
под привычным углом к привычному месту, где всегда привычно высилась
оконечина башни, увидеть непривычно пустой воздух - и только. Вначале это
еще усугубляет волнение. То той, то этой паре глаз мнится гигантский
остов, то приближающийся вброд по выгибам Сены, то грозящий спрыгнуть на
город с Монмартра, - но вскоре и утренний туман, и лживые сенсации
рассеиваются, и миллионы сангвиников, отреагировав на катастрофу, стуча
кулаками о манишки, роясь глазами в газетных листах, возмущаются, требуют
реванша и преследования беглянки. Американцы из отелей на площади Монсо
уже щелкают "Кодаками", фотографируя вдавленные в трупы и обломки, следы
стального гиганта, а поэт из Сен-Селестен, добравшись пешком (все же
десять су экономии) до развороченного пустого подножья, задумчиво
покусывает карандаш...
   - Ушам своим не верю, сказал Сэм.
   - ...соображая, что лучше подойдет к ситуации: александрийский стих или
зигзаги верлибра. А башня, мерно качаясь и гудя в ветрах, отливая блеском
металлических лат, - вперед и вперед; но мягкая розрыхль земли замедляет
шаги. Притом у беглянки ясное откуда, но смутное куда: случай ведет ее к
северо-западу, до упора в море. Стальная громадина поворачивает назад, -
что это? - она уже в полукольце из пушечных жерл. Бризантные снаряды
пробуют преградить ей путь; гудящая под их ударами сталь прорывает первое
кольцо и, расшвыряв пушки, устремляется на север: навстречу грозные
крепостные валы Антверпена. Грохочут батареи: сталью о сталь.
Растревоженная ударами, качаясь искромсанными спаями, башня кричит им
железным голосом и, сломав путь, поворачивает на юго-восток.
   Она, как дикий зверь, загоняемый бичами в клетку, готова вернуться и
снова врыться ногами в отведенный ей людьми квадрат. Но в это время с
далекого востока она слышит, понимаете ли, еле внятный эфирный зов: "Сюда,
сюда!.."
   - Ч„тко, сказал Уолт. Радиостанция в самой макушке.
   - Нам с вами, Читатель, конечно, ясно, откуда и кто зовет заблудившуюся.
   - Правда, что ли ясно? переспросил Сэм.
   - Это русская сказка, ответила Пенни. Теперь у нее есть маршрут: по
прямой на восток. Восставшая - к восставшим. Провода испуганно гудят из
столиц в столицы:
   "Взбесившаяся бестия большевизирована" - "Остановить" - "Позор" - "Не
щадя сил" - "Объединиться". Путь уходящей башне вновь преграждают рядами
жерл: и снова под ударами сталью о сталь четырехлапый колосс поет
лязгающим металлическим голосом дикий и грозный гимн; израненный и
исклеванный снарядами, раскачивая иглистым теменем, он идет и идет
навстречу близящемуся сюда; ему уже грезятся красные маки знамен над
огромным - стебли к стеблям - человечьим лугом, чудится гулкая площадь в
охвате из древних иззубленных стен - там станет он железными пятками в
землю и... и расшвыренные армии пятятся, освобождая путь.
   Под дипломатическими макушками - беспокойное метание мысли: "Уходит" -
"Выпустили" - "Чрезвычайные меры" - "Как быть..." Может, хватит пока?
   - Только попробуй! ответил Сэм.
   - И вот преследователи стального гиганта, полурастоптанные его пятами,
пробуют атаковать острый и тонкий шпиль колосса; проиграв бой на земле,
они перебрасываются в эфир: антенны Парижа, Нью-Йорка, Берлина, Чикаго,
Лондона, Рима, подделывая частоты, кричат отовсюду протяжное: "Сюда,
сюда!.." Они обещают и манят, зазывают и лгут, глушат голоса с востока и
всячески спутывают путь.
   Башня заколебалась, ей трудно ориентироваться в зовах, ее стальная
голова кружится: проделав какие-то километры к востоку, она поворачивает
по меридиану на юг, снова ломает маршрут на столько-то градусов и,
растерянная и обессилевшая, среди кружения сигналов, сослепу, бездорожьем,
не зная куда и зачем, идет на эфирных тяжах туда, куда ведут. Уже повсюду
злорадное ликование.
   Население сел и городков, попавших на линию возврата, временно
эвакуируется - на случай встречи со стальными пятами. В Париже спешно
выравнивают развороченную площадь у собора Инвалидов и вырабатывают
церемониал следования укрощенной башни. Но на пути, у встречи трех границ,
- вдавленная в скаты гор гладь и глубь Боденского озера. Проходя над синим
зеркалом, побежденная гигантша видит свое протянувшееся от берега,
сквозящее солнцем, опрокинутое шпилем в дно отражение. Дрожь мерзи
сотрясает звонкую сталь - в последнем пароксизме гнева, порвав эфирные
тяжи, она поднимает свои тяжелые лапы и, вздыбившись, с альпийских уступов
- вы представляете? - острой макушкой вниз. Вслед - грохот скатывающихся
камней и оторванных скал, потом из ущелий в ущелья - гулкий переплеск
раздавшихся вод, - и над вышедшим из берегов озером застылые в смертной
судороге стальные ступни самоубийцы.
   - И это вс„? спросил Уолт.
   - Ну, это история внутри другой истории(30). Писатель читает ее своим
собратьям-писателям, и один из них возражает, что диаметр Боденского озера
- девяносто километров, так что стальному ажурному клину в триста метров
из берегов его никак не вывести; а другой замечает, что башни не имеют
привычки ходить.
   Сэм посмотрел на Уолта, Уолт - на Сэма.







   L'EQUIPE DE CARDIFF





   Сэм, Уолт, Сайрил - в Музее Современного Искусства города Парижа.
   - Вот он, сказал Уолт. Аэроплан, похожий на коробчатого змея, - Анри
Фармана, пионера воздухоплавания. Мы покажем тебе его могилу в Шайло - там
барельеф, на котором он пилотирует свою летающую этажерку из палок и
холстины, биплан с толкающим винтом фирмы "Вуазан". Он изобрел элероны.
Братьям Райт приходилось гнуть крылья, подтягивая их веревкой. Анри с
братом Морисом строили самолеты и открыли первую авиалинию между Лондоном
и Парижем. Английский поэт, написавший "Паренька из Шропшира", Альфред
Хаусман(31), который служил профессором греческого в Кембридже, принимал
bachots(32) у своих студентов в конце семестра и садился на фармановский
"Голиаф" до Парижа, поскольку ему нравились таксисты, а в Англии он делать
этого не мог, потому что там они - протестанты.
   - А почему ему нравились таксисты? спросил Сайрил.
   - Большое красное колесо - это la grande roue de Ferris(33),
американского инженера. На нем катаешься, сидя на сиденье, оно везет тебя
наверх и на другую сторону, потом вниз, так что все кишки у тебя
переворачиваются вверх тормашками и наперекосяк. Три плаката: тот, что
слева, - слово, заканчивающееся на АЛ, и Пенни еще не обнаружила, что это
за слово, АСТРА - это компания, которая строила аэропланы, а потом -
ДЕЛОНЭ: так подписывался и Робер, и Соня(34), поскольку она иллюстрировала
книжку Блэза Сандрара(35), у которого была одна рука и который написал
стихотворение о Нью-Йорке. Он повсюду путешествовал, и в Сибири, и в
Панаме, и ловил для зоопарков макак и попугаев. И вот - футболисты.
   Пенни сейчас прописывает их штаны и футболки, носки и бутсы, их
эволюцию дизайна. Все на этой картине только-только родилось на свет.







   11





   Марк поскребся в дверь к Уолту на заре, просвистев три ноты.
   - Марк? прошептал Уолт, приоткрыв один глаз. Что такое?
   - Купанье перед завтраком, Тигр. Джинсы, тенниски и свитер - больше
ничего с собой не нужно. Даю тебе три минуты.
   - Святый боже!
   - Одна.
   - Ты не шутишь?
   - Две.
   Голый Уолт на цыпочках выскочил наружу, одной рукой схватив со стула
джинсы, другой - подобрав с пола носки и тенниски. Марк отправил его
обратно за свитером - комод, нижний ящик.
   - Пенни спит, прошептал Марк. В самом низу.
   - Би - тоже, аж слюни пускает. Мне надо пописать.
   - В спортзале, пять минут.
   - Мне еще трусы надо. А майку?
   - Перебьешься. Тапки внизу наденешь.
   На бульваре, застегивая ширинку, оглаживая себя по лицу рукой, Уолт
вприпрыжку несся следом за Марком, то и дело сбиваясь с шага, чтобы не
отставать.
   Club Sportif Hermes(36). На тонкой золотой цепочке у Марка на шее висел
ключ от него. Устланный ковром вестибюль, стены молочного стекла. Яркие
лампы по коридору, длинный бассейн с ясной зеленой водой, холодной на
запах. Из-за ряда шкафчиков донеслось "bonjour"(37), а следом появился
высокий смуглый, как желудь, парнишка с отливающими медью волосами, в
одной спортивной фуфайке цвета овсянки.
   - Рановато сегодня, зевнул он.
   - Писсуары вон там, показал Марк Уолту, который уже начинал
пританцовывать.
   Генерала мы опередили, я гляжу.
   - И меня чуть не определи. Когда у тебя две девчонки, одна рано или
поздно про вторую узнает, что скажете? Как в кино.
   - Две девчонки! сказал Уолт. Здрасьте, я Уолт.
   - Жан-Люк, улыбнулся служитель. В такую рань меня не может волновать,
что пятнадцати тебе явно еще нет.
   - Уже близко, ответил Марк. Он член семьи. Я провел ночь с его матерью,
а он - с дочерью материнской лучшей подруги, его возраста.
   - Mon Dieu!(38) воскликнул Жан-Люк. А я уже слышу генерала.
   Марк без единого всплеска нырнул в воду с короткой доски, за ним -
Уолт, вразмашку запрыгавший по воде за ним следом, словно бодрый тюлень.
Сошлись они на дальнем конце и плечом к плечу оттолкнулись от бортика,
Марк по-дружески замедлил свой кроль.
   - Четыре круга, сказал он.
   - Сколько скажешь, отфыркиваясь, ответил Уолт.
   - Четыре круга.
   Старый генерал, розовый и рыхлый, при помощи Жан-Люка извлекал себя из
сложных конструкций брюк, подтяжек и теплого нижнего белья, когда Марк с
Уолтом подтянулись и выкарабкались на край бассейна, еле переводя дух.
   - Замерз?
   - Не-а. Хорошо.
   - Вон, генералу, видишь, - все восемьдесят.
   - У него яйца болтаются, как у козла.
   Уолт, когда бывал счастлив, нес околесицу. Вот у Марка яйца, заметил он
рассудительно, - тугие и пухлые, как у него самого. А старому генералу,
кажется, нравится Жан-Люк, он ведь правда симпатичный, да?
   Генерал плюхнулся в бассейн в гейзере брызг, а Жан-Люк стукнул себя
кулаком по лбу и сгреб в ладонь свои причинные.
   - Маман говорит, что я полиморфно перверсивен или поливерсивно
перморфен, поэтому Би одевается мальчиком, который может сойти за моего
брата или лучшего друга по имени Сэм.
   - А тебе того и надо. Еще Пенни сказала, в смысле - мне, что я должен с
тобой подружиться, не столько как отец, для этого я немножко молод,
сколько как старший брат. Двоим мальчишкам и Би в роли Сэма легче возиться
и валять друг с другом дурака, не привлекая недолжного внимания публики.
   - Тебе восемнадцать. Ты же старый.
   - Только не здесь, не при генерале. Который, кажется, тонет.
   - Жан-Люк, похоже, делает вид, что сегодня - не его день.
   - Так как ты думаешь - получается у меня старшего брата изображать?
   - А я тебе нравлюсь?
   - Нет, конечно. Ты - тошнотный пацан, который ч„рт-те чем занимается в
свои двенадцать лет при полном одобрении своей милой умницы-мамы, у
которого феноменальный коэффициент интеллекта, он очарователен и поэтому,
насколько меня поставили в известность, рукоблудит, рассматривая
голландские издания, иллюстрированные голландскими мальчиками, которые
начали теребить себе пиписьки еще в подгузниках, а теперь вступили в
развитую фазу счастливого идиотизма.
   Уолт нахмурился.
   - Пенни не ябедничала. Скорее предоставила информацию мне как другу и
старшему брату.
   Уолт пятками взболтал воду. Жан-Люк помогал сопевшему генералу
выбраться из бассейна, обмотав себе шею двумя большими полотенцами.
   - Стоит только подумать, что я обогнал Маман, обычно выясняется, что я
отстаю.
   Би - тоже? Ты нас обоих зацапал бы, разве нет?
   - Все лучше и лучше.
   - Я, наверное, запутался. В хорошем смысле запутался, не в плохом.
   - Ничего, разберемся по ходу дела. Купание сегодня - это начало.
Занимайся с ним, сказала Пенни. И я подумал: а не взять ли тебя с собой в
этот зал поплавать голышом, пока девчонки спят или, может быть, не спят, а
впечатления сравнивают.
   - Ты так думаешь?
   - Девчонки есть девчонки.







   12





   В "Гран-Короне", за столиками на trottoir(39) Сэм и Уолт в новых
норвежских синих бриджах, горчичных пуловерах, толстых белых носках и
теннисках. Пенни, Дэйзи и Марк.
   - Нам шмутки нравятся, сказал Сэм, обхватывая Уолта рукой за плечи.
   - Я пока дважды услышал какие очаровательные мальчики в музее и один
раз - они близнецы? - а кроме этого некий почтенный господин неровно
задышал, когда пострелята держали руки в задних карманах друг у друга
гораздо нежнее, чем он привык.
   - Еще один споткнулся, когда мы украдкой поцеловались на лестнице.
   - В Парк-Флорале есть женщина, которая до сих пор не может понять,
почему Сэм пошел с Дэйзи в Femmes(40), а я отправился один в Hommes(41). А
в Hommes был такой карапуз: уронил мороженое себе за пазуху, и к тому
времени, как маман довела его до раковины, оно уже и в штанишках у него
оказалось. Вот она точно не туда попала. Интересно, это его мужское
достоинство, каким бы незначительным оно ни было, заставило ее привести
его именно туда споласкивать и его самого, и комбинезон?
   - Структурализм, вздохнула Дэйзи, структурализм.







   13





   Перед Марсовым полем Эйфелева башня на четырех своих железных столбах
образует Триумфальную Арку Науки и Промышленности.
   Внешний вид ее теперь, когда она доведена до определенной высоты, уже
можно оценить, ею можно восхититься. Первые противники ее умолкли, и
одобрение инженеров и художников единодушно. Издали 300-метровая башня
выглядит изящной, гибкой и легкой. Она вздымается к небесам изощренным
кружевом тросов и в целом исполнена поэзии. Когда приближаешься, структура
становится монументальной, а достигнув основания колосса, зритель в
восхищении и раздумье не может оторвать глаз от этой громадной массы,
собранной с математической точностью и представляющей собой одну из самых
дерзких работ, когда-либо предпринятых искусными инженерами. Удивление это
возрастает по мере того, как он восходит по лестнице башни. Еще не
достигнув первого уровня, зритель минует леса железных опор, являющих
взору фантастические переплетения; затем, поднимаясь все выше и выше, он
поражен как невообразимой громадностью конструкции и ее очевидной
легкостью, так и великолепием панорамы, которую она позволяет созерцать.
Оставив в стороне несомненный интерес, вызываемый Эйфелевой башнею с точки
зрения не только ее металлической конструкции, но и высоты, мы не можем
долее отрицать, что эта гигантская работа соврешенно прекрасна.
   В воскресенье, 31 марта 1889 года, спускаясь с башни после церемонии
водружения флага на ее верхушку, мы имели удовольствие услышать, как один
из выдающихся членов Академии Наук воскликнул, что этот железный момумент
- определенно самое поразительное произведение нашего века. Для нашей
эпохи, сказал он нам, она - то, чем Великие Пирамиды, олицетворявшие
старания целого народа, были для древнего мира. Все достижения
современного искусства вылились в ее создание.
   Работа, слава исполнения которой будет принадлежать месье Эйфелю(42), -
конкретное выражение прикладной науки нашего времени.







   VERBASCUM THAPSUS LINNAEUS





   Марсово поле, бульвар со скамьями, клумбы - Кайюботта(43), небо -
Руссо, вместе с mongolfier(44) и хвостами пара.
   - Вот так вот, сказал Уолт, стоя напротив Сэма так, что соприкасались
только носки обуви. Видишь - дружеская дистанция, насколько тут можно
приблизиться? Я наклоняюсь, Сэм наклоняется, не касаемся друг друга, пока
не касаемся, колени как можно ближе, ткань брюк впереди, подбородок, нос.
Кончики пальцев вместе.
   Людей это сильно тревожит.
   - А втроем можно? спросил Сайрил.
   - Погоди. Надо заглядывать поглубже друг другу в глаза, типа о-о! а уже
потом руками начинать шарить. Причем, это надо по-настоящему украдкой
делать.
   - Притворись, что ты не с нами, сказал Сэм. Посиди вон там на лавочке,
подумай об алгебре или типа этого.
   - Похоже, что вы друг друга на драку подначиваете.
   - Это любовная разминка - в некотором роде, ответил Уолт.







   15





   Сэм заинтересованно наблюдал из окна Марка, пока "роллс" не высадил
Сайрила.
   - Он выходит, не успел шофер ему еще и дверцу открыть. Удар во имя
демократии.
   И галстука на нем тоже нет.
   Сэм с Уолтом переглянулись. Марк пошел к двери.
   - Всем привет, сказал Сайрил, выпутываясь из пиджака. У меня еще
остались штаны Сэма, а может быть - Уолта, еще с деревни, поэтому нужна
только футболка, и можно я буду босиком?
   - Почему ты думаешь, что нужно спрашивать? ответил Уолт, заходя вслед
за Сайрилом в спальню.
   - Господи, сказал Сэм, босиком. Падение Бастилии. Женщины Парижа идут
на Версаль.
   - Тут понадобится горячий шоколад, что скажешь? спросил Марк Сэма. Ты
знаешь, как греть молоко, медленно, чтобы не подгорело? Я собирался
отвести всех нас в Musee de l'Homme(45), чтобы вы узнали, кто такой Лерой
Гуран(46).
   - Esquimaux(47), произнес Сэм, Les Combarelles, Les Eyzies de Tayac.
   - Мы с Уолтом, сказал Сайрил, целовались в уголки рта.
   - А теперь Сайрил с Сэмом, сказал Сэм, да еще и обнявшись. И