БАЛТИЙСКИЙ МАТРОС


   Незнакомец напротив Аллена был светловолос и подтянут. От напряженного
взгляда голубые диски его глаз, казалось, слегка косили. Рукава рубашки
закатаны выше локтей. Джинсы его были смяты в паху и у колен. Лет
двадцати, дружелюбен, сделано в Скандинавии.


                           КРАСНОКЛЮВАЯ ПОГАНКА

   В 1653 году или около того Рембрандт приобрел эстамп Геркулеса
Зегерса(6) с изображением Товии, ангела Рафаила и пса Нимрода. Он изменил
его на Бегство в Египет. Товия стал Иосифом, Рафаил - Марией, а Нимрод -
ослом.
   - А, произнес Барсук, на картине Мозеса ван Уйттенбр„ка(7) Нимрод
гавкает на уток и вспугивает их с озера.
   - Товвии и Рафаилу там обоим по двенадцать, и Товия тащит рыбу.
   - Да, но это по Библии. С какой стати Нимроду беспокоить уток, к тому
же в такой цивилизованной и развитой стране, как Дания, собаки и близко
подойти к утиному пруду не могут без того, чтобы на них не наорала полиция?
   - То, что видишь, знаешь ли, сказал Аллен, - тем владеешь. Ты
принимаешь это в себя. Вс„ - сущность. Папа, как ты помнишь, когда я
объяснял ему это, сказал, что в двенадцать лет понимаешь все на свете. А
после уже вынужден бросить и специализироваться в чем-то одном.
   - Уткам верить нельзя. Откажись от связанного света в пользу
членораздельного.
   Щенки тоже вс„ понимают, но потом им приходится устраиваться на работу
- приглядывать за двенадцатилетними в центре К„бенхавна, без носков,
босиком, чуточку штанов с ленивым зиппером, да фуфайка под стать разве что
подносчику ведер на угрелове.
   - Пленка сущностей, толщиной всего лишь в фотон, непрерывна. Все
предвидимое располагается в континууме этой пленки. Поэтому все
соответствия, взаимоотношения одной информации с другой - в первую очередь
различия. Цвета, формы, текстуры. Прекрати зевать. Это важно.
   - Эти рассуждения довольно-таки истощили терпение твоего папы, разве
нет, пока ты не сказал, что учтивость - вот замечательная штука, не
близость одной вещи к другой, но любезность.
   - А Мама заметила, какой милый язычник у нее сын.
   - Эдна показала тебе язык.
   - А ты вздохнул и запыхтел.
   Потому что они тоже были его - деревца сирени и клумбы гренладских
полевых цветов, голубых и желтых, Аллен шагал с напускной праздностью по
пестрым тропинкам ботанического сада, и его дерзость процветала с
отсрочкой.
   - Собираешь мужество в кулак, а? спросил Барсук, прищурившись на
лебедя. А мог бы кататься на роликах в своих джинсах с гетрами. Мог бы
горох лузгать у Братьев Грэй. Мог бы вгрызаться во вторую часть Телеманна.
   - Мне нужно кое-чему научиться.
   - Гусеница яблонной плодожорки питается сердцевинами яблок и груш.


                         КЬЕРКЕГОР В ЛЕСУ ТРОЛЛЕЙ

   Незнакомец напротив Аллена был светловолос и подтянут. От напряженного
взгляда голубые диски его глаз, казалось, слегка косили. Рукава рубашки
закатаны выше локтей. Джинсы его были смяты в паху и у колен. Лет
двадцати, дружелюбен, сделано в Скандинавии.


                              СВЕРЧКИ В ПИЖМЕ

   Аристократия лебедей надменно проталкивалась сквозь простонародье уток
и быдлянство поганок.
   - Когда самец блохи отступает, прижатый с хрустом, чтобы прыгнуть, я
чикаю там, где щекотно, он прыгает, я щелкаю, он кусает, я шлепаю.
Ебиццкая блошка.
   По тропинке, извивавшейся среди глубокий лилий и высокого кустарника,
Аллен, глаза гипотетически угодливы, губы надуты в предположении, с
незастегнутой ширинкой, словно собираясь пописать, - а может и в самом
деле. Школьная медсестра, неплохая штучка, посмотрела на него во время
последнего осмотра с удивленной улыбкой и подмигнула. У Харальда на нем
мозоль, и выглядит он побитым, как у Папы.
   - При благоприятных числах, сказал Барсук, делители одного складываются
в другое. Пример, приводимый Пифагором(8), - двести двадцать и двести
восемьдесят четыре.
   - Нос холодный, сказал Аллен. Отвали.
   - Делители двухсот двадцати - один два четыре пять десять одиннадцать
двадцать двадцать два сорок четыре пятьдесят пять и сто десять, и они
складываются в двести восемьдесят четыре, а это число - благоприятное к
двумястам двадцати.
   Теперь ты уже не можешь его обратно в штанишки засунуть, правда?
   - Друг - это второе я, как благоприятные числа двести двадцать и двести
восемьдесят четыре. Ты думал, я мимо ушей пропустил, верно?
   - А делители двухсот восьмидесяти четырех складываются в двести
двадцать.
   - Так что же это означает, О Барсук?
   - Что столько же способов деления одного друга складываются в другого.
Лучше запихай свой краник обратно, кто-то идет. От тебя пахнет так, будто
ты с Харальдом обжирался шоколадом и слушал партиту Баха.
   - Похоже, у меня в штанах крупные дела, что скажешь?
   - О, еще бы. Ненавижу блох. А ты симпатичный мальчишка.
   - А ты симпатичный песик.
   - Лев в зоопарке - это кот, который пес. Мартышка - это пес, который
паук.


                          ПЧЕЛА ОГАЙО, МЕД ОГАЙО

   Давным-давно я потерял гончую собаку, гнедую кобылу и дикую голубку и
до сих пор иду по их следу. Со многими путниками заговаривал я о них,
описывал их следы, рассказывал, на какие клички они отзываются. Мне
встретились один или двое, кто слышал гончую, конский топот и даже видели,
как голубка скрылась за облаком, и им, казалось, хотелось вернуть их так,
будто они сами их потеряли.


                                    12

   Сочное золото и приглушенное серебро, цветочная клумба. Бойскаутский
вожатый Харальда говорит, что предрасположенность к влюбленности всех
заставляет выглядеть хорошо. Поистине прекрасные, вроде Харальда, не
нуждаются в рационализации, но нос крючком можно считать королевским,
курносый - миленьким, грубые черты - мужественными, а землистый цвет лица
- чувствительным.
   - Это Платон, сказал Барсук. Мы ведь из-за Харальда оказались в этом
ботаническом саду и размышляем, как делители благоприятного числа
складываются в компоненты его друга? О том, что обладаем различиями,
содержащими тождества. Они только распределяются по-разному. Славная
каверза, jo?


                           ЖЕЛТЫЕ ИВЫ ВДОЛЬ РЕКИ


   Чтобы настроить свои уши на слух Товии, Рафаил посреджством хитрых
вопросов обнаружил, что людям недоступен ни рев звездного пламени, ни гром
комет, ни свист ветра в пространстве. Не могли они слышать и скрипа
растущих деревьев, поступи муравьев, урчания сеянцев, прорывающих почву,
чтобы выпрямиться на свету.


                                    14

   - Торвальдсен на Санкт-Аннэ-Пладс любит, чтобы его называли Ваша
Светлость, совсем как его хозяина-епископа.
   - Смешная ты собака, Барсук, - тебе коты нравятся.
   - А почему ж нет? С ним забавно болтать. Котам собаки не нравятся,
потому что мы попы нюхаем, а они это презирают. Они обнюхивают рты, ты
заметил? Как бы то ни было, мы с Его Светлостью голштинцем Торвальдсеном
ладим. Они много чего знают, коты эти. Слух у них критичнее, чем у собак.
Да и нос хороший, вот только вся их раса - такие ханжи, такая психика у
них заторможенная, что, кажется, носов совсем и нет. А ты знал, что
епископский приход включает Гренландию? Я ему рассказывал, как вы с
Харальдом играли в чехарду вдоль всей К„бмагергаде, а он стал чистить себе
грудку и лапы изучать.
   - Мальчишки, которых мы видели, когда с вокзала выходили, сказал Аллен,
рыжий и лохматый, еще одну кока-колу на двоих пили за маленьким столиком в
той бутербродной.
   - У лохматого прическа совсем как у птенца поганки, ответил Барсук.
   Предполагается, что мы примем это за панк, что скажешь? Ты им завидуешь
- их одной коке, их возрасту, несомненно мятым джинсам.
   - Точно что ли?
   - Ну да. Вам-то с Харальдом не нужно делиться одной кокой на двоих. У
вас у каждого по своей.
   - Я б лучше поделился.
   - Ты влюблен в Харальда?
   Утка, принадлежащая розенборгскому крепостному рву, переходила
Готерсгаде, остановив все движение.
   - Вероятно, ответил Аллен.
   - Это хорошо или плохо?
   - Хорошо, я бы сказал. Очень хорошо.
   - Ну вот.
   - Именно.
   - В гавань Розенборга направляемся никак?
   - Почему бы и нет, друг Барсук?
   - В самом деле.


                     ПАЛАТКА ИЗНУТРИ ПРИ СВЕТЕ ФОНАРЯ

   Крепкий ветер обрушился на них с севера. Палатка их попыталась улететь,
не успели они укрепить ее колышками на лесной подстилке. Мелкий дождик,
менявший направление как на шарнирах, начался, когда палатка была уже
почти налажена, а их снаряжение наполовину распаковано. Они уже сидели
внутри, Харальд и Аллен, уютно и фонарь горит, когда дождем начало
хлестать сбоку.
   - Клевее не бывает, сказал Харальд. Долой одежду.
   - Мы задубеем.
   - В сухое, в смысле, пока баиньки не свернемся.
   - Сардины, крекеры, сыр, шоколадное молоко.
   - Кофе в термосе, как в Рангстен-Кро налили. Носки.
   - Что там с носками?
   - Над фонарем развесить. Сначала понюхать. Я твои, Олаф так и делает.
   - На. Господи Христе, ты в самом деле, как Барсук.
   - Славно. Штука в том, чтоб узнать человека, который нравится. Олаф
говорит о тайных и привилегированных запахах. Рубашку.
   - А это меня в краску не вгонит от смущения, нет?
   - Вс„ сиренью пахнет.
   - Жасмином. Маслом для тела, после ванны. И потом - весь день в походе
ведь.
   - Маслом для тела.
   - Чтобы кожа не пересыхала и не чесалась.
   - Какой ты все-таки еще младенец. Трусики.
   - Трусики. Дай снять сначала. А я у тебя тоже должен? И если я нюхать
буду, то чего мне вынюхивать?
   - Положи мне сардину и кусочек сыру вон на тот крекер. Олаф нюхает,
чтобы себя с ума свести, как он говорит. Но он мило с ума сходит для
начала. И пиписька у него встает, все двадцать сантиметров.
   - А потом что?
   - Слушай, какой дождь.


                                    16

   Барабан и дудка! Гвардейцы Королевы маршировали из казарм шеренгами по
три, колоннами по десять, в киверах и синей форме, ранцы на ягодицах, а их
старшина вышагивал под "Есть таверна в городке".


                    УЧЕНЫЙ СО ЛЬВОМ И ГОРШКОМ БАЗИЛИКА

   Незнакомец напротив Аллена был светловолос и подтянут. От напряженного
взгляда голубые диски его глаз, казалось, слегка косили. Рукава рубашки
закатаны выше локтей. Джинсы его были смяты в паху и у колен. Лет
двадцати, дружелюбен, сделано в Скандинавии.


                           ВРЕМЯ ТОНЕТ В ОРИОНЕ

   В Розенборге девушка с розовыми сосками и высокими твердыми грудками
снимала джинсы среди множества загорающих - их там было что тюленей на
алеутском пляже.
   Треугольник дуг - ее плавки, флажно-красные, а ее приятель с
пловцовской спиной и впадинами размерами с блюдца в основательно
обрамленных ягодицах затянут в марлевый гульфик и подпругу. Их рты паслись
на губах друг друга медленными кругами, джинсы по-прежнему не сброшены с
лодыжек. Барсук потрусил обнюхать.
   - Водоросли и оливки у него, сообщил он, смеясь. Тунец с майонезом у
нее.
   - Ты ужасен, знаешь ли, дружище Барсук. Ты принадлежишь к иному порядку
существ.
   - Собака, наполовину лев, наполовину волк. Когда вы с Харальдом
менялись кальсонами, ты обнюхал его белье, прежде чем надеть.
   - Они пахли стиркой и чуть-чуть - сеновалом.


                                    19

   Склон холма, густой от луговых цветов, мошкара, бабочки, гнус, стена
норвежских сосен на другом откосе впадины, пустое небо, одинокое место,
богатое тишиной, отдаленностью, недвижностью. Они с Харальдом, постепенно
оголяясь к тому времени, как доходят до середины уклонного поля, на плечи
накинуты рубашки, тенниски расшнурованы, неожиданно посмотрели друг на
друга, посерьезнев от догадки и расплывшись в обезьяньих ухмылках. Лучший
из друзей, Харальд. Он обнажился первым. Они улеглись на плотную траву,
глядя в абсолютную августовскую синеву.
   - Там уютно, произнес Харальд, блуждая рукой, как у нас в палатке той
дождливой ночью в лесу.
   - И внутри к тому же хлюпает, типа промокло, сперма от подбородка до
колен.
   - А там открыто, как вот тут, где видно до счамой верхушки неба и во
всех направлениях. Нигде так не уединенно, как посреди поля.


                 ГОЛЛАНДСКОЕ НЕБО, ЗАГРОМОЖДЕННОЕ ОБЛАКАМИ

   Товия нес рыбу, которая была бы слишком для него тяжела, если бы Рафаил
локально не подправил силу притяжения. Прямо сквозь Рафаила пролетел
воробей. Заметил один Нимрод. В Шаббат они не шли.


                            ФЛАНДРИЯ ПОД ДОЖДЕМ

   Давным-давно я потерял гончую собаку, гнедую кобылу и дикую голубку и
до сих пор иду по их следу. Со многими путниками заговаривал я о них,
описывал их следы, рассказывал, на какие клички они отзываются. Мне
встретились один или двое, кто слышал гончую, конский топот и даже видели,
как голубка скрылась за облаком, и им, казалось, хотелось вернуть их так,
будто они сами их потеряли.


                                    22

   Бревенчатая хижина, Отряд Леса Троллей, Датские Свободные Скауты. Олаф,
чубчик ниспадает на один глаз, сидя за походным столом, скрестив ноги,
рассказал им о Януше Корчаке и Короле Матиуше.
   Долгое молчание. Рука Харальда на плечах Аллена. Бенджамин спросил о
Польше, о фашистах, о войне. Ааге спросил, почему небо синее, а самое
синее - в августе.
   Расмус сказал, что самое синее оно в октябре, и попросил Олафа снова
рассказать им о внутренних органах девчонок, о том, что именно там
происходит. Исаку хотелось побольше послушать про ребят "Образование?
Спасибо, не надо" в Дюссельдорфе, которые заправляли велосипедной
мастерской, плевать хотели на какие бы то ни было власти, заклятые враги
капитализма, про семью и девчонок.
   Эйнар позвал всех с собой поплавать во фьорде, пока шведы не налили в
океан ледяной воды, как они по своему обыкновению делают в это время
суток, и его поддержал Маркус, который уже разделся догола. Хьяльмар
предложил строем отвести их к фьорду: Гайдн будет играть на своем рожке, а
Хоммель на барабане.
   Аллена больше всего интересовал обнаженный Олаф, о котором он столько
слышал от Харальда.
   - Это как бы невероятно, прошептал он Харальду на ухо.
   - Что невероятно? спросил Маркус громко.
   - Кто еще, спросил Эйнар сквозь рубашку, которую как раз стаскивал
через голову, шагает купаться с французским рожком и барабаном,
разряженные, точно Королевская Гвардия? Стиль у нас точно есть, вот что.
   - Смотри, сказал Харальд Аллену.
   Он подскочил, развернувшись на пятках, к Олафу, и тот подхватил его
себе на плечи, потрясающе стиснув по пути. Харальд весь сиял, Олаф был
доволен собой.
   Позже, когда, запыхавшись и стряхивая капли, Хьяльмар и Хоммель
боролись, точно щенята в песке, Олаф сказал, что они с Харальдом и Алленом
пойдут назад к хижине окружным путем, по лесам на склоне. А ты, Аллен,
спросил Олаф, когда они вместе писали в лесу, доволен походом, отрядом,
Харальдом?
   - О, да. Конечно.
   - Аллен только на вид робкий, сказал Харальд. У него сердце льва -
ленивого льва.
   - Спасибо, ответил Аллен. Барсуку это понравится.
   - Кто такой Барсук? спросил Олаф.
   - Пес Аллена. Он уже здесь, друг Аллен?
   - Пока нет.
   - Как, спросил Олаф, может собака сюда добраться, если Аллен его с
собой не взял?
   - Полегче, ответил Харальд. Я с Алленом ездил в долгие велосипедные
походы, когда Барсук был с нами, хотя я мог видеть только пустой воздух,
ведь я не такой любитель привидений, как Аллен. Хотя и мне иногда кажется,
что я чувствую альпийское дыхание Барсука и запах его псины. А Аллен
пахнет как Барсук, если застать его до ванны.
   Олафа, сбитого с толку, заботили совершенно другие вещи. Он изучал
современное искусство в университете на курсе матери Аллена.
   - А твой отец редактирует журнал по классике, не так ли?
   - Наверное, ответил Аллен. Что-то вроде. Погоди, я еще мамочке
расскажу, что один из ее студентов - вожатый Харальда.
   - Ей придется сесть, воображаю, сказал Харальд.


                                  БАРСУК

   Из всех паразитов, блохи мухи клеща всей троицы, ни один не кусается из
нужды, когда тебя нету там, где тебя в то время нет. Коробочка на шариках
две лапки подкатываются, вонь его не хуже чем когда тут когда Ульн - там.
В чем изюминка, Эйнар? И Лебяжьи Крылышки озоновой полночью пахнут, и
Товия, пахнущий как Харальд, и Нимрод, пес их, чье настоящее имя -
Ветерок, и с ними Рыба. С утками всего их три, утка и селезень и
друг-селезень селезня Андерс. Для них неестественно драться, но что у уток
вместо мозгов? Ульн пахнет хорошо, когда он с Харальдом, и от него хорошо
становится, поэтому Харальд нам нравится.


                                    24

   Аллен подозревал, что люди создают себя сами, - только таким способом
он мог объяснить Олафа. Родители разработать его не могли. Родители так
мыслить не умеют. Бог? Но чего ради Богу, чьи мысли чисты, вырезать
верхнюю губу Олафа именно так, со складкой и ямочкой в уголках, и
придавать всему ему форму настолько лукаво эротичную и стиль настолько
совершенный, что все в нем стало именно таким, каким хотелось бы стать
Аллену. Истина в том, и почему люди этого не говорят, что Олаф создал себя
сам. Ты должен знать, на что хочешь быть похож.
   А природа повинуется.
   - По-моему, правильно, знаешь? согласился Харальд. Ты кое-что открыл.
Однако тело Олафа - такое от плавания, от бега и от спортзала.
   - Понятно, друг Харальд. Но его улыбка, и взгляд его, и все его
дружелюбие - нет. Все это - как он его получил? Ведь хуй у каждого есть, у
всех мальчишек, я имею в виду, но Маркус вот похож на чмо, а яйца у него с
горошинку.
   - Олафу семнадцать, Маркусу - десять.
   - А ты можешь поверить, что у Олафа он были похож на маркусов, когда
ему было десять лет? Ни за что. Я бы сказал, что размером он был с polser
и торчал, как у тебя, приводя в восхищение всех. Олаф придумал свой хуй
симпатичным чудовищем, которым он и стал.
   - Я знаю, что у него друг был, когда он был маленьким. Он мне сам
рассказал. Им никогда не нужно было говорить, что им хочется. Знали сами в
одно и то же время.
   Вместе сбрасывали штаны, как по сигналу. Мне кажется, Олафу с тех пор
грустно.
   Друг лет в четырнадцать почуял девчонок и с тех пор за ними
ухлестывает, горбатится там, соображения остается только от одной поебки
до другой добрести.
   Олаф говорит, что все девчонки сами в себя обернуты, с ними дружить
трудно.


                          КРАСНЫЕ ДЕРЕВНИ МЕДЕСА

   Рафаил пришел к выводу, что с Нимродом ему проще разговаривать, чем с
Товией.
   - Скорбь рыбы, сказал он.
   - Мышастые тучи в пятницу, ответил Нимрод. Пламя жирнеет от погружения,
но стройнеет от подъема.
   - Жена четырех - три.
   - Девять - бабушка всех чисел.
   - Идем, сказал Рафаил с удивлением в голосе, идем. В Шарлевилле были
целые деревья ворон, зима ворон. Или будут. Времена - не про ангелов.
Мальчик по имени Жан Николя Артур. Как Товия. Как Ульн. Я шел, пойду,
пойду с ним к черным деревьям в зимнем поле, ангелюс(9) перезвоном с
квадратной колоколенки маленькой церквушки, обод мира красен там, где
откатывался с твоей звезды. Он говорил о Принце Аквитании, чье сердце
овдовело и потемнело, и кричал: Верните мне Позилиппу и Итальянское море!
и вороны вторили ему сотнями криков: Солнце мертво! Ветер разносил их
карканье(10).
   - Ветер, произнес Барсук.
   - Ветер, повторил Аллен.
   - Сотня ворон!
   - Что знает собака?
   - Спроси Нимрода.он знал, что Рафаил - не люди, по запаху. Никаких
луковичных подмышек, одно лишь небесное электричество, богатое озоном.
Торвальдсен же принял бы Рафаила за какой-нибудь высший чин епископа, к
тому же - из Швеции.
   Он бы остропил ему ногу. Он бы уселся напротив него на епископскую
подушечку, сделав вид, что они - равного звания среди церковных котов.


                               СКОРЕСБИЗУНД

   Незнакомец напротив Аллена был светловолос и подтянут. От напряженного
взгляда голубые диски его глаз, казалось, слегка косили. Рукава рубашки