в
цапли, чтоб с острова летать на остров Мацусима. Так тонко было чувство
мое, что я не мог уснуть. Я вытащил свою тетрадку и снова прочел стихи,
подаренные мне друзьями, когда я вышел в путь, стихи об этих островах: на
китайском - Садо, вака - доктора Хара Антэки, хайку - самураев Дакуси и
Сампу. Теперь, на Мацусима, стихи зазвучали богаче и сами сделали эти
острова более утонченым переживанием.





   * * *





   Мы потешились дебатами, не заночевать ли прямо тут, на перегное и
щебенке, или же, воодушевившись жиденьким светом просек, предположить, что
несостоятельность дня вызвана скорее моросливыми сумерками, нежели
наступлением ночи, и двигаться дальше. На карте мы отыскали, по крайней
мере, одну из озерных бухточек в четверти часа от нас: водослив, который
пришлось переходить по бревнышку. Как беглецы, сказал я, не смотри вниз.
Мы переправились успешно больше за счет смятения от несправедливости этого
бревнышка в убывающем свете и мороси, чем за счет собственных навыков
хождения по бревну. Как это убого и гадко, сказала она, класть тут это
проклятое бревно и заставлять нас сохранять на нем равновесие, когда оба
мы выдохлись, промокли, а тебе отели мерещатся. Дождь зарядил надолго.
   Некоторое время мы продвигались достаточно резво, а потом наткнулись на
болото.
   Не могло быть и речи о том, чтобы становиться на ночевку, когда вода
затекает даже в высокие башмаки. Я выудил фонарик, она уцепилась за мой
рюкзак, чтобы не отстать, и мы наощупь пробирались по чернике и
папоротникам, по щиколотку в жиже. Наверное, я боюсь, сказала она. Чего?
Ничего конкретного. Всего. А я боюсь, сказал я, когда никаких причин нет,
а я не знаю, где мы находимся.





   * * *





   Мы вышли в Хираидзуми двенадцатого, намереваясь осмотреть Сосну Анэха и
Мост Одаэ. Путь наш пролегал по тропе лесорубов в горах - идти по ней было
одиноко и спокойно, как никогда. Не обратив должного внимания на
разъяснения, я сбился с дороги и вместо этого пришел в Исиномаки - порт в
бухте, на которой мы увидели сотню кораблей. Воздух был густ от печного
дыма. Какое оживленное место!
   Казалось, здесь и ведать не ведали, как принимать путников, не знали
ничего и об искусстве созерцания пейзажей. Поэтому пришлось смириться с
никудышним ночлегом.
   Ушли мы на следующий день по дороге, уводившей неизвестно куда. Она
провела нам мимо брода на Содэ, мимо лугов Обути и заливных угодий Мано.
Мы шли за рекой и, наконец, прибыли в Хираидзуми, сбившись в сторону на
добрые двадцать миль. С грустью смотрели мы на руины поместья Фудзивара,
разбитого ныне на множество рисовых чеков. К северу от ворот
Коморо-га-Сэки мы нашли заброшенный дом Ясухира. Хотя величие Фудзивара
длилось только три поколения, свершения их запомнятся навсегда, и теперь,
глядя на развалины их замков и остатки их земель, заплакал я оттого, что
такое величие сошло на нет, и закрыл лицо свое шляпой.





   * * *





   В июле я заметил несколько кукушек, скользивших над поверхностью
широкого пруда; и обнаружил путем некоторого наблюдения, что кормятся они
libellulae - стрекозами, многих из которых ловят, пока те сидят на
водорослях, а некоторых - прямо на лету. Что бы там ни утверждал Линней,
ничто не заставит меня поверить, что птицы эти - плотоядные. Один селянин
рассказал мне, что нашел в гнезде маленькой птички на земле молодого
козодоя; и кормила его эта маленькая птичка.
   Я отправился посмотреть на такое необычное явление и обнаружил, что в
гнезде конька из яйца вылупилась юная кукушка; она обещала значительно
перерасти свое гнездо. Поодаль появилась одураченная мамаша с пищей в
клюве; она порхала, выражая величайшую заботу. Рэй отмечает, что птицы
отряда gallinae(20), вроде петухов и тетерок, рябчиков и фазанов, -
пылелюбивые, то есть обсыпают себя пылью, используя такой метод для чистки
перьев и избавления от паразитов.
   Насколько я мог наблюдать, многие птицы из тех, что моются водой,
никогда не станут обсыпать себя пылью; но вот здесь я как раз ошибаюсь;
ибо обычные домовые воробьи великолепно купаются в пыли, и часто можно
видеть, как они валяются и барахтаются в сумерках на дорогах; однако, они
же - великие чистюли. А разве жаворонок не возится в пыли?





   * * *





   Высоким быльем поросли сны древней знати. Взгляни! Не Канэфуса ли,
слуга ‚сицунэ, промелькнул только что белым мазком цветков унохана?
Однако, не вс„ уходит в небытие. Храмы остаются, а с ними - статуи,
гробницы и сутры. Сухой под майскими ливнями, храм Хикари хранит свое
золото и мрак свой тысячу лет. Мы достигли мыса Огору на следующий день, а
с ним - и островка Мидзу посреди реки.
   Вперед продвигались мы к границе Дэва, где стражники допрашивали нас
так долго и так подозрительно (они редко видят пеших странников даже в
самую лучшую погоду), что в путь пустились мы поздно. Сумерки застали нас
посреди горной дороги, и пришлось остановиться на ночлег у сборщика
дорожной пошлины - нам посчастливилось найти хоть такую хижину в этой
глухомани. Блохи и вши кусали нас, а ночью лошадь помочилась у моей
циновки. Сборщик сказал, что много гор лежит между нами и Дэва. Скорее
всего предстоит мне заблудиться и пропасть. Он знал крепкого молодого
человека, согласившегося бы стать нашим проводником, - здоровый парень с
мечом и дубовым посохом. Он в самом деле оказался необходим:
   дорога вела сквозь непроходимую чащобу. Черные тучи нависли у нас над
самыми головами, а бамбуковый подлесок стал и вовсе непроглядно темен.





   * * *





   Вот, сказала она, тащимся с фонариком по болоту Новой Англии, в жиже по
самую задницу, а я так устала, что сейчас все брошу и завою. Нужно
понимать самое важное, ответил я, мы больше не на тропе. Мы же на ней
были, кажется, сказала она, перед тем, как сюда вляпаться. Мы не могли от
нее далеко уйти. Сбиться с дороги, сказала она с каким-то раздражением,
это сбиться с дороги. К тому же, у меня что-то с коленями. Они трясутся.
Мы, наверное, прямо в озеро идем, через бухточку которого это дурацкое
бревно перекинули. Я повернулся и осмотрел ее тщательно, насколько
позволяли обстоятельства. Она смертельно устала, промокла, и колени у нее
действительно дрожали. Славные колени, но замерзшие и все заляпанные
грязью. Я стащил с нее рюкзак и приладил себе на грудь, экипированный
теперь спереди и сзади, как десантник. Мы шли дальше, луч фонарика не
нащупывал впереди ничего, кроме торчавших из воды кустов, да поросшего
папоротником болота. Казалось, какая-то недоразвитая тропинка здесь
все-таки пролегала. По крайней мере, кто-то проложил бревна по самым
топким местам. Это и есть тропа, упирался я. Вдруг вопль сзади, полная
отвращения медленная артикуляция:
   ‚к-кэлэмэнэ! - и, пока я помогаю ей подняться на ноги, всхлипы. Не
плачь, Любимая! Оно перевернулось. Это ублюдочное бревно перевернулось,
когда я на него наступила.





   * * *





   В Обанадзава я навестил поэта-купца Сэйфу, который, путешествуя по
своим надобностям, часто заезжал и ко мне в Эдо. Его наполняло сочувствие
к трудностям нашего пути через горы, и он постарался восполнить их
великолепным гостеприимством. Сора зачаровали питомники шелковичных
червей, и он написал:
   Выходи, жаба, дай мне взглянуть на тебя: я ведь слышу твое "утку-дай,
утку-дай"
   из-под шелковичного домика. И еще: Шелководы одеты как древние боги. Мы
взобрались в гору к тихому храму Рюсаку, знаменитому своей уединенностью и
покоем. Позднее солнце по-прежнему освещало его и громадные утесы вокруг,
когда мы приблизились, и золотом сияло в дубах и соснах, простоявших здесь
сотни лет.
   Сама земля, мшистый бархат, казалась вечностью. Я мозгом костей ощутил
святость этого места; дух мой причащался ей с каждым поклоном, который я
отдавал алтарям среди немых скал. Молчание, цельное, словно время.
Единственный звук - цикады.
   Дальше мы намеревались спуститься по реке Могами лодкой, и пока ожидали
ее, меня отыскали местные поэты из Оисида и попросили показать, как писать
сочлененные стихи, о которых они слыхали, но способа этого не знали. С
огромным удовольствием я сочинил для них целую книгу.





   * * *





   Может стоять? Кажется, да. Больно, но встать она могла. Я посветил
фонариком вперед как можно дальше. Деревья! Впереди верхушки деревьев,
Сэмуся! Это значит - твердая почва, тебе не кажется? Она пугающе хромала.
Мы плюхали по грязи дальше. Уже по тому, как она молчала, можно было
догадаться, насколько ей худо.
   Мы медленно выбирались на сухую землю. Я снова всмотрелся в нее,
осветив фонариком. Очень усталая девочка с вывихом лодыжки или чем-то
похожим. У меня открылось второе дыхание, и я применил его лучшим образом,
подсадив ее себе на бедро. Она держалась за мою шею, в благодарность целуя
меня в ухо. Сцепив руки у нее под мягким местом, я мог бы вынести ее на
берег, если тот был неподалеку. Мы добрались до леса, а тут уже можно и на
корнях поскальзываться, и о камни спотыкаться. Фонарик отыскал довольно
ровную полянку. Она светила мне, пока я убирал мусор. Мы расстелили
брезент, развернули и сцепили вместе спальники. Мы гордились тем, что ушли
в поход без палатки, хотя сейчас ее очень не хватало.
   Под дождем мы разделись, запихав мокрую одежду в рюкзаки. Мокрее, по
крайней мере, не будет. Нагишом скользнули в спальник. Так устала, что
даже дрожать не хочется, сказала она. Из своего мешка она достала сушеные
персики и яблоки, и мы пожевали их, облокотившись на локти и выглядывая в
темноту.





   * * *





   Река Могами стекает с гор через провинцию Ямагата, по дороге проходит
множество предательских перекатов и впадает в море в Саката. Мы спустились
по ней на старой рисовой лодке одного крестьянина, и сердце не поднималось
из наших пяток.
   Мы видели Сираито-но-Такэ, Водопад С Серебряными Струнами, наполовину
скрытый от взоров густым бамбуком, и храм Сеннин. Поскольку река была
полноводна и неукротима, я написал: Собрав все майские дожди в одну реку,
швыряла вниз меня быстрая Могами. Я был рад выбраться на берег. Третьего
июня взошли мы на гору Хагуро, и нас согласился удостоить аудиенции Эгаку,
верховный жрец, который принял нас любезно и предоставил нам хижину. На
следующий день, стоя в Большом Зале рядом с верховным жрецом я написал:
Долина эта свята. Сладкий ветер пахнет снегом. Пятого мы увидели Святилище
Гонген, дата возведения неизвестна.
   Возможно, это тот самый алтарь, что, как говорит Фудзивара-но-Токихира
в Ритуалах и Церемониях, стоит на горе Сато в Дэва, путая китайские имена
Сато и Куро, поскольку Хагуро - разновидность Куро. Здесь обучают
Совершенной Медитации, как ее понимает секта Тэндай, Свободе Духа и
Просветлению, а учение это чисто, словно лунный свет, и приятно, как
одинокая лампада в непроглядной темноте.





   * * *





   Они с Бруни, акварелистом, знаете, были друзьями не разлей вода, а
спорили так, что просто ужас. Он же был атеистом, Татлин(21), а Бруни -
очень русский такой верующий. Меня ребенком это просто в ужас приводило.
Татлин весной брал нас на реку купаться, а ладанки на шее нет, и не
крестится, прежде чем нырнуть. Чудесно с детьми возиться умел, взрослый, а
знал, как с нами играть, не снисходя, с другими же он был очень
эгоцентричен, все голосом своим козырял. Пастернак же вообще с детьми
обращаться не мог. Он их даже не замечал. Татлин себе гусли смастерил, как
у слепцов, что по деревням ходили. Особенно на юге. Как Татлин выглядел?
Нескладный такой, как вы выражаетесь, костлявый. Глаза аспидно-серые, с
веселой искоркой глаза, но они как-то мертвели и становились серебристыми,
стоило ему впасть в задумчивость. Волосы у него были, как бы это
выразиться, светло-серые. Когда пел песни слепых гусляров, то делал вид,
что сам ослеп, закатывал их, невидящие. Голос у него был между баритоном и
басом. У него же не было образования, знаете. Он жил в монастырской
колокольне.





   * * *





   Гора Хагуро усеяна сотнями маленьких домиков, где священники медитируют
в строжайшей дисциплине - и не перестанут медитировать ради поддержания
святости этого места, покуда люди на земле не переведутся. Восьмого мы
взошли на гору Гассан. Плечи мои обвиты были бумажной веревкой, на голове
- накидка из белого хлопка. Восемь миль шагали мы вверх, сквозь облака,
туманом окружавшие нас, по скалам, скользким от льда, через снега. Когда
мы ступили на вершину, всю залитую солнечным светом, я никак не мог
отдышаться и продрог. Что за великолепное зрелище! Мы провели там ночь на
ложе из листьев. Спускаясь назад на следующий день, мы набрели на кузню,
где Гассан ковал свои знаменитые мечи, закаляя их в ледяном горном ручье.
Мечи эти были сделаны из его преданности своему ремеслу и божественной
силы, дремлющей в этой горе. Поблизости оттуда увидел я вишню-позднецвет,
всю в снегу. Не могу высказать всего, что я там видел, но вишня эта скажет
вам за всех, такая исполненная решимости, как бы поздно ни было, как бы
неразумно ни было, принести красоту свою миру. Эгаку, по моем возвращении,
попросил меня написать стихи о паломничестве на эту священную гору.






   * * *





   Устроив себе ночевку во тьме и под дождем, мы одновременно ощущали
изумительную безопасность теплой и сухой постели и остро осознавали, что
не знаем, в какой части света находимся. Болото выросло здесь уже после
того, как напечатали карту, сказала она. А мне кажется, ответил я, что мы
- совсем одни посреди леса, здорового, как весь Вермонт. От нас до озера
могло быть шесть футов, или же мы могли сидеть на крохотном островке
деревьев в самом большом болоте мира.
   Мне все равно, где мы, сказала она. Мы здесь, нам сухо, мы уже не в
этом болоте.
   Мы немножко пообнимались, затем отвалились на спины, чтобы равномернее
распределить каменную тяжесть своего измождения, положив друг другу на
животики по руке в знак симпатии и братства. Ты видел мельницу? спросила
она. Прекрасную старую водяную мельницу, из красного кирпича, лет сто ей
уже, наверное. Ясно как днем. Я сказал, что и обрадовался, и немного
испугался, когда ее увидел, желание на реальность наложилось. Первое в
моей жизни привидение, если мельница может быть привидением. Будь она
реальна, мы бы уже поужинали горячим, выпили кофе и устроили бы себе
домик, и побарахтались бы, да еще и два раза, после того, как чудесно
долго бы настраивались на нужный лад, а дикобразы бы вставали на задние
лапы и подглядывали в окна. Но она уже спала.





   * * *





   Как холоден белый месяц над темными долинами горы Хагуро. Сколько
облаков собралось и распалось, прежде чем мы увидели молчаливую луну над
горой Гассан.
   Поскольку я не мог говорить о горе Юдоно, омочил я все рукава свои
слезами.
   Слезы стояли в моих глазах, написал Сора, пока шел я по монетам в
Юдоно, по священному пути. На следующий день пришли мы к Замку
Цуру-га-Ока, где воитель Нагаяма Сигэюки приветствовал меня и Дзуси
Сакити, сопровождавшего нас от Хагуро. Вместе написали мы книгу
сочлененных стихов. Мы вернулись к своей лодке и спустились по реке
Саката. Здесь стали мы гостями доктора Фуг„ку. Я написал:
   Прохлада вечерняя в ветрах, перечеркивающих пляж Фукуура, и сумерки:
однако верхушка горы Ацуми все еще ярка от солнца. Глубоко в дельте реки
Могами летнее солнце утолило свой пламень. К этому времени обильны стали
мои запасы красот природы, однако не мог я успокоиться, пока не увижу
озеро Кисагата. Чтобы добраться до него, десять миль прошел я по тропе
через скалистые холмы, вниз до песчаных пляжей и снова вверх. Солнце
касалось горизонта, когда пришел я к нему.
   Гора Чокай пряталась в тумане.





   * * *





   На следующее утро мы проснулись и обнаружили, что не дошли около
двадцати ярдов до той стоянки, которую искали. Господи, сказала она,
выглядывая из спальника. В кедровом лесу лежало черное озеро, и берега его
среди темной зелени казались полуденно-яркими тем ранним утром. Мы встали
голышом и развесили одежду на солнышке по кустам. Она отыскала чернику нам
в кашу. Я умудрился засыпать весь кофе пеплом, и нам пришлось есть одной
ложкой, поскольку моя потерялась. Озеро оказалось слишком соленым для
купания, поэтому мы стояли на мелководье и намыливали друг друга,
пританцовывая от холода. Я ополаскивал ей спину, пригоршнями обливая
плечи, когда увидел человека, разинувшего на нас рот из-за нашего
утреннего костерка. У него было интеллигентное лицо, сам в очках и
бойскаутской форме. Посох в руках сообщал ему нечто библейское. Другой
рукой он, не подпуская, махал назад своему войску. Привет! крикнула ему
она. Мы тут просто грязь после дороги смываем. Мы вчера ночью заблудились
под дождем и добрались сюда через болото. Мы дадим вам время, ухмыльнулся
он. Ох да Христа ради, сказала она, продолжая намыливать мне спину. Мы же
просто люди. Они ведь уже видели людей, правда?





   * * *





   Если на Кисагата полусвет с дождем были так прекрасны, то как же славно
будет на озере в хорошую погоду. Следующий день в самом деле выпал
блестящим, я проплыл по озеру, остановившись у обычной скалы, даже не
островка, где некогда медитировал монах Ноин. На дальнем берегу отыскали
мы древнюю вишню из стихотворения Сайг„, в котором он сравнивает ее цветки
с пеной на гребнях волн.
   Из большого зала храма Канман видно все озеро целиком, а за ним - гору
Чокай, столпом поддерживающую Небеса, а чуть неразличимее к западу -
ворота Муямуя, к востоку - тракт на Акита, и к северу - Сиогоси, где озеро
встречается с океанскими бурунами. Только два озера столь прекрасны:
второе - Мацусима. Но в то время, как Мацусима весело и радостно, Кисагата
- сурово и набожно, словно в очаровании его таится какая-то печаль.
Шелковичное дерево, цветущее под затяжным дождем Кисагата, ты - точно
госпожа Сэйси в ее скорби. На влажном пляже Сиогоси цапли вышагивают по
краешку моря. Какие-то яства, неведомые больше нигде, должно быть, продают
в Кисагата во дни пиршеств. У Тэйдзи есть стихотворение о Кисагата:
Вечером рыбаки сидят и отдыхают на порогах своих дверей. Сора написал о
скопах: Подсказывает ли им Бог, как строить гнезда выше прилива?





   * * *





   Я любил ее за дерзость. Ее семнадцатилетнее тело, по всем большим и
спекулятивным счетам эстетически приятное и биологически функциональное,
нужно было видеть. Спартанское, коринфское: крепкое членами, тугие места
переходят в мягкие, нежные - в твердые. В чистом дельфиньем изгибе икры
виднелось что-то от маленького мальчугана, животик плоский и рифленый.
Коринф утверждал себя в бедрах и грудях, в джинсовой синеве глаз, в
морщинке верхней губы, в девчоночьем нахальстве ее носика. Мы не гордые,
говорила она. Не могу порекомендовать вам этот пруд, поскольку в нем
скопилось мусора и листьев за несколько геологических эпох. Черника вон на
той косе обалденно вкусная. К этому времени бойскауты повылазили из-за
плеч своего вожатого. Мы вернулись к своему участку пляжика, обсушились на
солнце, попутно заварив себе еще кофе, и выудили из рюкзаков рубашки из
почтения к нашим соседям. Дальше по дороге в тот день, в шалаше мы нашли
пару плавок, размер - маленький, всю истыканную иглами дикобраза. Один из
наших бойскаутов, сказала она. Как ты думаешь, он был внутри них или нет,
когда Братец Дики решил покувыркаться?





   * * *





   Оставив Саката, мы двинулись по стотридцатимильному пути к столице
провинции Кага. Тучи собирались на горных вершинах вдоль дороги Хокурику,
по которой нам предстояло спуститься, и тучи собирались в моем сердце при
мысли о расстоянии, лежавшем впереди. Сквозь ворота Нэдзу мы прошли в
Этиго, сквозь ворота Итибури мы прошли в Эктю. Мы находились в пути уже
девять дней. Всю дорогу погода стояла влажная и жаркая, обострилась моя
малярия, поэтому идти было тяжелее. Шестое июля, ночи меняются, а завтра
Звезда Ткача и Звезда Пастуха перес