ждал вас  с  невыразимым нетерпением...".  Они отправляются на
место поединка. Пригвоздивший, то есть господин де Герши (или приятель моего
капитана)  падает,  пронзенный  насквозь  шпагой  противника;  пригвожденный
поднимает  его,  велит  отнести  домой  и  говорит:  "Государь мой,  мы  еще
увидимся..."  Господин де  Герши  не  ответил;  приятель же  моего  капитана
сказал:  "Государь мой,  я  на  это рассчитываю".  Они дрались во второй,  в
третий и  до восьми или десяти раз,  и  пригвоздивший постоянно оставался на
месте поединка. Оба они были выдающимися офицерами, оба - достойными людьми;
их  дуэль  наделала много  шуму;  вмешалось министерство.  Одного удержали в
Париже,  другого  прикрепили к  его  посту.  Господин  де  Герши  подчинился
требованиям двора; приятель моего капитана пришел в отчаяние; такова разница
между двумя храбрыми по характеру личностями,  из которых одна разумна,  а у
другой не все винтики в порядке.
     До  этого  момента  приключения господина де  Герши  и  приятеля  моего
капитана одинаковы;  и  вот почему (заметьте,  Хозяин!)  я упоминал и того и
другого.  Но  тут  я  их  разделю и  буду  говорить только о  приятеле моего
капитана, ибо остальное касается только его. Ах, сударь, вот где вы увидите,
как  мало мы  распоряжаемся своей судьбой и  какие странные вещи начертаны в
великом свитке!
     Приятель  моего  капитана,   или  пригвоздивший,  просит  о  разрешении
съездить к  себе на родину;  ему разрешают.  Путь его лежит через Париж.  Он
занимает место в пассажирской карете.  В три часа ночи этот экипаж проезжает
мимо Оперы;  публика выходит с бала. Три или четыре юных вертопраха в масках
решают позавтракать вместе с  путешественниками;  на  рассвете подкатывают к
станции.  Всматриваются друг в друга.  Неописуемое удивление!  Пригвожденный
узнает пригвоздившего.  Тот протягивает ему руку, обнимает его и рассыпается
перед ним в восторгах от столь счастливой встречи;  тотчас же они заходят за
сарай, хватаются за шпаги, один в рединготе, другой в домино; пригвоздивший,
то есть приятель моего капитана, снова остается на поле битвы. Его противник
посылает к  нему на помощь,  а  сам садится за стол с  приятелями и  прочими
путешественниками,  весело пьет и закусывает. Одни уже собирались продолжать
путь, другие - вернуться в столицу на почтовых, не снимая масок, когда снова
появилась трактирщица, положив конец рассказу Жака.
     Вот она тут,  и  предупреждаю вас,  читатель,  что уже не в  моих силах
выслать ее вон.  -  Почему?  -  Потому,  что она предстала с двумя бутылками
шампанского,  в  каждой руке по бутылке;  а свыше предначертано,  что всякий
оратор,  который обратится к Жаку с подобным предисловием,  непременно будет
им выслушан.
     Она входит, ставит обе бутылки на стол и говорит:
     - Ну-с, господин Жак, давайте мириться...
     Хозяйка была уже не  первой молодости,  но  женщина рослая и  дородная,
подвижная,  приятной  наружности,  полная,  с  несколько  крупным  ртом,  но
красивыми  зубами,   широкими  скулами,   глазами  навыкате,  высоким  лбом,
прекраснейшей кожей,  открытым лицом,  живым  и  веселым,  довольно крупными
руками, но с восхитительными пальцами, такими тонкими, что хоть рисуй их или
лепи.  Жак взял ее за талию и смачно поцеловал;  его злопамятство никогда не
могло  устоять против  бутылки доброго вина  и  пригожей женщины;  так  было
предначертано свыше ему, тебе, читатель, мне и многим другим.
     - Сударь,  -  обратилась  она  к  Хозяину  Жака,  -  разве  вы  нас  не
поддержите?  Поверьте,  отсюда хоть сто миль скачи, не найдешь лучшего винца
на всей дороге.
     С  этими словами она  сунула одну бутылку между колен и  откупорила ее;
при  этом она с  удивительной ловкостью зажала большим пальцем горлышко,  не
упустив ни одной капли вина.
     - Скорей,  скорей ваш стакан!  -  кричит она Жаку. Жак подносит стакан;
трактирщица,  слегка отведя палец в сторону,  выпускает из бутылки воздух, и
вот  все  лицо Жака покрыто пеной.  Жак доволен веселой шуткой;  трактирщица
хохочет, Жак и его Хозяин тоже хохочут. Выпили по нескольку стаканчиков один
за другим, чтоб убедиться в качестве вина, после чего трактирщица говорит:
     - Слава богу,  все улеглись по кроватям;  меня не будут прерывать,  и я
смогу продолжать свой рассказ.
     Жак  посмотрел на  нее глазами,  природный огонь которых разгорелся еще
сильнее под влиянием шампанского, и сказал ей или своему господину:
     - Наша хозяйка была хороша, как ангел; как вы думаете, сударь?
     Хозяин. Была! Черт подери, Жак, да она и сейчас хороша!
     Жак.  Вы правы, сударь: но я сравниваю ее не с другой женщиной, а с ней
самой, когда она была молода.
     Трактирщица.  Теперь я  не  многого стою;  а  вот  надо  было  на  меня
посмотреть,  когда двумя большими и  двумя указательными пальцами можно было
обхватить мою  талию.  За  четыре мили  сворачивали,  чтоб побывать в  нашем
трактире.  Но оставим в  покое все разумные и  неразумные головы,  которые я
вскружила, и вернемся к госпоже де Ла Помере.
     Жак.  А  не  выпить ли  нам сперва по  стаканчику за неразумные головы,
которые вы вскружили, или за мое здоровье?
     Трактирщица.  С большим удовольствием;  были среди них и такие, которые
этого стоили,  включая вашу или не  включая.  Знаете ли  вы,  что в  течение
десяти  лет  я  помогала разным  офицерам по-честному и  по-благородному?  Я
выручила очень многих,  которым без меня трудно было бы снарядиться в поход.
Все это были славные люди;  я не могу на них пожаловаться, да и они на меня.
Никогда никаких расписок;  правда, они иногда заставляли меня подолгу ждать;
но через два, три или четыре года я получала назад свои денежки...
     Тут  она  принимается  за  перечисление офицеров,  оказавших  ей  честь
черпать из ее кошелька,  а  именно:  господин такой-то,  полковник такого-то
полка,  господин такой-то,  капитан  такого-то  полка,  -  и  вдруг  у  Жака
вырывается возглас:
     - Капитан! Мой милый капитан?! Так вы его знали?
     Трактирщица.  Знала ли  я  его?  Высокий,  хорошо сложенный,  несколько
сухопарый,  лицо благородное и строгое,  ноги упругие, две крошечные родинки
на правом виске. Вы, значит, служили?
     Жак. Служил ли я!
     Трактирщица.  Я еще больше люблю вас за это; от вашего прежнего ремесла
у  вас  должны были  сохраниться добрые замашки.  Выпьем за  здоровье вашего
капитана!
     Жак. Если только он жив.
     Трактирщица.  Мертв или жив - не все ли равно? Разве военный человек не
создан для того,  чтобы быть убитым? Ведь после десяти осад и шести сражений
ему страстно хочется умереть на руках у этих черных каналий... Но вернемся к
нашей истории и выпьем еще по глотку.
     Хозяин. Честное слово, хозяйка, вы правы.
     Трактирщица. Очень рада, что вы так думаете.
     Хозяин. Да, винцо у вас превосходное.
     Трактирщица.  Ах,  вот как! Вы говорите о моем вине? Ну что ж, и в этом
вы тоже правы. Не припоминаете ли, на чем мы остановились?
     Хозяин. Помню: на окончании вероломнейшего признания.
     Трактирщица. Маркиз Дезарси и госпожа де Ла Помере обнялись, совершенно
друг другом очарованные, и расстались. Чем больше эта дама сдерживала себя в
его присутствии,  тем сильнее были ее страдания после его ухода.  "Увы,  это
правда,  - воскликнула она, - он меня больше не любит!.." Не стану вдаваться
в подробности по поводу совершаемых нами безумств,  когда нас покидают:  вы,
мужчины,  слишком бы  заважничали.  Я  уже  говорила вам,  что  эта  женщина
отличалась гордостью;  но,  кроме того,  она  была мстительна.  Когда первые
порывы  бешенства улеглись и  она  снова  вступила в  полное обладание своим
разумом и чувствами, ей пришла в голову мысль, что хорошо было бы отомстить,
но отомстить так жестоко,  что ужаснулись бы все,  кто в  будущем вздумал бы
соблазнить и обмануть честную женщину.  И она отомстила,  жестоко отомстила;
ее месть осуществилась,  но никого не исправила; с той поры нас соблазняли и
обманывали не менее гнусно.
     Жак. Это годилось бы для других; но для вас!..
     Трактирщица.  Увы,  и для меня в первую очередь! Ах, как мы глупы! Хоть
бы эти гадкие мужчины выгадывали от перемены!..  Но оставим это.  Как же она
поступит? Она еще не знает, она обдумывает.
     Жак. Что, если пока она обдумывает...
     Трактирщица.  Правильно сказано.  Обе наши бутылки пусты...  ("Жан!"  -
"Что прикажете,  сударыня?"  -  "Принеси две  бутылки из  тех,  что  стоят в
глубине за дровами".  -  "Слушаюсь".) И вот,  подумав,  госпожа де Ла Помере
остановилась на  таком плане.  Она знавала когда-то одну провинциалку,  ради
тяжбы  приехавшую в  Париж вместе со  своей дочерью,  молодой,  прекрасной и
хорошо воспитанной девицей.  По  дошедшим до  маркизы слухам,  эта  женщина,
разоренная проигрышем процесса,  дошла до того,  что открыла притон.  У  нее
собирались,  играли,  ужинали,  и  обычно один  или  два  гостя оставались и
проводили ночь либо с  матерью,  либо с дочерью,  по своему выбору.  Маркиза
приказала одному из своих людей разыскать этих особ.  Их нашли, пригласили к
госпоже де Ла Помере,  которую они едва помнили.  Эти женщины, принявшие имя
госпожи и  мадемуазель д'Энон,  не  заставили себя дожидаться:  на другой же
день мать отправилась к маркизе. После полагающихся учтивостей госпожа де Ла
Помере спросила у  д'Энон,  что  она делала раньше и  чем занимается теперь,
после проигрыша тяжбы.
     "Признаюсь вам откровенно,  -  возразила та, - что я занимаюсь опасным,
гадким  и  малодоходным ремеслом,  которое мне  противно,  но  приходится по
одежке протягивать ножки.  Я уже было решилась отдать дочь в Оперу, но у нее
только  маленький  камерный  голосок,   и  она  всегда  была  посредственной
танцовщицей.  Во время тяжбы и  после нее я  водила мою дочь к судейским,  к
вельможам,  к прелатам,  к откупщикам,  которые брали ее на время,  но затем
бросали.  И  не  потому,  что она не  была прелестна как ангел,  не обладала
благородством и грацией,  а лишь оттого,  что она лишена всякой склонности к
разврату и  что  у  нее  нет  никакого таланта оживлять бессилие пресыщенных
мужчин.  Но  больше всего повредило нам  то,  что  дочь  влюбилась в  одного
аббатика из благородных, нечестивого, неверующего, распутного, лицемерного и
вдобавок еще врага философии, имени которого я хотела бы вам не называть; но
это самый гнусный из всех тех, кто для достижения епископского звания избрал
путь самый верный и к тому же менее всего требующий каких-либо дарований. Не
знаю,  что  именно  он  внушал моей  дочери,  приходя каждое утро  читать ей
пасквили,  которыми выслуживал себе обед, ужин или плохонькую закуску. Будет
ли он или не будет епископом? По счастью, они поссорились. Моя дочь спросила
его как-то,  знает ли  он  тех,  против кого пишет,  и  он  ответил:  "Нет";
спросила,  придерживается ли  он  сам  иных взглядов,  чем те,  над которыми
смеется,  и он ответил:  "Нет";  тогда она дала волю пылкости своего нрава и
заявила ему, что он самый злобный и фальшивый из окружающих людей".
     Госпожа  де   Ла   Помере  осведомилась,   пользуются  ли  они  большой
известностью.
     "К сожалению, слишком большой".
     "Насколько я вижу, вы не особенно дорожите своим ремеслом?"
     "Ни капельки не дорожу, а моя дочь каждый день повторяет мне, что самое
жалкое  положение  кажется  ей   лучше  нашего;   и   ее  постоянная  грусть
окончательно отвращает от нее..."
     "А если бы мне вздумалось устроить вам обеим самую блестящую судьбу, вы
бы согласились?"
     "Мы бы согласились и на гораздо меньшее".
     "Но мне надобно сначала знать,  обещаете ли  вы мне строго соблюдать те
советы, которые я вам буду давать".
     "Каковы бы они ни были, вы можете быть в этом уверены".
     "И вы будете выполнять мои указания по первому моему требованию?"
     "Мы будем нетерпеливо их ждать".
     "Этого с  меня  достаточно;  возвращайтесь домой;  вы  не  замедлите их
получить.  Пока  что  избавьтесь  от  своей  обстановки,  продайте  все,  не
оставляйте себе даже платьев,  если они  яркие;  это  противоречило бы  моим
планам..."
     Жак, который начал заинтересовываться, сказал хозяйке:
     - Не выпить ли нам за здоровье госпожи де Ла Помере?
     Трактирщица. Охотно.
     Жак. А также госпожи д'Энон.
     Трактирщица. Идет.
     Жак.  Вы не откажетесь также выпить и за мадемуазель д'Энон,  у которой
приятный  камерный  голос,   мало  способностей  к   танцам  и   меланхолия,
принуждающая ее  к  печальной  необходимости принимать каждый  вечер  нового
любовника.
     Трактирщица.  Не смейтесь.  Нет ничего хуже. Если б вы знали, какая это
пытка, когда не любишь...
     Жак. За мадемуазель д'Энон, которая терпит такую пытку!
     Трактирщица. Выпьем.
     Жак. Хозяйка, любите ли вы вашего мужа?
     Трактирщица. Я должна хорошенько подумать, прежде чем отвечу.
     Жак.  В  таком  случае вас  следует пожалеть,  так  как,  насколько мне
кажется, у него отличное здоровье.
     Трактирщица. Не все то золото, что блестит.
     Жак. За отличное здоровье вашего трактирщика!
     Трактирщица. Пейте один.
     Хозяин. Жак! Жак, друг мой, ты слишком усердствуешь.
     Трактирщица.  Не беспокойтесь,  сударь,  это благородное вино; завтра и
следа не останется.
     Жак.  Ну,  раз  завтра  не  останется и  следа,  а  сегодня вечером мне
наплевать на свой рассудок,  то разрешите,  сударь, разрешите, хозяюшка, еще
один тост,  который близок моему сердцу,  -  тост в честь аббата мадемуазель
д'Энон.
     Трактирщица.  Фи,  господин  Жак!  Ведь  это  же  лицемер,  честолюбец,
невежда,  клеветник,  нетерпимый человек -  так,  кажется, называют тех, кто
охотно удавил бы всех инакомыслящих.
     Хозяин.  Вам неизвестно,  любезная хозяйка, что этот самый Жак - своего
рода философ и  что он очень интересуется мелкими глупцами,  которые позорят
себя и то дело, которое они так плохо защищают. Жак говорит, что его капитан
называл их противоядием от всяких Юэ{388},  Николей{388} и  Боссюэ{388}.  Он
ничего в этом не смыслил, да и вы тоже... Ваш муж уже лег?
     Трактирщица. Давным-давно.
     Хозяин. И он позволяет вам беседовать таким образом?
     Трактирщица. Наши мужья хорошо закалены... Госпожа де Ла Помере садится
в карету,  разъезжает по предместьям,  наиболее отдаленным от квартала,  где
живут мать  и  дочь  д'Энон,  снимает маленькую квартирку в  приличном доме,
поблизости  от   приходской  церкви,   меблирует  ее   со   всей   возможной
поспешностью,  приглашает д'Энон с  дочерью к обеду и водворяет их там в тот
же  день  или  несколько дней  спустя,  оставив им  предписание относительно
поведения, которого они должны были придерживаться.
     Жак.  Хозяйка,  мы  забыли выпить за  здоровье госпожи де  Ла  Помере и
маркиза Дезарси; это непристойно.
     Трактирщица.  Пейте,  пейте, господин Жак, погреб еще не опустел... Вот
ее предписание, или, по крайней мере, то, что я из него запомнила:
     "Вы не будете посещать публичных гуляний, дабы вас не узнали.
     Вы не будете никого принимать,  даже соседей и соседок, чтобы казалось,
что вы живете в полном уединении.
     Вы с завтрашнего дня прикинетесь ханжами, дабы вас почитали за таковых.
     Вы  обзаведетесь одними  только благочестивыми книгами,  дабы  ничто  в
вашем окружении не могло вас выдать.
     Вы  не  пропустите  ни  одного  богослужения  в  вашем  приходе  как  в
праздники, так и в будни.
     Вы  добьетесь  доступа  в   приемную  какой-нибудь  обители;   болтовня
затворниц может принести нам пользу.
     Вы сведете близкое знакомство с викарием и священниками вашего прихода,
так как мне могут понадобиться их свидетельские показания.
     Вы никого из них, как правило, принимать не будете.
     Вы  дадите себе труд исповедоваться и  причащаться по  меньшей мере два
раза в месяц.
     Вы  примете свое родовое имя,  так как оно звучит благородно и  так как
рано или поздно о вас наведут справки в вашей провинции.
     Вы изредка будете раздавать мелкие пожертвования,  но сами ни под каким
предлогом ничего не будете принимать. Надо, чтоб вас считали ни богатыми, ни
бедными.
     Вы будете прясть,  вязать,  вышивать и отдавать свою работу для продажи
дамам-патронессам.
     Вы  будете  соблюдать величайшую умеренность:  две  крошечные порции из
харчевни - и это все.
     Ваша дочь не будет выходить на улицу без вас,  так же как и вы без нее.
Вы  не  пренебрежете никакими средствами,  чтобы без особых усилий послужить
для других назидательным примером.
     Особенно,  повторяю вам,  вы  не  должны  пускать к  себе  священников,
монахов и святош.
     По улицам вы будете ходить с  опущенными глазами;  в  церкви для вас не
будет существовать ничего, кроме бога.
     Согласна с тем, что это суровый образ жизни, но он продлится недолго, и
я  обещаю  вам  крупнейшую  награду.   Подумайте,  посоветуйтесь;  если  эти
стеснительные условия превышают ваши силы,  то скажите мне откровенно:  я не
обижусь и не удивлюсь.  Я забыла вам также напомнить, чтобы вы приучили себя
к  мистическому пустословию и  освоились с историей Ветхого и Нового завета,
дабы  вас  принимали  за  закоренелых  святош.  Прикиньтесь янсенистками или
молинистками,  по вашему усмотрению;  но лучше всего придерживаться взглядов
вашего священника.  Не  забудьте при всяком случае ни  к  селу ни  к  городу
ополчаться  против  философов;   кричите,  что  Вольтер  антихрист;  заучите
наизусть произведение вашего аббатика и цитируйте его, если понадобится..."
     К этому госпожа де Ла Помере присовокупила:
     "Я  не  буду вас  навещать,  ибо  недостойна общаться со  столь святыми
особами;  пусть,  однако,  это  вас  не  тревожит:  вы  иногда  будете тайно
приходить сюда, и мы в тесном кругу вознаградим себя за ваш покаянный режим.
Но,  играя в благочестие,  остерегайтесь действительно впасть в него...  Что
касается расходов на  ваше маленькое хозяйство,  то  я  принимаю их на себя.
Если моя затея удастся,  вы не будете нуждаться во мне;  если она не удастся
не по вашей вине,  то я  достаточно богата,  чтоб обеспечить вам приличную и
более приятную участь, чем та, которою вы пожертвовали ради меня. Но главное
- это  повиновение,  повиновение моей воле,  абсолютное,  безграничное,  без
которого я ни за что не ручаюсь в настоящем и ничего не обещаю в будущем".
     Хозяин  (пощелкивая  по   своей  табакерке  и   поглядывая  на   часы).
Дьявольская баба! Упаси меня, господи, повстречаться с такой!
     Трактирщица. Терпение, терпение! Вы ее еще не знаете.
     Жак.  А в ожидании этого,  прекрасная хозяюшка,  не перекинуться ли нам
словечком с бутылочкой!
     Трактирщица.  Господин Жак,  мое шампанское придает мне красоту в ваших
глазах.
     Хозяин.  Мне уже давно хочется задать вам один,  быть может, нескромный
вопрос, и я больше не могу удерживаться.
     Трактирщица. Задавайте.
     Хозяин. По-моему, вы родились не в харчевне.
     Трактирщица. Да, это так.
     Хозяин.  Вы принадлежали к  более высокому кругу и  попали сюда в  силу
необыкновенных обстоятельств.
     Трактирщица. Не отрекаюсь.
     Хозяин. Не прервать ли нам на минутку историю госпожи де Ла Помере?
     Трактирщица.  Невозможно.  Я охотно рассказываю чужие похождения, но не
свои. Скажу вам только, что я воспитывалась в Сен-Сире{391}, где мало читала
Евангелие,  но читала много романов. От королевского аббатства до харчевни -
большой путь.
     Хозяин. Я удовлетворен; будем считать, что я у вас ничего не спросил.
     Трактирщица.  В  то  время  как  обе  наши  ханжи служили назидательным
примером и  добрая слава  о  их  благочестии и  святости распространялась по
округе,  госпожа де  Ла Помере внешне выказывала маркизу уважение,  дружбу и
полное доверие.  Он  неизменно встречал радушный прием,  его не бранили,  на
него не дулись даже после долгого отсутствия; он посвящал ее в свои любовные
похождения,  и она притворялась, будто они ее искренн