в  Бисетр,  где
благодаря экономии  наших  администраторов он  будет  получать  свою  порцию
хлеба, унцию говядины и сможет пиликать на виолончели с утра до вечера...
     А что, если и мне тоже приложить голову к подушке в ожидании, когда Жак
и его Хозяин проснутся? Как вы полагаете?
     На другой день Жак поднялся на рассвете,  высунул в  окно голову,  чтоб
узнать,  какая погода,  убедился,  что  она  отвратительная,  снова улегся и
предоставил своему Хозяину и мне спать, сколько душе угодно.
     Жак, его Хозяин и прочие путешественники, остановившиеся в том же доме,
надеялись,  что к  полудню небо прояснится;  но ничуть не бывало;  и так как
ручей, отделявший предместье от города, настолько надулся и разбух от дождя,
что  опасно было переправляться через него,  то  те,  чей путь лежал в  этом
направлении,  решили  лучше  потратить  день  и  переждать.  Одни  принялись
беседовать,   другие  -   ходить  взад  и  вперед,  высовывать  нос  наружу,
разглядывать небо и возвращаться обратно,  ругаясь и топая ногами; некоторые
разговаривали о  политике и  пили,  многие  забавлялись игрой,  а  остальные
курили, спали и бездельничали. Хозяин сказал Жаку:
     - Надеюсь,  что Жак вернется к  рассказу о своих любовных похождениях и
что  небо  пожелает продержать меня здесь в  дурную погоду достаточно долго,
чтобы не лишить удовольствия дослушать их до конца.
     Жак. Небо пожелает! Никогда не знаешь, чего оно желает и чего нет, да и
само оно,  быть может,  этого не знает. Мой бедный капитан, которого уже нет
на  свете,  повторял мне  это сотни раз;  и  чем дольше я  живу,  тем больше
признаю, что он прав... За вами дело, сударь!
     Хозяин.  Помню.  Ты  остановился на экипаже и  лакее,  которому лекарша
разрешила отдернуть полог кровати и поговорить с тобой.
     Жак.  Лакей подошел к постели и сказал мне:  "Ну,  приятель, вставайте,
одевайтесь и  едем".  Я  ответил  ему  из-под  одеяла,  не  видя  его  и  не
показываясь ему на глаза: "Не мешайте мне спать, приятель, и уезжайте".
     Лакей возражает,  что у него есть приказ от его хозяина,  что он должен
его исполнить.
     "А ваш хозяин,  распоряжающийся незнакомым ему человеком,  распорядился
ли уплатить то, что я здесь задолжал?"
     "С этим уже покончено.  Торопитесь:  вас ждут в замке,  и поверьте, вам
будет там гораздо лучше,  чем здесь,  если только вы оправдаете возбужденное
вами любопытство".
     Я даю себя уговорить:  встаю,  одеваюсь,  и меня ведут под руки.  Я уже
простился с лекаршей и собрался сесть в экипаж,  когда эта женщина,  подойдя
ко мне, дернула меня за рукав и попросила отойти с ней в угол комнаты, чтобы
сказать мне несколько слов.
     "Вот что,  друг мой,  -  заявила она,  -  вы, кажется, не можете на нас
пожаловаться: доктор спас вам ногу, я хорошо ухаживала за вами, и я надеюсь,
что вы не забудете о нас в замке".
     "А что я могу для вас сделать?"
     "Попросить,  чтобы моего мужа  пригласили вас  перевязывать.  Там  куча
народу.  Это лучшая клиентура в округе.  Сеньор -  человек щедрый; он хорошо
платит,  и от вас зависит составить наше счастье.  Муж несколько раз пытался
туда проникнуть, но безуспешно".
     "Разве в замке нет лекаря, госпожа докторша?"
     "Конечно, есть".
     "А  будь этот лекарь вашим мужем,  приятно ли было бы вам,  если б  ему
повредили и выжили его оттуда?"
     "Этому лекарю вы  ничем не  обязаны,  а  моему мужу,  кажется,  кое-чем
обязаны: если вы, как раньше, ходите на обеих ногах, то это - его рук дело".
     "А  если ваш  муж сделал мне добро,  то  я,  по-вашему,  должен сделать
другому зло? Будь хотя бы это место свободным..."


     Жак  собрался продолжать,  когда  вошла  трактирщица,  держа  на  руках
завернутую в пеленки Николь, целуя ее, жалея, лаская и причитая над ней, как
над ребенком:
     - Бедная моя Николь!  Она всю ночь напролет провизжала.  А вы, господа,
хорошо спали?
     Хозяин. Отлично.
     Трактирщица. Тучи заволокли небо со всех сторон.
     Хозяин. Очень досадно.
     Трактирщица. Господа далеко едут?
     Жак. Мы сами не знаем.
     Трактирщица. Господа следуют за кем-нибудь?
     Жак. Мы ни за кем не следуем.
     Трактирщица.  Господа едут или  останавливаются в  зависимости от  дел,
встречающихся им по дороге?
     Жак. У нас нет никаких дел.
     Трактирщица. Господа путешествуют для своего удовольствия?
     Жак. Или для своего неудовольствия.
     Трактирщица. Желаю вам первого.
     Жак. Ваше желание не стоит выеденного яйца; будет то, что предначертано
свыше.
     Трактирщица. Ага! Значит, женитьба?
     Жак. Быть может, да; быть может, нет.
     Трактирщица.  Будьте осторожны,  господа.  Тот  человек,  что находится
внизу и что так зверски обошелся с моей бедной Николь,  вступил в нелепейший
брак...  Дай,  бедная собачонка,  дай я тебя поцелую;  и обещаю,  что ничего
подобного больше не случится. Видите, как она дрожит всем телом?
     Хозяин. А что особенного в женитьбе этого человека?
     На этот вопрос хозяйка отвечала:
     - Там,  внизу, какой-то шум; пойду сделаю распоряжения и вернусь, чтобы
вам рассказать...
     Муж ее,  устав кричать: "Жена! Жена!" - поднимается наверх, не замечая,
что за ним следует его кум. Трактирщик сказал жене:
     - Какого черта ты здесь околачиваешься?
     Затем, обернувшись, он заметил кума:
     - Вы принесли мне денег?
     Кум. Нет, куманек, вы отлично знаете, что у меня их нет.
     Трактирщик.  У  вас нет?  Я сумею смастерить их из вашего плуга,  ваших
лошадей, ваших быков и вашей кровати. Как, негодяй!
     Кум. Я не негодяй.
     Трактирщик.  А кто же ты?  Ты нуждаешься,  не знаешь, чем засеять поле;
твой  помещик,  которому надоело тебе  одалживать,  не  хочет  больше ничего
давать.  Ты  приходишь ко  мне;  эта женщина за  тебя вступается;  проклятая
болтушка,  причина всех совершенных мною в жизни глупостей, уговаривает меня
ссудить  тебя;  я  даю  тебе  в  долг;  ты  обещаешь вернуть  и  десять  раз
увиливаешь. Но будь покоен, я канителить не стану. Вон отсюда!
     Жак  и  его  Хозяин  собрались было  походатайствовать за  беднягу,  но
трактирщица, приложив палец к губам, подала им знак, чтоб они молчали.
     Трактирщик. Вон отсюда!
     Кум.  Все, что вы сказали, куманек, сущая правда; но правда также и то,
что судебные приставы сейчас находятся у меня и что через несколько минут мы
будем доведены до нищенской сумы - моя дочь, сын и я.
     Трактирщик.  Этой участи ты и  заслуживаешь.  Зачем ты приходил сегодня
утром?  Я бросаю доливку бочек,  выхожу из погреба,  а тебя нет. Вон отсюда,
говорю тебе!
     Кум.  Да,  я заходил, кум; но побоялся плохого приема, повернул назад и
сейчас тоже ухожу.
     Трактирщик. И хорошо сделаешь.
     Кум.   А  теперь  бедная  моя  Маргарита,  такая  благоразумная,  такая
хорошенькая, пойдет в Париж в услужение.
     Трактирщик. В Париж, в услужение! Ты хочешь сделать из нее шлюху?
     Кум. Не я хочу, а тот жестокий человек, который со мной говорит.
     Трактирщик.  Я - жестокий человек? Ничего подобного: никогда им не был,
ты это отлично знаешь...
     Кум. Я больше не в состоянии прокормить ни дочь, ни сына: дочь пойдет в
услужение, а сын в солдаты.
     Трактирщик.  И  я  буду тому причиной?  Ни  под  каким видом!  Ты  злой
человек; пока я жив, ты будешь моим мучением. Ну, сколько тебе надо?
     Кум. Ничего мне не надо. Я в отчаянии оттого, что вам должен, но отныне
этого больше не  будет.  Своими оскорблениями вы причиняете больше зла,  чем
делаете добра услугами. Будь у меня деньги, я швырнул бы их вам в лицо; но у
меня нет ни гроша.  Моя дочь станет тем,  чем богу угодно; мальчик даст себя
убить,  если так нужно; я буду просить милостыню, но не у ваших дверей. Нет,
нет,  никаких больше обязательств по отношению к такому нехорошему человеку,
как вы. Выручайте деньги за моих волов, лошадей и орудия; подавитесь ими! Вы
родились, чтобы плодить неблагодарных, а я не хочу им быть. Прощайте!
     Трактирщик. Жена, он уходит! Удержи его.
     Трактирщица. Ну, куманек, обсудим, как вам можно помочь.
     Кум. Мне не нужна такая помощь, она слишком дорого обходится...
     Трактирщик шепотом повторяет жене: "Да не пускай же его, удержи! Дочь в
Париж! Сына в армию! Сам он на паперти! Не допущу!"
     Тем  временем жена прилагала тщетные усилия:  крестьянин был  человек с
гонором, не хотел ничего понимать и всячески упирался. Трактирщик со слезами
на глазах взывал к Жаку и его Хозяину, повторяя:
     - Господа, постарайтесь его урезонить...
     Жак  с  Хозяином  вмешались  в  это  дело;   все  одновременно  умоляли
крестьянина.  Я никогда не видел человека...  - Вы никогда не видели! Да вас
там и не было!  Скажите лучше: никто никогда не видел. - Пусть так. Никто не
видел  человека более  огорченного отказом и  более  обрадованного согласием
взять от него деньги,  чем этот трактирщик;  он обнимал жену,  обнимал кума,
обнимал Жака и его Хозяина, восклицая:
     - Пусть поскорее сбегают к нему и прогонят этих ужасных приставов.
     Кум. Согласитесь все же...
     Трактирщик.  Соглашаюсь с тем,  что я все порчу. Но что ты хочешь, кум?
Уж я такой,  какой есть.  Природа сделала меня самым жестоким и самым нежным
человеком; я не умею ни соглашаться, ни отказывать.
     Кум. Не могли ли бы вы стать другим?
     Трактирщик.  Я уже в таком возрасте,  когда не исправляются; но если бы
те,  кто обратился ко мне первыми,  распекли меня так,  как ты, я, вероятно,
стал бы лучше. Благодарю тебя, кум, за урок; может статься, он пойдет мне на
пользу...  Жена, спустись поскорее вниз и дай ему все, что нужно. Поторопись
и не заставляй его ждать; можешь потом вернуться к этим господам, с которыми
ты, кажется, отлично спелась...
     Жена  и  кум  сошли  вниз,  трактирщик постоял еще  минутку;  когда  он
удалился, Жак сказал Хозяину:
     - Вот странный человек!  Небо наслало эту дурную погоду и задержало нас
здесь,  так как ему было угодно, чтобы вы выслушали мои любовные похождения;
но что же теперь ему угодно?
     Хозяин, зевая и постукивая по табакерке, растянулся в кресле и ответил:
     - Жак, нам предстоит еще не один день прожить вместе, если только...
     Жак.   Словом,   небу  угодно,   чтоб  я  сегодня  молчал,  а  говорила
трактирщица;  это -  болтунья,  которой ничего лучшего и не надо;  пускай же
говорит.
     Хозяин. Ты сердишься?
     Жак. Дело в том, что я тоже люблю поговорить.
     Хозяин. Твой черед придет.
     Жак. Или не придет.


     Понимаю тебя,  читатель.  "Вот, - говоришь ты, - настоящая развязка для
"Ворчуна-благодетеля"{367}!  Согласен с тобой.  Будь я автором этой пьесы, я
ввел бы в нее персонаж,  который приняли бы за эпизодический,  но который бы
им не был.  Этот персонаж появлялся бы несколько раз, и присутствие его было
бы оправданно.  Сперва он явился бы, чтобы просить пощады; но боязнь плохого
приема  заставила  бы  его  удалиться  до  возвращения Жеронта.  Побуждаемый
вторжением судебных  приставов в  его  жилище,  он  набрался бы  храбрости и
вторично отправился бы к Жеронту; но тот бы отказался его принять. Наконец я
вывел  бы  его  в  развязке,  где  он  сыграл бы  точно такую же  роль,  как
крестьянин у трактирщика; у него тоже была бы дочка, которую он собирался бы
пристроить у торговки дамскими нарядами,  и был бы сын,  которого он взял бы
из школы,  чтоб отдать в услужение, а сам бы он тоже решил просить милостыню
до тех пор, пока ему не станет противна жизнь. Публика увидела бы ворчливого
благодетеля у  ног этого человека;  его распекли бы  по заслугам;  он был бы
принужден  обратиться  к  окружающей  его  семье,  чтоб  умилостивить своего
должника и заставить его снова принять помощь.  Ворчливый благодетель был бы
наказан; он обещал бы исправиться, но в последнюю минуту снова вернулся бы к
своему обычаю, рассердившись на действующих лиц, которые любезно уступали бы
друг другу дорогу при входе в дом;  он крикнул бы им резко:  "Черт бы побрал
церемо..."  -   но  тут  же  остановился  бы  на  полуслове,   сказав  своим
племянницам: "Ну-с, племянницы, подайте мне руку и войдем". - А дабы связать
этот персонаж со  всем сюжетом,  вы  сделали бы  его  ставленником Жеронтова
племянника?  -  Отлично.  -  И  дядя  одолжил  бы  деньги  по  просьбе этого
племянника?  -  Превосходно.  -  И  это послужило бы  причиной,  почему дядя
разгневался на Племянника?  - Именно так. - А развязка этой пьесы не была ли
бы  публичным повторением в  присутствии всей семьи того,  что каждый из них
перед тем делал в отдельности?  -  Вы угадали. - Если я встречу когда-нибудь
Гольдони,  то расскажу ему сцену в харчевне.  -  И хорошо сделаете; он такой
искусник, что лучше не надо, и воспользуется этим как следует.
     Трактирщица вернулась, продолжая держать в руках Николь, и сказала:
     - Надеюсь,  что у вас будет хороший обед;  только что пришел браконьер;
стражник сеньора не замедлит...
     С  этими словами она  взяла стул.  И  вот она садится и  принимается за
рассказ.
     Трактирщица. Слуг надо бояться: у хозяев нет худших врагов.
     Жак.  Сударыня,  вы не знаете,  что говорите; есть хорошие слуги и есть
плохие; и, может быть, хороших слуг больше, чем хороших хозяев.
     Хозяин. Жак, ты несдержан и допускаешь точно такую же нескромность, как
та, которая тебя возмутила.
     Жак. Но ведь хозяева...
     Хозяин. Но ведь слуги...
     Ну-с,  читатель,  почему бы мне не затеять сильнейшей ссоры между этими
тремя лицами? Почему бы Жаку не взять хозяйку за плечи и не вышвырнуть ее из
комнаты?  Почему бы хозяйке не взять Жака за плечи и не выставить его вон? И
почему бы  мне не  сделать так,  чтоб вы не услыхали ни истории хозяйки,  ни
истории любовных похождений Жака?  Но  успокойтесь,  этого  не  случится.  И
потому трактирщица продолжала:
     - Надо признать,  что если есть немало злых мужчин, то есть также много
злых женщин.
     Жак. И незачем далеко ходить, чтоб их найти.
     Трактирщица.  Как вы смеете вмешиваться!  Я - женщина и могу говорить о
женщинах, что желаю; мне не нужно вашего одобрения.
     Жак. Мое одобрение не хуже всякого другого.
     Трактирщица. У вас, сударь, есть слуга, который корчит из себя умника и
не  оказывает вам  должного почтения.  У  меня тоже есть слуги,  и  пусть бы
кто-нибудь из них только посмел...
     Хозяин. Жак, замолчите и не мешайте хозяйке рассказывать.
     Трактирщица,  ободренная этими словами,  встает,  накидывается на Жака,
подбоченивается,  забывает,  что держит на руках Николь,  роняет ее,  и  вот
Николь,  ушибленная и барахтающаяся в пеленках,  лает на полу во всю мочь, а
трактирщица присоединяет свои  крики к  лаю  Николь,  Жак  присоединяет свои
взрывы хохота к  лаю Николь и к крикам трактирщицы,  а Хозяин Жака открывает
табакерку,  берет понюшку и не может удержаться от смеха. На постоялом дворе
полный переполох.
     - Нанон,  Нанон,  скорей,  скорей, принесите бутылку с водкой!.. Бедная
Николь умерла... Распеленайте ее... Какая вы неловкая!
     - Лучше не умею.
     - Как  она  визжит!  Оставьте меня,  пустите...  Она умерла...  Смейся,
балбес! Есть действительно чему смеяться!.. Моя бедная Николь умерла!
     - Нет, сударыня, нет. Она поправится; вот уже шевелится...
     Нанон  пришлось тереть водкой нос  собаки и  вливать ей  в  пасть  этот
напиток; хозяйка стенала и распекала наглых лакеев, а служанка говорила:
     - Взгляните, сударыня: она открыла глаза; вот уже на вас смотрит.
     - Бедное животное - ну, просто говорит! Кто тут не расчувствуется!
     - Да  приласкайте  же  ее,   сударыня,   хоть  немножко;   ответьте  ей
что-нибудь.
     - Поди сюда,  бедная Николь! Скули, дитя мое, скули, если тебе от этого
легче.  Как  у  людей,  так  и  у  животных своя  судьба;  она  шлет радость
сварливому,   крикливому,   обжорливому  тунеядцу   и   горе   какому-нибудь
достойнейшему на свете существу.
     - Хозяйка права, на свете нет справедливости.
     - Молчите!  Спеленайте ее снова, уложите под мою подушку и помните, что
при малейшем ее визге я примусь за вас.  Поди сюда, бедный зверек, я поцелую
тебя еще разок,  прежде чем тебя унесут.  Да  поднеси же  ее ближе,  дура ты
этакая!.. Собаки такие добрые; они лучше...
     Жак... Отца, матери, братьев, сестер, детей, слуг, мужа...
     Трактирщица.  Ну да;  не смейтесь,  пожалуйста. Они невинны, они верны,
они никогда не причиняют нам зла, тогда как все прочие...
     Жак. Да здравствуют собаки! Нет в мире ничего более совершенного.
     Трактирщица.  Если есть что-нибудь более совершенное,  то уж, во всяком
случае,  это не человек.  Хотела бы я,  чтобы вы видели пса нашего мельника;
это кавалер моей Николь.  Среди вас нет никого, сколько бы вас ни было, кого
бы он не оконфузил.  Чуть рассветет,  как он уже тут:  пришел за целую милю.
Становится за окном,  и начинаются вздохи - такие вздохи, что жалость берет.
Какая бы ни была погода,  он тут;  дождь струится по его телу; лапы вязнут в
песке,  уши и  кончик носа едва видны.  Разве вы  способны на нечто подобное
даже ради самой любимой женщины?
     Хозяин. Это очень галантно.
     Жак.  А с другой стороны, где женщина, достойная такого поклонения, как
ваша Николь?
     Но страсть к животным не являлась,  как можно было бы подумать, главной
страстью хозяйки; главной ее страстью была страсть к болтовне. Чем охотнее и
терпеливее вы  ее  слушали,  тем  больше достоинств она  вам приписывала,  а
потому она  не  заставила себя дважды просить,  чтобы возобновить прерванный
рассказ об  удивительном браке;  единственным ее  условием было -  чтобы Жак
хранил  молчание.  Хозяин поручился за  своего слугу.  Слуга  этот  небрежно
развалился  в  уголке,  закрыл  глаза,  нахлобучил  шапку  на  самые  уши  и
наполовину  повернулся  спиной  к  трактирщице.  Хозяин  кашлянул,  сплюнул,
высморкался,  вынул  часы,  посмотрел время,  вытащил табакерку,  щелкнул по
крышке,   взял   понюшку,   а   хозяйка   приготовилась  вкусить  сладостное
удовольствие многоглаголания.
     Она собралась было начать, как вдруг услыхала вой собачонки.
     - Нанон,  присмотрите за этим бедным зверьком... Я так взволнована, что
не помню, на чем остановилась.
     Жак. Да вы еще не начинали.
     Трактирщица.  Те  двое  мужчин,  с  которыми  я  бранилась из-за  своей
несчастной Николь, когда вы приехали, сударь...
     Жак. Говорите: господа.
     Трактирщица. Почему?
     Жак.  Потому что нас до сих пор так величали,  и я к этому привык.  Мой
Хозяин зовет меня Жак, а прочие - господин Жак.
     Трактирщица.  Я не называю вас ни Жаком,  ни господином Жаком, я с вами
не разговариваю...  ("Сударыня!"  -  "Что тебе?" -  "Счет пятого номера".  -
"Посмотри на  камине".)  Эти  двое мужчин -  дворяне;  они едут из  Парижа и
направляются в поместье старшего.
     Жак. Откуда это известно?
     Трактирщица. Они сами сказали.
     Жак. Хорошее доказательство!
     Хозяин сделал знак трактирщице,  из которого она поняла,  что у  Жака в
голове не все в порядке.  Она ответила Хозяину сочувственным пожатием плеч и
добавила:
     - В его возрасте! Это печально.
     Жак. Печально никогда не знать, куда едешь.
     Трактирщица.  Старшего  зовут  маркизом Дезарси.  Он  был  охотником до
развлечений, человеком весьма галантным и не верившим в женскую добродетель.
     Жак. Он был прав.
     Трактирщица. Господин Жак, не перебивайте меня.
     Жак. Госпожа хозяйка "Большого оленя", я с вами не разговариваю.
     Трактирщица.  Тем не  менее господин маркиз натолкнулся на особу весьма
своеобычную,  которая оказала ему  сопротивление.  Ее  звали  госпожа де  Ла
Помере.   Она  была  женщиной  нравственной,   родовитой,   состоятельной  и
высокомерной.  Господин Дезарси порвал со  всеми  своими знакомыми,  общался
только с  госпожой де Ла Помере;  он ухаживал за ней с  величайшим усердием,
стараясь всякими жертвами доказать ей свою любовь, и предлагал ей даже руку;
но эта ж