енщина была так несчастна с первым своим мужем,  что... ("Сударыня!"
- "Что тебе?" -  "Ключ от ящика с овсом".  -  "Посмотри на гвоздике,  а если
нет,  то не торчит ли он в ящике". ) ...что предпочла бы подвергнуться любым
неприятностям, только лишь не опасностям второго брака.
     Жак. Значит, так было предначертано свыше.
     Трактирщица.  Госпожа де  Ла  Помере жила  очень уединенно.  Маркиз был
старым  другом ее  мужа;  он  бывал  у  нее  раньше,  и  она  продолжала его
принимать.  Если не  считать его склонности к  волокитству,  то он был,  что
называется,    человеком    чести.    Настойчивые   преследования   маркиза,
подкрепленные его  личными достоинствами,  молодостью,  приятной внешностью,
проявлениями  самой  искренней  страсти,  одиночеством,  потребностью ласки,
словом  -  всем  тем,  что  заставляет нас  поддаться  обольщению мужчины...
("Сударыня!" - "Что тебе?" - "Почтарь пришел". - "Отведи в зеленую комнату и
угости,  как всегда".)  ...возымели свое действие.  Оказав против своей воли
сопротивление маркизу  в  течение  нескольких месяцев,  потребовав от  него,
согласно  обычаю,   самых  торжественных  клятв,   госпожа  де   Ла   Помере
осчастливила поклонника,  и  он  наслаждался бы сладчайшей участью,  если бы
сумел сохранить чувства,  в  которых клялся своей возлюбленной и которые она
питала к нему.  Да, сударь, любить умеют одни только женщины; мужчины ничего
в этом не смыслят...  ("Сударыня!" -  "Что тебе?" -  Монах за подаянием".  -
"Дай ему  двенадцать су  за  этих господ,  шесть за  меня,  и  пусть обойдет
остальные номера".)  После  нескольких лет  совместной жизни  госпожа де  Ла
Помере показалась маркизу чересчур однообразной.  Он  предложил ей  бывать в
обществе,  она согласилась; он предложил ей принимать у себя некоторых дам и
кавалеров,  и она согласилась;  он предложил ей устраивать парадные обеды, и
она согласилась. Мало-помалу он стал пропускать день-другой, не заглядывая к
ней,  мало-помалу  он  перестал  являться  на  парадные обеды,  которые  сам
устраивал,   мало-помалу  он  сократил  свои  посещения;  у  него  появились
неотложные дела;  приходя к  своей  даме,  он  бросал  вскользь какое-нибудь
слово,  разваливался в кресле,  брал брошюру, отбрасывал ее, разговаривал со
своей собакой или дремал. По вечерам же его расстроенное здоровье требовало,
чтоб он уходил пораньше:  так предписал Троншен{372}.  "Великий человек этот
Троншен,  честное слово!  Не сомневаюсь, что он спасет нашу приятельницу, от
которой остальные врачи отказались".  С этими словами он брал трость и шляпу
и  уходил,  иногда забыв поцеловать свою  избранницу.  ("Сударыня!"  -  "Что
тебе?"  -  "Пришел бочар".  -  "Пусть спустится в  погреб и  осмотрит винные
бочки".) Госпожа де Ла Помере догадывалась, что ее не любят; необходимо было
удостовериться, и вот как она за это взялась... ("Сударыня!" - "Иду, иду".)
     Трактирщица,  которой надоели эти  помехи,  сошла вниз и,  по-видимому,
приняла меры, чтоб положить им конец.
     Трактирщица. Однажды после обеда она сказала маркизу:
     "Друг мой, вы мечтаете".
     "И вы тоже, маркиза".
     "Да, и мечты мои довольно печальны".
     "Что с вами?"
     "Ничего".
     "Неправда.  Расскажите же мне,  маркиза,  -  добавил он,  зевая,  - это
развлечет и вас и меня".
     "Разве вам скучно?.."
     "Нет; но бывают дни..."
     "Когда скучаешь".
     "Ошибаетесь,  друг мой; клянусь, вы ошибаетесь; но действительно бывают
дни... Сам не знаю, отчего это происходит".
     "Друг мой, я уже давно собираюсь поговорить с вами откровенно, но боюсь
вас огорчить".
     "Что вы! Разве вы можете меня огорчить?"
     "Может быть,  и  могу;  но это не моя вина,  и  небо тому свидетель..."
("Сударыня!.. Сударыня! Сударыня!" - "Но я же запретила звать меня ради кого
бы  то  ни  было или чего бы  то ни было;  позови мужа".  -  "Он ушел".)  Не
взыщите, господа, я сейчас вернусь.
     Хозяйка сходит вниз, возвращается обратно и продолжает свой рассказ:
     - "...Случилось это  без  моего согласия,  без моего ведома,  благодаря
проклятью,  тяготеющему,  по-видимому, над всем родом человеческим, ибо даже
я, даже я не убереглась от него".
     "Ах, это исходит от вас... Чего же мне бояться!.. О чем идет речь?.."
     "Маркиз,  речь идет...  Я в отчаянии; я приведу вас в отчаяние, и, учтя
все это, может быть, будет лучше, если я ничего не скажу".
     "Нет, друг мой, говорите; неужели вы скроете от меня что-либо в глубине
своего  сердца?  Ведь  первое  условие нашего соглашения заключалось в  том,
чтобы моя и ваша души были до конца открыты друг перед другом".
     "Да, это так, и вот что особенно меня тяготит: ваш упрек восполняет тот
гораздо более серьезный упрек,  который я  делаю самой себе.  Неужели вы  не
заметили,  что я уже не так весела,  как прежде? Я потеряла аппетит; я пью и
ем только потому,  что этого требует рассудок;  сон меня покинул. Наши самые
интимные встречи  перестали меня  радовать.  По  ночам  я  спрашиваю себя  и
говорю:  разве он стал менее обходителен? Нет. Разве вы можете упрекнуть его
в каких-нибудь подозрительных связях?  Нет. Разве его любовь к вам ослабела?
Нет.  Но раз ваш друг остался таким, каким был, то почему же изменилось ваше
сердце?  Но ведь это так,  вы не можете скрыть этого от себя: вы дожидаетесь
его уже не с таким нетерпением,  и вы уже не так радуетесь его приезду.  Где
беспокойство,  когда  он,  бывало,  запоздает?  Где  сладостное волнение при
грохоте его  экипажа,  или  когда о  его  приезде докладывали,  или когда он
появлялся? Вы его больше не испытываете".
     "Как, сударыня?"
     Тогда  маркиза де  Ла  Помере закрыла глаза  руками,  склонила голову и
умолкла на некоторое время, а затем продолжала:
     "Маркиз, я ожидала вашего удивления и всех тех горьких слов, которые вы
мне скажете.  Пощадите меня,  маркиз...  Нет,  не щадите,  скажите их мне: я
выслушаю их с  покорностью,  ибо я  их заслужила.  Да,  дорогой маркиз,  это
правда...  Да,  я...  Но  разве не достаточно большое несчастье то,  что это
случилось,  и  стоит ли,  скрывая его,  прибавлять к  нему позорную и низкую
ложь?  Вы  остались таким же,  а  ваша  подруга переменилась;  ваша  подруга
уважает вас,  почитает вас  так  же  и  даже больше,  чем прежде;  но...  но
женщина,  привыкшая, как она, изучать переживания глубочайших тайников своей
души и  ни  в  чем себя не обманывать,  не может скрыть от себя,  что любовь
оттуда  ушла.   Это  открытие  ужасно,   но   тем  не   менее  соответствует
действительности.  Маркиза  де  Ла  Помере,  я,  я  оказалась  непостоянной!
Легкомысленной!..  Маркиз, приходите в бешенство, ищите самых отвратительных
названий -  я  уже заранее назвала себя ими;  называйте и вы меня,  я готова
принять их все...  все, кроме названия лживой женщины, от которого, надеюсь,
вы меня избавите, ибо я поистине никогда таковой не была..." ("Жена!" - "Что
тебе?" -  "Ничего".  -  "В этом доме не имеешь ни минуты покоя, даже в такие
дни,  когда почти нет народу и  может показаться,  что нечего делать.  Очень
плохо быть трактирщицей,  да  еще с  таким олухом мужем!")  С  этими словами
госпожа де Ла Помере откинулась в кресле и заплакала.  Маркиз упал перед ней
на колени и воскликнул:
     "Вы очаровательная женщина,  восхитительная женщина, и второй такой нет
на свете!  Ваша прямота,  ваша честность привели меня в смущение, и я должен
был  бы  умереть от  стыда.  Ах!  Какое преимущество надо мной дает вам  эта
честность! Какой великой вы являетесь в моих глазах и каким ничтожным кажусь
я  себе!  Вы  заговорили первой,  но  первым провинился я.  Друг  мой,  ваша
искренность побуждает меня к тому же; я был бы чудовищем, если б она меня не
побуждала,  и признаюсь вам,  что история вашего сердца -  это слово в слово
история моего собственного.  Все, что вы себе говорили, я тоже себе говорил;
но я молчал, я страдал и не знаю, когда бы у меня хватило духу сказать вам".
     "Да так ли это, друг мой?"
     "Без всякого сомнения.  И  нам  остается только взаимно поздравить друг
друга:  мы  одновременно избавились от того хрупкого и  обманчивого чувства,
которое нас соединяло".
     "Правда;  какое это  было  бы  ужасное несчастье,  если  б  моя  любовь
продолжалась, в то время как ваша уже остыла!"
     "И если бы она умерла во мне раньше".
     "Вы правы, я это чувствую".
     "Никогда вы  не  казались мне такой привлекательной,  такой прелестной,
как в эту минуту, и если бы прошлый опыт не приучил меня к осмотрительности,
я подумал бы, что люблю вас больше, чем когда-либо".
     С  этими словами маркиз взял ее руки и  стал целовать их...  ("Жена!" -
"Что тебе?" -  "Пришел торговец сеном".  -  "Посмотри в счетную книгу". - "А
где книга?.. Сиди, сиди, - нашел".) Скрыв смертельную досаду, разрывавшую ее
сердце, госпожа де Ла Помере обратилась к маркизу:
     "Как же мы поступим, маркиз?"
     "Мы не обманывали друг друга; вы имеете право на полное мое уважение, а
я,  думается мне,  не  окончательно еще  потерял право  на  ваше;  мы  будем
видеться  по-прежнему  и  наслаждаться доверчивостью нежнейшей  дружбы.  Это
избавит нас  от  всяких  неприятностей,  от  всяких  мелких обманов,  всяких
упреков, всяких дрязг, обычно сопутствующих умирающей любви; мы будем бывать
в  свете;  я стану поверенным ваших побед и не скрою от вас своих,  если мне
случится одержать таковые,  в  чем,  впрочем,  я  весьма сомневаюсь,  ибо вы
сделали меня требовательным.  Это будет прелестно! Вы поможете мне советами,
я   не   откажу  вам   в   своих,   если  произойдут  какие-либо  угрожающие
обстоятельства, при которых они могут вам понадобиться. Кто знает, что может
случиться?.."
     Жак. Никто.
     Трактирщица.   "...Вероятнее  всего,   чем  дальше  я   зайду  в  своих
приключениях,  тем  больше вы  выиграете от  сравнения,  и  я  вернусь более
влюбленным,  более нежным,  более убежденным,  нежели когда-либо в том,  что
госпожа  де  Ла  Помере  была  единственной женщиной,  созданной  для  моего
счастья; а после этого возвращения можно биться о заклад, что я останусь при
вас до конца своей жизни".
     "А если случится, что по вашем возвращении вы меня больше не застанете?
Ведь человек, маркиз, не всегда бывает справедлив; нет ничего невозможного в
том, что я почувствую склонность, каприз, даже страсть к кому-нибудь, кто не
стоит вас".
     "Я, безусловно, буду в отчаянии, но не посмею жаловаться. Я буду винить
судьбу, разлучившую нас, когда мы были соединены, и сблизившую, когда мы уже
не сможем сблизиться..."
     После   этой   беседы   они   принялись   рассуждать  о   непостоянстве
человеческого сердца,  о непрочности клятв,  об узах брака... ("Сударыня!" -
"Что тебе?" - "Дорожная карета".)
     - Господа,  сказала хозяйка,  - я должна вас покинуть. Сегодня вечером,
справившись  со  всеми  делами,   я   вернусь  и  докончу  рассказ  об  этом
происшествии, если вам любопытно будет послушать... ("Сударыня!..", "Жена!",
"Хозяйка!.." - "Иду, иду".)
     После ухода трактирщицы Хозяин сказал своему слуге:
     - Жак, заметил ли ты одно обстоятельство?
     Жак. Какое именно?
     Хозяин.  А то,  что эта женщина рассказывает гораздо более складно, чем
можно ждать от хозяйки постоялого двора.
     Жак.  Действительно,  так!  Постоянные  помехи  со  стороны  домочадцев
выводили меня из терпения.
     Хозяин. И меня тоже.
     А ты,  читатель,  говори без притворства,  - ибо мы находимся в разгаре
полной  откровенности,   -  не  желаешь  ли  ты  бросить  эту  изысканную  и
многословную болтунью хозяйку  и  вернуться к  любовным похождениям Жака?  Я
лично не стою ни за то,  ни за другое. Когда эта женщина возвратится, болтун
Жак  охотно вернется к  своей роли и  захлопнет дверь у  нее  под носом;  он
только скажет ей в замочную скважину: "Покойной ночи, сударыня, Хозяин спит,
я  тоже  ложусь:  придется  отложить  конец  истории  до  нашего  следующего
приезда".
     "Первая взаимная клятва двух человеческих существ была дана у  подножия
скалы,  рассыпавшейся в  пыль;  в  свидетели своего постоянства они призвали
небо, которое ни минуты не бывает одинаковым; все и в них, и вокруг них было
преходяще,  а  они верили,  что их сердца не подвержены переменам.  О  дети!
Вечные дети!.." Не знаю,  чьи эти рассуждения: Жака ли, его Хозяина или мои;
несомненно,   что  они  принадлежат  кому-нибудь  из  нас  троих  и  что  им
предшествовали и  за ними последовали многие другие,  которые заняли бы нас,
то  есть Жака,  его Хозяина и  меня,  до  ужина,  до вечера,  до возвращения
трактирщицы, если б Жак не сказал своему Хозяину:
     - Знаете, сударь, все великие сентенции, приведенные вами только что ни
к  селу  ни  к  городу,  не  стоят  старой  басни,  которую  рассказывают на
посиделках в нашей деревне.
     Хозяин. А что это за басня?
     Жак.  Это басня о Ноже и Ножнах.  Однажды Нож и Ножны повздорили; Нож и
говорит Ножнам:  "Ножны,  подруга моя,  вы -  негодяйка, так как каждый день
принимаете новые Ножи..." Ножны ответили Ножу:  "Друг мой Нож, вы - негодяй,
так как каждый день меняете Ножны..." -  "Не то вы мне обещали,  Ножны..." -
"Нож,  вы первый меня обманули...". Спор этот происходил за столом; тот, кто
сидел между ними,  обратился к ним и сказал: "И вы, Нож, и вы, Ножны, хорошо
поступили,  изменив друг  другу,  ибо  вам  хотелось изменить;  но  вы  были
неправы, обещая не изменять. Разве вы не видите, Нож, что господь создал вас
для многих Ножен,  а вас,  Ножны,  для многих Ножей? Вы считали безумцами те
Ножи,  которые клялись совершенно отказаться от Ножен,  и те Ножны,  которые
давали обет обойтись без Ножей;  и вы не подумали о том, что вы, Ножны, были
почти столь же безумны, обещая ограничиться одним Ножом, а вы, Нож, - обещая
ограничиться одними Ножнами".
     Тут Хозяин сказал Жаку:
     - Твоя басня не слишком нравственная,  но зато веселая.  Знаешь,  какая
странная мысль пришла мне в  голову?  Я женю тебя на нашей трактирщице;  и я
думаю о  том,  как поступил бы муж,  любящий поговорить,  при жене,  которая
только и делает это самое.
     Жак.  Он поступил бы так же,  как я делал в первые двенадцать лет своей
жизни, когда жил у дедушки и бабушки.
     Хозяин. Как их звали? Чем они занимались?
     Жак.  Они были старьевщиками.  У моего деда Язона было несколько детей.
Вся семья состояла из людей серьезных: они вставали, одевались, шли по своим
делам;  возвращались,  обедали и  отправлялись назад,  не проронив ни слова.
Вечером они усаживались на стулья:  мать и дочери ткали,  шили,  вязали,  не
проронив ни слова; сыновья отдыхали; отец читал Ветхий завет.
     Хозяин. А ты что делал?
     Жак. Я бегал по комнате с кляпом во рту.
     Хозяин. Как - с кляпом?
     Жак.  Да,  с  кляпом;  и  этому  проклятому кляпу  я  обязан страстью к
болтовне.  Иногда проходила целая неделя,  и  никто в доме Язона не открывал
рта.  В  течение своей жизни -  а жизнь ее была долгой -  бабушка не сказала
ничего,  кроме:  "Продается шляпа",  а  дедушка,  который ходил на аукционах
выпрямившись,  заложив руки под сюртук,  -  ничего, кроме: "Одно су". Бывали
дни, когда он чуть было не переставал верить в Библию.
     Хозяин. Почему?
     Жак.  Из-за  повторений,  которые  он  считал  суесловием,  недостойным
святого духа.  Он говорил,  что повторяющие одно и то же -  глупцы,  которые
считают, что их слушатели тоже глупцы.
     Хозяин.  Жак,  не хочешь ли ты искупить долгое молчание,  которое из-за
кляпа  хранил  в  течение двенадцати лет  у  твоего дедушки,  а  также  пока
рассказывала хозяйка, и...
     Жак. Вернуться к истории моих любовных приключений?
     Хозяин.  Нет,  к  той,  на которой ты меня покинул:  о  приятеле твоего
капитана.
     Жак. Ах, сударь, какая у вас жестокая память!
     Хозяин. Жак, мой миленький Жак!..
     Жак. Чему вы смеетесь?
     Хозяин.  Тому,  чему буду смеяться еще не раз: как ты в детстве бегал у
своего дедушки с кляпом во рту.
     Жак.  Бабушка вынимала его,  когда никого не было,  и  если дедушка это
замечал,  то бывал недоволен и говорил:  "Продолжайте в том же духе,  и этот
малый  станет величайшим болтуном,  какой  когда-либо  был  на  свете".  Его
предсказание сбылось.
     Хозяин. Ну, Жак, мой миленький Жак, - историю приятеля твоего капитана!
     Жак. Я не отказываюсь; но вы не поверите.
     Хозяин. Разве она такая уж странная?
     Жак.  Нет,  но  она  уже  однажды случилась с  другим -  с  французским
военным, которого, кажется, звали господином де Герши{380}.
     Хозяин.  Ну что ж,  я скажу,  как тот французский поэт, который сочинил
довольно удачную эпиграмму и  заявил другому,  приписавшему ее  себе  в  его
присутствии:  "Почему бы,  сударь,  вам ее  и  не  сочинить?  Ведь я  же  ее
сочинил..."  Почему бы приключению,  рассказанному Жаком,  и  не случиться с
приятелем его капитана,  раз оно случилось с  французским военным де  Герши.
Но, рассказывая о нем, ты разом убьешь двух зайцев, ибо передашь мне историю
и того и другого, которой я не знаю.
     Жак. Тем лучше! Но поклянитесь, что это так.
     Хозяин. Клянусь.


     Читатель,  мне очень бы хотелось потребовать и от тебя такой же клятвы;
но я только обращу твое внимание на одну странность в характере Жака, видимо
унаследованную им  от  своего  дедушки  Язона,  молчаливого  старьевщика;  а
именно,  Жак хоть и любил поговорить, но, в противность болтунам, не выносил
повторений. А потому он не раз говаривал своему Хозяину:
     - Сударь,  вы готовите мне печальное будущее; что станет со мной, когда
мне нечего будет больше сказать?
     - Ты будешь повторять.
     - Чтоб Жак стал повторять!  Свыше предначертано противное, и если б мне
когда-либо случилось повториться,  я  не удержался бы,  чтоб не воскликнуть:
"Ах, если бы дедушка тебя услыхал!.." - и пожалел бы о кляпе.


     Жак.  В  те времена,  когда играли в  азартные игры на Сен-Жерменской и
Лаврентьевской ярмарках...
     Хозяин.  Да ведь эти ярмарки в  Париже,  а приятель твоего капитана был
комендантом пограничной крепости.
     Жак.  Ради  бога,  сударь,  не  мешайте мне  рассказывать...  Несколько
офицеров вошли  в  лавку  и  застали  там  другого офицера,  беседовавшего с
хозяйкой.  Один из вошедших предложил ему сыграть в пас-дис{381};  а надобно
вам знать,  что после смерти моего капитана его приятель, став богачом, стал
также  и  игроком.  Итак,  приятель моего капитана (или  господин де  Герши)
соглашается.  Судьба  присуждает стаканчик противнику,  который  выигрывает,
выигрывает, выигрывает, так что конца не видно. Игра разгорелась, играли уже
на квит,  квит на квит,  на меньшую часть, на большую часть, на полный квит,
на полный квит на квит,  когда одному из присутствовавших вздумалось сказать
господину де  Герши  (или  приятелю моего капитана),  что  ему  следовало бы
остановиться и  прекратить игру,  так  как  есть люди более ловкие,  чем он.
Услыхав это  замечание,  которое было  всего лишь шуткой,  приятель капитана
(или господин де Герши) решил, что имеет дело с мошенником; он сразу полез в
карман,  вытащил преострый нож, и когда его противник положил руку на кости,
чтобы бросить их в  стаканчик,  он вонзил ему нож в руку и,  пригвоздив ее к
столу,  сказал: "Если кости фальшивые, то вы - шулер; а если они правильные,
то  я  виноват..."  Кости оказались правильными.  Господин де  Герши заявил:
"Очень сожалею и предлагаю любую сатисфакцию...". Но приятель моего капитана
отнесся к  делу иначе;  он сказал:  "Я потерял свои деньги;  я  пронзил руку
порядочного человека;  но в  качестве компенсации я  снова приобрел приятное
право  драться,  сколько душе  угодно...".  Пригвожденный офицер удаляется и
идет перевязывать рану. Выздоровев, он отыскивает пригвоздившего его офицера
и  требует от  него  удовлетворения;  тот  (или  господин де  Герши) находит
требование справедливым.  Приятель  моего  капитана обнимает его  за  шею  и
говорит:  "Я