я одинаково хорошо -  как прислонив голову к тумбе
на углу улицы,  так и положив ее на мягкую подушку.  Таким я и бываю иногда;
но,  черт его знает, это долго не длится: твердый и непреклонный, как скала,
в важных случаях, я нередко становлюсь в тупик при малейшем противоречии или
от любого пустяка;  так и  хочется надавать себе пощечин.  В  конце концов я
отказался от этой мысли и  решил остаться таким,  каким был;  а  поразмыслив
немного,  пришел к убеждению,  что это сводится к тому же самому, ибо не все
ли  равно,  каковы мы?  Это другой вид покорности судьбе,  но более легкий и
удобный.
     Хозяин. Более удобный - это бесспорно.
     Жак. Поутру лекарь отдернул полог моей кровати и сказал:
     "Ну, дружище, покажите колено, а то я сегодня далеко уезжаю".
     "Доктор, - ответил я мученическим тоном, - мне хочется спать".
     "Очень рад. Это хороший признак".
     "Не мешайте мне спать. Не стоит менять повязку".
     "Ну ладно, спите на здоровье..."
     С  этими словами он задернул полог,  а я бодрствую.  Час спустя лекарша
снова его отдернула и провозгласила:
     "Ну, дружище, вот ваши обсахаренные гренки".
     "Госпожа лекарша,  -  отвечал я страдальческим тоном,  - мне не хочется
есть".
     "Кушайте, кушайте, все равно не заплатите ни больше, ни меньше".
     "У меня нет аппетита".
     "Тем лучше! Останется мне и детям".
     С  этими словами она задернула полог,  позвала детей,  и  они принялись
уплетать мои обсахаренные гренки.


     Читатель,  мне очень хочется знать, что ты скажешь, если я сделаю паузу
и вернусь к истории человека,  имевшего только одну рубашку, ибо у него было
лишь одно тело?  Ты скажешь,  что я  зашел,  говоря вольтеровским языком,  в
тупик,  или,  выражаясь грубо,  залез на  задворки{352},  откуда не знаю как
выбраться, и прибегаю к нелепым побасенкам, чтоб выиграть время и выпутаться
из  тех,  которые начал.  Нет,  читатель,  ты  заблуждаешься полностью.  Мне
известно,  как Жак избавится от беды;  а  то,  что я тебе расскажу о Гуссе -
человеке, обладавшем одновременно только одной рубашкой, так как у него было
одновременно только одно тело, - вовсе не басня.
     Дело  было  в  троицын день,  когда я  утром получил записку от  Гусса,
умолявшего меня навестить его  в  тюрьме,  куда его  засадили.  Одеваясь,  я
поразмыслил над  его  невзгодой и  решил,  что,  должно быть,  его  портной,
булочник,  виноторговец или  домохозяин  выхлопотал приказ  об  его  аресте,
который и был приведен в исполнение. Прихожу и застаю его в одной компании с
другими лицами зловещей наружности. Спрашиваю его, кто эти люди.
     "Старик с  очками на носу -  человек ловкий и превосходный калькулятор,
пытающийся согласовать книги,  которые он ведет, со своим личным счетом. Это
дело нелегкое -  мы  с  ним это обсуждали,  -  но  я  уверен,  что он своего
добьется".
     "А вон тот?"
     "Это глупец".
     "Нельзя ли пояснее?"
     "Глупец,  который  изобрел  машину  для  подделки  кредитных билетов  -
дрянную машинку, обладающую кучей недостатков".
     "А третий, в ливрее, который играет на виолончели?"
     "Он здесь ненадолго;  быть может,  сегодня вечером или завтра утром его
отправят в Бисетр{353}, так как его дело - пустяковое".
     "А ваше?"
     "Мое еще незначительнее".
     После этого он  встал,  положил свой  колпак на  постель,  и  в  то  же
мгновение его  тюремные сожители исчезли.  Войдя в  комнату,  где  помещался
Гусс,  я  застал его в  халате,  сидящим за  маленьким столиком;  он  чертил
геометрические фигуры и  работал так же  спокойно,  как если бы  был у  себя
дома. Вот мы одни.
     "А что вы здесь делаете?"
     "Работаю, как видите".
     "Кто вас сюда засадил?"
     "Я сам".
     "Вы сами?"
     "Да, сударь".
     "Как же вы это сделали?"
     "Так же,  как сделал бы с  другим.  Я  затеял тяжбу против самого себя,
выиграл ее,  и,  в  силу решения,  состоявшегося не в  мою пользу,  а  также
последовавшего за ним постановления, меня взяли и отвели сюда".
     "Вы с ума спятили?"
     "Нет, сударь; я рассказываю вам все так, как оно есть".
     "Не можете ли  вы  затеять против себя другую тяжбу,  выиграть ее и,  в
силу нового решения и постановления, выйти на свободу?"
     "Нет, сударь".
     У  Гусса  была  хорошенькая служанка,  которая  служила  ему  половиной
гораздо чаще, чем его законная половина. Это неравное распределение нарушило
семейный мир.  Хотя трудно было досадить этому человеку,  которого не пугали
никакие  скандалы,  однако  же  он  решил  покинуть  жену  и  поселиться  со
служанкой.  Но все его имущество состояло из мебели, машин, рисунков, орудий
и домашней утвари;  и он предпочел обобрать жену догола, нежели уйти из дому
с  пустыми руками,  и вот что он задумал.  Он решил выдать служанке векселя,
дабы она предъявила их  ко взысканию и  добилась описи и  продажи его вещей,
которые должны были  с  моста Сен-Мишель перекочевать на  квартиру,  где  он
собирался обосноваться со своей возлюбленной.  В восторге от своей идеи,  он
выписывает векселя,  подает их ко взысканию, нанимает двух поверенных. И вот
он бегает от одного к  другому,  преследуя самого себя с превеликим рвением;
превосходно нападает и  слабо защищается;  вот  его  приговаривают к  уплате
долга со  всеми законными последствиями;  вот он мысленно уже завладел всем,
что было у него в доме;  но дело обернулось иначе.  Он нарвался на прехитрую
негодяйку,  которая, вместо того чтоб описать мебель, взялась за него самого
и  добилась его  ареста и  заключения в  тюрьму.  Таким  образом,  сколь  бы
странными ни показались вам те загадочные ответы,  которые он мне давал, они
тем не менее были правдивы.
     В  то  время как я  рассказывал вам эту историю,  которую вы сочтете за
басню...  - А история человека в ливрее, пиликавшего на виолончели? - Обещаю
сообщить ее,  читатель; честное слово, она от вас не уйдет, а пока позвольте
мне вернуться к Жаку и его Хозяину...  Жак и его Хозяин достигли жилища, где
им  предстояло  провести  ночь.  Было  поздно;  городские  ворота  оказались
запертыми,  и путешественникам пришлось остановиться в предместье. И вдруг я
слышу шум...  -  Вы слышите?  Да вас там вовсе не было! При чем тут вы? - Вы
правы...  Итак,  Жак...  его Хозяин...  Раздается страшный шум.  Я вижу двух
мужчин... - Вы ничего не видите; при чем тут вы? Вас там вовсе не было. - Вы
правы.  Двое  мужчин сидели за  столом подле  двери занимаемой ими  комнаты,
разговаривая довольно спокойно;  какая-то женщина,  подбоченившись, изрыгала
на них потоки брани,  а Жак пытался успокоить эту женщину, причем она так же
мало обращала внимания на его миролюбивые увещания, как и те двое, к которым
она обращалась, на ее поношения.
     - Погодите, любезная; немного терпения, придите в себя! - говорил. Жак.
- Что, собственно, случилось? Эти господа похожи на вполне порядочных людей.
     - Это  они  порядочные люди?  Это  злодеи без  жалости,  без души,  без
всякого чувства. Что им сделала эта бедная Николь, что они так зверски с ней
обошлись? Ее, наверно, изуродовали на всю жизнь.
     - Может статься, беда не так велика, как вам кажется.
     - Удар был ужасный, говорю я вам; они ее изуродовали.
     - Надо проверить; надо послать за врачом.
     - Уже послали.
     - Надо уложить ее в постель.
     - Ее  уже уложили,  и  она стонет так,  что сердце разрывается.  Бедная
Николь!
     Во время этих сетований звонили с  одной стороны и  кричали:  "Хозяйка,
вина!.." Она отвечала:  "Иду". Звонили с другой стороны и кричали: "Хозяйка,
белья!" Она отвечала: "Иду, иду".
     А из другого угла дома рассвирепевший человек вопил:
     - Проклятый болтун! Безудержный болтун! Чего ты не в свое дело суешься?
Или хочешь, чтоб я прождал здесь до утра? Жак! Жак!
     Трактирщица,  горе  и  раздражение которой несколько улеглись,  сказала
Жаку:
     - Сударь, оставьте меня, вы слишком добры.
     - Жак! Жак!
     - Поторопитесь.  Ах,  если  б  вы  знали  все  беды  этого  несчастного
существа!..
     - Жак, Жак!
     - Ступайте же; кажется, вас хозяин кличет.
     - Жак! Жак!
     Действительно,  это был Хозяин Жака,  который разделся сам и, умирая от
голода,  выходил из себя, оттого что ему не подавали. Жак поднялся к нему, а
минуту  спустя  пришла  трактирщица,   которая  в   самом   деле   выглядела
подавленной.
     - Тысячу извинений,  сударь, - заявила она Хозяину Жака. - Бывают такие
случаи в жизни, которые нелегко перенести. Что прикажете подать? У меня есть
куры,  голуби,  отличная заячья корейка, кролики: наш край славится хорошими
кроликами. А может быть, вам угодно речной птицы?
     Согласно своему обычаю,  Жак заказал Хозяину такой же ужин, как и себе.
Блюда подали, и во время еды Хозяин говорил Жаку:
     - Черт тебя возьми, что ты делал там внизу?
     Жак. Быть может - хорошее, быть может - дурное; почем знать?
     Хозяин. Что же хорошее или дурное ты делал внизу?
     Жак.  Я  не  допустил,  чтобы эту  женщину избили двое мужчин,  которые
сидели там и по меньшей мере сломали руку служанке.
     Хозяин. А может быть, для нее было бы лучше, если б ее избили?..
     Жак.  Для  этого имелось бы  десять весьма резонных причин.  Величайшая
удача, случившаяся со мной в жизни...
     Хозяин. Это то, что тебя избили?.. Налей!
     Жак.  Да,  сударь, избили ночью на большой дороге, когда я возвращался,
как  сказано,  из  деревни,  отдав свои деньги и  сделав,  по  моему мнению,
глупость, а по вашему - прекрасный поступок.
     Хозяин.  Помню...  Налей!..  А какая причина ссоры, которую ты старался
прекратить, и дурного обращения с дочерью или служанкой хозяйки?..
     Жак. Право, не знаю.
     Хозяин.  Ты не знаешь сути дела -  и вмешиваешься!  Это не вяжется ни с
осторожностью, ни со справедливостью, ни с принципами... Налей!..
     Жак.   Я   не   знаю,   что  такое  принципы,   если  это  не  правила,
устанавливаемые для других в интересах самого себя.  Я думаю так,  а не могу
удержаться,  чтобы не поступить иначе.  Все проповеди напоминают рассуждения
королевских эдиктов;  все  проповедники хотели  бы,  чтобы  мы  исполняли их
поучения,  так как нам от этого,  может быть,  всем будет лучше,  а им-то уж
наверное... Добродетель...
     Хозяин. Добродетель, Жак, прекрасная вещь; и злые и добрые отзываются о
ней хорошо... Налей!..
     Жак. Ибо она выгодна для первых и для вторых.
     Хозяин. А почему ты считаешь за счастье, что тебя избили?
     Жак.  Время позднее;  вы поужинали, и я тоже; мы оба устали. Давайте-ка
ляжем спать.
     Хозяин.  Это невозможно:  трактирщица не все еще подала нам. А пока что
продолжай рассказ о своих любовных похождениях.
     Жак.  На чем бишь я остановился?  Прошу вас,  сударь, и на этот раз и в
будущем - напоминайте мне об этом.
     Хозяин.  Хорошо; и, выполняя свою суфлерскую обязанность, скажу, что ты
лежал в постели, без денег, с сильным недомоганием, в то время как лекарша с
детьми уплетала твои обсахаренные гренки.
     Жак.  Тут послышался шум экипажа, остановившегося у дверей дома. Входит
лакей и спрашивает:
     "Не  здесь  ли  живет бедный солдат с  костылем,  который вчера вечером
вернулся из соседней деревни?"
     "Здесь, - ответила лекарша. - А зачем он вам?"
     "Хочу взять его в коляску и увезти с собой".
     "Он в постели; отдерните полог и поговорите с ним".
     Жак дошел до этого места, когда появилась трактирщица и спросила:
     - Что вам угодно на сладкое?
     Хозяин. То, что у вас найдется.
     Трактирщица, даже не дав себе труда спуститься, крикнула из комнаты:
     - Нанон, принесите фрукты, бисквиты, варенье...
     При  этих словах Жак сказал про себя:  "Наверно,  изуродовали ее  дочь;
тут, пожалуй, и не так еще рассвирепеешь..."
     А Хозяин обратился к трактирщице:
     - Вы только что были очень сердиты?
     Трактирщица.  А  кто бы  не  рассердился?  Бедное существо ничего им не
сделало;  не  успела она войти в  их комнаты,  как я  слышу визг -  но какой
визг!..  Слава  богу!  Я  немножко успокоилась:  лекарь  полагает,  что  все
обойдется;  все же у  нее два сильных ушиба:  один -  в голову,  другой -  в
лопатку.
     Хозяин. Давно ли она у вас?
     Трактирщица. Не больше двух недель. Ее бросили на соседней почте.
     Хозяин. Как - бросили?
     Трактирщица.  Ну да,  бросили. Есть люди, которые бесчувственнее камня.
Она чуть было не  утонула,  переплывая здешнюю речку;  ее точно чудом к  нам
занесло, и я взяла ее из жалости.
     Хозяин. Сколько ей лет?
     Трактирщица. Вероятно, года полтора...
     При этих словах Жак покатился со смеху:
     - Это сучка!
     Трактирщица. Прелестнейшее животное на свете: я не отдам своей Николь и
за десять луидоров. Бедная Николь!
     Хозяин. У вас нежное сердце, сударыня.
     Трактирщица. Вы правы, я забочусь о своих домашних животных и о слугах.
     Хозяин. Отлично делаете. Кто же те люди, которые так обошлись с Николь?
     Трактирщица.  Два  хозяйчика  из  соседнего города.  Они  не  перестают
шушукаться между собой и воображают, будто никто не знает, о чем они говорят
и что с ними случилось.  Нет и трех часов,  как они здесь, а все их дело мне
уже  доподлинно известно.  Оно  очень забавно;  если вы  торопитесь спать не
больше меня, то я расскажу вам эту историю так, как их слуга поведал ее моей
служанке,  своей землячке,  а та сообщила моему мужу,  который пересказал ее
мне.  Теща  младшего из  них  проезжала здесь менее трех месяцев тому назад,
против  воли  направляясь  в  провинциальный монастырь,  где  она  протянула
недолго;  она вскоре умерла, и вот почему наши молодые люди в трауре... Но я
и сама не заметила,  как принялась за их историю.  Прощайте, господа, доброй
ночи! Хорошее у меня вино?
     Хозяин. Отличное.
     Трактирщица. Вы довольны ужином?
     Хозяин. Очень довольны. Только шпинат был несколько пересолен.
     Трактирщица. У меня иногда бывает тяжелая рука. Постели превосходные, и
белье свежее: оно служит не больше двух раз.
     С  этими словами трактирщица удалилась,  а  Жак  и  его  Хозяин легли в
постель, смеясь над недоразумением, заставившим их принять сучку за дочь или
служанку хозяйки,  и  над  привязанностью этой особы к  брошенной собачонке,
находившейся у нее две недели.  Жак сказал Хозяину,  затягивая тесьму на его
ночном колпаке:
     - Бьюсь об заклад, что эта женщина предпочитает свою Николь всем прочим
обитателям харчевни.
     Хозяин ответил:
     - Возможно, Жак; но давай спать.


     Пока Жак и  его Хозяин отдыхают,  я выполню свое обещание и расскажу об
арестанте,  пиликавшем на виолончели,  или,  вернее,  о его сотоварище - его
милости Гуссе.
     - Этот третий арестант, - сказал он мне, - служит управляющим в знатном
доме.   Он  влюбился  в  пирожницу  с  Университетской  улицы.   Пирожник  -
простофиля,  который больше следил за своей печкой,  чем за поведением жены.
Но  если нашим любовникам не мешала ревность мужа,  то мешало постоянное его
присутствие.   Что  ж   они  сделали,   чтобы  преодолеть  это  препятствие?
Управляющий подал  своему  вельможе жалобу,  в  которой  выставлял пирожника
человеком  дурных  нравов,  пьяницей,  не  вылезающим из  трактира,  зверем,
который колотит жену,  честнейшую и  несчастнейшую из  женщин.  На основании
этой жалобы он добился приказа об аресте мужа,  и этот приказ, лишавший мужа
свободы,   был  передан  в  руки  полицейскому  комиссару  для  немедленного
приведения в исполнение.  Случилось так, что полицейский комиссар был другом
пирожника.  Они иногда вместе захаживали к  виноторговцу;  пирожник приносил
пирожки,  а  полицейский комиссар платил за бутылочку.  И  вот наш комиссар,
захватив  с  собой  приказ,  проходит мимо  дверей  пирожника и  делает  ему
условный знак.  Они усаживаются за стол и  запивают вином пирожки.  Комиссар
осведомляется у приятеля, как идет его торговля.
     "Отлично".
     "Не втянули ли тебя в какое-нибудь подозрительное дело?"
     "Нет".
     "А враги у тебя есть?"
     "Не замечал".
     "Ладно ли ты живешь со своими родными, с соседями, с женой?"
     "Живу с ними в дружбе и в мире".
     "Как же ко мне попал приказ о твоем аресте?  -  спросил полицейский.  -
Если б  я  намеревался исполнить свой долг,  я  схватил бы  тебя за шиворот,
приготовил бы здесь поблизости карету и  отвез бы тебя в место,  указанное в
этом приказе. Ну-ка, прочти..."
     Пирожник прочел и побледнел. Полицейский сказал ему:
     "Успокойся,  подумаем-ка  лучше вместе,  что нам предпринять для моей и
твоей безопасности. Кто у тебя бывает?"
     "Никого".
     "Жена твоя кокетлива и красива".
     "Я предоставляю ей полную волю".
     "Кто-нибудь заглядывается на нее?"
     "Как  будто нет,  если не  считать одного управляющего,  который иногда
заходит, чтоб жать ей руки и молоть вздор; но все это делается в моей лавке,
при мне, в присутствии подмастерьев, и я думаю, что между ними не происходит
ничего, противного добродетели и чести".
     "Ты простофиля?"
     "Возможно;  но удобнее считать свою жену порядочной женщиной, и я так и
поступаю".
     "А чей же это управитель?"
     "Господина де Сен-Флорантена{360}".
     "А из чьей канцелярии, как ты думаешь, исходит приказ об аресте?"
     "Вероятно, из канцелярии де Сен-Флорантена".
     "Ты угадал".
     "Как!  Ест мои пирожки, обнимает мою жену и сажает меня под стражу! Это
слишком гадкий поступок: не могу поверить".
     "Ты простофиля! Как выглядит твоя жена в последние дни?"
     "Скорее грустной, чем веселой".
     "А управляющий был давно у тебя?"
     "Кажется, вчера... Да, да, именно вчера".
     "Ты ничего не заметил?"
     "Я мало примечаю;  но мне показалось, что, расставаясь, они делали друг
другу знаки головой, как если бы один говорил "да", а другой - "нет".
     "Чья же голова говорила "да"?"
     "Управляющего".
     "Либо они неповинны,  либо они соучастники. Послушай, друг мой, не ходи
домой,  укройся в каком-нибудь надежном месте -  в Тампле,  в Аббатстве{360}
или где вздумаешь, и предоставь мне действовать; но только смотри..."
     "Не показываться и молчать?"
     "Вот именно".
     В  то  же  самое  время  шпионы сновали около дома  пирожника.  Сыщики,
наряженные на все лады, обращаются к пирожнице и спрашивают, где ее муж; она
отвечает одному,  что он  болен,  другому -  что он  отправился на  именины,
третьему - что он на свадьбе, а когда вернется, она не знает.
     На  третий день  к  двум  часам  утра  пришли предупредить полицейского
комиссара,   что  какой-то  человек,  закутанный  в  плащ  от  самого  носа,
тихохонько отворил парадную дверь и  так же тихо прокрался в  дом пирожника.
Тотчас же полицейский в сопровождении комиссара, слесаря, извозчичьей кареты
и  нескольких  стражников  отправляется  к  месту  происшествия.   Открывают
отмычкой дверь;  полицейский и  комиссар без  шума поднимаются по  лестнице.
Стучат в  спальню пирожницы -  никакого ответа.  Стучат вторично -  никакого
ответа. На третий раз изнутри спрашивают:
     "Кто там?"
     "Откройте".
     "Кто там?"
     "Откройте! Именем короля".
     "Хорошо,  - говорит управляющий пирожнице, с которой лежал в постели. -
Опасности нет:  это полицейский пришел выполнить приказ об аресте. Открой, я
назовусь, он уйдет, и все будет кончено".
     Пирожница в одной рубашке отпирает дверь и снова ложится в постель.
     Полицейский: "Где ваш муж?"
     Пирожница: "Его нет дома".
     Полицейский (раздвигая полог): "А кто же это здесь?"
     Управитель: "Это я, управляющий господина де Сен-Флорантена".
     Полицейский:  "Вы лжете! Вы пирожник, ибо тот, кто спит с пирожницей, -
это и есть пирожник. Вставайте, одевайтесь и следуйте за мной!"
     Пришлось повиноваться:  его  привели сюда.  Министр,  узнав о  проделке
управляющего,  одобрил поступок полицейского,  который должен прийти за  ним
сегодня в  сумерки,  чтобы из  этой тюрьмы препроводить его