советские песни. И довоенные - Дунаевского, Хренникова,
братьев Покрасс. И песни военных лет - Блантера,  Листова,  Богословского. И
современные - Пахмутовой, Бабаджаняна, Фрадкина, Шаинского.
     Как-то,  еще  до болезни,  в Варшаве  на  отборочном  прослушивании она
спросила  рослого  конопатого  парня  лет  двадцати  трех,  где  он  услышал
"Землянку"  (это  была  песня  ее детства,  и  она  сразу  вспомнила  войну,
эвакуированных,   заполнивших   улицы  Ургенча).  Парень  смутился  и  робко
переспросил:
     - Может, что-то не так, может, я неправильно пою?
     - Нет, правильно, - растроганно улыбнулась Анна. - Просто я слышала эту
песню давным-давно и вспомнила свое детство.
     - Это любимая песня моего отца, - ответил  парень. - Он во  время войны
был в России, там  вступил в  нашу армию и знает много русских  песен. Вот и
меня научил,
     -  Пожалуйста,  передайте  от  меня  сердечный  привет  вашему отцу,  -
попросила Анна. - Только не забудьте, передайте обязательно.
     Многие ребята, участники фестиваля,  слушали передачи Московского радио
на польском  языке "Моя песня  для  Зелёны-Гуры"  и таким образом составляли
свой репертуар.  Когда по  радио начали звучать советские песни в исполнении
Анны  -  это  были произведения  Арно  Бабаджаняна и  Вадима Гамалии,  -  ее
буквально засыпали письмами с просьбой прислать ноты. Она терпеливо отвечала
своим молодым  корреспондентам,  сама  писала нотные  строчки.  Но  так всем
ребятам ответить и не  смогла - письма все приходили, а у нее уже был  билет
на самолет в Милан...
     Сидя  в  третьем ряду партера,  Анна с восторгом слушала заключительный
концерт лауреатов. Было видно, как волнуются ребята, как пытаются собраться,
преодолеть  робость.  Она позавидовала этим  едва оперившимся  лауреатам "от
четырнадцати до  шестнадцати", их  юному оптимизму,  даже  неуверенности.  И
тому, что у них все впереди...
     "Пани  Анна!  -  окружили  ее  после  концерта радостные  и  счастливые
лауреаты. - Мы за вас так  переживали, мы вам писали. Вы наши письма читали?
Как  вы  себя чувствуете? Берегите себя, пани Анна!  И не  ездите  больше  в
Италию!.."
     При этих словах Анна искренне развеселилась.
     - Честное слово, не  поеду ни за что. А  письма ваши я, конечно, читала
все до  единого.  И  чувствую  я себя прекрасно, так что приходите завтра на
концерт.
     Для своего выступления Анна подготовила две новые песни, автором музыки
которых  была она  сама.  Недавно  Качалина  прислала ей  два  стихотворения
советских  поэтов -  Риммы Казаковой и Сергея Острового. Оба стихотворения о
войне  -   "Песня"  Казаковой  и  "Костыль"  Острового.  Они  поразили  Анну
драматизмом  и  благородным  пафосом.  В "Песне"  рассказывалось  о  подвиге
бойцов, почти  детей,  героев мировой  войны.  "Костыль"  -  о прекрасной  и
мужественной судьбе старого солдата. Мелодии родились как-то сами собой. Она
долго сидела  у  рояля, подбирая  мотив,  В  глубине души  она считала  себя
дилетанткой, была абсолютно убеждена,  что занимается  "не своим" делом, что
ей надо петь  - и петь  именно песни профессиональных композиторов. И наивно
утешала себя тем,  что польский композитор  вряд ли  сможет  вникнуть в суть
русской поэзии. А  если появится песня  советского композитора на эти стихи,
что ж, она с удовольствием споет ее. Ну а пока...
     Она  вышла  на сцену  и сначала  спела  "Костыль".  При  всей  близости
польского  и  русского  языков  она была  не  совсем уверена,  что  польская
аудитория сумеет глубоко  понять смысл  песни,  поэтому вначале сделала свой
короткий перевод...
     Нет, она не пела  со сцены.  Она трогательно и страстно  рассказывала о
судьбе русского  солдата  -  воина-освободителя.  Анне  показалось, что  она
увидела  слезы  на глазах  пожилой  женщины  в  третьем ряду.  Она  украдкой
посмотрела в  ее  сторону еще  раз  и  убедилась,  что не ошиблась:  женщина
вытирала платком глаза.
     Потом  была  "Песня".  Когда  раздались  аплодисменты  и   зал   дружно
потребовал  "биса", Анна почувствовала, что выложилась до конца  и спеть еще
раз уже не в силах. Словно она сама была среди этих юных бойцов на поле боя,
где оборвалась их жизнь...
     Так  уж случилось,  что  из всех артистов  -  гостей фестиваля -  цветы
преподнесли  только   Анне.  Когда  она  возвращалась  за  кулисы,  усталая,
измученная и все-таки счастливая, к ней подошла певица, с которой они раньше
были в добрых отношениях. На  сей раз певица С. была не в духе и не скрывала
этого. Она  так громко обратилась к Анне, что все присутствующие за кулисами
обернулись в их сторону:
     - И  сколько же  ты заплатила за эти прекрасные цветы? Знаешь, милочка,
так ведь и разориться недолго, если будешь делать себе такие дорогие подарки
после каждого концерта!
     Анна едва  сдержалась,  чтобы  не расплакаться.  Сколько труда положили
хирурги, чтобы вернуть ее, обреченную, к жизни! Сколько мужества и силы воли
потребовалось  ей, чтобы  вновь  выйти  на  сцену! И как  легко  несколькими
бестактными и злобными словами горько обидеть своего товарища...
     В Варшаве Анна позвонила в Министерство культуры и сказала  сотруднику,
занимавшемуся  организацией  ее гастролей  в  СССР,  что,  к  сожалению,  по
состоянию здоровья она  пока не осилит сольный концерт, что  хорошо было  бы
подключить  к ней еще нескольких артистов. Сотрудник ответил, что в этом нет
проблемы и что дня через два он назовет ей других участников программы. Анна
искренне обрадовалась и танцевальной группе, которая включалась в программу,
и молодому способному певцу  Анджею Домбровскому, с  которым  раньше не была
знакома,  а только видела его по  телевидению.  В моднейших темных очках,  с
хрипловатым  голосом,  быстрый  и  подвижный,  Анджей представлял  актерскую
манеру пения, он  разыгрывал музыкально-сценические миниатюры в песне, и это
очень нравилось Анне.  У Домбровского был и свой шлягер - песня  композитора
Антони Копфа "До закоханья еден крок" ("До любви один лишь  шаг").  Он,  что
называется, быстро шел в гору, и ему прочили большое будущее.
     В общении  Домбровский  оказался  милым, деликатным  человеком, немного
замкнутым,  без тени  самомнения  и самолюбования. В  концертах он  проходил
хорошо, свои  шесть песен исполнял с  полной отдачей,  радовался успеху,  но
понимал, что главное в программе - Анна Герман.
     Анну в те осенние дни  Москва принимала  восторженно. Любовь  к певице,
восхищение  ее мастерством  и  талантом,  сострадание к ее  мукам - все  эти
чувства  как  бы  смешались воедино, и их невозможно было  разделить. Только
теперь Анна поняла, как она соскучилась по Москве! В ее душе вновь проснулся
"зов родины". Она возвращалась в свое детство. Во время  встречи с Качалиной
и ее близкими были  и объятия, и поцелуи, и слезы,  и ласковые, утешительные
слова:
     Ты совсем не изменилась! Все такая же, Анечка!
     - И ты такая же, Анюта!
     Еще во время первого приезда в Москву Анна познакомилась с симпатичным,
застенчивым юношей. Он старался  быть  полезным Анне, стремясь  предупредить
каждое  ее   движение.   От  этого   ей  становилось  неловко.  Однажды  они
разговорились, и  Боря (так звали молодого человека)  оказался  превосходным
знатоком современной эстрады. Его познания  удивили  Анну, от него она  сама
узнала  много  интересного  и  полезного  для себя. Он  работал продавцом  в
маленьком  магазине  грампластинок  на улице  Герцена,  недалеко  от  студии
звукозаписи фирмы "Мелодия".
     И  Анна   искренне  привязалась  к   нему.  Она  понимала,  что  и  его
привязанность к ней не имеет  ничего  общего со  слепым  преклонением  перед
кумиром. Он относился к Анне с огромной нежностью и  заботой.  Казалось, что
он предугадывает все ее желания,  причем делает это тактично  и ненавязчиво.
Он часто сопровождал Анну в ее прогулках по Москве, и Анне казалось, что они
знакомы долгие  годы.  И вот теперь - новая  встреча.  Борис  покраснел,  от
волнения  поначалу  не  мог  вымолвить  ни  слова,  только  смотрел на  Анну
восхищенным взглядом. Вместе с Качалиной они отправились в Летний театр.
     Если  можно концерт  назвать праздником,  то  таким  праздником стал ее
первый  концерт в  Москве.  Анна  вышла  на сцену  и  почувствовала огромное
расположение к  себе всех собравшихся в Летнем театре сада "Эрмитаж". Стояла
такая  тишина, что  было  слышно,  как  муха  пролетит.  Но  эта  тишина  не
сковывала,   а   ободряла  и   вот-вот   была   готова   прерваться   громом
аплодисментов... Они раздались после первых же приветственных слов на сцене,
после первой песни, которую спела Анна. Эти  аплодисменты перекатывались  от
песни к песне.
     Анна спела несколько лирических польских песен, среди них "Человеческую
судьбу",  которую здесь уже  хорошо  знали,  и на первых же тактах раздались
аплодисменты. Спела "Костыль", "Песню". И еще несколько  своих  песен: "Это,
наверное,  май",  мягкую,  лирическую, и ту,  на  стихи  Станислава  Рышарда
Добровольского,  - о любви человека к родному дому, которую она уже  однажды
спела в Польше.
     Закончила  она  концерт  старинным  русским  романсом  "Гори, гори, моя
звезда". Когда Качалина  до  концерта  узнала, что Анна собирается исполнить
этот романс, то несколько удивилась.
     - Как, ведь он же мужской, у нас привыкли к мужскому исполнению!
     -  Теперь  уж  ничего  не поделаешь,  -  улыбнулась  Анна.  -  Придется
выслушать и женщину.
     Откровенно  говоря,  Качалина,  которая  очень высоко ценила  дарование
Анны, ее способность находить самые неожиданные повороты во время исполнения
традиционных песен, ее находки  на "проторенных дорожках", и та была приятно
удивлена новой  трактовкой знаменитого  романса.  Анна  пела его с затаенной
страстью  и в  то же время с такой нежностью, сердечностью и  такой  щемящей
надеждой на счастье.
     После  концерта Анна не  чувствовала особой  усталости и потому  охотно
согласилась поехать к Качалиной домой, чтобы в узком кругу друзей и знакомых
отметить  начало  гастролей  и  поговорить  о  предстоящих  записях.  Однако
совершенно  неожиданно  в этот  вечер  она  услышала  и  несколько не совсем
приятных  слов.  Ведь  песня ленинградского композитора, которую она спела в
концерте  (причем  спела  "здорово",  друзья  так  и   говорили   -   именно
"здорово"!), сама по себе была  примитивна  и по музыке, и по оркестровке, и
по тексту - традиционной мелкотемной любовной лирике.
     - Такие песни сейчас не поют, - говорили Анне. - Они никого не трогают.
Конечно, твое исполнение может вытянуть любую дребедень...
     -  Но позвольте, - пыталась защищаться Анна, - мне для программы  очень
нужна такая песня.  Она легкая, слушатель  отдыхает. А то  у меня все номера
какие-то мрачные: люди хмурятся,  даже плачут. Вот, скажут, какая она - Анна
Герман! Пришли на концерт развлечься, а уходим со слезами...
     И тут же начала хвалить селедочку и пироги с капустой, которые в Польше
часто  вспоминала. Потом перешли к самому главному - предстоящим записям  на
фирме "Мелодия".
     Там, на улице Станкевича,  Анна  впервые увидела композитора Александру
Пахмутову  и  поэта Николая  Добронравова. Она  и раньше слышала много песен
Пахмутовой  и  Добронравова.  Они  нравились  ей  своим светлым  оптимизмом,
бодрым,  жизнерадостным настроением, высокой профессиональной отточенностью.
Но Анне казалось,  что это не  ее  песни.  Она считала себя  певицей глубоко
личной, доверительной лирики.
     Песня "Надежда", клавир которой она прочла еще в Польше, опрокинула эти
представления. "Надежда" сразу  же показалась ей ее  собственной песней, как
бы написанной лично  для  нее:  тут,  словно в  капле  воды,  отразились  ее
переживания и надежды. Почему-то она подумала о геологах, о том,  кем бы она
могла  стать,  но не  стала.  Сейчас  Анна  слушала  "Надежду"  в  авторском
исполнении. И видела не только безусловно  выдающегося композитора, но еще и
очень  доброжелательного,   мягкого,  умного  человека.  Пахмутова  называла
польскую певицу  "Анечкой"  и,  показывая песню, не  пыталась навязать  свое
мнение, а как бы советовалась с Анной, в свою очередь полностью доверяя ей.
     На записи "Надежду" Анна спела быстро и  легко, почти "без голоса", как
сказала потом Качалина. Записала песни  Оскара Фельцмана "Ты, мама" и Романа
Майорова  "Незабытый  мотив",  несколько  польских  песен  в переводе  Асара
Эппеля. И  тут,  так  же как в  Варшаве, в комнате звукорежиссера  толпились
почти все, кто находился на "Мелодии" по делам или работал на студии.
     Пан Станислав слонялся без дела. В Польше от него требовалось искусство
дипломата, чтобы уговаривать хорошо зарабатывающих музыкантов отправиться из
столицы в провинцию, организовывать концерты на  лучших площадках.  Впрочем,
администраторы  филармоний и так имели все  основания надеяться получить  от
выступлений Анны хорошие доходы, поэтому они предоставляли в ее распоряжение
лучшее, что  имели. Здесь  же, в  Москве,  какая-то огромная  волна  вырвала
подопечную  из его рук. Он "потерял управление" и теперь с недовольным лицом
сопровождал  Анну на концерты и  с  концертов, на  "Мелодию" (там  он сидел,
приткнувшись в уголке).
     Пан  Станислав  оживлялся  только во  время беспрестанных атак  на Анну
журналистов. По просьбе певицы он всячески "оберегал" ее от интервью, бесед,
пресс-конференций. Вообще  Анна не жаловала журналистов, точнее,  не  любила
отвечать  на вопросы.  Она  справедливо  считала, что лучшее интервью -  это
работа, песня, которая говорит сама за  себя. Что же касается Станислава, то
перепалки  с журналистами стали для него отдушиной среди безделья. К тому же
импресарио  без  конца   обижался  на  Анну  за  то,  что  она  отказывалась
присутствовать на банкетах, приемах, обедах в ее честь. Приглашения сыпались
как из рога изобилия. Но  она их неизменно  отклоняла.  Она трезво  отдавала
себе  отчет  в  том, что ее  физических сил  едва  хватает на выступление  в
концерте и на  работу над новыми песнями. А это в ее жизни было самым важным
и необходимым. Она ехала на студию грамзаписи "Мелодия", часами могла сидеть
у пульта,  внимательно  наблюдая  за тем, как настраивается оркестр, слушая,
как  звучат  скрипки,  трубы,  ударные. В эти часы певица жила  в  мире, где
властвует, рождается и звучит музыка, где люди объясняются между собой не на
привычном языке, а музыкальными фразами.
     По радио передали "Надежду", и Анна начала получать в концертах большое
количество  записок  с  просьбой  спеть  эту  песню.  За короткий  срок  она
отрепетировала "Надежду"  со  своим  ансамблем  и теперь, к огромной радости
зрителей, исполняла ее под конец программы,
     Когда они  поехали по стране, пана Станислава стали буквально разрывать
на части администраторы филармоний. Они  предлагали по пять, шесть концертов
в день  с  короткой  программой.  При  этом  назывались  такие цифры, что  у
Станислава начинала кружиться голова. Он приходил к Анне кроткий как овечка,
сладкий как  мед,  извивался, льстил, нежно уговаривал принять  предложения.
Потом терял терпение,  истерично  бил себя  в грудь, угрожал, но  всякий раз
уходил ни с чем, столкнувшись с  железной волей певицы  и  актрисы, пожалуй,
больше  всего  уважавшей  ту  самую  публику,  перед  которой  ее  призывали
выступить и обмануть  ожидания которой она не могла. Петь  в полную силу она
была в состоянии, давая лишь один концерт в день.
     В  поездке Анна почувствовала себя совсем плохо: нестерпимо болели руки
и ноги, голова теперь уже постоянно была как будто скована железным обручем.
Каждое выступление казалось  последним.  Выйти на сцену  еще и завтра? У нее
просто не  хватит сил! Вероятно, придется отменить гастроли...  Никто вокруг
ее  не понимал и  не жалел.  Качалина с  Борей остались в  Москве. Станислав
ходил  злой  и  раздраженный. Анну жалели случайные  знакомые  - поклонники,
неизвестно каким чудом пробившиеся к ней, уборщицы в гостиницах, дежурные на
этажах... Они  читали в газетах,  слышали по радио  о катастрофе на дороге в
Италии, видели Анну вблизи, уставшую, с измученными, больными глазами...
     А Станислав и музыканты? Они  видели Анну на сцене - веселую,  вроде бы
вполне здоровую, полную энергии,  улыбающуюся, готовую петь на бис, неохотно
оставляющую сцену для  танцевального номера и Анджея  Домбровского,  И почти
никто не отдавал себе отчета, что на  сцене  - мужественный человек, великая
певица, только на время концерта забывающая  болезни и  страдания. Разрыв со
Станиславом стал неизбежен. Анна прекрасно это понимала. И в душе  жалела об
этом.  Как  импресарио его  можно было понять.  Формально он  заботился о ее
заработке  и благополучии,  это  ведь  его  профессия, и в  этом  смысле  он
безупречен, но как человек...


xxx

     Какой мерой можно измерить искреннюю любовь тысяч зрителей к ней,  Анне
Герман, - певице, которая  преданно служит искусству,  отдавая всю  себя без
остатка, черпая в  этой любви новые  силы? Если кто-нибудь просто спросил бы
ее: "Как  дела, Анна,  ты  счастлива?"  -  она,  пожалуй, ответила  бы,  что
счастлива. Потому что то, к чему она  стремилась все эти долгие, вычеркнутые
из  жизни пять лет,  вернулось, и она по-прежнему в форме, любима и желанна,
поет и будет петь, пока бьется сердце...
     Анна вернулась в Москву измученная.  Наверное,  такое длительное, почти
двухмесячное  турне было  бы не по силам  и здоровому  человеку -  переезды,
перемены климата, огромное  эмоциональное  напряжение,  На аэродроме  ее уже
встречал редактор с телевидения.
     Надо снять для "Голубого огонька" "Надежду".
     - Может быть, в другой раз?  - просит Анна. - Поверьте,  я просто не  в
состоянии двигаться.
     - Пожалуйста,  Анна, ответьте на просьбу миллионов! "Надежда"  -  самая
популярная у нас песня, и зрители хотят видеть вас на экране.
     -  Ну, хорошо, -  соглашается она.  - Я буду  петь  со  своим ансамблем
"живьем".
     -  Что  вы,  что вы!  - машет  руками редактор. - Наша студия просто не
приспособлена для этого! Существует ведь превосходная фонограмма...
     Как  Анна  не  любит телевидение из-за  этих  вечных  фонограмм,  из-за
неприспособленности современных студий для честного искусства. Фонограмма  -
убеждена Анна  - это  всегда  обман,  даже если она, как говорит редактор, и
превосходна.  Ничто не  заменит живого исполнения  и естественного  общения,
даже если  технически  оно  будет  выполнено хуже.  Но  что  тут  поделаешь?
фонограмма так фонограмма...
     Прощальный  ужин  у Качалиной. Людмила  Ивановна, Боря,  еще  несколько
друзей. Можно расслабиться. Выпить глоток шампанского, первый глоток вина за
много лет. Слегка кружится голова, но мыслям легко. Как здорово, что вот  на
земле есть такие  люди - искренние, верные, бессребреники. Наверное, им тоже
приходится в жизни нелегко. Но  они умеют по-настоящему радоваться, дружить,
сочувствовать,  отвергать.   Они  вне  постоянной  погони  за  материальными
благами, которые в состоянии дать современная цивилизация. И трудно сказать,
кто где приобретает, а где теряет. Вернее, сказать можно. И сейчас Анне было
просто очень хорошо.
     - Ну,  Анечка, приеду сейчас в Польшу, - говорила Анна  своей  тезке, -
лягу  в кровать  и  буду отсыпаться,  никакими калачами  меня  из кровати не
вытащишь.
     - А я вот хочу  нагрузить тебя клавирами, - весело отвечала Качалина. -
Столько  у  нас композиторов! И, представь себе,  все хотят, чтобы именно ты
пела их песни.
     Анна взяла с  собой  в Польшу все клавиры, которые ей собрала Качалина,
пообещав через несколько месяцев их просмотреть  и написать  свое мнение. Но
просмотрела их раньше - через две недели.
     Она  действительно  улеглась  в  кровать:   наступила  разрядка,  после
двухмесячного  напряжения  тяжелые травмы  дали себя знать. Збышек заботливо
ухаживал за  ней, оберегал  ее  сон.  Врачи рекомендов