ный на
добросовестность,  на страстную влюбленность  в свою профессию, желание  как
можно  больше узнать.  Она  не  была  тщеславным  человеком и к восторженным
рецензиям  в  газетах  относилась  сдержанно.  Ей  казалось, что  журналисты
преувеличивают.  Самое   главное  -   не  газетный   фимиам,  а  занятия   в
консерватории,   которые   помогут  ей   приблизиться   к  профессионализму.
Внимательно  слушая  советы   пани  Янины,  она   соизмеряла  их  со  своими
возможностями и своими творческими позициями. Казалось, что где-то в глубине
памяти  работает  незримый  фильтр,   отбрасывающий   все  несущественное  и
пропускающий в ее сознание по крупицам все полезное, необходимое.


xxx

     Поздно вечером, когда Анна вернулась  в гостиницу,  она  нашла в дверях
записку от Кшивки: "Когда бы ни пришла, немедленно позвони".
     "Может, что-нибудь дома?" - возникла паническая мысль.
     - Да не волнуйся ты так, не волнуйся, - поспешил успокоить ее Кшивка, -
ты родилась в рубашке, тебя определенно преследуют удачи!
     Аня  подумала, что,  наверное,  опять появилась  хвалебная рецензия,  а
Кшивка так ценил и так боялся "акул пера". Но она ошиблась.
     - Звонил Игорь  Гостынский,  - продолжал Кшивка. -  Министерство решило
предоставить тебе  стипендию для поездки  в Италию.  Будешь учиться пению  у
итальянцев,  пить апельсиновый сок и целоваться  с Модуньо под голубым небом
на  ступеньках  Колизея...  Да! Чуть не забыл! -  добавил он.  - Че-рез  две
недели будешь петь в Сопоте!..
     Трудно сказать,  чему  она  больше поразилась, - предстоящей  поездке в
Италию  или  выступлению  на  фестивале  в  Сопоте.  Если  бы  неделю  назад
кто-нибудь  из  знакомых  сказал  ей, что она  будет  петь  на Международном
фестивале эстрадной песни в  Сопоте,  она  решила  бы, что  над  ней  просто
подшутили.  Но  Кшивка  никогда  не шутил, когда  дело  касалось  творческих
вопросов.  К  тому  же по  интонации было  видно, что  он  совсем не "забыл"
сообщить ей эту новость: просто он сам волновался.
     - Но  поймите, - пыталась  она объяснить на  следующий день,  -  я  еще
никогда не пела на фестивалях! А вдруг провалюсь?
     Кшивка был весел и  настроен оптимистично. - Ничего, ничего, - повторял
он, - все равно надо сделать первый шаг.
     - А что я буду петь? - спросила Анна.
     - Что хочешь! - засмеялся Кшивка.
     - Может, "Танцующие Эвридики"?
     - Ни  в коем случае, - оборвал ее Кшивка. - Кто ее знает, эту  Гертнер,
это  же самодеятельность... Будешь петь "Крик белых чаек"... - и он произнес
фамилию весьма уважаемого композитора.
     - Да,  -  растерялась  Анна,  -  но  ведь  это фестиваль не фамилий,  а
песен...
     - Вот что, Аня: есть вещи, в которых ты ничего не смыслишь, - переменив
интонацию,  по-деловому перебил ее  Кшивка.  - И, судя по  всему,  не будешь
смыслить  никогда. Мало ли есть хороших песен,  которые сочинили  пан Бацек,
пан  Яцек   или   пани   Кася?  Но   есть  другие  песни,  которые  сочинили
профессионалы, да к тому же с именем, так что...
     У Ани совсем не было желания пускаться в пространные дискуссии. В конце
концов,  песню  "Крики  белых  чаек"  она знала  хорошо,  не раз  пела ее  в
концертах.  Правда,  Анне  казалось,  что,  несмотря  на приятную лирическую
мелодию, песне не хватало полета, экспрессии, ярко выраженного драматизма.
     В  Сопот  они  с  Кшивкой приехали  утренним поездом. Расположившись  в
гостинице,  они позавтракали и  поехали на репетицию. Как  ни странно,  Анна
совсем не чувствовала волнения, как будто выступление на фестивалях было для
нее   привычным  делом.  После  репетиции  ее   познакомили   с  еще   одной
представительницей Польши - миловидной Марией Котербской.
     - Я вас уже слышала, - сказала Мария, - и вы мне очень нравитесь. Желаю
вам успеха.
     - А я вам, - весело ответила Анна.
     К  ним  подошел  Люциан  Кыдринский,  высокий,  элегантный. Анна  знала
Кыдринского  по  многим   развлекательным   передачам.   Ей   нравились  его
интеллигентность,  моментальная  реакция, ироничность  и  прямота  суждений.
Кыдринский мгновенно находил контакт с  публикой, причем он не старался быть
"своим парнем" на эстраде. За его поведением, манерой говорить чувствовалась
личность  со своей  позицией  и убеждениями. Кыдринский подошел  к певицам с
блокнотом. Задал им несколько вопросов, касающихся в основном их  биографий,
вежливо раскланялся и удалился.
     Это был  третий  фестиваль в  Сопоте.  Анна всегда с нетерпением  ждала
телевизионных трансляций из  приморского  городка. Да  только  ли  она!  Вся
Польша, не отрываясь от телевизоров, с увлечением следила за ходом сопотских
конкурсов. Откровенно говоря, художественный  уровень первых двух фестивалей
был  довольно слаб - западные исполнители, в основном  состоятельные молодые
люди, звезды, которые у  себя на родине потухли, так и не успев разгореться,
приезжали  в  Сопот  в  надежде  испытать  свое счастье  на  "Востоке".  Они
подражали модным  кумирам, кривлялись,  хрипели,  свистели. Но, увы, все это
было лишь жалкое эпигонство, имеющее мало общего с искусством.
     "Наверное,  - думала  Анна,  - я  приехала в Сопот  преждевременно. Что
говорить,   оркестр   играет   превосходно   -   настоящие  мастера!  Поется
по-другому...  Но не лежит у  меня  сердце к этой  песне, не лежит... А  это
главное!"
     За несколько  часов  до  конкурсного  выступления  у  нее  окончательно
испортилось настроение. Она обратила внимание на то, что около нее постоянно
вертится маленький  человечек в больших темных очках, почти лысый, постоянно
улыбающийся, с неприятным, заискивающим взглядом... Он появился на пороге ее
номера через несколько  минут  после того, как она  вернулась в гостиницу  с
последней  репетиции,  чтобы  отдохнуть.  Он  назвался  важным чиновником из
министерства,  советником  жюри.   По-прежнему  улыбаясь,   он  смерил  Анну
малоприятным взглядом.
     - Конечно, хотите стать лауреатом  Сопота? - Не спросив разрешения,  он
сел  на единственный в номере стул и достал нераспечатанную пачку "Кента". -
Все хотят, -  не  дожидаясь ответа, громко  произнес  он.  - Буду  предельно
краток: вам придется заплатить.
     - За что?..
     - Как - за что?! За то, что я гарантирую вам звание лауреата.
     - Убирайтесь вон! Немедленно! Или я вызову милицию...
     Человечек вскочил со стула, бессмысленная улыбка сменилась злобой.
     - Убирайтесь вон! - повторила она.
     - Ну,  ты  еще об этом пожалеешь, ты еще вспомнишь меня, Анна Герман, -
визгливо пригрозил он, ретируясь к двери...
     Раздался телефонный звонок,  звонил Кшивка, сказал, что скоро зайдет за
ней:  пора ехать  на  выступление. В  машине Анна рассказала  Кшивке о своем
недавнем визитере. Она предполагала, что он тоже станет возмущаться, одобрит
ее действия. Но пан Юлиан, многозначительно кивнув в сторону шофера, положил
палец на губы и прошептал:
     - Тебе не хватает гибкости. Возможно, это был  просто  деловой человек.
Покажешь мне его. Надо попытаться восстановить  отношения. - И он сокрушенно
покачал головой. - Эх, молодость, молодость...
     Значит, безукоризненно одетый, лощеный вымогатель, постоянно вертящийся
в  гостиничных  коридорах  среди  артистов,  гостей фестиваля,  членов жюри,
презрительно  смотрящий  сквозь  темные очки на робких  дебютантов,  вежливо
раскланивающийся с  известными мастерами,  - и  есть  деловой  человек?.. Он
может   устроить,   организовать,   обеспечить,  купить  признание,   успех,
награду...  Его  не спутаешь  с  импресарио  -  неутомимыми работягами,  еле
выкраивающими для сна несколько часов, постоянно находящимися  в бесконечной
беготне,   связанной   с   рекламой,  организацией   концертов,  транспорта,
пробиванием  номеров  в переполненных гостиницах... Да разве перечислишь все
их заботы и тревоги... И в начале своего пути в искусстве, и в его расцвете,
и в месяцы и годы тяжелейших нравственных и физических испытаний Анна Герман
так и не смогла найти "контакта" с "деловыми" людьми.
     Ах, пан Кыдринский, сколько он излучал доброжелательности, спокойствия,
юмора!  Анна  восхищалась  им,  восхищалась  его  остроумием,  тактичностью,
находчивостью. Ее  собственная  роль  на  сцене  казалась  ей  ничтожной  по
сравнению с той  работой, которую  проделывал Люциан Кыдринский.  А  когда в
довершение  всего  он   улыбнулся  ей  и  галантно  вывел   на  сцену,  Анна
почувствовала, что земля уходит из-под ног... Пронеслась совсем неуместная в
это мгновение мысль: "Влюбилась! Влюбилась по уши..."
     Она пела ровно, с настроением, вдохновенно  -  почти не видя зрительный
зал и направленные на нее телевизионные камеры. Ей долго аплодировали,  но в
душе она  досадовала. Ну  почему  все-таки эти "Чайки", а не "Эвридики"? Она
досадливо махнула рукой, и все обратили внимание на этот непонятный жест, Ее
поздравляли, жали  руки, целовали. Она лишь улыбалась в ответ, стараясь  как
можно скорее пробраться в  артистическую уборную, чтобы хоть несколько минут
побыть в одиночестве.  О  решении жюри присудить ей вторую премию  фестиваля
она узнала поздно  вечером на следующий день, когда  ужинала в обществе пана
Юлиана  в  ночном  ресторане.  К  их столику подошел  официант и сказал, что
звонят из  организационного комитета  фестиваля  и срочно  просят  Кшивку  к
телефону. Кшивка вернулся через несколько минут возбужденный и счастливый. В
правой руке он держал  бутылку  шампанского -  стекло  искрилось  маленькими
хрустальными льдинками.
     - Ну что  ж, Аня, - откупоривая шампанское, сказал Кшивка. - ты  теперь
лауреат  Международного конкурса. У тебя блестящая перспектива... Так выпьем
за перспективу!
     -  И  за вас,  пан  Юлиан!  -  отпивая маленькими глотками  шампанское,
ответила Анна. - Потому что, если бы не вы, ничего бы не было.
     Кшивка  развел  руками: "Ну  зачем  же так, я  лишь  скромный маленький
человек". Но по всему  было видно,  что ему  приятны эти  слова.  Потом  они
танцевали - в первый раз за время их годичного знакомства.  Кшивка улыбался,
еле слышно шептал на ухо:
     - Ах, Анна, если бы у меня не было жены и детей...
     Что бы было. Анна не услышала, и трудно было  догадаться, шутит он  или
говорит серьезно.
     - И все-таки, пан Юлиан, - сказала Анна, когда они вернулись к столику,
- это  еще  не  "мой"  Сопот. Не  сочтите  меня излишне самоуверенной, но  я
чувствую, что могу выступать лучше. Вот если бы "Танцующие Эвридики"...
     Пан Юлиан не отвечал, он лишь безмятежно и счастливо улыбался.


xxx

     Оформление  документов  в связи с  поездкой в Италию  заняло  несколько
месяцев. За это время  как  будто  ничего не изменилось. По-прежнему автобус
колесил по  провинциальным городкам и  поселкам.  Дома  Анну практически  не
видели.  Несколько  раз  она  приезжала  в  Варшаву по  вызову  Министерства
культуры и неизменно навещала пани  Янину в консерватории  с тайной надеждой
хоть часик посидеть с ней у рояля.
     Кшивка без лишних  слов отпускал Анну в Варшаву, хотя концерт от  этого
сильно  страдал. Во-первых,  у  Анны  не было  замены, а  во-вторых,  многие
зрители,  прослышавшие  про  талантливую певицу,  шли на концерт специально,
чтобы послушать Анну Герман. Когда она не участвовала в  концерте, возникали
недоразумения:  молодые  слушатели   стучали  ногами,  свистели,  не  желали
расходиться.  Трудно  сказать,  когда  впервые  ощутила  Анна  отчужденность
некоторых  артистов из  их  труппы  - своей ровесницы,  миловидной блондинки
Анели  Капусник и мужа Анели, лысеющего пианиста Анджея, во всем потакающего
своей супруге.  Однажды, когда  после концерта  Анна задержалась в гардеробе
(никак не  могла найти туфли, случайно застрявшие в проеме  между зеркалом и
шкафом), в автобусе  в присутствии всех артистов Анеля грубо набросилась  на
нее.
     - Нам теперь все можно, - визгливо, как на базаре, тараторила она, - мы
теперь гастролерши, лауреаты, мы теперь по Италиям ездим, плевать нам теперь
на товарищей, пусть мерзнут в автобусе.
     - Ну  что ты  говоришь,  Анеля, - пыталась оправдаться Анна, - просто я
никак не могла найти туфли, прошу всех меня извинить.
     Теперь  после  концертов  она старалась как  можно  быстрее  собраться,
чтобы, упаси бог, ее не смогли  упрекнуть в зазнайстве. Но Анеля и ее муж не
давали Анне проходу.
     -  С  какой стати, - шумела  Анеля  накануне  очередной поездки  Анны в
Варшаву,  - мы должны здесь  за  нее отдуваться,  трястись  в этой  чертовой
колымаге,  а  она в  Варшаве  будет распивать  кофе! Это она  только с  виду
тихоня. Знаем мы таких тихонь!
     От этого  откровенного хамства Анна  растерялась и, с  трудом сдерживая
навернувшиеся на глаза слезы, обращаясь к Кшивке, сказала:
     - Больше никогда не буду отпрашиваться. И в Италию не поеду!
     Потом  Кшивка  долго утешал  ее, гладил  по голове,  шутил,  убеждал не
обращать внимания  на  зависть  и  хамство, потому что,  увы, живем  мы не в
безвоздушном  пространстве,  а люди,  как  известно, разные. И, к сожалению,
среди них есть непорядочные, желчные, завистливые. Рецепт один - не обращать
внимания, а продолжать назло  им работать, идти к успеху... "А от зависти, -
лукаво намекнул Кшивка, - люди, как известно, умирают".
     Но Ане  совсем  не хотелось  добиваться  успеха кому-нибудь назло.  Она
никак  не могла понять:  почему одно  только ее  появление вызывает  у Анели
раздражение  и озлобленность?.. Перед отъездом в Рим она предприняла попытку
помириться с Анелей, устроив прощальную пирушку в кафе.
     -  Вот  увидишь,  в следующий  раз обязательно  поедешь ты,  - убеждала
Анелю, как  будто пытаясь  перед ней оправдаться,  Анна. -  Скажи,  что тебе
привезти из Италии? Я обязательно привезу...
     К  тому  моменту  Анеля  уже  достаточно  выпила  и  смотрела  на  Анну
исподлобья мрачными стеклянными глазами.
     - Есть  у  меня  один грех, -  положив руку на  Анино  плечо, принялась
исповедоваться она, - не люблю  я тебя, ох,  не люблю. Ничего мне от тебя не
надо! - И добавила после короткой паузы: - Катись ты к черту!
     Анна в  ту ночь  не могла сомкнуть  глаз. Все  -  и успехи на столичной
сцене и  сказочная, как представлялось  многим, поездка в Италию,  - все это
казалось  ей  ничем  по  сравнению  с  ненавистью  партнерши  по  сцене,  ее
откровенной  наглостью,  перед которой  отступали, рушились,  как  карточные
домики,  многие  Анины представления  о  жизни,  отношениях  между людьми  в
искусстве...
     Анне  начало казаться,  что  Анеля  ее сглазила,  -  все чаще кружилась
голова, сдавливало виски, по телу пробегал озноб... Один знакомый отвез ее к
известному профессору. Профессор внимательно осмотрел Анну.
     - Ничего страшного, - успокоил он Анну, - обычная болезнь молодости: не
щадите   себя,  переутомляетесь,  давление   очень  низкое  -  семьдесят  на
пятьдесят. Ну куда это годится? Кофе пьете? - поинтересовался профессор.
     - Очень  редко.  Иногда  по утрам, с молоком. От  кофе начинает  сильно
биться сердце...
     -   Постарайтесь   достать   советское   лекарство   пантокрин,   очень
эффективное.  Побольше  гуляйте,  -  посоветовал  на  прощание  профессор. -
Думайте о  хорошем.  Вы  же певица...  Должны  веселить  людей  -  это  ваша
профессия,  как  моя  -   лечить.  Так  постарайтесь  веселиться  и  сами...
Положительные  эмоции!  -  Он  поднял  палец и  в  первый раз  улыбнулся.  -
Положительные эмоции - это посильнее, чем пантокрин...
     Когда  Анна  садилась  в  самолет, в  варшавском  аэропорту  Окенче дул
сильный ветер,  февральская  метель слепила  глаза, морозила щеки. А в  Риме
было солнечно, по-весеннему зеленела  трава на летном  поле, весело щебетали
птицы. В Риме  она уже однажды была - три года назад, в составе студенческой
делегации. Но эта недельная поездка ей мало  запомнилась - она  проходила  в
ураганном  темпе,  из одного музея в  другой, от  одной  дискуссии к другой.
Теперь  у  нее  появилась   счастливая  возможность   брать  уроки  пения  у
непревзойденных мастеров эстрадного жанра - итальянцев.
     В  самолете  она познакомилась  со своей  ровесницей  Ханной  Гжещик из
Люблина -  реставратором произведений искусства,  тоже  едущей  в  Италию по
стипендии    Министерства   культуры.   Ханна   была   живой,    энергичной,
доброжелательной  молодой женщиной, открытой, разговорчивой, но ненавязчивой
и тактичной. Они как-то сразу сблизились. Может, потому, что обе чувствовали
себя одиноко на чужой земле.
     Их никто  не встречал.  К тому  же официальных  представителей, которые
помогли бы им снять  комнату  в Риме,  на  месте  не  оказалось.  Наконец им
повезло. К концу рабочего дня явился разговорчивый, веселый молодой человек.
Он посадил женщин в маленький, пропахший бензином "фиат"  и отвез в каменный
двухэтажный  дом  на  шумной  виа  Кавур.  Хозяйка  квартир  синьора  Бианка
оказалась приветливой, милой  дамой. Она  накормила двух голодных иностранок
спагетти и, попросив деньги за две недели вперед, пожелала им спокойной ночи
и удалилась.
     Ох уж эти деньги в Италии! Нет, и на родине ничего не давали бесплатно.
Но уже в первые часы самостоятельной жизни  за  границей они  почувствовали,
что  само понятие "деньги" окружено  здесь  какой-то магической,  не  совсем
понятной им силой.
     Синьора Бианка (Анна  и Ханка с трудом понимали по-итальянски) только и
говорила о деньгах. С ними было связано ее личное счастье, счастье ее детей.
Сын  ее,  парикмахер, собирался  в  ближайшее время отправиться  в США,  где
хорошие  знакомые  подыскали  ему  хорошо  оплачиваемую работу, связанную со
стрижкой породистых собак.
     - Ах, наконец-то, - патетически  восклицала  синьора Бианка, - у  этого
мошенника будут деньги и  он не  будет  обирать родную  мать. Ему совершенно
наплевать на меня,  на сестру, он  готов послать  нас  на паперть, лишь бы у
него были деньги на пьянство с такими же оболтусами, как он!
     На  два месяца  Анна  получила шестьдесят  тысяч  лир; этих денег  едва
хватило, чтобы заплатить за  квартиру да купить пару теплых носков,  так как
квартира не отапливалась и ночью квартирантки тряслись от холода. Об  уроках
пения не могло быть и речи. Как оказалось, за них  тоже надо было платить, и
когда Анна услышала  об  этом из уст Карло Бальди,  ответственного чиновника
"Радио  Итальяна", она просто рассмеялась. Карло  Бальди удивленно посмотрел
на нее сквозь очки, потом произнес скороговоркой:
     -  Да-да,  как же, понимаю... У вас, конечно, нет  денег. Сочувствую. У
меня их тоже нет. У Доменико  Модуньо, который был здесь перед вами, их тоже
нет. Денег  нет  ни  у  кого.  А  все живут.  Вертятся.  Обедают  в  дорогих
ресторанах. Ездят  на такси... Хотите знать?  - вдруг сменив официальный тон
на доверительный, почти шепотом продолжал он.  - Деньги есть у  тех,  кто не
обедает в дорогих ресторанах, кто не ездит в такси,  кто всю жизнь копит  на
черный день... И черный день у них такой же черный, как и вся жизнь!
     Протирая очки розовым платком, он продолжал:
     -  Я  не верю, что  у  вас  нет  денег.  Вы, конечно,  провели  за  нос
таможенников, и наших и своих.  Что вы сюда  привезли? Икру? Русские  иконы?
Так  раскошеливайтесь! Я познакомлю вас с прекрасным педагогом, будете петь,
как Аделина Патти.  А через год все  вернется к вам в десятикратном размере,
только научитесь платить.
     - Но у меня действительно нет денег, - пыталась объяснить Аня.
     - Ах нет? Что ж, тогда любуйтесь красотами Италии! Надеюсь, на музеи-то
у вас хватит? Гуляйте, дышите свежим воздухом, ешьте апельсины. Вон вы какая
бледная. Кстати, почем продаете черную икру?
     - Вы меня оскорбляете!
     - И не думаю! - смеясь, возразил синьор Бальди. - Не оскорбляю, а шучу.
У нас, знаете, здесь все шутят. Итальянцы вообще шутники.
     Потом, по-видимому,  поняв, что  он несколько переборщил, синьор Бальди
предложил  Анне  чашечку   кофе