сказала Тамара.
     "Она живая! Она живая! Она  не мертвая!",  - прорычал  Герман  Ядвиге и
начал бороться с ней,  желая успокоить ее и оторвать  от себя. Она плакала и
прижималась к нему. Ее плач звучал как вой зверя.
     Тамара  отступила на  шаг. "Мне  и в голову не приходило, что она может
узнать  меня. Меня  и родная мать не узнала бы.  Успокойся, Ядзя", - сказала
она по-польски."Я не  мертвая, и я пришла  не за  тем,  чтобы как привидение
нагонять на тебя ужас".
     "О, Божинька!"
     И Ядвига  обеими кулажами ударила себя по голове. Герман сказал Тамаре:
"3ачем ты это сделала? Она могла умереть от страха"
     "Мне очень  жаль, мне очень жаль. Я думала, я так изменилась. Совсем не
похожа на то, что было. Я решила посмотреть, как и где ты живешь".
     "Ты могла бы по крайней мере позвонить заранее".
     "О Боже, о Боже! Что теперь будет?", - плакала Ядвига. "А я беременна".
Ядвига положила руку себе на живот.
     Тамара выглядела растерянной, но одновременно казалось, что  она сейчас
лопнет от смеха.  Герман уставился на нее:"Ты  свихнулась или напилась?",  -
спросил он.
     Едва он  произнес эти  слова,  как ощутил  запах алкоголя. Неделю назад
Тамара  рассказывала ему, что  записалась на прием в  больницу.  Она хотела,
чтобы ей  удалили пулю из бедра. "Ты перешла  к крепким напиткам?", - сказал
он.
     "Когда  человек  не  справляется  со  слабыми  проявлениями  жизни,  он
переходит к крепким. У тебя очень уютно". Голос Тамары  изменился. "Когда ты
жил со мной, у нас  всегда  был беспорядок. Повсюду валялись твои  бумаги  и
книги. Здесь все сияет чистотой".
     "Она следит за  порядком в квартире, а ты скакала туда-сюда и выступала
с речами на митингах Поалей Цион".
     "Где крест?",  - спросила Тамара по-польски. "Почему нигде нет  креста?
Если здесь нет мезузы, то должен быть крест".
     "Вот мезуза", - ответила Ядвига.
     "Крест тоже должен быть", - сказала Тамара. "Не думайте,  что я  пришла
мешать вашему счастью. В России я научилась пить, а когда я выпью стаканчик,
я становлюсь любопытной. Я  только хотела посмотреть, как вы живете. В конце
концов, у нас есть кое-что, что нас связывает. Вы оба помните, какой я была,
когда еще была живой".
     "Иезус! Мария!"
     "Я  не  мертвая, я не  мертвая. Я не  живая и не мертвая. На него я  не
претендую", - сказала Тамара, показывая на Германа."Он не знал, что я где-то
борюсь  за выживание  и,  вполне  вероятно,  он  всегда  любил  тебя,  Ядзя.
Наверняка он спал с тобой еще до того, как встретился со мной".
     "Нет, нет! Я  была невинная девушка. Я пришла к  нему девственницей", -
сказала Ядвига.
     "Что? Мои  поздравления.  Мужчины любят девственниц. Если бы устраивать
это  дело  на мужской  вкус,  то каждая женщина  ложилась  бы  как шлюха,  в
поднималась бы снова девственницей. Ну да, я вижу, что я незваный гость, и я
сейчас уйду".
     "Пани  Тамара, садитесь.  Вы нагнали  на  меня  страху,  поэтому я  так
кричала.  Я  сварю кофе. Бог свидетель: если бы я знала,  что  вы живы, я бы
держалась от него подальше".
     "Я на тебя  не  сержусь, Ядзя. В нашем мире  полно жадности.  Но  и ты,
получив его, ничего  хорошего не получила", -  сказала Тамара, показывая  на
Германа. "Все-таки лучше, чем  быть одной. И  квартира у вас  симпатичная. У
нас никогда не было такой квартиры".
     "Я сварю кофе. Хотите есть, пани Тамара?"
     Тамара ничего  не ответила.  Ядвига пошла на кухню, ее тапочки неуклюже
шаркали по  полу. Она оставила  дверь открытой. Герман заметил, что Тамарины
волосы в беспорядке. Под глазами у нее были желтоватые мешки.
     "Я не знал, что ты пьешь", - сказал он.
     "Ты много чего не знаешь. Ты думаешь, можно пройти через ад и выйти без
увечий. Но нельзя! В  России от любой болезни было  одно лекарство  - водка.
Напьешься, ляжешь  на солому  или на землю,  и  все становится безразличным.
Пусть Бог и Сталин творят  что хотят. Вчера я была в гостях у людей, которые
содержат  винный магазин -  здесь,  в Бруклине,  но в другой его  части. Они
подарила мне полную сумку виски".
     "Я думал, ты собираешься лечь в больницу".
     "Я  завтра должна  лечь, но не  уверена,  что  хочу этого.  Эта пуля",-
сказала  Тамара  и  положила  руку  на  бедро,-  "мой  лучший  сувенир.  Она
напоминает мне, что когда-то у меня были родители, дети, дом. Когда ее вынут
из меня, у меня  ничего не останется. Это  немецкая пуля, но после  стольких
лет в еврейском теле она стала еврейской. Может быть, в один прекрасный день
она  взорвется,  но  пока что она тихо  лежит во  мне, и у нас с ней хорошие
отношения. Вот, если хочешь, ты можешь ее нащупать. Ты и в этом мой партнер.
Тот же револьвер, наверное, убил твоих детей..."
     "Тамара, я прошу тебя..."
     Тамара состроила презрительную гримасу и показала ему язык.
     "Тамара,  я  прошу   тебя!",  -  передразнила  она."Не  бойся,  она  не
разведется  с тобой. А если и  разведется, ты всегда можешь пойти ко второй.
Как там ее имя? А  если и та тебя выгонит, ты можешь прийти ко мне. А  вот и
Ядзя с кофе!"
     Ядвига вошла, держа поднос, на котором стояли  две чашки, сливки, сахар
и тарелка с печеньем. Она повязала фартук и выглядела  как служанка, которой
она и была когда-то. Так  она подавала Герману  и Тамаре до войны, когда они
приезжали  из  Варшавы.  Лицо  Ядвиги,  минуту  назад  бледное,  теперь было
красным. Капли пота стояли у
     нее на лбу. Тамара удивленно посмотрела на нее и засмеялась.
     "Садись. Принеси себе чашку", - сказал Герман.
     "Я выпью кофе на кухне".
     И снова Ядвигины  тапочки прошлепали на кухню. В этот  раз  она закрыла
дверь за собой.

4.
     "Я вломилась сюда как слон  в посудную лавку", - сказала Тамара. "Когда
все  идет  вкривь и  вкось, трудно хоть  что-то  сделать правильно. Верно, я
немного выпила, но я  вовсе не пьяна. Пожалуйста, верни ее. Я должна ей  все
объяснить".
     "Я сам ей все объясню".
     "Нет, приведи ее. Она наверняка  решила,  что  я пришла  забрать у  нее
мужа".
     Герман пошел на кухню. Дверь  за собой он закрыл. Ядвига стояла у  окна
спиной  к  нему.  Его шаги испугали ее,  и  она обернулась.  Ее  волосы были
взлохмачены,  глаза  заплаканы,  лицо   красное   и  опухшее.  Она  казалась
постаревшей. Герман еще не успел ничего сказать, а она уже подняла кулаки ко
лбу и запричитала: "Куда я теперь денусь?"
     "Ядзя, все останется, как было".
     Крик, похожий на шипенье гуся, вырвался из нее. "Почему ты говорил мне,
что она мертва? Ты не продавал книги, ты был у нее!"
     "Ядзя,  я клянусь тебе  как  перед  Богом,  что это не так.  Она только
недавно приехала в Америку. Я понятия не имел, что она жива."
     "Что мне теперь делать? Она твоя жена".
     "Ты моя жена".
     "Она сначала. Я уйду.  Я  уеду обратно в Польшу. Если б только у меня в
животе  не  было  твоего ребенка". Ядвига  начала раскачиваться  с  жалобным
видом, который бывает у крестьянок, оплакивающих мертвых. "Ау-ау-ау".
     Тамара  открыла дверь.  "Ядзя, не плачь так. Я  не собираюсь отнимать у
тебя твоего мужа. Я просто зашла посмотреть, как вы живете".
     Ядвига бросилась вперед, как будто хотела упасть к ногам Тамары.
     "Пани Тамара, вы его жена, пусть так и будет. Это дар Божий, то, что вы
остались в  живых. Я отойду в сторону. Я  уеду домой в Польшу.  Моя  мать не
прогонит меня".
     "Нет,  Ядзя,  это  тебе делать ни к  чему. Ты носишь  под  сердцем  его
ребенка,  а  я,  как говорится,  неплодоносящее  дерево. Сам Бог забрал моих
детей к себе".
     "О, пани  Тамара!". Ядвига разразилась слезами  и  ударила  себя обеими
руками по скулам.  Она раскачивалась вперед и назад, как будто искала место,
куда бы упасть. Герман посмотрел в сторону двери; он боялся, что ее  услышат
соседки.
     "Ядзя, успокойся",  -  твердо сказала Тамара. "Я живая, но я все  равно
что  мертвая. Говорят, что мертвые иногда возвращаются к живым  и приходят к
ним в  гости, и я, в некотором роде,  именно такой  гость.  Я  хотела только
поглядеть, как у вас тут, но я никогда больше не приду".
     Ядвига отняла руки от лица, которое приобрело цвет сырого мяса.
     "Нет,  пани   Тамара.  Вы   останетесь  здесь!  Я  всего  лишь  простая
крестьянка, необразованная, но у меня есть сердце. Это ваш муж и ваш дом. Вы
достаточно настрадались".
     "Тихо!  Я  его   не  хочу.  Если  ты  решила  вернуться  в  Польщу,  то
возвращайся, но не из-за меня. Даже если ты уйдешь, я жить с ним не буду".
     Ядвига успокоилась. Она смотрела на Тамару, сомневаясь и не веря. "Куда
же вы  пойдете? 3десь дом для вас и хозяйство. Я  буду готовить и убирать. Я
снова буду служанкой. Так хочет Бог".
     "Нет, Ядвига. У  тебя  доброе  сердце, но  подобную жертву я принять не
могу. Перерезанную шею не сошьешь заново".
     Тамара,  собравшись идти, поправила шляпу  и несколько  прядей.  Герман
шагнул к ней. "Не уходи пока. Коли Ядвига теперь знает все, мы могли бы быть
друзьями, и мне придется сочинять на две выдумки меньше".
     В  этот  момент кто-то  зазвонил  во  входную  дверь. Это  был длинный,
громкий звонок. Оба попугая, сидевшие на крыше клетки и  слушавшие разговор,
принялись испуганно летать  по кухне. Ядвига выбежала в комнату. "Кто это?",
- крикнул Герман.
     Он слышал приглушенные голоса, но не мог разобрать, мужчина говорит или
женщина.  Он открыл дверь. В коридоре  стояла маленькая пара. У женщины было
бледное,  морщинистое  лицо,  желтоватые глаза  и  морковно-красные  волосы.
Складки  на  ее лбу  и щеках  выглядели  так, словно их  вылепили из  глины.
Несмотря  на это, она не  казалась  старой  - во всяком случае, ей  не  было
пятидесяти. Она  была  в  домашнем платье и в тапочках.  В руках у  нее было
вязанье. Она вязала, ожидая, пока откроют дверь. Рядом с ней стоял крохотный
мужчина в фетровой шляпе  с пером, в  клетчатом пиджаке, чересчур легком для
холодного зимнего  дня,  в  розовой рубашке,  полосатых  брюках,  коричневых
туфлях и при  галстуке, отливавшем желтым,  красным  и зеленым. Он  выглядел
забавно, как иностранец, только что самолетом прилетевший из страны с жарким
климатом и еще не успевший  переодеться. Голова у него была длинная и узкая,
нос крючком, щеки впалые, подбородок острый. Его темные глаза смеялись, так,
как будто его визит - не более чем шутка.
     Женщина  говорила  на  идиш с польским  акцентом. "Вы меня  не  знаете,
мистер Бродер, но я вас знаю. Мы живем внизу. Ваша жена дома?"
     "Дома".
     "Добрая  душа. Я была с ней, когда она переходила в нашу  веру.  Еще  я
ходила с ней на ритуальное омовение и говорила, что она делать. То,  как она
чтит еврейские обычаи - это пример всем еврейкам. Она сейчас занята?"
     "Да, немного".
     "А  это  мой друг,  мистер Пешелес. Он  здесь не живет.  У него  дом  в
Си-Гейт. Еще у него, пусть да не коснется его  злой взгляд, дома в Нью-Йорке
и Филадельфии.  Он  приехал к нам в гости, и мы рассказали ему о вас, что вы
продаете книги, и он с удовольствием обсудил бы с вами кой-какие дела".
     "Никаких дел! Совершенно никаких дел!", - прервал ее мистер Пешелес. "Я
делаю дала  не  с  книгами, а с землей, но и этого я теперь больше не делаю.
Что значат, в конце концов, все дела? Не так уж они и  важны. Даже Рокфеллер
не  может  есть  больше  трех  раз  в   день.  Просто  я  читаю  с  огромным
удовольствием, совершенно все равно, что -  газету, журнал,  книгу, все, что
достану. Если у вас есть несколько минут, я охотно с вами поболтаю".
     Герман медлил. "Мне очень жаль, но у меня правда много дел".
     "Это не надолго -  десять или  пятнадцать минут", - настаивала женщина.
"Мистер Пешелес  навещает меня  раз в  шесть месяцев, а иногда  и того реже.
Мистер Пешелес богатый человек, да не упадет  на него  ничей злой  взгляд, и
если вам  как-нибудь придется искать себе квартиру, он, может  быть,  окажет
вам услугу".
     "Что  за  услугу? Я  никому не  оказываю  услуг.  Мне самому приходится
платить за квартиру. Здесь Америка. Но если вам нужна квартира, я  могу дать
вам совет, а это вам не повредит".
     "Ну хорошо, заходите.  Извините, что принимаю вас в  кухне, но моя жена
нездорова".
     "Ах,  какая разница,  где сидеть? Он же пришел  не для того,  чтобы его
чествовали.  Его,  да не  упадет  на него  ничей  злой  взгляд, и  без  того
достаточно чествуют. Недавно  он стал  президентом самого  большого дома для
престарелых в Нью-Йорке. Во всей Америке знают, кто такой Натан Пешелес. А в
Иерусалиме он  недавно  построил две ешивы - не  одну ешиву, а две! -  и там
сотни мальчиков изучают Тору за его счет..."
     "Прошу  вас. миссис Шрайер, мне не нужна реклама. Когда мне понадобится
рекламный  агент, я найму его. Все  это ему  вовсе  не обязательно знать.  Я
делаю это не для того, чтобы меня похвалили". Мистер Пешелес говорил быстро.
Он выплевывал слова как  сухие горошины. Его рот ввалился, нижней губы почти
не  было  видно. Он  многозначительно  улыбался  и  сохранял  невозмутимость
богача, пришедшего с визитом к  бедняку. Они остановились  у  двери в кухню.
Прежде чем  Герман нашел возможность представить Тамару, она сказала: "Я уже
ухожу".
     "Не убегайте. По-моему, вам не стоит уходить", - сказал мистер Пешелес.
"Вы, конечно, красивая женщина, но я-то не медведь и не людоед".
     "Садитесь,  садитесь",  - сказал Герман. "Не  уходи, Тамара", - добавил
он. "Я вижу, тут не хватает стульев, но мы можем перейти в соседнюю комнату.
Минутку!"
     Он  пошел в другую комнату.  Ядвига больше не плакала.  Она стояла и со
страхом крестьянки перед чужаками пялилась на дверь. "Кто это?"
     "Миссис Шрайер. Она привела с собой мужчину".
     "Чего ей надо? Я сейчас никого не хочу видеть. О, я сойду" с ума!"
     Герман  взял  стул  и  вернулся  в кухню. Миссис  Шрайер  уже сидела за
кухонным  столом.  Войтысь  сел на  Тамарино плечо и схватился  за  сережку.
Герман услышал, как мистер Пешелес  говорит Тамаре: "Всего несколько недель?
Но вы совершенно не выглядите  новенькой. В  мое время иммигранта можно было
распознать за милю. Вы выглядите как американка. Абсолютно".

5.
     "Ядвига чувствует  себя не очень хорошо.  Не  думаю, что  она  выйдет к
нам", - сказал Герман. "Очень сожалею, но здесь не особенно удобно".
     "Удобно!", - перебила миссис Шрайер. "Гитлер научил нас, как обходиться
без удобств".
     "Вы тоже оттуда?", - спросил Герман.
     "Да, оттуда".
     "Из концлагерей?"
     "Из России".
     "Где вы были в России?", - спросила Тамара.
     "В Джамбуле".
     "В лагере?"
     "В лагере тоже. Я жила на улице Наброжной".
     "Господи,  я  тоже  жила  на  Наброжной",  - сказала  Тамара.  "С одной
раввиншей и ее сыном".
     "Да, мир тесен, мир тесен", - сказал мистер Пешелес и хлопнул в ладоши.
У него  были острые  пальцы и свеженаманикюренные  ногти. "Россия  чудовищно
большая страна, но едва  встретятся  двое беженцев, как оказывается, что они
или  родственники,  или  сидели в  одном лагере. Знаете  что?  Давайте лучше
пойдем все вниз, к  нам", - сказал  он,  обращаясь к миссис Шрайер. "Позовем
Багельсов, Локсов и выпьем немного коньяку. Вы обе из Джамбула, и у вас есть
о  чем  поговорить.  Пойдемте  же  вниз,  мистер  э  -  э  -  Бродер.Лица  я
запоминаю,но имена забываю.Один раз я забыл имя моей собственной жены..."
     "Это как раз  то, что  забывают все мужчины", - сказала  миссис Шрайер,
подмигивая.
     "К сожалению, это невозможно", - сказал Герман.
     "Почему? Берите свою  жену  и пойдемте  с нами вниз.В наше время это не
пустяк,когда нееврейка переходит  в иудаизм.Я слышал, вы годами прятались на
чердаке.  Какие книги вы продаете? Я интересуюсь старыми книгами. Один раз я
купил  книгу  с  автографом Линкольна.  Я  люблю  ходить  на  аукционы.  Мне
рассказывали, что вы тоже что-то пишете. Что вы пишете?"
     Герман собрался отвечать, но зазвонил телефон. Тамара повернула голову,
и Войтесь пустился в  полет по кухне.  Талефон  стоял неподалеку от кухни, в
маленьком коридорчике, шедшем  в спальню. Герман рассердился на Машу. Почему
она звонит? Она  же  знает,  что  он  придет к ней.  Может  быть,  лучше  не
подходить к телефону? Он снял трубку и сказал: "Алло".
     Ему пришло в голову, что это может быть Леон Тортшинер. С тех пор,  как
они  встречались в кафетерии,  он все время  ждал его звонка. Герман услышал
мужской голос,  но это был  не Леон Тортшинер. Некто глубоким басом вопрошал
по-английски: "Это мистер Бродер?"
     "Да".
     "Это рабби Ламперт". Было тихо. На кухне все замолчали.
     "Да, рабби".
     "Значит, у  вас  все-таки есть  телефон, и не в Бронксе, а в  Бруклине.
Эспланада,2 - это где-то на Кони Айленд".
     "Мой друг переехал",  - пробормотал Герман, в ту  же секунду осознавая,
что эта ложь только осложнит его жизнь.
     Рабби откашлялся. "Он переехал и поставил себе телефон? Бывает, бывает.
Я действительно немного  туповат, но  не настолько,  насколько вы  думаете".
Голос  рабби  возвысился.  "Оставьте  свои  штучки  при себе.  Я  знаю  все,
абсолютно  все. Вы женились и не посчитали нужным сказать мне  об  этом хоть
слово.  Я даже не  поздравил вас. Кто знает, может быть, я бы  преподнес вам
миленький свадебный подарок. Но если  вы хотите иначе - пожалуйста! Я звоню,
потому что вы  сделали в вашей  статье о каббале несколько  настолько грубых
ошибок, что мы оба предстаем в дурном свете".
     "Что за ошибки?"
     "Сейчас не могу сказать. Мне позвонил рабби Московиц - что-то об ангеле
Сандалфоне или Метатроне.  Статья уже набрана. Когда он обнаружил ошибки, ее
уже начали печатать. Теперь придется вынимать страницы и переверстывать весь
номер. Вот какую кашу вы заварили на мою голову!"
     "Мне очень  жаль,  но если это так, то я увольняюсь,  и вам не придется
платить мне за работу".
     "Чем это  мне поможет? Я  от вас  завишу.  Почему вы  не  порылись  как
следует  в  книгах? Я  вас  для  того  и  нанял, чтобы  вы  делали для  меня
исследовательскую работу  и чтобы я  не представал перед всем миром дураком.
Вы же знаете, сколько у меня дел и..."
     "Я не знаю, какие ошибки я сделал, но если я их сделал, это значит, что
я для такой работы не подхожу".
     "Где я возьму кого-нибудь еще? У вас есть секреты от меня. Почему? Если
вы любите женщину, то греха  в этом нет. Я  обращался с вами как  с другом и
открыл вам свое  сердце,  а вы выдумали  историю  о соотечественнике, жертве
Гитлера с вашей старой родины. Почему мне нельзя знать ,что у вас есть жена?
Есть же у меня право сказать вам: "Мазел тов!"
     "Само собой. Большое спасибо".
     "Почему вы говорите так тихо? У вас болит горло или что-то еще?"
     "Нет, нет".
     "Я всегда  говорил вам,  что не могу работать  с человеком, который  не
дает  мне свой адрес и  телефон. Я должен  сейчас  же  встретиться  с  вами,
поэтому скажите, где вы живете. Если мы исправим завтра ошибки, они подождут
о печатанием до завтра".
     "Я живу не здесь, а в Бронксе". Герман прошептал это прямо в трубку.
     "Опять в Бронксе? Где в Бронксе? Честно, я сойду от вас с ума".
     "Я все вам объясню. Я тут только временно".
     "Временно? Что с вами? Или у вас две жены?"
     "Может быть"
     "Ну хорошо, и когда вы будете в Бронксе?"
     "Сегодня вечером".
     "Дайте мне  адрес.  Раз и  навсегда!  Давайте наконец  покончим с  этой
неразберихой!"
     Герман против своей воли дал  ему  Машин адрес.  Он держал  руку у рта,
чтобы его не слышали в кухне.
     "Когда вы там будете?"
     Герман сказал, когда.
     "Это точно, или вы снова плутуете?"
     "Нет, я там буду".
     "Хорошо, я приду туда. Не нервничайте .Я не отниму у вас вашу жену".
     Герман  вернулся  на кухню  и посмотрел на Ядвигу.  Она  пришла сюда из
комнаты. Ее лицо и глаза  были по-прежнему красными.  Уперев кулаки в бедра,
она смотрела на него.  Скорее всего, она  подслушивала его  разговор. Герман
слышал,  как  миссис Шрайер спрашивает  Тамар