был Машин голос. Он  звучал приглушенно,  она  глотала
слова.  Через  некоторое время ее речь стала  более  отчетливой.  "Я на Кони
Айленд", - сказала она.
     "Что ты делаешь на Кони Айденд? Где ты?"
     "В  Манхеттен Бич Отель. Я весь вечер пыталась дозвониться до тебя. Где
ты был? Я хотела позвонить попозже, но заснула".
     "Что ты делаешь в Манхеттен Бич Отель? Ты одна?"
     "Да, я одна. Я вернулась к тебе".
     "Где твоя мать?"
     "В санатории в Нью-Джерси".
     "Я не понимаю".
     "Я договорилась, что она  останется там.  Рабби  хочет  помогать ей или
что-то в этом роде. Я ему все рассказала - что я не могу жить без тебя и что
моя мать единственное препятствие. Он пытался отговорить меня, но логика тут
не поможет".
     "Ты знаешь, что Ядвига скоро родит".
     "О  ней  он  тоже   позаботится.   Он  потрясающий   человек,  пусть  и
ненормальный. У него в одном ногте больше сердца,  чем у  тебя в груди. Если
бы я только могла любить его! Но я не могу.  Едва он дотрагивается  до меня,
как мне тут же делается  дурно от  отвращения. Он сам  поговорит с тобой. Он
хочет, чтобы  ты  доделал  работу,  которую начал для него.  Он любит меня и
развелся  бы со своей  женой, если бы я  согласилась  выйти за  него,  но он
понимает мои чувства. Никогда не подумала бы, что он окажется таким душевным
человеком".
     Герман помолчал, прежде чем сказать что-то.
     "Все это ты могла бы рассказать мне из Нью-Джерси",- сказал он с дрожью
в голосе.
     "Если я тебе не нужна, то я навязываться не буду. Клянусь тебе, если ты
сейчас откажешься  от  меня,  я больше  тебя  никогда  не  увижу. Все  проще
простого. Я хочу знать раз и навсегда: да иди нет?"
     "Ты отказалась от места?"
     "Я от всего отказалась. Я упаковала чемодан и вернулась к тебе".
     "Что с вашей квартирой? От нее ты тоже отказалась?"
     "Мы будем жить  по-другому. Я  не хочу больше оставаться  в  Нью-Йорке.
Рабби Ламперт дал мне  превосходное рекомендательное письмо, с ним я повсюду
найду работу. Люди в санатории с ума сходили по мне. Я буквально  возвращала
людей к жизни.  У рабби есть санаторий во Флориде, и если я  захочу работать
там, то могу хоть сегодня  приниматься за дело за сотню в неделю.  Если тебе
не нравится Флорида, у него есть еще  санаторий в Калифорнии. Ты тоже можешь
работать на наго. Он добрый, как ангел".
     "Я не могу ее сейчас бросить. Каждый день могут начаться схватки".
     "А когда  ребенок  родится,  ты  найдешь другие  причины.  Мое  решение
твердое. Завтра я улетаю в Калифорнию, и ты больше никогда не  услышишь  обо
мне. В этом я тебе клянусь прахом моего отца".
     "Но подожди же!"
     "Чего? Новых отговорок? Я  даю тебе час времени,  чтобы собрать  вещи и
приехать  сюда.  Рабби  Ламперт  позаботится   о  больничных  счетах   твоей
крестьянки и обо  всем остальное  тоже. Он председатель какого-то родильного
дома - название у меня сейчас  вылетело  из головы. Я ничего не  скрывала от
него. Он был шокирован, но он  понимает. Он, возможно, вульгарен, но он  все
равно святой. Или ты подыскал себе новую любовь?"
     "Новую любовь я себе не подыскал, но книжный магазин у меня есть".
     "Что? У тебя есть магазин?"
     Герман кратко рассказал ей всю историю.
     "Ты вернулся к своей Тамаре?"
     "Нет, ничего подобного. Но она тоже ангел".
     "Познакомь ее с рабби. Может  быть, два ангела  произведут нового бога.
Мы с тобой в любом случаи черти и причиняем друг другу одну только боль".
     "Я не могу сейчас, посреди ночи, начать собирать вещи".
     "Тебе  ничего  не  надо собирать.  Что  там у тебя есть?  Рабби кое-что
одолжил мне или  заплатил аванс - в зависимости  от того, что я решу делать.
Оставь все, как этот раб в Библии".
     "Какой раб? Это убьет ее".
     "Она крепкая крестьянка. Она найдет кого-нибудь  еще и будет счастлива.
Она может отказаться от ребенка, и его усыновят. Рабби связан с учреждением,
которое занимается этим. У него повсюду связи. Если хочешь, заведем ребенка,
но  хватит  болтать. Уж если Авраам  смог  пожертвовать Исааком,  ты  можешь
пожертвовать Исавом.  Возможно, потом мы  возьмем ребенка себе.  Каков  твой
ответ?"
     "Что ты хочешь, чтобы я сделал?"
     "Одевайся и приезжай. Такие вещи происходят каждый день".
     "Я боюсь Бога".
     "Если боишься, оставайся с ней. Спокойной ночи навсегда!"
     "Подожди, Маша, подожди!"
     "Да или нет?"
     "Да".
     "Вот номер моей комнаты".
     Герман положил трубку. Он  напряженно прислушался.  Ядвига  по-прежнему
храпела. Он стоял  у телефона. Он  не осознавал,  как тосковал  по  Маше. Он
стоял в  темноте с безмолвной покорностью человека, потерявшего волю. Только
через некоторое время он снова смог действовать. Он вспомнил, что  где-то  в
ящике  стола у него есть фонарик.  Он  нашел  его  и направил луч  света  на
телефон,  так,  чтобы видеть номерной  диск.  Он  должен  был  поговорить  с
Тамарой. Он набрал номер Авраама Ниссена  Ярославер. Он ждал несколько минут
прежде чем услыхал сонный Тамарин голос.
     "Тамара, извини меня" - сказал он."Это Герман".
     "Да, Герман. Что случилось?"
     "Я ухожу от Ядвиги. Я уезжаю с Машей".
     Некоторое время  Тамара молчала.  "Ты понимаешь,  что  ты делаешь?",  -
спросила она наконец.
     "Понимаю и делаю".
     "Женщина, которая требует такую жертву, не заслуживает ее. Я никогда бы
не подумала, что ты настолько можешь потерять голову".
     "Но это факт".
     "А что с магазином?"
     "Все в  твоих  руках. Рабби, на  которого  я работал,  хочет что-нибудь
сделать для Ядвиги. Я дам тебе его адрес и номер телефона. Позвони ему".
     "Подожди, я возьму чем записать".
     Пока он держал трубку и ждал, стало тихо. Ядвига перестала храпеть.
     "Сколько сейчас времени?", - подумал Герман. Обычно он точно чувствовал
время. Он  мог сказать,  который час, с точностью до  минуты; но  сейчас эта
способность  исчезла в  нем. Он молил Бога, перед которым был  грешен, чтобы
Ядвига не проснулась. Тамара вернулась к телефону. "Говори номер".
     Герман назвал ей фамилию рабби Ламперта и номер телефона.
     "Ты не мог бы по крайней мере подождать, пока она родит?"
     "Я не могу ждать".
     "Герман, у тебя ключи от магазина.  Ты не мог бы отпереть рано утром? Я
в десять буду там".
     "Хорошо, я приеду к десяти".
     "Ну, эту кашу ты заварил сам, и сям будешь  ее расхлебывать", - сказала
Тамара и положила трубку.
     Он стоял в темноте и прислушивался к своему  внутреннему  голосу. Потом
он пошел в  кухню  взглянуть  на  часы. Он был потрясен, увидев, что  сейчас
только четверть второго.  Он спал не  больше часа, хотя ему казалось, что он
проспал всю ночь. Он огляделся, ища чемодан, в который хотел упаковать белье
и рубашку. Он осторожно выдвинул ящик и взял несколько рубашек, нижнее белье
и пижаму. Он чувствовал, что Ядвига  не спит, а только делает вид, что свит.
Кто знает? Возможно ли, что она хочет  избавиться от него? Может, ей все это
надоело?  А может, она выжидает, чтобы в последний  момент устроить скандал.
Запихивая вещи в чемодан,  он  подумал о  рукописи для  рабби? Где  она?  Он
услышал, как Ядвига встает.
     "Что случилось?", - закричала она.
     "Мне надо кой-куда сходить".
     "Куда еще?  Ах,  это  все  равно".  Ядвига снова легла.  Он слышал, как
застонала кровать.
     Он одевался в  темноте, потея, хотя ему было холодно. Мелочь посыпалась
у него из карманов брюк. Он все время налетал на мебель.
     Телефон зазвонил, и  он побежал к  нему. Это снова была Маша. "Ты идешь
или ты не идешь?"
     "Я иду. Ты же на оставляешь мне выбора".

3.
     Герман  боялся, что Ядвига передумает и попытается силой задержать его,
но  она  лежала спокойно.  Все время, что он собирался, она не спала. Почему
она молчала? Впервые за все время, что он знал ее ,она вела себя не так, как
он ожидал. Казалось, она участвует в заговоре против него, знает что-то, что
от  него сокрыто. Или она дошла до последней  стадии  отчаяния? Эта  загадка
вселяла  в  него  неуверенность. Не исключено, что  в последнюю  минуту  она
набросится на  него  с ножом.  Прежде чем  покинуть  квартиру,  он прошел  в
спальню и сказал: "Ядвига, я ухожу".
     Она не ответила.
     Он  хотел  без шума  закрыть дверь,  но она захлопнулась с грохотом. Он
тихо  пошел  вниз  по лестнице, стараясь не  разбудить соседей.  Он  пересек
Мермейд-авеню и зашагал вниз до  Серф-авеню. Каким тихим и темным  был  Кони
Айленд  ранним  утром!  Увеселительные  заведения   были  закрыты  и  фонари
потушены. Улица тянулась перед ним пустая, как загородная  дорога. Он слышал
шум  волн за полосой пляжа. Пахло рыбой и иными морскими созданиями. На небе
Герман видел несколько звезд. Он заметил такси и остановил его.
     Все, что у  него было  -  это десять долларов. Он опустил стекло, чтобы
выпустить  сигаретный  дым.  В кабину  ворвался ветер, но лоб  его оставался
влажным. Он глубоко вздохнул. Не смотря на ночную прохладу, день обещал быть
теплым. Он внезапно понял, что так должен чувствовать  себя убийца по пути к
своей жертве. "Она мой враг! Мой враг!", - бормотал  он, имея в виду Машу. У
него было тревожное ощущение того,  что все это он уже переживал однажды. Но
когда? Или это снилось ему? Ему хотелось пить; или это он хотел Машу?
     Такси  остановилось  у  отеля.  Герман  боялся,  что  шофер  не  сможет
разменять  десять долларов, но он  молча отсчитал сдачу. В холле отеля  было
тихо.  Ночной  портье  дремал за стойкой перед ящичком с ключами. Герман был
уверен, что человек  у  лифта  спросит  его, куда  он  направляется в  столь
поздний час,  но  тот  без  единого слова  отвез его  на нужный этаж. Герман
быстро нашел номер. Он постучал, и Маша сразу открыла. Она била в халате и в
тапочках.  В  комнату падал свет от уличных фонарей, другого  света не было.
Они бросились друг другу в объятья и переплелись без слов, в жутком молчании
прижимаясь  друг к другу.  Солнце  взошло, а Герман едва  заметил это.  Маша
высвободилась из его рук и встала, чтобы опустить жалюзи.
     Они заснули, так и не поговорив.  Он  спал крепко  и проснулся, оттого,
что снова хотел Машу  и испытывал страх, оставшийся в  нем  от забытого  уже
сна.  Все,  о чем  он  мог  вспомнить, было  -  беспорядок, крики и какие-то
насмешки.  Но вскоре и это  спутанное воспоминание  поблекло.  Маша  открыла
глаза. "Сколько времени?", - спросила она и снова заснула.
     Он разбудил ее, чтобы  объяснить ей,  что в  десять  он  должен быть  в
книжном магазине. Они  пошли в ванную, чтобы помыть  друг друга. Маша начала
говорить.  "Первым  делом нам  надо  в  мою  квартиру, я  должна  взять  там
кое-какие вещим и запереть дверь. Моя мама туда никогда больше не вернется".
     "Это может затянуться на несколько дней".
     "Нет, всего несколько часов. Здесь мы больше оставаться не можем".
     Хотя он только  что насытился  ее телом,  он никак  не мог понять,  как
выдержав такую долгую разлуку с ней. Она несколько пополнела за эти  надели;
и помолодела.
     "Она устроила сцену, твоя крестьянка?"
     "Нет, не сказала ни слова".
     Они быстро оделись,  и Маша  заплатила  за номер.  Они пошли к  станции
метро на Шипхедс-бей. Залив был залит солнечным светом и полон лодок, многие
из которых, на рассвете уйдя в открытое море, возвращались теперь. Рыба, еще
несколько  часов назад плававшая  в воде, лежала на палубах с остекленевшими
глазами,  разорванными ртами  и  заляпанной кровью  чешуей. Рыбаки,  богатые
спортсмены-удильщики, взвешивали рыб и хвастались уловом. Всякий  раз, когда
Герман видел, как убивают животных, у него появлялась одна и  та же мысль: в
своем  поведении  относительно   тварей   Божьих   все   люди   -   нацисты.
Самодовольство, которым человек отличался от других живых существ, влекло за
собой самые дикие расистские теории и порождало принцип: сила рождает право.
Снова и снова Герман решал быть вегетарианцем, но Ядвига и слышать не хотела
об  этом.  В  деревне  и  потом  в лагере  они достаточно наголодались.  Они
приехали  в  изобилие Америки не  для того, чтобы  снова  голодать.  Соседки
научили ее, что кашрут[9] - это корни иудаизма. Для курицы только
почетно, если ее тащат  к мяснику, который, прежде чем перерезать ей  горло,
произносит благословение.
     Герман и Маша  зашли в кафетерий позавтракать. Он снова сказал, что  не
может  ехать вместе с ней в Бронкс, потому что сначала должен  встретиться с
Тамарой и отдать ей ключ от магазина. Маша недоверчиво слушала его.
     "Она отговорит тебя".
     "Тогда пойдем со мной. Я отдам ей ключ, и мы поедем домой".
     "У меня  больше  нет  сил. Время,  что я провела в санатории -  это был
сплошной  ад.  Каждый день мама надоедала  мне там,  что  хочет вернуться  в
Бронкс, хотя  у нее была удобная комната, медсестры, врач, и все, что только
может  пожелать  больной  человек. Там была  и  синагога,  где они молились.
Каждый раз, когда рабби навещал ее, он приносил ей подарок. На небесах ей не
было бы лучше. Но она все время упрекала меня за то, что я засунула ее в дом
престарелых.  Другие  старики  скоро  поняли,  что  ее   невозможно  сделать
счастливой.  Там  был сад, где все они  сидели и читали газеты или играли  в
карты - но она заточила себя  в своей комнате. Я жалела стариков. То,  что я
рассказывала  тебе о  рабби,  правда: он  готов был ради меня  оставить свою
жену. Одного моего слова было бы достаточно".
     В метро  Маша сделалась молчаливой.  Она  сидела  с закрытыми  глазами.
Когда Герман  что-то говорил ей,  она  вздрагивала,  как будто ее вырвали из
сна. Ее лицо, этим утром бывшее круглым и молодым, снова стало худым. Герман
заметил у нее седой волос. Наконец-то Маша довела свою драму до кульминации.
Все  ее  истории всегда кончались путаницей, чепухой,  театральщиной. Герман
посматривал на свои часы. Он  договорился с Тамарой на  десять, но было  уже
двадцать минут одиннадцатого, а поезд был  еще далеко от нужной ему станции.
Наконец, поезд остановился  на Кэнал-стрит, Герман выскочил.  Он обещал Маше
позвонить  ей  и приехать в Бронкс как можно быстрее. Шагая через ступеньку,
он взбежал по лестнице и  поспешил к магазину,  но Тамары там не было.  Она,
должно быть, уехала домой. Он закрыл дверь и вышел, чтобы позвонить Тамаре и
сказать ей, что он тут. Он набрал номер, но никто не ответил.
     Герман  подумал, что Маша, наверное, уже дома, и позвонил ей. Он выждал
множество  гудков, но  и  там никто  не брал трубку. Он набрал еще раз и уже
хотел  дать отбой, как вдруг услышал  Машин голос. Она ругалась и плакала, и
он никак не мог понять, что она говорит. Потом он услышал, как она жалуется:
"Меня ограбили! Все взяли, ничего нам не оставили, одни голые стены!"
     "Когда это произошло?"
     "Его  знает?  О, Боже, почему меня  не сожгли, как других евреев?"  Она
разразилась истерическим плачем.
     "Ты звонила в полицию?"
     "Что  полиция  может  тут поделать? Они  же  сами  воры!" Маша положила
трубку. Герману казалось, что он все еще слышит ее плач.

4.
     Куда  делась Тамара? Почему она  не  подождала  его? Он  снова  и снова
набирал ее  номер. Стараясь успокоиться,  он открыл книгу.  Это был Кедушат.
"Дело  в  том", -  читал он, -  "что  все ангелы и  звери дрожат  в ожидании
Страшного Суда. А значит, они тоже чувствуют страх во всем  своем теле перед
днем расплаты".
     Дверь открылась, и в магазин вошла  Тамара.  Она была в платье, которое
казалось чересчур длинным и чересчур  широким для нее. Она выглядела бледной
и усталей. Говорила она громко и  твердо, почти  не  сдерживая грубого тона.
"Где ты был? Я ждала тебя с десяти до половины одиннадцатого. К нам приходил
покупатель.  Он  хотел купить  полное  издание Мишны, а  я не  могла открыть
дверь. Я позвонила  Ядвиге, но никто не ответил. Чего доброго, она покончила
самоубийством".
     "Тамара, я больше сам собой не распоряжаюсь".
     "Да, ты  сам себе роешь могилу.  Эта Маша еще  хуже тебя. У женщины  на
последних  неделях  беременности  не  уводят мужа.  Кто  так поступает,  тот
ведьма".
     "Она потеряла контроль над своими действиями, также, как я".
     "Ты же  всегда  говорил о "свободе  выбора". Я читала книгу, которую ты
написал для рабби, и у меня такое ощущение, что  "свободный выбор" стоит там
в каждом втором предложении".
     "Я дал ему столько свободы выбора, сколько он велел".
     "Прекрати! Ты  делаешь  себя  еще хуже, чем  ты  есть. Женщина способна
довести  мужчину  до  сумасшествия.  Когда  мы  бежали  от  нацистов,   один
руководитель  Поалей  Цион отбил  жену  у своего лучшего  друга. Позднее нам
пришлось всем  вместе спать  в одной комнате, примерно тридцать человек, и у
нее хватило бесстыдства в двух шагах  от мужа быть с любовником.  Всех троих
сегодня  нет в  живых. Куда ты собрался бежать? После  всей этой разрухи Бог
подарил тебе ребенка - этого мало?"
     "Тамара, все эти разговоры бесполезны. Я не могу жить без Маши, а чтобы
убить себя, у меня не хватает смелости".
     "Тебе не  надо  убивать  себя.  Мы вырастим ребенка.  Рабби  что-нибудь
придумает,  и я тоже  не  совсем беспомощная. Пока  я жива,  я буду  ребенку
второй матерью. У тебя, наверное, нет денег?"
     "И одного пенни я у тебя больше не возьму".
     "Не убегай. Уж коли она ждала так  долго,  то  десять  минут ничего  не
изменят. Что вы задумали?"
     "Мы еще не решили. Рабби предложил ей работу в Майами или в Калифорнии.
Я тоже найду работу. Я пришлю тебе деньги на ребенка".
     "Не об этом речь. Я могу  переехать к Ядвиге, но это слишком  далеко от
магазина.  Может  быть,  я перевезу ее ко мне. Дядя и тетя пишут  из Израиля
такие восторженные  письма,  что  я  сомневаюсь, что они  вернутся. Они  уже
посетили  все святые гробницы.  Если мать Рахиль  все  еще имеет влияние  на
Всемогущего, она замолвит за них словечко. Где живет твоя Маша?"
     "Я уже тебе сказал - в Бронксе. Ее только что ограбили. Все забрали".
     "Нью-Йорк кишит ворами, но о магазине мне беспокоиться нечего. Когда  я
запирала магазин несколько дней  назад, мой  сосед, тот, у которого торговля
нитками, спросил меня, не боюсь ли я воров, а я сказала, что опасаюсь только
одного - что какой-нибудь пишущий на идиш автор вломится сюда ночью и утащит
пару книг".
     "Тамара, я должен идти. Дай я тебя поцелую. Тамара, со мной покончено".
     Герман  взял чемодан и выбежал из магазина. В это  время дня метро было
почти  пусто. Он вышел на  своей станции и  пошел  к  той  маленькой боковой
улочке, где жила  Маша. У него все  еще был ключ  от ее квартиры. Он  открыл
дверь и увидел Машу, стоящую посреди комнаты. Казалось, она успокоилась. Все
шкафы были открыты, ящики  из комода вынуты. Квартира выглядела как во время
переезда,  когда личные вещи уже  упакованы и  только мебель  ждет погрузки.
Герман заметил, что воры вывинтили даже лампочки.
     Маша закрыла за Германом дверь, чтобы вслед за ним не зашли соседи. Она
прошла в комнату  Германа и  села на кровать. Подушки и покрывало  своровали
тоже. Она закурила сигарету.
     "Что ты сказала своей маме?", - спросил Герман.
     "Правду".
     "Что она сказала?"
     "Все  те же  старые фазы: мне опять будет плохо. Ты  бросишь меня и так
далее  и  тому подобное. Если ты меня бросишь, значит,  ты меня бросишь. Для
меня важно только настоящее. Это ограбление не случайно. Это предупреждение.
Мы не должны здесь  больше оставаться. В  Библии сказано:"Обнаженным вышел я
из  тела  моей  матери,  обнаженным я  вернусь  туда".Почему "туда"?  Мы  не
возвращаемся в тело нашей матери.
     "Земля - это мать".
     "Да. Но прежде чем мы  вернемся  в нее, давай попробуем жить. Нам нужно
сейчас же решить, куда мы собираемся - в Калифорнию или во Флориду. Мы можем
поехать  поездом или  автобусом.  Автобус дешевле, но  до Калифорнии  неделя
пути, и мы приедем туда скорее мертвыми, чем живыми. Я думаю, нам надо ехать
в Майами.