немного порвался.
   Впрочем, Шахов тут же разгладил его, сложил и, аккуратно  засунул  за
кожаную ленту обивки, и усмехнулся чему-то, поднося  к  губам  чуть-чуть
задрожавшую руку.
   Несколько слов о "причинах отсутствия и о  беспокойстве"  вспомнились
ему, когда он выходил на улицу.
   "Может-быть, с нею и в самом деле что-нибудь случилось? А впрочем..."
   На углу Суворовского его снова остановили  красногвардейцы.  На  этот
раз он сам заговорил с ними:
   - Вы в Красной гвардии, товарищи? - спросил он у одного из них, бело-
курого парня в замасленной черной тужурке.
   - Ну да, в Красной гвардии, - отвечал парень,  недоверчиво  глядя  на
Шахова.
   - Вы - от Военно-Революционного Комитета?
   - А тебе что за дело, от кого мы? Ты посты,  что  ли,  проверяешь?  -
сердито спросил маленький взъерошенный красногвардеец.
   - Да стой, погоди! - остановил его белокурый. - У нас наряд от  коми-
тета, - объяснил он, - а сами мы с нашей организации,  с  Лесснеровского
завода.
   - Стало-быть, штаб ваш...
   - А ты что, к нам, что ли, записываться хочешь? - насмешливо  пробор-
мотал маленький красногвардеец.
   - Штаб наш районный там же при заводе, в помещении больничной  кассы,
- объяснил белокурый, - ну и тут в Смольном тоже  что-то  есть,  в  роде
штаба...
   Больше спрашивать было не о чем, а Шахов все не  отходил  от  пикета,
внимательно разглядывая этих простых и озабоченных людей, которые крепко
держали в руках свои винтовки и как-будто знали что-то такое, о чем ему,
Шахову, было ничего неизвестно.
 
   3.
 
   - Счел долгом явиться на защитные посты армии, верной Временному пра-
вительству, - счастливым голосом сказал прапорщик, звонко щелкнув каблу-
ками и старательно поднося руку к козырьку, - для того,  чтобы  по  мере
сил и возможности принять участие в защите родины и революции.
   Человек в английском пальто перестал стучать пальцами по  подоконнику
и посмотрел на него с недоумением.
   Он спросил, немного заикаясь:
   - Какого полка?
   - Кексгольмского гвардейского полка прапорщик Миллер.
   - Кексгольмского гвардейского полка? - с раздражением переспросил че-
ловек в английском пальто, - опустите руку. Как дела в полку?
   - Не взирая  на  агитацию,  полк  остался  верным  Временному  прави-
тельству, - без малейшего колебания отвечал прапорщик.
   - Вы плохо осведомлены, прапорщик. Когда вы из полка?
   И он продолжал, не дожидаясь ответа.
   - Кексгольмский полк ночью снял посты и занял Балтийский вокзал и те-
лефонную станцию. Можете итти!
   Прапорщик слегка прикусил губу, сделал пол-оборота кругом и вышел.
   Старый швейцар в синей ливрее с удивлением  смотрел,  как  прапорщик,
выйдя из кабинета, в котором помещался комендант Зимнего дворца,  прило-
жил тыльной стороной руку к пылающей щеке и бросился бежать по коридору.
   В полутемном коридоре, слабо освещенном сверху, лениво слонялись туда
и назад дворцовые служителя.
   Вокруг было пусто, сонливо - как-будто все, что происходило  на  ули-
цах, на площадях, в казармах, в правительственных зданиях Петрограда, не
имело ни малейшего отношения к этим холодным, пустым комнатам  -  бывшей
императорской резиденции, ставшей на несколько часов  защитными  постами
потерявшейся армии, верной потерявшемуся правительству.
   Прапорщик прошел несколько комнат и наткнулся на высокую перегородку,
разделявшую зал на две неравных части.
   За стеною слышались голоса и кто-то смеялся.
   Он отворил дверь; юнкер, стоявший на  часах,  опершись  на  винтовку,
схватившись за примкнутый штык рукою, - молча посторонился.
   За перегородкой в конце коридора находилась столовая, богато  инкрус-
тированная черным деревом; вдоль стен, на паркетном полу лежали больнич-
ные матрацы, пол был усеян окурками папирос,  огрызками  хлеба,  пустыми
бутылками от дорогих французских вин, десятки лет сохранявшихся в  импе-
раторских подвалах.
   Юнкера Владимирского, Михайловского, Павловского  училищ,  веселые  и
равнодушные, оживленные и безучастные, вооруженные и безоружные, бродили
туда и назад в табачном дыму между больничными матрацами.
   Никто не обратил особенного внимания на офицера, появившегося из час-
ти дворца, отведенной Временному правительству.
   Высокий рыжеватый портупей-юнкер пристально вгляделся  в  него,  чуть
пьяными глазами, видимо принял его за своего знакомого и весело  припод-
няв над головой бутылку белого бургундского вина, прокричал чью-то чужую
фамилию.
   Прапорщик изредка проводя рукой по  лицу,  пылавшему  яркой  краской,
молча прошел мимо, в одну из комнат, на стенах которой стройными  рядами
висели огромные, в тяжелых рамах, картины. На каждой  картине,  выбросив
вперед голову, напружинив поддернутое вверх тело, выгнув грудь, марширо-
вали солдаты.
   Прапорщик молча остановился перед одной из картин - на ней император,
создатель фрунтового государства на белой лошади с высоким султаном меж-
ду настороженных ушей, принимал парад лейб-гвардии Преображенского  пол-
ка. В стекле массивной, позолоченной  рамы,  отражались  колонки  ружей,
составленные вдоль стены, и пулеметы, стоявшие на подоконниках. Окна бы-
ли открыты.
   За пулеметами в неясной, беловатой отмели  стекла  маячила  Дворцовая
площадь.
   - Каков строй! - быстро сказал кто-то над самым ухом прапорщика - ка-
ков строй! Вот это, извольте взглянуть, русская армия!
   Прапорщик обернулся и отступил в сторону: это говорил короткий  чело-
век с начинающей лысеть, коротко остриженной, головою.
   - Капитан Воронов, к вашим услугам.
   - Прапорщик Миллер, - сказал прапорщик,  слегка  отворачивая  голову,
чтобы не чувствовать едкого запаха спиртного перегара.
   - Может-быть... большевик?
   - Если бы я был большевиком, мое место было бы не в Зимнем дворце!  -
запальчиво ответил прапорщик.
   Капитан качнулся, прикрыл глаза.
   - Ну и что же, теперь среди прапорщиков  сколько-угодно  большевиков.
Да и не в большевиках дело! Дело в том... в том, что лучшие традиции на-
шей армии пошли прахом. Посмотрите на юнкеров! Они - будущие офицеры,  а
есть среди них хоть один аристократ? Защитники отечества! Каждый  солдат
может без всякого труда попасть в юнкерскую школу... Нет, к  дьяволу,  к
дьяволу!..
   - Каждый солдат такой же гражданин Российской Республики, как  и  вы,
господин капитан, - сухо отвечал прапорщик.
   - Правильно! - весело закричал  тот,  приподнимаясь  на  носках  и  с
пьяным удовольствием разглядывая своего собеседника -  не  спорю,  милый
молодой друг... Только знаете ли, что? Нужно бежать отсюда... Мы еще  не
сыграли нашей партии, но... но, может-быть,  лучше  ее  и  не  начинать!
Честь, честь отменили, мерзавцы... - сказал он вдруг с горечью - Рабочие
депутаты, сволочи! Государственные люди!
   Прапорщик молча отвернулся от него и подошел к окну.
   На площади, неподалеку от главного входа в Зимний стояли в строю  три
роты юнкеров в длиннополых шинелях. Высокий энергичный  человек  говорил
им что-то, упрямо наклонив голову, сдержанным и коротким движеньем  выб-
расывая вперед правую руку.
   Сквозь открытое окно до прапорщика долетело несколько фраз.
   - Мятеж большевиков наносит удар делу обороны страны... сорвать Учре-
дительное собрание... Необходимо  вырвать,  наконец,  почву  из-под  ног
большевизма... В ваших руках спасение родины, республики и свободы.
   Юнкера с металлическим стуком взяли винтовки на плечо,  беглым  шагом
перешли через площадь и исчезли под аркой Штаба.
   - Тяжело! - сказал за его спиной тот же пьяный голос, - не то что-то,
не то все, не... не то, пустота какая-то вокруг, прапорщик!
 
   4.
 
   - Десять человек в комнату семьдесят девять! Немедленно!
   Военный, с красной повязкой на рукаве, появившийся на пороге комнаты,
в которой прибывающие красногвардейские отряды устроили  что-то  в  роде
штаба, исчез так же быстро, как появился.
   Из коридора на мгновение донесся шум, топот, гуденье - дверь  захлоп-
нулась и все стихло.
   - Очередь пятому десятку! - весело прокричал мальчишка лет шестнадца-
ти и застучал винтовкой об пол. - Лангензиповцы поперли! Ракитов,  вста-
вай, ляжки повытрешь!
   В длинных сводчатых коридорах грохочет  толпа.  Повсюду  толпа  -  на
лестницах, в белых высоких комнатах, в тусклых залах, разрезанных  вдоль
рядами массивных колонн.
   Рабочие в длинных блузах, солдаты в изношенных серых шинелях и  папа-
хах - готовые двинуться вперед по первому приказу - ждали этого  приказа
на лестницах, в залах, в коридорах Смольного.
   Газеты, листовки, воззвания шелестели в руках толпы - над нею на  го-
лой запотевшей стене висели первые листовки Военно-Революционного  Коми-
тета.
   В комнате семьдесят девять длинноволосый человек в очках, с  утомлен-
ным лицом мельком оглядел красногвардейцев и ровным голосом отдал прика-
зание:
   - Вы отправитесь на Марсово поле, к Троицкому мосту. Нужно установить
заставу. Держите связь с Павловским полком на Миллионной. Пускай выделят
заслон от полка.
   Он взял со стола бланк со штампом Военно-Революционного Комитета.
   - Десять человек. Так. Кто начальник десятка?
   Маленький красногвардеец в огромной мохнатой папахе выступил вперед:
   - Сепп.
   - Григорьев.
   - Ракитов.
   - Ивченко.
   - Дмитриев.
   - Давыдов.
   - Любанский.
   Человек в очках поднял голову от бумаги, которую  он  писал,  сдвинул
очки на лоб и закричал:
   - Тише, товарищи! Не мешайте работать! Мне  ваших  фамилий  знать  не
нужно...
   На одно мгновенье наступило молчание, вслед затем резкий голос сказал
коротко:
   - Шахов.
   Красногвардейцы обернулись: высокий хмурый человек отделился от стены
и шагнул к столу.
   - Одиннадцать, - машинально подсчитал человек в очках.
   И сердитым жестом остановил начальника десятка, начавшего было  гово-
рить о том, что этот человек не принадлежит к их отряду.
   - Неважно, товарищ! Тем лучше! Лишний человек не помешает.
   Он приложил печать и подписал наряд.
   Маленький красногвардеец аккуратно сложил бумагу и засунул ее в папа-
ху.
   - Неважно! - пробормотал он, искоса и с подозрением оглядывая Шахова,
- как это неважно? А почем я знаю, что это за человек? Неизвестно...  А,
может-быть, он, сукин сын, сам Керенский?
   И он повел свой маленький отряд между толпы по длинному коридору.
 
   ---------------
   Шахов добрался, наконец, до лестницы, потеряв по  дороге  всех  своих
товарищей.
   Некоторое время он видел еще мелькавшую в толпе  удивительную  папаху
Сеппа, но папаха двигалась с подозрительной быстротой и он наконец поте-
рял ее из виду.
   Толпа сомкнулась за папахой, за самим Сеппом, за красногвардейцами  с
такой же неизбежностью, с какою она могла бы впитать в себя броневик.
   Хватаясь руками за перила, Шахов спустился вниз по лестнице и  вдруг,
неожиданно для самого себя, вылетел в сад перед Смольным.
   Страшный грохот оглушил его.
   Огромные, серые броневики, украшенные красными флажками и  завывавшие
своими бешеными сиренами, автомобили задохшиеся,  как  загнанные  звери,
люди в солдатских шинелях, в матросских  бушлатах,  волочащие  по  земле
ящики с наганами, разгружающие грузовики с винтовками -  все  двигалось,
шумело, сплеталось, вростало друг в друга.
   Во всей этой лихорадочной тесноте, в стремительной быстроте, с  кото-
рой люди врезались в вещи и тащили их за собою, Шахов минут  десять  бе-
зуспешно искал красногвардейцев, с которыми он был послан.
   Он поднялся на несколько ступеней обратно по лестнице  и  внимательно
перебирал глазами каждый автомобиль, наткнулся  на  готовый  к  отправке
грузовик, который стоял немного в стороне, под деревьями, весь  содрога-
ясь от работы мотора.
   Солдаты и красногвардейцы снизу вбрасывали в его коробку пачки  газет
и листовок.
   Шофер стоял на сиденьи и изо всех сил махал в сторону Шахова руками.
   - Сюда, сюда! - различил Шахов.
   Он сбежал со ступенек и пробрался к грузовику.
   - На Марсово поле? - крикнул он.
   - Да, да, - отвечал шофер, - ничего не расслышав из-за стука мотора.
   Десять рук сразу протянулись к Шахову и втащили его в грузовик.
   Рукоятка тормоза сдвинулась с режущим шумом - грузовик дрогнул, отка-
тился назад, сразу взял такую скорость, что  красногвардейцы  с  хохотом
попадали друг на друга, пролетел мимо наружной охраны, и качаясь из сто-
роны в сторону, помчался по Суворовскому проспекту.
   Огромный молчаливый рабочий первый сорвал обертку с пачки, валявшейся
под ногами, и начал бросать газеты, листовки, воззвания в воздух - через
несколько минут грузовик мчался по  улице,  оставляя  за  собой  длинный
хвост белой бумаги.
   Прохожие останавливались, чтобы поднять их - одни комкали в  руках  и
рвали на мелкие кусочки, другие бережно прочитывали от первого  до  пос-
леднего слова.
   Было два часа пополудни и эти листы  газетной  бумаги  были  покамест
единственным оружием, которое пустила в ход революция.
   Время от времени обмотанные пулеметными лентами с ног до головы  люди
вылетали как из-под земли и кричали: "Стой!" поднимая свои  винтовки,  -
шофер, не обращая на них ни малейшего внимания, даже не  отводя  взгляда
от мостовой, яростно прыгавшей перед ним, кричал что-то и грузовик летел
дальше.
   В этой отчаянной езде, не оставлявшей никого ни на  минуту  на  одном
месте, Шахов почти не различал лиц. Грузовик повернул по Старо-Невскому,
обогнул памятник на Знаменской площади и с неожиданной  плавностью  пом-
чался по Невскому проспекту.
   - Садитесь, вот здесь есть место, товарищ, - сказал кто-то за  спиной
Шахова.
   Он обернулся и увидел четырехугольное, поросшее седой  щетиной,  лицо
красногвардейца, предлагавшего ему сесть рядом с собой на свободное мес-
то.
   По непонятной связи воспоминаний он теперь только понял, что грузовик
все время едет не по тому маршруту, по которому он,  Шахов,  должен  был
ехать согласно приказа человека в очках из Военно-Революционного Комите-
та, что вместо Марсова поля, грузовик везет его к Зимнему дворцу.
   - Куда мы едем? - прокричал он шоферу.
   - Застава у Исаакиевской площади! - прохрипел, не  оборачиваясь,  шо-
фер.
   - Да ведь мне же не туда нужно! - снова прокричал Шахов и в  отчаяньи
стукнул шофера кулаком в спину.
   - Уйди, - прохрипел шофер и взял максимальную скорость.
   Грузовик покатился с бешеной быстротой, сотни листовок сразу полетели
в воздух, улица позади кишела бегущими и нагибающимися людьми.
   Прыгающее четырехугольное лицо оборотилось к Шахову.
   - Да куда ж тебя посылали?
   - К заставе у Троицкого моста.
   Красногвардеец посмотрел на него пристально и положил руку на плечо.
   Шахов едва расслышал в стуке мотора и неистовом грохоте колес:
   - Ладно, брат, нам повсюду хватит работы!
 
   5.
 
   Все, что произошло в этот стремительный день, все, что видел он и что
понял, наконец, с ясностью почти болезненной, все было  неожиданным  для
Шахова.
   Весь мир гудел, как гигантский улей, все сдвинулось  со  своих  мест,
вошло в какой-то строго-рассчитанный план, в котором он, Шахов, был  те-
перь отмечен и которым двигала одна грандиозная и яростная мысль.
   Но вместе с этой мыслью, той самой, которая тысячи  и  десятки  тысяч
людей бросила в этот день на улицы Петрограда, которая билась в нем неп-
рерывно - какие-то мелочишки,  незначительные  подробности  запоминались
ему с удивительной силой. Он замечал недокуренную папиросу, брошенную на
вымокший газон у Казанского собора, оторванную  пуговицу  на  солдатской
шинели, случайное движение, пустую фразу, цвет глаз и длину  ресниц  лю-
дей, которых никогда раньше не видал и теперь видел мельком, каждую без-
делицу, на которую раньше не обращал никакого внимания.
   В этот день из того непрерывного строя, в котором он жил до сих  пор,
извлечена была машинальность, заставлявшая его не замечать себя  самого,
своих слов и движений.
   Он подносил к глазам руку - рука была другая, незнакомая, с узловаты-
ми пальцами, с широкими ногтями.
   На углу Морской он случайно взглянул в зеркало и сделал шаг назад, не
узнавая своего лица - лицо показалось ему молодым, ясным и поразило осо-
бенной простотой и точностью. Сдвинутые брови  разъединились,  губы  по-
ползли в разные стороны - он неловко засмеялся и прошел  мимо,  чувствуя
под рукой легкий холодок ружейного затвора.
   Из того множества людей, с которыми  Шахову  пришлось  столкнуться  в
этот сумасшедший день, он с особенной  четкостью  запомнил  того  самого
красногвардейца с четырехугольным лицом, с которым он встретился на гру-
зовике. Его звали Кривенкой, он был старый большевик, старый рабочий Пу-
тиловского завода и начальник того отряда,  к  которому  Шахов  случайно
присоединился.
   Он прежде всего поразил Шахова той бешеной и в то же время  спокойной
работой, похожей на работу приводного ремня, которую он выполнял  ежеми-
нутно с холодным спокойствием специалиста.
   Он проверял посты, задерживал автомобили, доставал откуда-то  продук-
ты, непрерывно вооружал свой отряд - куда ни отправлялся Шахов,  повсюду
он встречал это неподвижное лицо человека, делавшего черновую работу ре-
волюции.
   Несколько раз он с горечью вспоминал о записке, найденной им на Кава-
лергардской, и неизменно, вместе с изящным листком из блокнота, он вспо-
минал высокого гвардейца с бледным холеным лицом  -  быть-может,  друга,
быть-может, любовника женщины, ради встречи с которой он только что сде-
лал более двух с половиной тысяч верст.
   Раза два он пытался представить себе Галину, ее смех, движения,  гла-
за, лицо - и не мог. Вместо Галины настойчиво  вертелась  перед  глазами
головка с английской открытки, виденная им случайно за несколько дней до
отъезда из Томска.
   И эта головка с открытки вливалась в общий строй мелочишек,  незначи-
тельных подробностей, пустых безделиц, которые он впервые начал замечать
в этот день, из которых теперь была составлена вся его жизнь.
 
   6.
 
   Через всю площадь по диагонали протянулась линия красногвардейцев, по
улице Гоголя неразрывными кордонами стояли моряки и  за  ними  двигались
колонны солдат.
   В четыре часа дня, когда в руках Военно-Революционного Комитета  были
почти все правительственные здания,  когда  Временный  Совет  Российской
Республики прекратил свое бесполезное существование и работа красногвар-
дейской заставы у Исаакиевской площади сделалась почти  механической,  -
Шахов почувствовал голод. Час тому назад, проходя по  набережной  Мойки,
он видел где-то в подворотне старуху,  торговавшую  хлебными  лепешками,
которые она называла кокорами.
   Кто-то из красногвардейцев в шутку попытался  бесплатно  получить  ее
товар по записке начальника отряда, и она кричала  и  ругалась,  защищая
свою корзину с большим мужеством и большим успехом, чем несколько  часов
спустя ее  товарки  из  женского  батальона  защищали  Временное  прави-
тельство.
   Шахов перешел через площадь и наткнулся на баррикаду,  загораживающую
путь на набережную, - вокруг огромных бочек были брошены дрова, изломан-
ные кровати, какие-то старомодные кареты - всякая  рухлядь,  попавшая  в
руки первому из пришедших на площадь отрядов.
   Неподалеку от этой баррикады, в подворотне он нашел старуху с ее кор-
зиной - высокая и худая, с крючковатым носом и острыми вздернутыми вверх
плечами, она напоминала несчастную, голодную  орлицу  из  Зоологического
сада.
   Какой-то военный наклонился над ее корзиной и обеими руками перебирал
хлебные лепешки.
   - Почем лепешки? - спросил, подходя, Шахов.
   Военный мельком посмотрел на него, бросил отобранные лепешки  обратно
в корзину и, не обращая внимания на ворчанье старухи насчет покупателей,
которые "все руками переберут, а купить ничего не купят", отошел в  сто-
рону, с любопытством следя за Шаховым.
   Шахов, ничего не заметив, купил  несколько  лепешек,  расплатился  со
старухой; тогда военный, как бы окончательно убедившись в чем-то,  подо-
шел к нему.
   - Извиняюсь, - сказал он и щеголевато взял под козырек,