не зная куда и зачем, с непонятным вниманием
следя торопливые силуэты прохожих, бессознательно щуря глаза, чтобы свет
фонарей, тусклых, как рыбий глаз, в эту сумрачную осеннюю ночь расходил-
ся тонкими стрелами.
   Раза два или три он останавливался на углу знакомого переулка, от ко-
торого не мог уйти в эту ночь; вот тот дом с крытым подъездом, и другой,
и третий, а там...
   И он поворачивался и снова начинал бродить по голым улицам, с  огром-
ными, выщербленными стенами, гулким стуком шагов пугая людей  в  пенснэ,
вооруженных детскими пистолетами и стоявших в нишах ворот,  на  почетном
карауле охраны своей безопасности.
   Город был спокоен и мрачен: он напоминал опустевшее поле сражения, на
котором только-что умолкли крики раненых, с которого только-что подобра-
ли трупы, чтобы на утро с новыми силами начать  яростную  и  беспощадную
работу Революции.
   Шахов увидел знакомое лицо с лисьим подбородком за окном  запоздалого
трактира, в одноэтажном деревянном домишке где-то на углу Болотной. Лицо
было совсем близко к стеклу и при ясном свете электрической лампочки ка-
залось нарисованным с удивительной четкостью.
   Главецкий подносил ко рту бокал и косил глазами на улицу.
   Деловитое, неподвижное выражение его как-будто нисколько  не  измени-
лось при виде Шахова, - он только отнял бокал от рта и, не  отводя  ско-
шенных глаз, подул на пену.
   То, что он нисколько не удивился и не обрадовался при виде Шахова,  а
только подул на пену (что должно быть, повидимому,  подчеркнуть  уверен-
ность в превосходстве), - все это испугало Шахова. Он отвернулся  и  то-
ропливо отошел прочь.
   И тут же он сразу понял, что за эти два дня, как-будто не оставлявших
ни одного свободного мгновения, чтобы думать о чем бы то ни было,  -  он
ни на минуту не забывал о Главецком и о его "варшавском анекдоте".
   На углу ближайшей улицы он остановился, с напряженным вниманием разг-
лядывая темную и пустую витрину, на которой и при ясном свете дня не мог
бы увидеть ничего, кроме выцветшего бархата и нескольких  карманных  фо-
тографий.
   Незаметно для себя самого он отошел от витрины и несколько  раз  про-
шелся туда и назад по Болотной.
   Прошло десять или пятнадцать минут - не больше чем  нужно  для  того,
чтобы умереть или родиться, или принять это пустое решение зайти поздней
ночью в трактир, разумеется, с единственной целью - согреться  и  выпить
чаю.
   Уже отворяя дверь, он вдруг вспомнил, что, может-быть, Главецкий  его
и не видел вовсе...
   - Да ведь наверное не видел... ведь он же на свету был, а я в  темно-
те, за окном...
   И тут же, как-будто подталкиваемый сзади чьей-то  рукой,  которой  не
было силы сопротивляться, он перешагнул через порог и направился прямо к
тому столику, за которым сидел Главецкий.
   Главецкий вскочил, роняя стул, и бросился ему навстречу.
   - Вот не ожидал встретить! - вскричал он, счастливо улыбаясь и протя-
гивая Шахову сразу обе руки, - не ожидал встретить! Ведь  я  вас  второй
день ищу и никак не могу доискаться.
   Шахов, заложив руки за спину, смотрел на него растерянно: впрочем, он
тут же пришел в себя, сел за соседний стол и, не  глядя  на  Главецкого,
заказал себе чаю.
   - Вот и отлично, теперь и поговорим, -  пробормотал  Главецкий,  нис-
колько не смутившись тем, что ему не подали руки,  и  с  особенным  удо-
вольствием устраиваясь на стуле, - теперь и поговорим. А то, ведь, прямо
беда! Ни адреса, ни телефона, решительно никакого намека на  местопребы-
вание...
   Шахов посмотрел на это постоянно меняющееся лицо с  лисьим  подбород-
ком, с острым носиком - лицо мигнуло ему  и,  гримасничая,  придвинулось
ближе. Он молча отвернулся.
   - Ах, вот как, вам со мною и говорить не угодно, - сказал  Главецкий,
придвигаясь еще ближе и суетливо ерзая на стуле, - очень жаль! А у  меня
есть для вас кое-какие новости...
   - Что вам от меня нужно? - негромко спросил Шахов.
   - То-есть, как это, что мне нужно? да ведь мы же с вами вчера услови-
лись встретиться. Ведь это вам со мною переговорить нужно.
   - Да я сюда зашел не для того, чтобы... - начал было Шахов и тут же с
чрезвычайной силой почувствовал, что зашел сюда именно  для  того,  что-
бы... - он оборвал и докончил кратко: - мне с вами говорить не о чем!
   - Как не о чем? А хотя бы на счет...
   Шахов резко оборотился к нему, сжав кулаки; Главецкий пугливо  мигнул
глазами, но остался на месте.
   - Дело в том, - заговорил он вдруг тихим голосом, - что  ведь  бумаж-
ку-то я разыскал.
   - Какую бумажку?
   - Известную вам бумажку.
   Он взглянул на Шахова и вдруг весь сжался и втянул голову в плечи.
   - Никак не пойму, - продолжал он все тем же сдержанным голосом, - ни-
как не пойму, отчего вы на меня так сердитесь? Ну что же, скажем, у меня
на руках имеются некоторые документы, которыми можно, так сказать,  про-
лить свет на ваше прошлое. Вам, допустим, это в данное время  невыгодно,
неудобно. Ну, и что ж из этого? Тут дело,  если  можно  так  выразиться,
коммерческое. Вы вручаете мне некоторую сумму, по соглашению (он повысил
голос и сделал ударение на этом слове), именно по соглашению,  я  взамен
возвращаю вам эти документы. Вот и все. Ну есть ли тут из-за чего волно-
ваться?
   - Ведь я уже говорил вам, что у меня денег нет, - пробормотал Шахов.
   - Знаю! Я и не расчитывал, что получу сейчас же звонкой монетой.  Так
сказать - "гони деньгу и никаких двадцать"! Я готов  принять  не  только
монетой, а хотя бы... ну, хотя бы ценными предметами.
   Эти последние слова он выговорил как-будто с опаской.
   - Вот, например, ценные предметы, - тотчас же  продолжал  он,  -  так
сказать, дворцового происхождения. Некоторым лицам, которые стоят,  если
можно так выразиться, близко к самому делу, ничего не  стоит,  например,
будучи где-нибудь там в карауле или...
   - Нужно уйти, уйти сейчас же, просто повернуться и  уйти,  не  говоря
больше ни одного слова, - подумал Шахов и сейчас же нарушил это решение.
   - Покажите мне вашу бумагу, - сказал он хрипло, стараясь смотреть ми-
мо Главецкого.
   Главецкий как-будто только и ожидал этой просьбы.
   - Виноват, - сказал он, вскакивая и хватаясь за борт  шинели,  -  тут
может-быть... тут может-быть неудобно. Может-быть, мы  туда  (он  махнул
рукой в сторону двери), туда, на улицу выйдем. На пять минут, не больше!
   Шахов послушно встал; они остановились недалеко  от  трактира,  прямо
под фонарем; свет его падал на огромные фабричные стены на разбитый  це-
ментный забор, усеянный стеклом и жестью.
   Главецкий отступил назад на два шага и начал  торопливо  расстегивать
шинель.
   - Извиняюсь, - снова начал он, немного подхихикивая, должно быть  для
того, чтобы придать больше вежливости тому, что он говорил, - я бы  поп-
росил, так сказать, ради предосторожности, на всякий случай... Заложите,
пожалуйста, руки за спину.
   Шахов молча исполнил его просьбу.
   Тогда началась длиннейшая история с вытаскиванием бумаги;  Главецкий,
отвернувшись к забору, расстегнул шинель, вывернул  на  изнанку  карман,
отстегнул где-то в подкладке французскую булавку, долго шарил в  шинели,
засунув руку до локтя. Наконец, он оборотился к Шахову, держа  бумагу  в
руках; бумагу эту он осторожно развернул и лицевой стороной показал  Ша-
хову.
   - Вы слишком далеко держите. Ничего не могу разобрать, - сказал Шахов
тем чрезвычайно ровным  голосом,  который  появлялся  у  него  в  минуты
сильного волнения.
   Главецкий медленно разогнул руки, бумага  придвинулась  к  Шахову  на
полшага.
   - Канцелярия Варшавского военного-губернатора, - разобрал он и попро-
сил:
   - Еще немного поближе.
   От напряжения, с которым он на таком  расстоянии  разбирал  некрупный
канцелярский почерк, он произносил вслух почти каждое слово.
   - "Содержащийся в Мокотовской тюрьме до приведения приговора  суда  в
исполнение государственный преступник Константин Шахов сообщил  следова-
телю военно-полевого суда полковнику Собещанскому...
   Краска отливала у него с каждым словом.
   И вдруг тут же между строк, или над ними, или на  этой  разбитой  це-
ментной стене он увидел серое, как пепел, лицо человека с завязанными за
спину руками, и тень виселицы над его головой, и этот  последний  взгляд
сочувствия и сожаления, обращенный к нему, к Шахову, к человеку, который
останется жить.
   Главецкий следил за ним, напряженно щуря глаза, бумага  в  его  руках
чуть-чуть дрожала.
   - В виду важных услуг... - читал Шахов,  выдавливая  из  себя  каждое
слово, - настоящим прошу ваше высокопревосходительство о помиловании"...
   - Помиловании... - повторил он медленно и раздумчиво, как-будто впер-
вые услышал это слово и, вдруг рванувшись вперед, с силой ударил Главец-
кого кулаком в лицо. Главецкий отлетел в сторону и налету бросил куда-то
скомканную бумагу. Кровь показалась у него на  губах,  тыльной  стороной
руки он вытер кровь, ощупал языком зубы и оглянулся.
   Никого не было вокруг,  только  босой,  несмотря  на  выпавший  снег,
мальчишка стоял в воротах и с любопытством ожидал продолжения драки.
   Впрочем, никакого продолжения не было; Шахов с омерзением  вытер  за-
пачканную кровью руку и быстро пошел в сторону.
 
   ---------------
 
   Поздней ночью он вернулся к своему отряду и никого не нашел.
   Павловские казармы, в которых временно разместился отряд, были пусты.
   В караульной команде ему передали клочок бумаги; на нем рукой Кривен-
ки было нацарапано приказание немедленно ехать вслед за отрядом,  отпра-
вившимся, согласно распоряжению Военно-Революционного Комитета, на фронт
Гатчино-Царское Село.
 
   IV
 
   "Армия и красная гвардия революции нуждаются в немедленной  поддержке
рабочих".
   Огромная толпа, с вкрапленными в нее ротами солдат, пушками, грузови-
ками и телегами, двигалась по широкому, прямому шоссе,  уже  посеревшему
от первого снега.
   Мужчины с оружиями, со свертками проволоки, с патронташами поверх ра-
бочей одежды, женщины с лопатами, с кирками, иногда с патронными  сумка-
ми, шли на фронт.
   У них не было офицеров, - ими командовала уверенность в том, что  они
отправляются умирать за революцию.
   А за революцию нужно умирать весело!
   На полях, по обе стороны шоссе, женщины и старики копали окопы и про-
тягивали длинные цепи проволочных заграждений.
   Отряды солдат шли не в ногу, высмеивая кое-как одетых  красногвардей-
цев; кляня по обыкновению все на свете в бога, в душу и в мать, шли мат-
росы.
   За ними, разбрызгивая серую грязь, медленно ехали грузовики, с торча-
щими во все стороны штыками.
   Кое-где встречались санитарные каретки, и женщины с перевязью Красно-
го Креста, высовывались из-за зеленого полотнища и кричали что-то в тол-
пу, размахивая руками.
   Недалеко от Пулкова Шахов встретил крестьянскую телегу, медленно дви-
гавшуюся по направлению к городу. Мальчик с лицом белее полотна сидел на
ней, согнувшись над разорванным животом; он монотонно кричал, мотая  го-
ловой.
   Далеко к северу разорвались тучи, и на  плоской,  болотистой  равнине
замаячили в пепельном утреннем свете квадратные очертания Петрограда.
   Оттуда еле слышно доносились тревожные  завывания  фабричных  гудков:
армия и красная гвардия революции нуждались в немедленной поддержке  ра-
бочих.
 
   V
 
   - Шах.
   ...............
   - Вы думаете о вашей даме и забываете о вашем короле.
   - Вы не угадали; я потому и играю так плохо, что слишком много  думаю
о моем короле.
   Француз вскинул глаза; Тарханов вежливо наклонил голову и  переставил
фигуру; он играл белыми: его королю грозил мат, а он только-что  объявил
шах королю противника; это значило, что он не потерял еще надежды  выиг-
рать партию.
   Это было вечером двадцать седьмого октября.
   Не прошло еще и суток, как Гатчина была занята  "Верховным  главноко-
мандующим, прибывшем во главе войск фронта, преданных родине  и  револю-
ции".
   Офицеры Гатчинского гарнизона и штаба третьего конного корпуса собра-
лись в столовой Павловского дворца; на краю стола Тарханов играл в  шах-
маты с французским офицером, немного в стороне у огромного белого камина
шел разговор о последних петроградских событиях.
   - Вздор какой происходит, ерунда, пустяки, - говорил румяный,  свежий
офицер с рыжеватыми усами. - Все  расклеилось,  все  куда-то  в  сторону
прет. Большевики? Да при чем тут большевики? Большевиков и  нет  совсем!
Их выдумали, это просто-напросто солдат устал воевать... Вот сейчас, сию
минуту заключить перемирие, так  ведь  им  тут  же  и  крышка.  Впрочем,
нельзя! Этого сейчас делать нельзя... Они  и  без  того  больше  семи  -
восьми дней не продержатся.
   - Господа, Смолянинов  говорит,  что  большевики  продержатся  восемь
дней, - сказал, немного покраснев, молоденький прапорщик, которому пору-
чили заведывать чаем, - хотите пари со мною, что  через  пять  дней,  не
позже первого или второго, от них и следа не останется?
   - Отлично, я держу пари, - быстро сказал третий офицер.
   Пари было слажено в несколько минут.
   - Да вы вообразите себе, что большевикам никто не оказывает ни малей-
шего сопротивления, - говорил рыжеусый офицер, - ну, вот  допустим,  что
мы стоим сейчас не под Петроградом, а где-нибудь у чорта за  пазухой,  в
Острове... Допустим, что большевикам ничего не угрожает... Ну, и что  же
произойдет? Да ничего не произойдет, пустота, гладкое место... Но за  то
потом...
   Рыжеусый офицер вдруг загорелся.
   - Потом мы взялись бы за дело!
   - Русские очень плохие политики, - вежливо сказал Тарханову  француз,
взявшись двумя пальцами за ладью и размышляя о том, куда ее двинуть.
   - И очень хорошие солдаты, - докончил он быстро и, оставив ладью, ре-
шительно взялся за королеву.
   Разговор прекратился было, но вскоре заговорили снова, на этот раз  о
Керенском.
   Старый подполковник рассказал о том, как какой-то сотник на его  гла-
зах отказался подать Керенскому руку.
   - "Поручик, я подаю вам руку".
   - "Виноват, господин Верховный главнокомандующий, я  не  могу  подать
вам руки. Я - корниловец".
   Молоденький прапорщик так живо представил себе эту сцену, что  пролил
свой чай на ковер.
   - Ну, и что же Керенский?
   - Да ничего! Велел взыскать с этого офицера да и только.
   - Он же баба! - снова заговорил  рыжеусый,  -  он  же  баба,  слюнтяй
страшный! Какой же он верховный, главнокомандующий? Он помощник  присяж-
ного поверенного, а не главнокомандующий.
   Подполковник остановил было его, но тут же прислушался с интересом.
   - Мне Книрша рассказывал, как он упал в обморок, когда  ему  принесли
телеграмму от Духонина. А пока адъютанты прыскали одеколоном и махали на
него платками, Книрша поднял с пола телеграмму.
   - Знаете, что там было написано? "От имени  армий  фронта  заявляю  о
полном подчинении Временному Правительству".
   Все рассмеялись.
   - А что, господа? - продолжал разгорячившись рыжеусый, - ведь сказать
по-правде, разве нам такой человек нужен?
   Тарханов медленно отвел глаза от шахматной доски, обернулся к  рыжеу-
сому офицеру. Он ответил ему кратко.
   - Он нам еще нужен.
   - Зачем?
   Тарханов как-будто с прежним вниманием обратился к шахматной игре. Он
пробормотал, немного погодя.
   - Он нужен нам как приманка.
   - Какая приманка? Для кого приманка?
   - Для кого? Для известного сорта рыбы.
   Все вдруг замолчали.
   - Вот она где у нас сидит, эта известная рыба, - проворчал подполков-
ник.
   Щеголеватый офицер быстро вошел в комнату.
   - Поручика Тарханова Верховный главнокомандующий  просит  присутство-
вать на штабном совещании, - сказал он поспешно.
   Тарханов извинился перед своим партнером и вышел.
   - Этот... этот того, - неопределенно сказал рыжеусый, кивая вслед ему
головой, - из этого человека будет толк, помяните мое слово!
 
   VI
 
   Вторая молодость мага и волшебника Временного Правительства наступила
тогда когда он решил наконец взглянуть вокруг себя открытыми глазами.
   Это простое решение было принято после пяти месяцев руководства  пол-
торастамиллионной страной и после того, как семимиллионная армия отказа-
лась исполнять его приказания.
   Иными словами, этот человек, имя которого бессмертно главным  образом
в истории денежного обращения, поступил точно  так  же,  как  разбойник,
державший с хирургом пари о том, что он откроет глаза после своей  смер-
ти.
   Как легко, может догадаться каждый, открыть глаза после своей  смерти
стоит только для того, чтобы снова закрыть их.
   Все было решено накануне ночью. Теперь, на утро этот человек сидел на
председательском месте, в неизменном френче; у него было бледное, бритое
и нездоровое лицо, на котором красными полосками лежали тяжелые  опухшие
веки.
   Вокруг круглого мраморного стола, собрался почти весь корпусный штаб.
Здесь были и случайные люди - политические деятели, бежавшие накануне из
Петрограда, комиссары Северного фронта, отказавшегося повиноваться  рас-
поряжениям верховного командования.
   По правую руку от председателя сидел статный, красивый человек, сред-
них лет, с выправкой отличного спортсмена, в полувоенном  платье.  Через
плечо его на кожаной ленте висел полевой бинокль.
   Он наклонил свое проницательное и в то же время  неподвижное  лицо  к
маленькому, сгорбленному, лохматому человеку со  скомканной  бороденкой,
который быстро говорил ему что-то, часто моргая веками.
   Когда Тарханов вошел в гостиную, где происходило совещание, речь  шла
о наличных силах третьего конного корпуса.
   - Итак, наличные силы, которыми мы располагаем, -  говорил  маленький
казачий офицер, нервно потирая длинные сухощавые руки, - это  три  сотни
девятого Донского полка, две сотни десятого Донского полка,  одна  сотня
тринадцатого Донского полка, восемь пулеметов и шестнадцать конных  ору-
дий. Таким образом, людей едва хватит на прикрытие  артиллерии.  Итти  с
такими силами на Царское село, где гарнизон насчитывает десять тысяч,  и
далее на Петроград, где не менее двухсот тысяч, - невозможно.  Посмотрим
теперь, какие надежды имеются на подход подкреплений. По последним  све-
дениям начальник Ревельского гарнизона  отменил  погрузку  трех  Донских
полков, впредь до выяснения обстоятельств. Две кавалерийские дивизии ис-
чезли в пути. Судя по телеграфным сообщениям, никаких эшелонов на  север
не идет. При создавшемся положении  единственным  разумным  исходом  бу-
дет... - Он перевел дыхание и небольшими крысиными глазками быстро огля-
дел всех присутствующих. - Единственным разумным исходом будет: вступить
в переговоры с большевиками.
   Чопорно одетый, весь подтянутый, генерал с жесткой бородой и  смелыми
чертами лица, возразил офицеру.
   - Подсчет сил, произведенный есаулом Ажогиным, грешит неточностями, -
сказал он, - мы можем и должны рассчитывать на  подход  подкреплений,  я
только-что получил сведения о том, что первый  осадной  полк  в  составе
восьмисот человек погрузился в Луге и сегодня ночью будет в нашем распо-
ряжении. Я согласен с есаулом Ажогиным, что при других условиях  итти  с
столь незначительными силами на Петроград - было бы просто безумием.  Но
гражданская война - не война; ее правила иные; в ней решительность и на-
тиск играют главную роль. Занятие Царского и наше приближение к  Петрог-
раду должно повлиять морально на гарнизон и  укрепить  положение  войск,
верных Временному Правительству. Я подаю голос за наступление на Царское
Село.
   Тарханов встретил его взгляд, жесткий и повелительный.
   Легким движением бровей он дал понять, что знает,  как  должно  вести
себя на этом совещании.
   Человек со скомканной бороденкой заговорил о политическом положении в
Петрограде: "войска отказываются итти за большевиками, в полках  раскол.
Нет никаких сомнений в том, что большевики через  два-три  дня  окажутся
изолированными. Второй съезд  покинут  всеми  фракциями,  кроме  больше-
вистской. Фронтовая делегация объявила  съезд  незаконным.  Наступая  на
Петроград, мы выполняем требование Центр