ше.
   - Назовите вашу фамилию.
   Шахов молча растирал затекшие руки; на запястьях у  него  были  синие
полосы.
   Только теперь, при звуках этого голоса, он поднял голову -  и  увидел
знакомое лицо, которое он видел всего два раза в своей жизни, и  которое
теперь в третий раз предвещало ему, что он никогда не увидит его в  чет-
вертый.
   Он усмехнулся и ничего не ответил.
   - Фамилия? - повторил Тарханов.
   - You say, you used to meet him; therefore you must know his  name*1,
- раздражительно произнес генерал.
   Тарханов, разбрызгивая чернила, принялся писать.
   - Сколько вам лет? - спросил он, отрываясь от протокола допроса  и  с
совершенной корректностью перегибаясь к Шахову через стол.
   Шахов внимательно и как-будто с особенным  любопытством  рассматривал
бледное и холеное лицо: ровный, как струна пробор, свежевыбритые, слегка
напудренные щеки, высокий, прямой лоб, тонкие губы; от него пахло одеко-
лоном, и только теперь Шахов заметил, что правый глаз у Тарханова немно-
го больше и темнее, чем левый.
   Он снова ничего не ответил.
   - Вы будете отвечать? - сдержанно спросил Тарханов. _______________
   *1 Вы говорите, что вы с ним встречались; стало-быть, вам должно быть
известно его имя.
   - Нет.
   Тарханов встал и, отодвинув от себя протокол допроса, обратился к ге-
нералу:
   - Я полагаю...
   - Я полагаю, что вы должны осведомиться о  причинах,  которыми  руко-
водствуется этот человек, отказываясь отвечать на ваши вопросы.
   Тарханов молча наклонил голову и сел. Руки у него едва заметно дрожа-
ли.
   - Будьте добры объяснить причины, - начал он.
   - Имейте в виду, что большевики - наши друзья, - весело  перебил  его
генерал, - они учат нас искусству гражданской войны. Для наших стратегов
это драгоценный опыт.  Я  очень  благодарен  вашим  товарищам,  господин
большевик, за вчерашние уроки.
   - Пожалуйста. Рад служить, - отрывисто ответил Шахов.
   - Продолжайте допрос, поручик.
   - Вы состоите на действительной военной службе?.. Вы по своему почину
явились на фронт или?.. Почему вы отказываетесь отвечать на мои вопросы?
   - Если вам угодно знать, - вежливо и презрительно отвечал Шахов, - то
именно потому, что эти вопросы задаете мне вы.
   Тарханов вздрогнул, поднял голову и невольным движением оборотился  к
генералу.
   - Разрешите просить вас выяснить это обстоятельство, поручик, - быст-
ро произнес генерал.
   - Если вам угодно, ваше превосходительство, -  вздрагивающими  губами
ответил Тарханов.
   - А по какой причине, позвольте узнать, - надменно улыбаясь, обратил-
ся он к Шахову, - вы именно мне отвечать отказываетесь?
   - А по той причине, - неторопливо ответил Шахов, - что если бы у  вас
было на одну сотую больше чести, чем нужно для того, чтобы защитить  ваш
заплеванный мундир, вы не стали бы меня допрашивать.
   Тарханов встал и с грохотом отодвинул стул.
   - Вы видите, ваше превосходительство...
   - Продолжайте допрос, поручик.
   - Я отказываюсь продолжать допрос, ваше превосходительство. Этот  че-
ловек...
   - Вы правы. Этот человек, несомненно, замешан в важных  государствен-
ных преступлениях. Допрос его  может  иметь  особенно  важное  значение.
Будьте добры продолжать допрос, поручик.
   Тарханов молча наклонил голову.
   - Объявите ваше воинское звание, - сказал он, удерживая вздрагивающие
губы и тщательно одергивая китель, - назовите отряд, в котором вы состо-
яли, когда были взяты в плен.
   Шахов следил за ним молча.
   - Я должен вас предупредить, что этот допрос может  совершенно  изме-
нить вашу участь. В известных случаях вы можете надеяться...
   Он вдруг оборвал и откинулся на спинку стула.
   Шахов с посиневшим лицом ударил кулаком по столу и беззвучным голосом
закричал, бешено гримасничая ртом:
   - Если вы мне скажете... еще хоть одно слово... (он задохся и перевел
дыхание), я тебя...
   Грубое матерное ругательство вырвалось у него.
   Тарханов снова поднялся.
   - Еще раз прошу вас освободить меня от...
   - I should not have appointed you the  examining  magistrate  of  the
court-martial*1, - сказал генерал с любопытством глядя на Шахова быстры-
ми, красноватыми глазами, - я полагаю, что нет  необходимости  впутывать
меня в вашу личную жизнь, поручик! Впрочем, в чем же дело?
   - Дело только за вашим распоряжением, - вздрагивающим  голосом  и  на
этот раз по-английски отвечал Тарханов, - вы можете мне  поверить,  ваше
превосходительство, что только такими мерами... По всей строгости  зако-
нов военного времени...
   - Да, да, - нетерпеливо произнес генерал, - поступайте, как вам угод-
но...
   Шахов усмехнулся; кровь отлила у него от лица, лицо обострилось,  по-
желтело.
   - Я понимаю по-английски, - сказал он медленно, сам не зная, зачем он
это говорит.
   - Тем хуже для вас, - коротко произнес генерал, - в таком  случае  вы
знаете, что вас ожидает. А теперь, поручик, - обратился он к  Тарханову,
- вы меня извините, у меня...
   Казаки подошли к Шахову; он, не торопясь, повернулся и вышел из  ком-
наты. Тарханов щелкнул шпорами и осторожно закрыл за собою двери.
 
   XI
 
   Солдат долго топтался в кухне, вытирая ноги о половик и боязливо пог-
лядывая на маленькую женщину, одетую с ног до головы в  черное,  которая
стояла подле него и молча ждала, когда он заговорит.
   - Это вы и будете Бартошевская, - сказал он, наконец, делая  ударение
на о.
   - Да, я.
   Солдат внезапно побагровел и стащил с головы фуражку. Потом, не гово-
ря ни слова, он растегнул пояс, сбросил шинель, обеими руками полез  ку-
да-то в штаны и с усилием вытащил кусок бумаги.
   - Это вам будет?
   Маленькая женщина взяла у него бумагу: на бумаге жирным шрифтом  было
напечатано:
   ...Приказываю всем начальникам и комиссарам во имя  спасения  родины,
сохранить свои посты, как и я сохраняю свой пост верховного главнокоман-
дующего, до изъявления воли Временного Правительства Республики.  Приказ
прочесть... _______________
   *1 Я бы не назначил вас следователем военно-полевого суда.
   Она протянула бумагу обратно.
   - Ничего не понимаю.
   Солдат, нахмурившись, взял было бумагу, вдруг захохотал так,  что  на
кухонной полке задребезжала посуда, и объяснил:
   - Да нет! у него наверно бумаги не было. На другой стороне писал.
   На другой стороне было написано от руки:
   "Вот видите ли, Галя"...
   Маленькая женщина не стала читать дальше.
   - Это сестре, - объяснила она и вышла.
   Солдат, оставшись один, надел шинель в рукава, аккуратно затянул  по-
яс.
   На оборотной стороне военного приказа было набросано карандашом  нес-
колько строк; бумага измялась, кое-где карандаш стерся:
 
   "Вот видите ли, Галя, я бы очень хотел, чтобы те  письма,  которые  я
писал вам и которые вы не получили, были бы все-таки прочтены вами.  Они
в Томске, у моего товарища, преподавателя Томского Университета  Крачма-
рева. Он вышлет, если вы напишите ему на адрес Университета.
   Вот и все. За последние дни я приучился курить,  а  здесь  мне  очень
трудно достать что-нибудь; у дверей комнаты, в которой я сижу, стоят два
казака, очень милые люди, которые, к сожалению, ничего не понимают в по-
литике. Впрочем о политике мне нельзя писать, - мы что-то с вами не сош-
лись в этом деле".
 
   Дальше шло несколько неразборчивых строк.
   Галина достала с этажерки папиросы, дрожащий огонек спички долго  ты-
кался туда и сюда и никак не мог выполнить свою простую задачу.
 
   ...- "Мне всегда казалось, что  я  окончу  жизнь  таким  образом,  но
все-таки я предпочел бы получить мой свинцовый паек два года назад; тог-
да расстреливали целым отделением, и из двенадцати пуль по меньшей  мере
три попадали в сердце. Теперь сумятица, неразбериха, и все это будет го-
раздо проще. Ну, прощайте, дорогой друг мой.
   Ваш Шахов.
 
   P. S. Революция только начинается, я больше не увижу вас, не  хочется
умирать, тоска! Глупо попался".
 
   Папироса давно была зажжена и ее, без сомнения,  постигла  бы  участь
всех ее товарок, но на этот раз в ее судьбе приняли горячее участие  гу-
бы: губы никак не могли крепко взяться за мундштук.
   - Кто это принес?
   - Какой-то солдат. Он, кажется, ждет ответа...
   Солдат на цыпочках прошел в комнату Галины, вежливо качнул головой  и
остановился, крепко прижимая к груди фуражку.
   Галина попросила его сесть, он взялся рукой за спинку стула,  но  ос-
тался стоять.
   - Вам сам Константин Сергеевич передал эту записку?
   - Такого не знаю, - немного покраснев, отвечал солдат.
   - Так кто же вам ее передал?
   - Эту записку ктой-то... Ее что ли в штаб прислали. Меня товарищ Кри-
венко послал.
   - А где он находится?
   - Товарищ Кривенко стоит в Пулкове.
   - Да нет, не Кривенко, а этот, от кого записка?
   - Неизвестно, - немного извиняясь, сказал солдат,  вытирая  о  шинель
вспотевшие руки, - мы находимся в деревне Паюла, около Красного Села,  а
где он находится, ничего не могу сказать. Не знаю.
   Папироса, крепко схваченная зубами, была выкурена до половины;  хруп-
кий пепельный столбик подсыхал, шатался, но не падал.
   - Так Кривенку в Пулкове искать?
   - В Пулкове. Там и штаб. Там можно, конечно, узнать, только...
   Он почесал голову.
   - Туда всеки ехать опасно. Не то, что бои, а... а всеки  путают  там,
то да се. Вам всеки туда ехать не годится.
   Он неожиданно сунул Галине руку, надел фуражку и вышел.
   Недокуренная папироса с разорванным мундштуком была брошена  на  пол.
Минут десять Галина ходила туда и назад по комнате, потом позвала  сест-
ру.
   - Маруся, я сейчас же еду.
   Маленькая женщина в черном подняла на нее глаза.
   - Куда?
   - В Пулково, на фронт! Может-быть, что-нибудь еще удастся сделать.
 
   ---------------
 
   Покамест сестра накладывала на заживающую рану  свежую  повязку,  она
мысленно составила себе план действий: сперва в Смольный, чтобы получить
пропуск на фронт; должно быть, туда без пропуска нельзя проехать;  потом
в Пулково, в штаб, чтобы  узнать,  где  находится  Кривенко,  оттуда  на
фронт, а там...
   Она проговорила вслух.
   - Не может же быть, чтобы уже...
   - Что уже?
   - Нет, ничего. Ты кончила? Вот что еще нужно сделать.
   Она вытащила все папиросы и табак, который у  нее  был,  и  попросила
сестру крепко увязать все это в газетную бумагу.
   Та, молча, не спрашивая ни о чем, исполнила ее просьбу.
   - Кажется все?
   Она еще раз пересчитала все, что хотела взять с собою.
   - Деньги, документы... Ах, да. Не забыть бы...
   Она выдвинула ящик стола и достала маленький браунинг.
   Обойма его была пуста; здоровой рукой она принялась вщелкивать в  нее
патроны, вынимая их из маленькой кубической коробочки.
   - Теперь кажется все?
   У потускневшего зеркала она надела свою черную меховую шапочку, прос-
тилась с сестрой, которая и не пыталась ее остановить, а только, не  от-
рываясь, смотрела на нее сухими глазами, и пошла к двери.
   Как раз в это время позвонили.
   На пороге стоял маленький человек в длинной кавалерийской шинели.  Он
поднес руку к козырьку.
   - Извините... Не могу ли я увидеть Бартошевскую, Галину Николаевну?
   - Да, это я.
   - Ах, это вы и есть!
   Военный вошел в прихожую и еще раз щеголевато поклонился.
   От него пахло вином; он помахивал тросточкой и заметно пошатывался.
   - Позвольте представиться, - Главецкий. Вы, кажется,  собрались  ухо-
дить? - тотчас же продолжал он, - тогда...
   - Пожалуйста, зайдите.
   Главецкий протиснулся в двери, снял  фуражку  и,  стараясь  держаться
прямо, прошел вслед за Галиной.
   - Я, может-быть, поступаю в данном случае нахально, - сказал он, вне-
запно оборотившись к Галине и начиная гримасничать,  -  нахально!  Но  с
благородным намерением!
   Он сел и зажал между колен свою тросточку.
   - Видите ли, в чем дело! Я имел, так сказать, удовольствие  вас  нес-
колько раз встретить, и мне запала в голову одна в высшей степени ориги-
нальная мысль.
   Он заметил, что Галина усмехнулась, немного отвернувшись  в  сторону,
понял, что она смеется над ним, но не только не  обиделся,  а  как-будто
даже обрадовался этому.
   - Оригинальнейшая мысль, - повторил он с удовольствием. -  Мысль  эта
заключается в том, что у каждого человека есть своя судьба, так сказать,
своя автобиография, написанная в то же время за этого  человека  и,  мо-
жет-быть, даже до его рождения. Книга судеб! Это и есть  так  называемое
"куррикулюм вите".
   Галина сухо остановила его.
   - Извините... Я тороплюсь. Может-быть, вы ускорите...
   - "Куррикулюм вите", - повторил он, не обращая ни малейшего  внимания
на то, что сказала ему Галина. - Так вот есть такие люди, у которых  эта
самая судьба выходит на все сто процентов. Я сам встречал в начале войны
некоего поручика Сапонько, - вот у этого человека,  например,  были  все
сто процентов, так сказать, все десять десятых. Наоборот, у той  личнос-
ти, о которой я хотел бы с вами поговорить и даже предупредить вас кое о
чем, имеется на этот счет некоторый изъян, так  сказать,  только  девять
десятых! Одна же десятая и, может-быть, самая  счастливая  утеряна  без-
возвратно!
   - Прошу вас прямо сказать, что вам угодно и о ком вы хотите говорить.
   - Ради бога, прошу вас, извиняюсь,  -  вдруг  пробормотал  Главецкий,
как-будто только теперь догадываясь, что его, быть-может, и  слушать  не
хотят, - извиняюсь, я вас, кажется, задерживаю. Видите ли, я просто  хо-
тел спросить у вас, знаком ли вам некий Шахов, Константин Сергеевич  Ша-
хов?
   - Да, знаком.
   Галина слегка пригнулась к нему, он это тотчас же заметил.
   - А биография его вам известна?
   - Да... То-есть, я не могу поручиться за то, что мне известен  каждый
день его жизни... А в чем дело?
   - Ну, зачем же каждый день? Тут дело, как я вам только-что  объяснил,
не в днях... А вы знаете, где он служил в бытность свою на фронте?
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Ничего. Решительно ничего. Он служил в 176 отдельном саперном бата-
лионе.
   - Да, это я знаю. Ну и что же?
   - Ничего! - Главецкий убедительно взмахнул рукой. - Я его, знаете ли,
встречал на фронте.
   - Где вы его встречали?
   - Да на фронте... слу... случайно...
   Он искоса посмотрел на Галину.
   - Изъян в прошлом, - сказал он вдруг торопливо, - сейчас  еще  ничего
не могу сказать, но... крупнейший недочет в "куррикулюм вите".
   - Какой недочет?
   - Не знаю... Ничего не знаю. Я, знаете ли, встречал  его  на  фронте.
Очень, очень... - пробормотал он невнятно.
   - Я прошу вас рассказать, что вы знаете о Шахове. Когда это  было  на
фронте? Что он сделал?
   Главецкий встал и, уже не заботясь больше о том,  чтобы  итти  прямо,
направился к двери.
   - Говорю, вам, что я не знаю, - повторил он грубо,  -  а  если  бы  и
знал, так... Неужели вы думаете, что я так бы все это вам и выложил?
   - Подождите! Так зачем же вы приходили?
   Главецкий тотчас же возвратился.
   - Исключительно для того, - сказал он, пьяно растягивая слова, - что-
бы предупредить вас и, так сказать, облегчить  сердце.  Очень  возможно,
что я места себе из-за этого не находил! Прапорщик инженерных войск  Ша-
хов, ого! А я вам советую посмотреть в его "куррикулюм вите".
   - Вы просто хотите очернить человека из каких-то грязных соображений!
   - Очернить? Кого очернить? А вы его спросите насчет...
   Он прищурил глаз и с пьяным удовольствием посмотрел на Галину.
   - Вообще, насчет его жизни. Может, он вам расскажет?
   - Вы пьяны! Прошу вас сейчас же уйти и больше не являться  ко  мне  с
подобными разговорами.
   - Я уйду, - тотчас же согласился Главецкий, - я к  вам  не  для  того
пришел, чтобы, скажем, хапнуть. Исключительно  для  вашей  же  пользы...
Очень, очень... - снова пробормотал он и, покачиваясь, вышел в прихожую.
   Поздно вечером, получив наконец пропуск до Пулкова и ожидая поезд  на
перроне Царскосельского вокзала, Галина вспомнила о своем странном посе-
тителе и еще раз перебрала в памяти весь свой разговор с ним.
   "Как он сказал? Девять десятых... девять десятых судьбы... Одна деся-
тая и, быть-может, самая счастливая, потеряна безвозвратно...".
   XII
 
   В ночь на первое ноября Гатчинский дворец напоминал тонущий корабль.
   Офицеры сбились в одну комнату, спали на полу, не раздеваясь, казаки,
не расставаясь с ружьями, лежали в коридорах. И так же, как команда  пу-
щенного ко дну корабля  не  доверяет  больше  своим  командирам,  казаки
третьего конного корпуса больше не верили офицерам. У офицерских  комнат
давно уже стоял открытый караул, назначенный казачьими комитетами.
   - "Довольно мы ходили на Петроград... довольно мы по своим стреляли".
   Корабль тонул и те, кто руководил им, все чаще  задумывались  о  том,
какою ценою они, в случае крушения, могли бы купить свою жизнь.
   У них оставалось немного времени, чтобы решить этот сложный вопрос, -
вода проникла в трюм и команда уже  перебралась  на  верхнюю  палубу;  а
прежде чем самим потонуть, команда этого корабля в любую минуту была го-
това потопить виновников крушения.
   Накануне вечером представители казачьих комитетов переехали через ли-
нию фронта и отправились в Царское Село, чтобы предложить  революционным
войскам перемирие. Это перемирие было концом первой кампании гражданской
войны.
   Корабль тонул, - а крысы бегут с тонущего корабля! Эти крысы бросают-
ся вплавь и тонут и доплывают до берега.
   На этот раз берег был недалек, - крысы доплыли. Они бежали с  правого
борта на Дон и с левого борта на Волгу и в подвалы своей страны, и в ам-
бары иностранцев.
   В ночь на первое ноября только капитан, завернутый во френч, сидел на
капитанском мостике со своими вестовыми. Он молча сидел в кресле у ками-
на и смотрел на огонь своими близорукими глазами.
   Он ждал до тех пор, покамест  волны  стали  захлестывать  капитанский
мостик.
   Тогда бежал и он, - капитан, превращенный в крысу.
   Часовой похаживал туда и назад, поправлял сползавший с  плеча  ремень
винтовки, и пел по-татарски: "двадцать пять шагов  туда,  двадцать  пять
шагов назад, вот я, караульный Бекбулатов, стою на посту".
   Он скучал, этот татарин, бог весть как попавший в  Красновскую  диви-
зию.
   По коридору время от времени проходили казаки, в комнате напротив ти-
хо и тревожно разговаривали офицеры; Шахов лежал на полу, расстелив  ши-
нель, глядел на сумеречные огни Гатчины, и прислушивался к ночным  шоро-
хам, к позвязгиванию оружия и шпор, которое казалось ему чудесной  музы-
кой в эту ночь, как-будто повторявшую печальные и  знакомые  минуты  его
жизни.
   Он не подводил никаких итогов, ни о чем не жалел. Еще утром ему  уда-
лось отправить письмо Галине, и с этим письмом от него отошло  все,  что
тяготило его, все его заботы и радости, и то, что он сделал уже,  и  то,
что еще собирался сделать.
   Остались только вот эти ночные шорохи и глухой разговор и эта  песня,
которую бормочет за его дверью часовой.
   - Очень хочу спать, - пел часовой, - я очень, очень хочу спать... Вот
скоро придет смена, и тогда я пойду спать, спать, спать...
   И снова, как тогда, в вагоне, Шахов увидел себя и ясно  почувствовал,
что он сам, Шахов, откуда-то из-за угла следит за каждым своим  движени-
ем.
   Ему казалось, что он лежит на полу, раскинув по сторонам руки, и  де-
вушка с незнакомым лицом, в зеленом платье играет на гитаре,  раскрывает
рот и снова закрывает его, закидывая назад голову, перебирая струны.
   Она пела, но Шахов не слышал ни звука.
   - Я оглох... глухота, - подумал он неясно.
   Девушка уже не пела, а кричала ему все громче, и громче -  он  видел,
как жилы напружинились на белой, нежной шее, - и он все-таки  не  слышал
ни звука. Тогда маленькая посиневшая рука потянулась к двери. Он медлен-
но поворотился.
   Главецкий в бесконечной кавалерийской шинели, волочившейся за ним  по
полу, мелкими шажками, боком входил в комнату.
   - Именем государя императора всероссийского, короля польского,  князя
финляндского и проч. и проч. и пр