ез в карман за  сигаретой,  но
от только что захлопнувшейся двери исходило ощущение опасности:  вдруг  да
откроется и дымный крик полоснет между лопаток.
   Хлопнула дверь ниже этажом, и сразу раздались шаги и голоса.
   - Ты же обещал, обещал! - гневно, но как-то беспомощно  твердил  низкий
старческий голос. - Я не понимаю: ведь ты же дал честное слово...
   - Что значит "обещал"? - нетерпеливо перебивал молодой, хрипловатый.  -
Я что - расписку тебе давал тащиться туда на ночь глядя? Думал - смогу,  а
вот - не сложилось.
   - Как так - "не сложилось"? Как может  не  сложиться,  если  -  честное
слово?!
   - Ну и дела! Дал слово, так что ж теперь - стреляться, что ли? Тоже мне
пироги...
   - На тебя надеялись, а ты обманул...
   - Надеяться следует на себя, а не на дядю. Вот так-то. А  дураков  надо
учить. "Слово"! "Обещал"! Болтология! Тебе не пообещай - горло переешь.
   - Это... это бесчестно! - выкрикнул  старик,  и  тотчас  глухо  ударила
дверь парадной.
   На улице Сергей закурил. Голова - он так и не решил, болела она или  не
болела там, - сразу стала легкой, только в ушах чуть звенело.
   "Не надо было шампанское, - подумал он, - от него всегда..."
   Улица оказалась безлюдной.  (Те  двое  куда-то  исчезли  -  как  сквозь
землю.) И незнакомой, - сюда приехали оравой на такси  и  не  запомнилось,
как ехали, - где-то останавливались, за кем-то заезжали.
   Это была унылая улица, полупустая и довольно мрачная.  Впрочем,  здесь,
за Лиговкой, все улицы какие-то мрачные, все эти Расстанные, Тамбовские...
Он попытался разглядеть название, но фонарь горел слабо, а  с  неба  вдруг
повалил такой снег, что залепил очки. Да и какая разница, не все ли равно,
что ему за дело до названий!
   Прохожие попадались редко, засыпанные снегом, озабоченные только  одним
- как бы скорее оказаться дома. Час был поздний.
   Неизвестная улица вывела его в конце концов на ярко освещенную Лиговку,
прямо  к  трамвайной  остановке,  на  которой,  отворачиваясь  от   снега,
топтались несколько человек.
   Сразу пришел трамвай, но ненужный. Почему-то он  вызвал  раздражение  -
полупустой, ярко освещенный, такой комфортабельный и уютный среди  снежной
ночи, он казался неуместным, что ли, нелепым и лишним. Не успев  обдумать,
в чем тут дело, протерев сухим концом шарфа стекла очков, Сергей  двинулся
дальше, прочь от остановки, прочь от этих фонарей, и  людей,  и  свободных
такси. Такси тоже чем-то раздражали, хотя  денег  было  достаточно,  любое
можно было остановить.
   Поспешно свернул он в первую попавшуюся  улицу,  совсем  уже  темную  и
безлюдную.  Чем-то   странной   казалась   эта   улица.   Справа   слепыми
четырехугольниками застыли плечо в плечо неосвещенные дома.  Ничего  вроде
бы удивительного - второй час на исходе, но вот тротуар...  Что-то  в  нем
было непривычное, и Сергей тут же понял -  что:  ни  одного  следа.  И  не
потому, что сейчас падает снег, а давно никто не ходил, - глубокий, чистый
сугроб тянется вдоль домов, точно не тротуар это вовсе, а газон  какой-то.
Настоящая зима стояла в городе вот уже неделю, а между тем только кончался
ноябрь.
   Темные дома на мгновение озарились зеленоватым светом, в простенке  над
низким двухэтажным зданием вспыхнули какие-то буквы и исчезли. Но - ничего
таинственного, все очень просто: капитальный ремонт, вся та сторона  улицы
нежилая. А эта?.. Снова  полыхнуло  зеленое  зарево.  "СТРАХ"  -  прочитал
Сергей в черном небе и усмехнулся - реклама Госстраха где-то по соседству.
Почему ее на ночь не выключили?
   Усмехнулся и прибавил шагу.
   Ну, а эта сторона - тоже пустая? Нет, здесь жили. Кое-где в  окнах  еще
горел свет, к парадным по снегу протоптаны были тропинки, хотя  сейчас  их
на глазах заметало снегом.
   Четкая тоненькая цепочка следов извилисто бежала вдоль пустого тротуара
вперед, в темноту. Это были очень частые, маленькие следы с узкими  носами
и какие-то легкие - только отпечатки по снегу.
   Сергей посмотрел и никого не разглядел.  Желтые  полосы  были  редкими,
метель плотными клубами катилась навстречу.
   Однако прошли совсем недавно. Если бы давно, замело бы следы, а они вон
какие ясные. И тут совсем близко, шагах в десяти, среди снега  и  тусклого
света мелькнул силуэт. Узкий, нечеткий, будто  размытый.  Кто-то  семенил,
чуть скособочившись, чуть припадая на палку. Длинная юбка, белый платок...
или шапка это?.. Исчезла... Там просто  тьма  непроглядная  до  следующего
фонаря. Свет падал на тротуар из окон первого этажа,  и  снова  забрезжила
темная фигура.
   Он шел теперь быстро, всего несколько  шагов  их  разделяло.  Это  была
старуха,  совершенно  точно,  старуха,  худая,  сутулая,  даже,   пожалуй,
сгорбленная. Наверное, очень старая,  хотя  и  шла  легко.  Снова  темнота
сделала ее почти невидимой, но расстояние совсем уже  сократилось,  Сергей
видел старуху даже там, где не было фонарей.
   И куда ее несет в такую позднь, в такую  темень?  Ветрено,  скользко...
Как бы в подтверждение его  мыслей  старуха  вдруг  вздрогнула,  взмахнула
руками и опрокинулась навзничь.
   "Этого мне только не хватало", - подумал он, но тут же шагнул вперед  и
склонился над старухой. Она лежала на спине, отбросив  в  сторону  руку  с
зажатой в ней палкой. Маленькие глубокие глаза были открыты,  губы  сжаты.
Сергей стоял в нерешительности, и тут губы шевельнулись, открылись.
   - Ничего страшного,  просто  поскользнулась.  Помогите  мне  подняться,
прошу вас.
   Зачем-то сперва он поднял ее на руки. Старуха казалась совсем легкой  и
неподвижной.  Мгновение  подержав  ее  на  весу,  Сергей  затем  осторожно
поставил ее на ноги и стал стряхивать снег с длинного пальто.
   - Не надо, не надо, дружок, - слабо протестовала старуха.  -  Благодарю
вас...
   Голос был приятный - старческий, но  чистый  и  легкий.  Она  чуть-чуть
грассировала, и оттого в речи слышался непонятный какой-то акцент.
   - Вы ушиблись. Может быть - такси? - предложил он, но старуха  замахала
узкой ладонью в светлой перчатке.
   - Нет, нет. Боже сохрани. Этого не нужно! Да мне и идти-то пустяки.
   - Тогда я провожу вас, - решил он и крепко взял ее под локоть.
   Дошли они быстро. По дороге старуха молчала, сосредоточенно  глядя  под
ноги. А метель  вдруг  кончилась.  Редкие  тонкие  снежинки  вспыхивали  в
воздухе и тут же пропадали,  небо  сделалось  совсем  черным  и  холодным,
звезды проступили над пустыми домами.  Только  зеленый  "СТРАХ"  загорался
поминутно, но не казался назойливым и ярким - глаза привыкли.
   - Нам сюда. Прошу вас, - голос старухи  звучал  теперь  торжественно  и
церемонно. - Прошу вас, - настойчиво повторила она.
   Они  стояли  перед  тяжелой  резной  дверью   старинного   трехэтажного
особняка. Окна второго этажа, три... нет четыре окна были освещены, снег у
подъезда - утоптан, от ворот на улицу вели две узкие колеи. А вон и  следы
лошадиных подков, совсем недавние. Редко теперь такое встретишь,  забавная
какая улица, забавная старуха, интересный дом.
   - Благодарю вас, зайду  с  удовольствием,  -  ответил  Сергей  и  низко
поклонился. И даже вроде шаркнул ногой.
   "Что это я? Точно в спектакле. Конформист..." - мелькнуло в голове. Они
уже поднялись по широкой, плохо освещенной  лестнице.  Старуха  позвонила.
Хрипловатое звяканье колокольчика послышалось за дверью, потом  -  быстрые
шаги.
   - Ах, Аглая Николаевна, наконец-то! - розовая девушка в белом переднике
и с кружевом на темных волосах снимала со старухи пальто.
   - Помоги гостю, Наташа, - голос старухи стал низким и властным.
   - Я сам, спасибо, что вы! - но Наташа уже была  тут  как  тут,  приняла
куртку, шарф и шапку положила на столик возле  большого  зеркала.  В  этом
зеркале  Сергей  увидел  себя,  в  этом  дурацком  свитере  и  джинсах,  с
покрасневшим носом и растрепанными волосами. А рядом,  за  плечом...  Нет,
она не превратилась в сказочную  принцессу,  в  молодую  красавицу,  хотя,
наверное, он и этому бы  не  удивился,  она  осталась  старухой,  блестели
сединой волосы, морщина между бровей разрезала лоб. Но осанка!  Но  гордое
это лицо, нос с горбинкой, прямая высокая шея!..
   Старуха поймала в зеркале его взгляд  и  улыбнулась.  Почти  незаметно,
только брови чуть дрогнули. Тонкой, совсем еще белой рукой  поправила  она
волосы, сверкнула у ворота блестящая брошь.
   "Платье-то. Как на  картинах  старых  мастеров",  -  подумал  Сергей  и
разозлился на себя за банальность.
   Старуха опять взяла его под руку, из коридора они шагнули в комнату,  и
тут уж он не знал, чему удивляться, на что смотреть, что вообще думать обо
всем об этом.
   Слабо шевелились желтоватые язычки свечей. Человек в ливрее с  галунами
на цыпочках двигался от одного канделябра к другому, снимал щипцами нагар.
Над креслами с расшитой обивкой, с  золочеными  ножками,  около  маленьких
столиков, около громадных китайских ваз с живыми розами  -  голоса,  звуки
рояля из-за стены, какие-то фразы... по-французски, что ли... улыбки, руки
в блестящих перстнях, белые  чьи-то  плечи,  страусовые  перья  веера.  Он
вслушался. Странно - оказывается, он понимал все, что они говорили, хотя и
не знал никогда французского. Совсем молоденькая девушка у  окна...  какая
красавица!.. рассказывает  лысому  старичку,  высовывающемуся  из  кресла,
точно из гнезда, как она поскользнулась на уроке танцев у Жоржа  и...  Она
смеется, и старичок, покивав острой, птичьей головкой, тут же  принимается
что-то бормотать о маневрах, о  каком-то  сикурсе,  о  ретираде  и  глупце
квартирмейстере.
   А другой старик  -  в  черном  фраке  со  звездой,  к  нему  обращаются
почтительно "ваше превосходительство" - вполголоса  беседует  о  чем-то  с
молодым офицером... Постой, постой... Ну, конечно, это гусарский мундир на
нем. Или - драгунский? Только и  знаю,  что  гусар  или  драгун!  Серость.
Наверное, все же гусарский, вон и усы у него, как у гусара.
   - Какое, право, мальчишество! Безрассудство!  -  низким,  взволнованным
голосом говорил старик со звездой. - Имей в виду: твоя выходка может иметь
самые дурные последствия.
   - Я дал слово и буду там завтра, - тихо ответил юноша.
   - Но зачем? Имей в виду, тебе придется  оставить  полк.  Карьере  твоей
конец, ты подумал об этом?
   - Я дал слово.
   - Это я слышал. Ну, что ж... Ты поступил глупо, давая слово,  а  теперь
собираешься сделать еще одну глупость. Не  понимаю...  Что  тебе  господин
Добролюбов?  Почему   ради   этого...   сомнительного...   литератора   ты
собираешься поставить под удар всю свою жизнь?
   - Завтра...
   - Это ты уже мне объяснил: завтра двадцать пять лет со дня его  смерти.
Прекрасно. Ну и что? Ты-то здесь при чем?!
   - Я обещал...
   - Кому?! Зачем?! Я не помню, чтобы  ты  так  уж  часто  навещал  могилу
собственного отца, а вот на могилу этого  молодого  человека,  где  завтра
соберется всякий сброд...
   - Это - мои друзья, и я прошу вас не говорить так о них.
   - Дело не в них, их я, слава богу, не имею чести знать.  Но  ты!  Ты  -
офицер,  дворянин.  Ты  что,  разделяешь  убеждения   этого   Добролюбова?
Сомневаюсь. Думаю даже, что ты не имеешь понятия, в чем они состоят.
   - Я уважаю всякого, кто имеет хоть какие-то убеждения.
   - Весьма похвально. Только стоит ли ради этого губить жизнь?
   - Я дал слово, - опять повторил гусар. Впрочем, может быть, никакой  он
и не гусар вовсе, а только молодец парень, и лицо симпатичное, открытое  и
твердое, а ведь мальчишка еще совсем.
   За стеной чей-то голос  запел  очень  знакомый  романс,  сегодня  утром
Сергей его слышал по радио, но названия не помнил.
   - Ах, как поет... - вздохнул маленький старичок в кресле и потянулся за
шампанским - лакей застыл перед ним с подносом.
   "Шампанское... Опять шампанское... Мне нельзя. А, была не была!"
   В комнате стало  неожиданно  тихо.  Сергей  оглянулся.  Все  замерли  с
поднятыми бокалами.
   Сергей пил  маленькими  глотками,  пил  почему-то  жадно,  будто  горло
пересохло, пил до конца, до самого дна. И выпив,  не  смел  поднять  глаз,
точно сделал сейчас нечто нелепое или смешное.
   - Что это с вами, мой милый? - услышал он  рядом  старухин  голос.  Она
коснулась прохладной рукой его щеки. В комнате  снова  звучали  голоса.  А
голова кружилась, и Сергей плохо уже понимал, кто говорит, о чем.
   Он подошел к окну и отодвинул белую шелковую портьеру. На  улице  опять
мело. Даже домов на той стороне не было видно, только снег да  темнота.  И
вдруг - какой-то свет. Он вгляделся - будто карета в две лошади с фонарями
и лакеем на запятках мелькнула мимо окон да и пропала.
   Он уже ничего Не пытался  себе  представить,  не  старался  понять.  Он
почувствовал внезапно, что очень устал, что больше ничего не произойдет  -
и пора.
   Старуха не удерживала. Она молчала, когда в коридоре  он  поцеловал  ей
руку. Только наклонилась и сухими губами прикоснулась к его лбу.


   Утром ничего страшного не произошло. Голова не болела и  не  кружилась,
во рту не сохло, сознание было ясным.
   "Что же это со мной приключилось? - думал он, лежа в  постели.  -  Сон?
Или бред? Или я все-таки был здорово пьян и меня разыграли?"
   С улицы в комнату светило яркое зимнее солнце.
   "Ну ладно - костюмы, свечи... Все это несложно устроить. Но  карета  на
улице? Тоже  розыгрыш?  Или  гипноз?  Встать  сейчас,  пойти  туда  и  все
проверить. Только куда идти? Я ведь и адреса не посмотрел, как  называлась
та улица - не знаю. Теперь, конечно, окажется, что ее невозможно найти,  а
если и найду, выяснится, что нету такого дома или в нем  никто  не  живет.
Читал я где-то похожие истории, и они всегда  кончались  так.  Впрочем,  к
чему выдумывать? Надо идти и попытаться отыскать".
   На мгновение стало не по себе - а стоит ли искать, что-то подсказывало,
что не нужно бы. Но Сергей отогнал эту мысль.


   До Лиговки он добрался на трамвае и вышел как раз на той остановке, где
стоял ночью. Он сразу узнал эту остановку - рядом, в сквере, висела  афиша
кинотеатра, которую он заметил вчера.
   Поперечные  улицы  были  теперь  другими,  не  мрачными  и   вовсе   не
таинственными, проста унылыми... Не та улица.  И  эта  -  тоже...  А  тут?
Разбитые грязные стекла,  заколоченные  двери,  покрытый  снегом  тротуар.
Здесь!
   Сергей почти бежал. Прохожие оборачивались и глядели вслед почему-то  с
осуждением. Два раза он чуть не упал, поскользнувшись, и едва не  пробежал
мимо  двери  маленького  старинного  особняка.  Но  сердце  вдруг  ухнуло,
поднялось к самому горлу, и он остановился.
   Лестница  была  та  же,  с  широкими  ступенями,  с   причудливыми,   в
завитушках, перилами. И звонок прозвучал так же - колокольчиком. И так  же
быстро распахнулась дверь.
   Наташа смотрела на него холодно и удивленно из-под тонких, нарисованных
бровей. Синий тренировочный костюм был  ей  мал  и  вытянулся  на  коленях
пузырями. Розовая косынка плохо прикрывала железные трубки бигуди.
   - Вам кого, товарищ? - спрашивала она уже, наверное, в третий раз, а он
стоял перед ней и молчал. Потом очнулся.
   - Мне... Аглая Николаевна... дома? - спросил и даже зажмурился,  сейчас
она скажет с недоумением "кто?" и захлопнет дверь. Но она пропустила его в
темный коридор, постучала, крикнула: "Это к вам! Наверное, из собеса", - и
исчезла. Сергей вошел в комнату.
   Все выглядело так же, как ночью. Те же  кресла  и  столики,  и  вазы  с
цветами, и белые шторы на окнах. И хозяйка в глубоком кресле у окна.
   - Вам что, голубчик? -  Маленькие  глубокие  глаза  смотрели  издалека,
сухие скрюченные пальцы теребили полу ветхой, заношенной кофты. И  тут  же
он  увидел,  что  цветы  в  вазах  мертвые,  пыльные  и  сухие.  Это  были
искусственные цветы, те, что продают старухи возле кладбищенских ворот.
   Из-под лопнувшей обивки стульев кое-где клоками  вылезала  серая  вата,
остатки  позолоты  тускло  поблескивали  на  спинках  кресел,  на   ножках
столиков.
   - Как же?.. Что же?.. - повторял он, пятясь к двери.
   - Ничего, ничего! - выдохнула старуха. - Все верно...
   Она встала  и  выпрямилась,  поправила  волосы,  и  голос  ее  зазвучал
властно:
   - А теперь ступайте.
   - Простите, - сказал он совсем тихо.
   Со стариком Сергей столкнулся на  лестнице.  Задыхаясь,  останавливаясь
чуть не на каждой ступеньке, "его превосходительство"  поднимался,  волоча
сетку с какими-то кульками. Не было ни фрака,  ни  звезды,  и  невозможным
казалось даже представить их под поношенным, без цвета, пальто.
   - Он был там? - тихо спросил Сергей.
   - Он дал слово, - ответил старик, продолжая подниматься.
   ...Узкая колея сворачивала по снегу к воротам,  и  Сергей  заглянул  во
двор. Двор был как двор, самый обыкновенный - бачки для мусора, кривобокая
скамейка в углу. А рядом - деревянные ворота-двери чьего-то гаража. Раньше
здесь был, наверное, каретный сарай.
   И тут в гараже вдруг заржала лошадь. Тоненько и весело, будто смеялась.
И вторая ответила ей басом.
   Западал снег. Медленно спускался он с неба и покрывал двор, и колею,  и
скамейку, и его опущенные плечи, и волосы (он так и не надел шапку), и эту
странную улицу, где в такую погоду может привидеться все что угодно.



   Нина Катерли.
   Человек Фирфаров и трактор

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Окно". Л., "Советский писатель", 1981.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 3 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Ну, чего, спрашивается, он привязался? Тащится  сзади  вдоль  тротуара,
какой-то кривобокий, неуклюжий и деревенский.
   Фирфаров оглянулся по сторонам и прибавил шагу, слава еще  богу,  никто
не встретился из знакомых, ведь просто неудобно - идет человек  к  себе  в
институт на работу, а  за  ним  -  можете  себе  представить?  -  плетется
какой-то настырный урод, которому место на свалке или, по крайней мере, на
селе. И надо же так влипнуть - забыл вчера запереть  гараж.  Украсть  там,
правда, нечего - "Москвича" своего накануне как раз отогнал в  комиссионку
- получил открытку, что подошла наконец очередь на "Жигули". А утром вышел
во двор, и - будьте любезны - оказывается, ворота в гараже  нараспашку.  И
почувствовал себя Николай Павлович этаким растяпой,  охломоном,  тюшей,  а
таких ощущений он просто не выносил и имел, между прочим,  к  тому  веские
основания.
   Как же можно считать, например,  тюшей  человека,  который  к  тридцати
девяти годам достиг уровня главного инженера проекта, сумел построить себе
кооператив и гараж в новом районе и вот теперь,  продав  "Москвич-408"  (в
совсем еще хорошем состоянии), покупает "Жигули"? Нет, дело тут,  конечно,
не в материальных ценностях, и вовсе не в них, напрасно  вы  думаете,  что
Фирфаров был каким-нибудь мещанином и барахольщиком, просто он  знал,  что
собственным трудом завоевал право на самоуважение, и не  желал,  чтобы  на
это право кто-либо посягал.
   А то, что у всех сверстников Николая Павловича имелись уже давно  семьи
и дети, а он до тридцати девяти лет дожил холостяком, так  это,  если  вам
угодно, свидетельствует  только  о  чувстве  ответственности  и  нежелании
подбирать первое попавшееся, чтобы потом через полгода  разойтись,  делить
квартиру, имущество и платить до конца жизни алименты.
   Когда-нибудь он, конечно,  женится  и  создаст  семью,  каждый  человек
должен иметь семью, в этом Николай Павлович не сомневался, и  даже  иногда
представлял себе, как встретит однажды в Большом драматическом  молодую  и
непременно очень красивую девушку, не то что расплывшиеся жены  приятелей.
Одним словом, когда-нибудь будет у Фирфарова семейный дом всем на зависть,
но торопиться с этим он не собирался, ему и так неплохо жилось и совсем не
скучно - зимой он по выходным катался на лыжах, в отпуск ездил  на  машине
по Прибалтике, захватив с собою кого-нибудь из приятелей для компании,  и,
надо честно сказать, женатые эти  приятели  сча