боту, предупредив мать, что  собирается  печатать  на  кухне
фотографии  и  потому  настойчиво  просит  не  входить,  Олег   Николаевич
скрупулезно проделал все, что было предписано: вскипятил  в  эмалированной
кастрюле воду, бросил туда означенные листья, всыпал с трудом растолченный
в ступке агат, добавил пепел от вороньего  пера,  полынь,  щепоть  черного
перца и, наконец, спалив "грамотку", кинул ее останки.  Проделав  все  эти
операции, он закрыл "круглый сосуд", то  бишь  кастрюлю,  крышкой,  убавил
огонь,  чтобы  не  выкипало,  и  сел  на  табуретку  возле  плиты.  Сидеть
предстояло долго, до рассвета, но взялся  за  гуж...  А  Мокшин  все  дела
привык доводить до конца. Спать не хотелось, сперва было  немного  смешно:
сидит болван у плиты и варит зелье... Варит перья... Сидит Лукерья и варит
перья... Лукерьей звали няньку... Перед Новым годом,  вот  на  этой  самой
кухне она гадала вместе с какими-то своими подругами: жгли бумагу - смятые
комки газет - и рассматривали на стене тени от пепла. "Мужчина высокий  на
костылях", - шептала нянька, и Олег отчетливо видел плечистого инвалида  с
обветренным добрым лицом. "Ктой-то на коне", - говорила она. "Где? Где?" -
вскакивали старухи  и  ничего  не  могли  разглядеть,  а  конь  настоящий,
вороной, с развевающейся густой гривой скакал по стене, и на нем  казак  в
бурке мчался, подняв над головой шашку.
   Было это тридцать лет тому назад.
   Легкий пар поднимался над крышкой, в  домах  напротив  одно  за  другим
гасли окна.
   - Олег, ты скоро? Пора спать! - крикнула мать из своей комнаты.
   - Спи, мама, спи. У меня еще много, - отозвался он.
   ...Зелье зельем, а сила духа силой духа. Пора. Тридцать пять лет -  это
тот возраст, когда мужчине уважение нужнее, чем всеобщая любовь. Всю жизнь
в симпатягах - мало. Посмотрим, товарищ Жуков, поглядим...
   В комнате матери раздраженно скрипнула  кровать,  потом  резко  щелкнул
выключатель. Тихо.
   Наступило воскресенье,  одиннадцатое  марта,  восход  солнца,  согласно
календарю, должен состояться в 6:58.
   И состоялся. Окно неярко,  но  вполне  уверенно  засветилось  сероватым
мглистым светом. Олег взглянул  на  часы:  6:57.  Он  встал  с  табуретки.
Стрелка коснулась 6:58. Он  выключил  газ,  взял  кастрюлю  полотенцем  за
нагревшиеся ручки, осторожно перенес ее  в  свою  комнату  и  поставил  на
подоконник.  А  поставив,  почувствовал  внезапно  такую  усталость,   что
немедленно, не раздеваясь, повалился на диван и крепко уснул.



   7

   Вкус был неопределенный, но перцу он бросил, как видно, от  души  -  во
рту, во всяком случае, основательно жгло. Мокшин выпил полную чашку, вытер
губы и сел на диван. Ничего не происходило,  никакого  душевного  подъема,
или там прилива решимости, или вспышки принципиальности он не  чувствовал,
ощущал только, что не выспался и что - идиот - убил  ночь  перед  выходным
днем неизвестно на что, на детскую чушь,  и  никому  ведь  не  расскажешь:
засмеют.
   - Сидишь? - спросила мать входя. - Почему не идешь к  своей  Дульцинее?
Поругались-таки?
   - Мама, - вежливо, но твердо сказал Мокшин,  -  очень  тебя  прошу,  не
говори ты о Варе в таком тоне. А лучше тебе вообще о ней помолчать, другой
тон у тебя не получится.
   - Как?! - спросила мать. - Что с тобой? Ты заболел?
   - Я абсолютно здоров и, будучи здоровым, еще раз прошу тебя не говорить
пренебрежительно о женщине, которую... о близком мне человеке. Ты поняла?
   - А я ничего особенного не говорю, - мать поджала губы и попятилась.  -
Сказать нельзя... я просто так... откуда мне знать, твое дело...
   Что-то бормоча, она исчезла, а Мокшин вышел  в  коридор,  набрал  Варин
номер и сказал ей, что в кино идти нет сил, не спал ночь и валится с  ног.
А вечером, если она не против, он заглянет.
   -  А  что  случилось?  Опять  бессонница?  Или  маме  было   плохо?   -
встревожилась Варя.
   - Ничего страшного. Занимался тут одним делом. Пока.
   До обеда Мокшин проспал. Мать была непривычно  молчаливой  и  даже  как
будто испуганной, сделала его любимые сырники и  клюквенный  кисель.  Олег
сказал ей, что скоро уходит, будет у Варвары.
   - Если что нужно, звони туда.
   - Ей?! Чтоб я звонила ей?! Ну... хорошо, позвоню, если что.
   - Вот и славно. А я, если останусь там, сам тебе позвоню до двенадцати.
   ...И ведь, черт подери, как просто и эффективно! Ну, дела...
   Несмотря на кучи снега, громоздящиеся  вдоль  тротуара,  на  сугробы  в
сквере и голые деревья, улица была определенно весенней. Оттаявший за день
асфальт подсыхал, дул теплый и влажный ветер.
   На углу Невского и Садовой его окликнули.
   - Олег Николаевич! Олег Николаевич! Постойте!
   Знакомый тягучий голос, от которого у него всегда портилось настроение.
А она уже была тут, уже хватала за локоть.
   - Представляете, - сообщила она, - отпирается. Ничего, говорит, не было
и нет. Зануда, говорит, ревнуешь напрасно. Как вы  считаете?  Врет?  А  я,
между прочим, как раз сегодня видела во сне реку. Большая такая река,  как
Волга. А на самой середине...
   - Лошадь, - догадался Мокшин и, не давая  ей  закрыть  рта,  продолжал,
высвобождая локоть: -  Во-первых,  мне  некогда,  тороплюсь  на  свидание.
Во-вторых, ваш муж безусловно прав.  В-третьих,  перестаньте  видеть  сны.
Всего наилучшего.
   - Как?! - опешила Зленко.
   - Да вот так. Извините, - и, церемонно ей поклонившись, он  заспешил  к
метро, радуясь Началу Начал.
   Никуда они с Варей не пошли, сидели и  разговаривали,  и,  конечно,  он
рассказал ей про книгу, про  бумажку  с  рецептом,  про  зелье,  про  все.
Варвара слушала его с улыбкой, покачивала головой,  а  когда  он  закончил
словами: "Я пошел, а она стоит, челюсть - до земли,  глаза  как  колеса  у
самосвала", сказала:
   - Вот за это я тебя и люблю.
   - За что?
   - За все.



   8

   Наступил понедельник, рабочий день.  Начался  он  с  того,  что  Мокшин
пригласил к себе Майю Зотову, конструктора как-никак третьей категории.
   -  Хочу  вам  сообщить,  Майя  Ивановна,  -  сказал   он,   внимательно
всматриваясь в ее лицо, - что в ту пятницу я, как двоечник, краснел за ваш
чертеж перед начальником отдела, потому что физически не успел исправить в
нем все допущенные вами ошибки, а их было тьма. Больше  я  не  намерен  ни
краснеть,  ни  тратить  свое   рабочее   время   на   исполнение   _ваших_
обязанностей.
   - Олег Николаевич, - привычно затрепетав, перебила его Зотова, - как вы
так можете, у меня же ребенок, вы же знаете.
   - Не надо жалких слов, очень вас прошу. Ребенок дома с бабушкой, а вы -
на работе. И ради бога, делайте дело. Или не можете?
   - Я... нет, - выдавила  Майя  после  паузы,  -  я...  просто...  Вы  не
переживайте так, Олег Николаевич.
   - Тогда идите и работайте, - мирно сказал Мокшин, -  и  помните:  скоро
переаттестация. Все.
   А минут через десять явилась секретарь директора Лариса  Николаевна  со
своей злополучной ладонью.
   - В прошлый раз вы были не в настроении, - проворковала она, - говорили
про линию ума, а мне ум не важен. Согласитесь,  в  женщине  ум  совсем  не
главное, правда?
   - Не главное, - охотно согласился Мокшин.
   - А про _другое_ вы ни слова не сказали, - продолжала  она,  пристально
глядя ему прямо в зрачки и протягивая руку вниз ладонью, как для  поцелуя,
- а у меня сейчас такой момент в автобиографии...
   - В биографии, Ларочка. А помочь ничем не  могу,  гаданиями  больше  не
развлекаюсь. Некогда.
   - Ну-у, Олег Николаевич, - она капризно пошевелила пальцами, не  убирая
руки. Рука красивая. Длинные пальцы, маникюр. Все, как  положено.  У  Вари
ногти всегда коротко острижены - медсестра.
   - Правда, некогда, Лариса, -  зашиваюсь.  Кроме  того,  вам  ведь  всем
подавай сказочные успехи  в  будущем,  выдумывать  я  не  в  состоянии,  а
огорчать никого не хочу. Так что -  завязал.  А  в  "автобиографии"  пусть
будет, как будет. Если все знать заранее, неинтересно жить.
   -  Вы  так  думаете?  -  многозначительно  выговорила  она,   продолжая
неотрывно смотреть ему в глаза. - Ну что ж... вам видней. Кстати, скоро  у
меня день рождения. Что, если приглашу?
   Мимоходом коснувшись своим "фирменным"  маникюром  плеча  Мокшина,  она
ушла, оставив в кабинете запах польских духов.
   А за час до обеда его  вызвал  Жуков  и  после  недолгого  разговора  о
текущих делах, помявшись, сказал, переходя на "ты",  как  это  было  между
ними принято раньше:
   - У нас с тобой тут... какая-то тягомотина.  Вот  я  решил  поговорить,
чтобы, понимаешь, раз и навсегда... Давай честно: ты на меня обижен?
   "Ну вот, - подумал Мокшин, - начинается".
   И сказал:
   - Нет, на тебя не обижен. Не за что. Ты хороший парень, добрый. И ты не
сам себя назначил.
   - Так.
   - Но твое назначение у меня вот где.
   - Понятно, - произнес Жуков, глядя на Мокшина с сочувствием.
   - Это ты брось. Меня мое место вполне устраивает, а  вот  то,  что  мне
даже не предложили, а сразу без разговоров выбрали тебя, -  обидно.  Хотя,
наверное, и закономерно.
   - Что-то ты темно говоришь, Олег. Тебе - не надо, так почему же обидно?
   - Потому что это - ты. Я к тебе очень хорошо  отношусь,  слава  богу  с
института знакомы. Но, Вова, какой  же  из  тебя  начальник  отдела?  Даже
смешно! Ты ведь... ну... всем известно,  какой  инженер.  Если  уж  на  то
пошло, мне как-то оскорбительно, что вот  у  меня  -  такой  руководитель.
Руководитель такой, а я-то сам тогда какой же? Что ты так глядишь?
   - Мне интересно. Ну, дальше?
   - Я когда узнал, даже сперва опешил. А потом понял: все нормально, дело
свое знают, попали в десятку.
   - Значит, такого ты мнения. Не знал. Ну, ладно, пускай ты считаешь, что
я бездарь. Ты у нас гений, всегда этим отличался...
   - Не заводись. Не обо мне речь. А насчет себя ты и сам знаешь  не  хуже
моего. Или уже потихоньку наполняешься самодовольством по принципу "дурака
не назначат"?
   - А иди ты! Но чем же все-таки, по-твоему, я  так  устраиваю  дирекцию?
При моей бездарности? Я что, подхалим, блюдолиз? Взятку им дал?
   - Взятку ты им, Вова, не давал, и вообще ты чудный парень, простодушный
до... умиления. Ну чего ты лезешь в бутылку? Сам  меня  на  этот  разговор
спровоцировал, а теперь комплексуешь. Хватит. Я пошел трудиться.
   - Нет, извини. Я должен понять, мне это важно. И нам  работать  вместе.
Начал, так договаривай.
   - Палки тебе в колеса я совать не собираюсь,  а  остальное  мое  личное
дело. Я и так уже тут наговорил, вон ты какой красный.
   - А вот это _мое_ личное дело!  Ну,  давай:  какой  я  такой  особенный
подлец и интриган, что меня тебе, выдающемуся, предпочли?
   - Да никакой ты не подлец и не интриган. Куда там тебе еще интриговать!
Ты   вообще   -   никакой.   Самая    обыкновенная    среднестатистическая
посредственность с уживчивым и покладистым  характером.  С  тобой  удобно.
Дирекции. Но это их дело. А мне, представь, иметь над  собой  такого,  как
ты, не ахти как приятно. Хотя, конечно, и не смертельно. Проживем.  И  ты,
Володя, не багровей и не надувайся и впредь не приставай к людям с  такими
вопросами. Потому что даже если кто-нибудь и скажет, что твое повышение  -
самый мудрый шаг руководства, не верь: подхалимаж.
   - Советов я у тебя не просил: обойдусь.
   - Понятно. Я пошел.
   Жуков молчал, и Олег вышел в коридор с ощущением  странной  легкости  и
даже какой-то пустоты в душе. Ай да вороньи  перья.  Ай  да  полынь-трава.
Обойдется он, видите ли! Хорошая  мина  при  плохой  игре.  Ничего,  пусть
знает.
   Гурьеву из отдела кадров, в тот же день позвонившему, что  хочет  зайти
"с фотографией этой особы,  проконсультироваться  дополнительно",  Мокшин,
чувствуя все ту же легкость и свободу, сказал, что ради вздора  отрываться
от работы больше не намерен. Да, занят. Да, до конца дня...  Что?  Нет,  и
завтра тоже. И мой вам совет: оставьте вы парня в покое.
   Просительные,  почти  униженные  нотки  в  голосе   Гурьева   мгновенно
сменились холодной и  даже  враждебной  интонацией,  но  Мокшин  от  этого
почему-то  только  развеселился.  Чувство  неуязвимости  переполняло  его,
хотелось, чтобы пришел кто-нибудь  еще  с  очередной  идиотской  просьбой,
очень уж это было забавно: видеть, как сперва чуть затлеют, а потом начнут
разгораться на полную мощность растерянность  и  уважение  в  перепуганных
глазах, точно там где-то вырубили реостат и увеличивают напряжение.
   Но никто ни с какими просьбами больше не приставал - видно,  предыдущие
посетители разнесли слух, что Олег Николаевич сегодня не  в  духе  и  всех
отшивает. В  полной  тишине  и  спокойствии  Мокшин  успел  просмотреть  и
подписать одну довольно объемистую пояснительную записку,  а  перед  самым
концом дня явилась Зотова, робко постучав, вошла на  цыпочках  и  положила
перед ним почти безукоризненно выполненный чертеж тарного цеха.



   9

   Шли неделя за неделей, и Мокшин с любопытством наблюдал,  как  меняется
отношение к нему окружающих. Не то чтобы оно стало лучше, просто - другое,
и это "другое" вполне его устраивало: исчезло панибратство и появилась  та
самая  дистанция,  какую  всегда  соблюдают  по  отношению   к   человеку,
которого... да, да - слегка побаиваются. Подчиненные Мокшина  с  некоторых
пор определенно  побаивались  своего  руководителя,  на  удивление  быстро
привыкли к его беспощадной требовательности, и от этого качество  чертежей
и  прочей  техдокументации   резко   повысилось.   С   Жуковым   отношения
установились холодные и четкие: тот, видимо, понял,  что  Олег  Николаевич
зря задираться не будет, но мнение свое всегда отстоит. Пойдет, если надо,
и к главному инженеру, и к директору.  И  ходил.  И  Жуков  помалкивал  да
поглядывал исподлобья. И разговоры на посторонние темы между  ними  совсем
прекратились. Только о работе.
   Как-то недели через три после Начала Начал Лариса доверительно сообщила
Мокшину:  мол,  в  народе  ходят  упорные  слухи,  что  его  ждет  крупное
повышение, что он об этом знает, потому и стал такой.
   - Какой же?
   - Суровый.
   - Да?
   - Да. Хотите новость?
   Выяснилось, что Лариса случайно слышала, как  главный  инженер  говорил
директору, что,  похоже,  они  поторопились,  назначив  Жукова.  Мокшин-то
покрепче будет. А директор: "Характер у твоего Мокшина скверный. Но вообще
надо подумать, вот скоро Тихомиров пойдет на пенсию, будем решать".
   - За информацию с вас причитается, - сказала Лариса и подставила  щеку,
благо в приемной они были одни.
   Мокшин деликатно  коснулся  этой  щечки,  почувствовал  запах  пудры  и
услышал:
   - Этим не отделаетесь, завтра день рождения, жду с цветами.



   10

   Как же это? Выходит, он всегда ошибался, считая,  что  самого  большего
можно  добиться  от  людей  мягкостью  и  уступчивостью?  Выходит,   автор
злодейской книжонки оказался все-таки прав? Против фактов  не  пойдешь,  -
даже личная жизнь и та: выпады в Варин  адрес  прекратились,  мать  больше
слова дурного о ней себе не позволяла и почти безропотно сносила его уходы
и долгие отлучки, а сама Варвара сказала, что думала, будто знает его  как
облупленного, но только сейчас у нее по-настоящему открылись  глаза.  Этим
закончился один  малоприятный  разговор,  когда  Мокшин  объявил  ей,  что
намерен отправиться на  день  рождения  к  сослуживице  и,  поскольку  его
пригласили в качестве кавалера и души общества, отказаться неудобно. Взять
же Варвару с собой он не может. Почему? Ну... хотя бы потому, что ее никто
не звал, а он не хотел бы афишировать...
   - Больше объяснять ничего не буду. Не понимаешь - очень жаль.
   - А если бы я была твоя жена? - тихо спросила Варя.
   - Но ты ведь не жена, - ответил он.
   Конечно, сперва она немного поплакала. Мокшин сидел рядом  и  терпеливо
ждал. А что, если разобраться, он должен был делать? И тогда Варя, вытерев
слезы, внезапно улыбнулась и сказала:
   - Ладно. Ты прав, зачем мне туда идти? Никого не знаю,  умру  с  тоски.
Пойду лучше к Людке. А тебя уважаю: мог ведь,  как  раньше,  сказать,  что
собираешься с мамой к тетке, а сказал то, что есть, и хоть я заревела, все
равно так гораздо лучше. Я даже не знала, какой ты. Самый честный.
   Просто поразительный народ женщины: "Как раньше, сказать, что  идешь  к
тетке". А молчала.
   ...Ну,  а  все-таки,  как  быть  с  зельем?  Мокшин   все-таки   иногда
профилактически  выпивал  натощак  по  полчашки  отвара.  Да,  а  что?  Не
пропадать же вещи, в самом деле,  когда  столько  сил  было  затрачено  на
собирание всех этих полыней, артишоков и перьев.



   11

   В тот день Мокшин поехал к Варваре сразу  после  работы.  Накануне  она
звонила. Тихим и каким-то  вялым  голосом  просила  занести  книжку.  Олег
обещал, а потом ругал себя за это, потому что день получился  тяжелый,  он
устал как собака, да к тому же вспомнил, что по телевизору сегодня вечером
начинается детектив-многосерийник. Посмотреть у Вари? Что вы!  Оскорбится:
"Мы и Так редко видимся, я хотела поговорить..." О чем говорить? В  общем,
глупо, визит к ней вполне можно было  бы  отложить,  но  что  поделаешь  -
обещал, да и книги взял с собой, когда выходил утром из дому. Не тащить же
обратно. Поехал.
   В автобусе царила невероятная давка и толкотня, так что, когда рядом  с
ним освободилось место, Мокшин сел с большим облегчением и удовольствием -
казалось, еще полминуты, и все пуговицы от плаща будут оторваны, выдраны с
мясом, а только что вычищенные ботинки  истоптаны.  Он  сел,  поставил  на
колени грузный портфель, но моментально, откуда ни  возьмись,  около  него
возникла востролицая, отнюдь  не  слишком  молодая,  но  вполне  безвкусно
размалеванная гражданка в отличном  кожаном  пальто  и  с  сеткой,  полной
картошки. Без всякой радости Мокшин попытался встать,  чтобы  уступить  ей
место, но в давке сделать это сразу было не так-то просто, а женщина между
тем, оберегая свое замечательное пальто, что  было  сил  прижала  сетку  к
коленям Мокшина, непосредственно к его новым серым брюкам.
   - Отодвиньте, пожалуйста, куда-нибудь вашу картошку,  вы  мне  пачкаете
одежду,  -  негромко  попросил  Мокшин,  приподнимаясь,  но   дамочка   не
пошевелилась, а еще изобразила на своем воробьином лице возмущение.
   - Куда это, интересно знать, я уберу? Тут не повернуться. Вам хорошо  -
сидеть и рассуждать.
   - Стыдно, молодой человек, - тут же  раздалось  слева.  Рыхлый  старик,
только что безмятежно дремавший рядом с Олегом,  уже  стоял.  -  Садитесь,
садитесь, девушка, даме - место, я постою, это пусть другие сидят, которые
постарше, имеют право.
   Он пыхтел и негодующе сверлил Олега  взглядом.  "Девушка".  Рыцарь.  Не
глядя на него, Мокшин сказал тетке:
   - Зачем столько эмоций? Садитесь, ради бога. А самое правильное было бы
сразу войти, как положено, и переднюю дверь и занять законное место.
   - Нахал! - вскинулась дама, а стоящий рядом ветхий  джентльмен  тут  же
радостно зашамкал:
   - Какая бестактность! Позор!
   Не обращая  на  все  это  никакого  внимания,  Мокшин  начал  энергично
протискиваться к выходу. Что, собственно, такого оскорбительного он сказал
этой кожаной? Испугалась. Как все же люди боятся правды, а ведь нет ничего
опаснее, чем обольщаться на собственный счет. Никакая тушь, никакие помада
и белила уже, увы, неспособны сделать вас, мадам, молодой  и  красивой.  И
кожаное пальто не спасет.  И  комплименты.  Вся  эта  неравная  борьба  со
старостью только отнимает последние  силы  и  в  результате,  естественно,
сердцебиения, и стоять в автобусе с полной сеткой - тяжело. А внуки небось
растут хулиганами.
   - Принес книгу? - сразу  спросила  Варя,  когда,  отперев  дверь  своим
ключом, Мокшин вошел к ней в квартиру.
   - И не одну, - сказал он, выкладывая  на  стол  из  портфеля  три  тома
Пруста, словарь иностранных слов и сборник английских новелл.
   - Ну-у... Я же не это просила. Я - "Силу духа".
   - Незачем тебе читать всякую макулатуру, только