чилось.
   Небо светилось над его головой и впереди. И слева,  где  слабо  мерцали
городские огни. И справа, и за спиной. Везде.



   Нина Катерли.
   Озеро

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Окно". Л., "Советский писатель", 1981.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 3 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   - Да, ну и что? Я превратил его в озеро, - сказал Фамильев и  аккуратно
отряхнул пепел в деревянного лебедя с дыркой вместо спины. - Ну и что?  Во
что хочу, в то, между прочим, и превращаю.
   - Да что он вам сделал?!
   - Надоел. Обыкновенно опостылел. Одно его занудство... да  что  там,  и
говорить-то о нем неохота.
   - Неправда! Вы придираетесь! Я его люблю!
   - А я-то при чем?.. И какие же вы все, девки, дуры. Он на нее плюет,  а
она его - нате! - любит...
   - Я прошу вас!
   - Напрасно унижаешь себя, ты - девушка. Тем более  помочь  тебе  я  все
равно не могу: его уже нанесли на карту. Какие вы все, молодые, глупые...
   - Ну и что же, что нанесли? Пусть озеро так и будет, а его верните.
   - ...и, к тому же, безграмотные.  Простых  законов  природы  и  тех  не
знаете. Ни-что - поняла? - не исчезает и  не  возникает!  Ясно?  А  только
переходит из одного вида в другой. Из одного - в другой! Из одно...
   - Да я жить без него не могу! Понимаете вы это?!
   - Из одного, говорю, - в другой. Не понимаю. Главное дело -  "верните".
Ишь! А озеро? Его на карту нанесли, и это для меня большая честь.
   - Сделайте же хоть что-нибудь!
   - А чего ты, собственно, так  стараешься?  Ты-то  ведь  ему  не  нужна,
насколько мне известно? Он, когда здесь еще  был,  когда  мне,  понимаешь,
нервы мотал, тебя, голубушка, помнится, и в упор не видел. А?
   - Да не надо мне от него ничего!
   - Ну вот. Теперь  еще,  понимаешь...  сырость  мне  будете  в  кабинете
разводить. Я... вот что, скажу тебе адрес. Поедешь, посмотришь...  водоем.
Гарантирую, ему там хорошо, даже прекрасно.
   - Куда ехать?
   Фамильев оторвал вчерашний листок перекидного календаря, взял  ручку  и
задумался. Потом быстро написал несколько строк и протянул листок девушке.
   - Зачем вы мне - широту и долготу? С какого вокзала?
   - С Московского. До Любани, а там - автобусом. А  координаты  -  это  я
так. Просто приятно. Научно.


   Озеро было похоже на глаз.  Черное,  продолговатое,  чуть  выпуклое,  в
низких болотистых берегах.
   "Как здесь уныло", - думала девушка, пробираясь  к  берегу  босиком,  с
туфлями в руках. Мох покачивался, прогибался под ногами, и в следах  сразу
выступала ржавая вода.
   "Провалишься - никогда не найдут. Ну и пусть. Господи, как тоскливо,  -
ни птиц, ни деревьев. Разве это деревья? Хлыстики какие-то!"
   Вода казалась слепой: ни дна, ни водорослей.  Только  отражения  серых,
клокастых туч, осенних и тяжелых, мрачно плыли по поверхности.
   - Дождь будет, -  прошептала  девушка,  глядя  на  эти  отражения.  Она
подняла голову. Синее, ярко-синее небо усмехалось  ей  с  высоты.  Тучи  в
озере сделались черными, отражение молнии вспыхнуло на воде и  погасло,  а
вода  съежилась  и  пошла  кругами,  точно  от  проливного   дождя.   Небо
по-прежнему оставалось синим и ясным.
   Она спустилась с берега к воде и тотчас провалилась по колено в  топкую
трясину. Завернувшись крутыми лобастыми волнами,  вода  начала  отступать,
обнажая илистое дно.
   - Куда ты? Это же я! Куда ты?!
   Вода отступала. Волны жались к  противоположному  берегу,  сталкиваясь,
пенясь  и  вздрагивая,  голое  дно  щерилось  на  нее  черными   корягами,
скрюченными безлистными ветками, скалило обломки сгнившего пня.
   - Ну, как хочешь, я уйду. Я ухожу, видишь? Только успокойся - я ухожу.
   Она выбралась на берег, оцарапав ногу. Все еще вздрагивая  и  волнуясь,
озеро утихало. Вот оно заняло свои  берега,  снова  сделалось  гладким,  и
опять поползли по нему отражения черных туч.


   - Ну, убедилась? - буркнул Фамильев. - Судя по  твоим  глазам,  любимый
принял тебя без восторга.
   - Он совсем один, кругом это болото. Он  не  видит  даже  неба,  только
какие-то страшные облака, которых нет.
   - Да ему где угодно будет одно болото и эти... Доброе слово  он  сказал
когда хоть кому-нибудь?
   - Я прошу вас!
   - Из одного вида - в другой. И не иначе.
   - Зачем вы издеваетесь?
   - Но-но! Без болтовни. Я - начальник, это моя профессия. А  ты  хочешь,
чтобы я... тьфу!.. творил добрые дела. Добрые ли еще... Я  давно  заметил,
что у современной молодежи совершенно отсутствует представление о  логике.
Вот и он, этот, твой... Теперь он, видите ли, смотрит на какие-то  облака,
которых нет. Стало быть, я был прав. Мы, начальники,  больше  всего  ценим
логику и здравый смысл.
   - Ему плохо!
   - Плохо? Вот и хорошо.
   - Вы всегда к нему придирались! Ну пожалуйста! Я же не за  него  прошу,
сделайте для меня, пусть тогда я стану озером, раз уж нельзя по-другому.
   - Ты?! Зачем это тебе?  Совсем  девчонка  соображение  потеряла!  Одна.
Навсегда. В болоте.
   - Да.
   - Ты это понимаешь?
   - Да.
   - Знаешь, а ты меня  начинаешь  раздражать.  Ты  ведешь  себя  до  того
нелогично, неразумно и просто глупо, что, кажется, я соглашусь.


   Озеро похоже на глаз. Синий и глубокий, отражает он небо, и  солнце,  и
радугу, и тонкие весенние облака.
   Зимой озеро не замерзает,  вода  его  спокойно  плещется  среди  белых,
застеленных сугробами берегов. Говорят, где-то на дне  бьет  из-под  земли
теплый ключ.



   Нина Катерли.
   Окно

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Окно". Л., "Советский писатель", 1981.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 3 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   В нашей квартире все окна выходят во  двор.  И  зимой,  и  летом,  и  в
плохую,  и  в  солнечную  погоду  вижу  я  желтую   стену,   перечеркнутую
водосточной трубой, вижу чужие  окна  и,  если  подойти  к  стеклу  совсем
вплотную, сверху - кусок неба. Вот по этому куску только и  можно  понять,
какая погода. По стене тоже иногда можно - в мороз она слегка  серебряная,
в дождь почти черная, а когда светит солнце, еще желтее, чем всегда.
   Окна мы открываем редко, только форточки. Незачем: двор у нас  пыльный,
деревьев там нет. Вот когда моем окна весной и осенью, тогда открываем.  И
все.
   А в комнате отца окно не открывается никогда, там у  рамы  даже  петель
нет. Отец протирает стекла сам, мокрой тряпкой.
   Когда я была маленькой, мне не разрешали подходить к этому окну,  да  и
вообще в отцовскую комнату пускали редко. Там было  неинтересно  -  горела
под потолком тусклая лампочка,  со  стен  смотрели  мимо  меня  незнакомые
пожелтевшие лица каких-то военных, старая географическая карта,  утыканная
флажками, висела над письменным столом, а окно всегда пряталось за тяжелой
зеленой шторой.
   Однажды - мне было тогда лет десять - мы долго ждали отца к  обеду.  Он
не пришел, и мы сели за стол вдвоем  с  мамой.  Потом  наступил  вечер,  я
сидела с ногами на диване и читала "Таинственный остров". Очень тихо  было
в квартире - ни маминых шагов, ни шума воды на кухне, даже телефон молчал.
Я закрыла книгу, загнув угол недочитанной страницы,  что  было  запрещено,
слезла с дивана и вышла в коридор. Мамы не было ни в кухне, ни в столовой,
ни в спальне. Я заглянула в комнату отца и увидела ее,  облокотившуюся  на
подоконник, неподвижную. Я подошла на цыпочках и встала за ее спиной. Край
шторы был отодвинут, за окном с  черного  неба  смотрела  большая  круглая
луна. Она висела над поляной,  покрытой  выцветшей,  белесой  травой,  над
невысоким деревенским домом  на  взгорке,  над  темными  кронами  каких-то
деревьев.
   С минуту я смотрела  на  эту  поляну.  Мать  не  шевелилась,  и  тогда,
стараясь не скрипнуть половицей,  я  прокралась  назад,  к  дверям,  бегом
бросилась по коридору - на лестницу, спустилась и  выбежала  во  двор.  На
желтой стене - сейчас она казалась серой -  горели  вечерние  окна,  около
мусорных бачков разлегся на лунном пятне черно-белый помойный кот,  грохот
трамваев врывался в узкое горло ворот и,  пометавшись  по  двору,  гас.  Я
нашла на втором этаже наши окна. Вот - мое, вон там - столовая,  а  вон  -
зеленая штора, она чуть отодвинута и там - мамин силуэт,  лица  не  видно.
Дом у нас пятиэтажный, и окно смотрело прямо в стену  напротив,  в  желтую
знакомую стену.
   Часто потом я заставала маму одну вот  так,  у  окна.  Часто  мы  молча
сидели с ней рядом по вечерам или днем и смотрели на поляну. Теперь я  уже
знала: деревья возле дома - тополя, поляна вся изрезана узкими канавами  и
рвами, трава кое-где  обгорела,  рядом  с  домом  валяется  корнями  вверх
засохшая береза без листьев,  а  в  самом  доме  окна,  неизвестно  зачем,
заколочены досками.
   Проходили годы, а поляна не  менялась,  здесь  всегда  стояло  лето,  и
тогда, когда за окном моей комнаты падал снег, и осенью, и ранней  весной.
Листья на тополях всегда оставались зелеными, белый пух срывался с веток и
медленно кружил над поляной. А скворечник, прибитый к высокому шесту рядом
с домом, год за годом оставался  нежилым,  висел  на  одном  гвозде  вверх
ногами. Дверь дома была всегда закрыта, на поляне - никого.
   Как-то мы сидели с мамой у окна поздно вечером в конце  декабря,  перед
самым Новым годом. Отца опять не было  дома,  он  теперь  уходил  часто  и
надолго. Мы вдвоем украсили елку,  сели  у  окна  в  отцовской  комнате  и
отодвинули штору. Было уже очень поздно, но мать почему-то не гнала меня в
постель. За окном стояла такая чернота, что я ничего не могла  рассмотреть
- ни поляны, ни  дома.  Но  вдруг  узкая  красноватая  полоска  затлела  в
темноте, она становилась шире, и я увидела открытую освещенную дверь  дома
и на пороге какую-то  фигуру.  И  тут  же  раздался  грохот,  удар,  будто
началась гроза. Фигура метнулась, свет погас, я вскочила со стула, но мать
задернула штору и неожиданно резко толкнула меня к дверям.
   - Спать, - сказала она, - двенадцатый час, немедленно спать!
   Все это было давно, в детстве. Уже много лет мы с отцом  живем  одни  в
нашей большой квартире окнами во двор.  Трудно  теперь  отцу  выходить  из
дому, и все-таки он уходит, уходит даже чаще, чем  при  маме,  и  исчезает
иногда на целый день, а иногда и до утра. Я сижу и жду около окна, но  как
только дверь дома на поляне начинает отворяться, сразу задергиваю штору  и
бегу вниз по лестнице - встречать. Я беру отца под  руку,  и  мы  медленно
поднимаемся вместе, часто останавливаясь на ступеньках, чтобы передохнуть.
   Вчера, уходя после обеда из дому, отец  выглядел  таким  старым,  таким
похудевшим и больным, что я стала его отговаривать:
   - Не ходи туда сегодня, - просила я, - посмотри, какой дождь на улице.
   Он молча надел свой старый защитный плащ с капюшоном и ушел.
   К вечеру  дождь  стал  еще  сильнее,  подул  ветер.  Водосточная  труба
напротив моей комнаты гудела и тряслась.  Желтая  стена  стала  черной  от
воды. Начало темнеть, а отца все не  было.  Как  всегда,  я  пошла  в  его
комнату и села у окна.
   Никогда раньше не видела я поляну такой, как сегодня. Ветер  раскачивал
тополя и тряс ветки мертвой, перевернутой березы, дождь хлестал  по  крыше
заколоченного дома, потоки воды мчались по склону взгорка, заливая  рвы  и
воронки. В небе сверкнуло, раздался гром, даже через наглухо закрытое окно
был слышен его грохот и треск. Дождь лил такой, что ничего почти за  окном
не было видно, но все-таки я разглядела, как медленно-медленно открывается
дверь. Снова сверкнуло, почему-то низко, у  самой  земли.  И  загрохотало.
Дверь распахнулась настежь. Я должна была встать и уйти, но не  смогла,  я
смотрела. Согнувшись, прижимая к  груди  автомат,  мой  отец  спустился  с
крыльца. Я должна была уйти. Он ступил на землю, и тут же опять загремело.
Справа и слева под ногами у него взвились черные фонтаны не то воды, не то
земли. Медленно, будто дождь давил ему на плечи, шел он вперед, по поляне,
а  грохот  уже  не  прекращался  ни  на  секунду,  красные  какие-то  огни
вспыхивали повсюду. И вдруг отец пошатнулся.
   Я бросилась к окну и обеими руками вцепилась в забитую  раму.  Рама  не
подавалась, за окном гремело, выло, сверкало.  Я  схватила  с  подоконника
тяжелую вазу и изо всех сил ударила ею в стекло. Раздался звон, шум  дождя
и сырой воздух ворвались  в  комнату.  И  грохот  утих.  За  окном  тускло
светились завешенные струями воды знакомые окна на знакомой желтой  стене,
впрочем, сейчас не было видно, какого она цвета. За окном был наш  двор  с
резким, отмытым запахом машин, с куском неба в форме трапеции.  Сейчас  из
этой черной трапеции падал дождь, обычный  дождь,  без  молний.  Грозы  не
было.
   Я постояла перед разбитым окном, потом бросилась на лестницу. Я  бежала
через две  ступеньки.  В  подъезде  застегивали  плащи,  раскрывали  зонты
какие-то люди - дождь стихал, можно было выйти на улицу. Я ждала.  Прошло,
наверное, минут двадцать, ночное  небо  над  двором  посветлело,  отец  не
приходил. Тогда я вернулась в квартиру и пошла к  нему  в  комнату.  Штора
пузырем вздулась от сквозняка, карта с шуршанием  раскачивалась  на  одном
гвозде. Бумажные флажки рассыпались по полу. Из окна в комнату смотрел наш
двор, что-то кричала, кого-то ругала  дворничиха,  наверное  мужа  своего,
алкоголика. И голос ее тоже был ясным, отмытым.
   Я прождала отца всю ночь. Я обегала соседние улицы, хотя знала, что  не
найду его там. И все же я позвонила в "скорую помощь". Мне  ответили,  что
такой-то в военном плаще ни в одну из больниц города не поступал.
   - Сколько ему лет? - спросили меня.
   - Семьдесят два.
   - Так чего ж вы хотите?
   Я хочу, чтобы он  вернулся  домой.  Стекольщик  из  соседнего  магазина
вставил стекло в его  комнате.  Стекло  мутно-зеленое,  бутылочное,  когда
смотришь сквозь него, кажется, будто наш двор на дне непроточного озера.
   - Потому что рама у вас - рассохши... - объяснил стекольщик.
   Сейчас уже темно. Уже поздно. Больше суток прошло, и бесполезно  сидеть
тут одной у окна с зеленым стеклом, бессмысленно  смотреть  во  двор,  где
сосед укутывает брезентом на ночь своего "Запорожца", бессмысленно и глупо
без конца вглядываться в стену, за которой - улица с трамваями, а за ней -
другие стены, другие улицы, и трамваи, и окна.
   Ветер принес откуда-то хлопья тополиного пуха, и теперь  они  бьются  в
зеленое стекло мягко и бесшумно, как ночные бабочки.
   Странно это. Около нашего дома нигде не растут тополя.