- пояснил Галкин). Все доходы
от опубликования  мемуаров  В.И.Ехалова  также  поступали  в  распоряжение
Ивана.
   Дочитав до этого места, Галкин  откашлялся  и  попросил  воды.  Наталья
побежала на кухню, принесла налитую чашку и сказала:
   - Эти две тысячи мы, конечно,  разделим  на  всех.  Нас  трое,  Ваня  -
четвертый, пятьсот рублей - его. Как хотите, иначе я не согласна.
   Иван пожал плечами. Борис посмотрел  на  жену  одобрительно,  а  Галкин
приступил к чтению второй части документа.
   Вторая часть была короткой и сводилась  к  тому,  что  свою  недвижимую
собственность,  то  есть  дачу  со  всей  обстановкой   и   постройки   на
приусадебном участке, завещатель передает государству и просит,  если  это
возможно, использовать под детский дом.
   Галкин закрыл папку, и наступило молчание.
   Борис и Наталья смотрели на Ивана, который внимательно глядел  в  окно.
За окном на ветке сидела большая ворона,  держа  в  клюве  осколок  яичной
скорлупы.
   -  Наследники  имеют  право  предъявить  иск  о   признании   завещания
недействительным, - сказал  Галкин,  -  считаю  долгом  пояснить,  что  по
некоторым пунктам лично я выражал сомнения покойному Василию Ивановичу, но
он настоял, у него, видимо, были какие-то свои соображения.
   - Соображения?! - крикнула Наталья. - А Ваня как же?
   Иван знал, какие соображения могли быть у отца, знал и молчал,  сказать
тут было нечего.
   -  Ивану  Васильевичу  придется,  очевидно,  переселиться  в  городскую
квартиру. По месту, так сказать, прописки, - и Галкин посмотрел на Бориса.
Наталья тоже смотрела на мужа, но тот молчал, царапая спичкой по скатерти.
   Ворона за окном выплюнула скорлупу и принялась  лениво  чистить  перья,
грязные плети глупого тропического растения мотались по ветру, как  патлы,
а у Ивана лицо было точно деревянное, ничего на нем не прочтешь, ничего не
поймешь! Что это за человек такой, на все ему наплевать - и на себя, и  на
других, пол под ним провалится,  а  он  так  и  будет  сидеть  с  тупым  и
оцепенелым видом.
   Альфа, лежавшая около Ивана,  встала,  прошлась  по  комнате,  зевнула,
снова грохнулась на пол - и хоть бы что ей.
   - Что будем делать? - сказал Борис,  взглянув  на  брата.  -  Иван!  Ты
слышишь? Надо же решать в конце концов!
   Иван прекратил наконец изучать идиотскую ворону.
   - Как то есть "что делать"? Там, - он кивнул на папку, - все, по-моему,
написано.
   - Перестань валять дурака, - тихо сказал Борис Васильевич и встал. -  Я
не знаю, - он смотрел теперь на Галкина, - в каком  состоянии  отец  писал
этот... манускрипт, знаю только одно, что, лишив Ивана  дома,  сделав  эту
несправедливость, он вынуждает его жить в городе. А при его легких...
   - Брось, - сказал Иван, - никто не вынуждает. Не надо, Борька.
   - При его легких он представляет смертельную угрозу для  вашей  семьи?!
Бациллоноситель! Так ведь, уважаемая Наталья Степановна?! - вдруг визгливо
закричал Галкин и ударил кулаком по столу, отчего Альфа подняла голову.  -
Так вот, любезный Борис Васильевич, извольте знать, что отец ваш  составил
завещание, находясь в здравом уме, именно так, и твердой  памяти,  я  тому
свидетель! А иск - это пожалуйста, это - сколько угодно, особенно, если  в
числе наследников имеются дети  или  нетрудоспособные  инвалиды.  Вам  же,
Ваня, я вот что скажу: коли уж на то пошло, я  и  сам  спорил  с  Василием
Ивановичем...
   - Я все понял, - сказал Иван, - и давайте кончать этот разговор.
   Он и верно понимал все прекрасно - отец  сделал,  как  обещал:  "Давай,
Иван Васильевич, начинай теперь новую жизнь не директорским наследником  -
дачевладельцем, а как положено - с нуля. Как мы начинали... Дорогу  осилит
идущий..."
   - Не думал я, брат, что ты так спокойно сможешь  слушать  эту  чушь.  И
если ты считаешь, что я  способен  на  подлость,  то  мне  сказать  больше
нечего. - Борис отошел к окну и встал ко всем спиной.
   Наталья поднялась из-за стола, шагнула к мужу и взяла его за плечо:
   - Перестань. Матвей Ильич не хотел... у  всех  нервы,  такой  момент...
Матвей Ильич! Ваня! Конечно, надо все сделать, как велел Василий Иванович,
это его последняя воля, и ее  нельзя  нарушать.  Но  ведь  там  ничего  не
сказано - когда нужно отдать дом,  правда?  Можно  сделать  это...  после,
через год. В конце концов,  Василий  Иванович  умер  внезапно,  он,  когда
составлял это завещание, наверняка рассчитывал, что  еще  поживет.  Брату,
безусловно, пока лучше в условиях пригорода, тут и воздух, и Альфа... и...
все, а мы пока что займемся квартирой.  Что-нибудь  придумаем.  Ваня!  Как
тебе, правда, не совестно? Ты прекрасно  знаешь,  что  твоя  комната  была
твоей и осталась, ты там прописан,  и  никто  не  собирается  лишать  тебя
площади...
   - Очень благородно, да как-то не верится, - пробормотал Галкин, но  она
его не услышала.
   - Вы что?! С ума тут все посходили? - Иван сорвался  со  стула.  Теперь
уже, кроме Галкина, стояли все, даже  Альфа  вскочила  и  смотрела  умными
своими  глазами  на  хозяина,  точно  прикидывала  -  надо  уже  за   него
заступаться или подождать еще, а если заступаться, то как, ведь все  здесь
вроде свои.
   - Совсем  одурели!  -  кричал  Иван.  -  Квартиры  какие-то!  Прописки!
Квадратные метры! Да нельзя мне жить в городе, вспышка у  меня,  понимаете
вы это или нет?! Мне неделю назад врач категорически запретил...
   - Ну, знаете ли, Иван Васильевич, это уж... вы  сами  мне...  -  теперь
стоял уже и Галкин.
   - Подождите, Матвей Ильич, - перебил его Иван, - дайте я договорю,  раз
начал. Так вот - завещание мы выполним, ничего откладывать не  будем.  Как
отец сказал, так и сделаем. Это раз. В городе мне жить запрещено  врачами.
Вы поняли, Матвей Ильич?
   - Понял, - злобно  откликнулся  Галкин,  -  восхищен  и  приглашаю  вас
перебраться ко мне. Я старик, бациллоносителей не боюсь, жить  одному  мне
трудно. И опасно. Да!
   - Я подумаю. Спасибо... Ну вот и вся проблема, - тут Иван улыбнулся,  и
Альфа сразу облегченно замахала хвостом,  -  и  хватит.  Борька,  слышишь?
Кончай! Ты что, хочешь, чтобы я  загнулся  во  цвете  лет  от  скоротечной
чахотки на почве нервных  потрясений?  Наташа,  скажи  своему  повелителю,
чтобы не валял дурака.
   А Борис уже не валял, он обернулся, поймал улыбку обормота  -  младшего
своего братца - и сам заулыбался. Разве можно сердиться на Ваньку! От него
ведь, сердись не сердись,  толк  один,  а  близких  людей  надо  принимать
такими, какие они есть, даже если упрямы, как этот.  В  конце  концов,  он
имеет право сам выбрать  свою  единственную  дорогу,  какую  ему,  дураку,
хочется. Свои мозги в чужую голову не вложить.


   Вот уже и лето кончается, хорошее было в этом году  лето:  с  жарой,  с
грозами, с тихими  теплыми  ночами,  когда  можно  в  одной  рубашке,  без
пиджака, сидеть у реки на обрыве. Август еще не  прошел,  а  в  садах  уже
наперегонки поспевают яблоки, на участке покойного Ехалова вся  земля  ими
усыпана. Завещание Василия Ивановича не вступило еще в законную силу, но в
доме уже идет ремонт. Рабочие из ремстройконторы настелили новую  крышу  и
починили крыльцо, а во дворе вкопали два толстых столба для качелей.
   Зинаида из чайной как-то принесла Галкину с Иваном целое  ведро  яблок,
поставила на кухне и заявила:
   - С вашего, Иван Васильевич, сада. Пошла и насобирала,  а  то  сил  нет
смотреть, как эти оглоеды  плотники,  обожравши,  яблоками  друг  в  друга
кидаются. Сразу видно - не свое.  Надо  было  вам  деревья-то  выкопать  и
продать, хотя бы и я купила или вон Матвей Ильич, у их  не  те  сорта,  не
сахарные.
   Альфа прижилась на новом месте быстро, будку ее Иван перенес на участок
Галкина, но будка - это так, для балды, символ собачьей жизни,  Альфа  все
равно спала и ела в  доме.  Пыталась  она  ночью  забираться  к  Ивану  на
кровать, но он ее гонял. Здоровенная псина, как  отец  умещался  на  своем
диване, когда она разваливалась у него в ногах?
   На могиле Василия Ивановича все еще цвели, с самого мая  цвели  анютины
глазки - Наталья посадила, рассаду из города с Кузнечного рынка  привезла.
Сейчас они все трое, Борис с женой и младший Василий, отдыхали в  Ялте  по
курсовкам.
   "...Ваську не выгнать из воды, - писал брат, - плавает как дельфин.  Ты
знаешь, он очень стал  похож  на  своего  деда,  рослый  будет  парень.  И
характер хороший: добрый, отходчивый, только вот упрям как осел, в кого бы
это, как ты думаешь?"
   А Наташа приписала в самом конце:
   "Ваня,  здесь  просто  сказка!  Посмотри  на  открытку  -  это  главная
Ялтинская набережная, по которой твои родственники каждый день фланируют в
роскошных туалетах. Как ты себя чувствуешь,  Ваня?  Пиши.  Тебе  бы  здесь
очень понравилось, и климат замечательный, так что мы с Борисом решили: на
будущий  год  он  достанет  тебе  путевку  в  санаторий.  Отвертеться   не
получится, так и знай".
   Иван читал эту открытку, сидя на обрыве, на своем  любимом  месте,  где
река делает изгиб. Кончался воскресный день. Внизу по тропинке вдоль  реки
тянулись  вереницей  дачники  с  рюкзаками  и  авоськами,  торопились   на
электричку. Каждого ждали его дела, его жизнь, которую он сам себе выбрал.
   У Ивана его жизнь шла нормально, вполне даже  хорошо.  С  Галкиным  они
ладили: каждый день, вернувшись с работы, Иван заставал накрытый  к  обеду
стол, и меню обеда всегда бывало новым, - Матвей  Ильич  осваивал  рецепты
новых блюд по руководству под названием "Девочки, книга для вас!". В книге
этой, представляете, Ваня, кроме кулинарных, большое количество  ценнейших
сведений - как, например, мыть стекла или чистить серебро,  как  ухаживать
за комнатными цветами и даже как самому скроить и сшить себе передник.  До
шитья Галкин еще не дошел, но готовил вкусно, хотя  свои  заслуги  в  этом
деле отрицал, все приписывал Ивану, потому что в  каждом  деле  главное  -
стимул, а для себя одного готовить неинтересно.
   Забавные  они  ребята,  эти  старики.  Вчера  вечером,   посмотрев   по
телевизору "Очевидное-невероятное", Галкин завел с Иваном разговор о  том,
что по телевидению, по радио, а также в печати часто преувеличивают.  Ради
сенсаций или для рекламы. Взять, например, все эти передачи о долгожителях
или заграничные "утки" о том, что будто существует загробная жизнь.
   - Покойный Василий Иванович говорил мне, - сказал Галкин,  усмехаясь  и
сверля Ивана  глазами,  -  про  какой-то  американский  журнал.  Что-то  о
реанимации -  я  уж  не  помню.  Одним  словом,  какой-то  идеалистический
нонсенс.
   -  Никакого  идеализма,  -  Иван  посмотрел  старику  в  глаза  твердым
взглядом, - я своими собственными глазами читал эту статью.
   - Думаете, не липа? - Галкин даже привстал со стула.
   - Доля правды есть. Журнал-то научный.
   Матвей Ильич задумался, а потом  спросил,  правда  ли,  что  поселковый
Совет предлагает Ивану комнату в новом каменном доме.
   - Обещали, - сказал Иван, - а только это не скоро еще, в конце ноября.
   - Ах, не скоро... - завелся Галкин, - а вам надо  срочно!  Я,  конечно,
понимаю,  ваш  благородный  характер  не  позволяет  вам  обидеть  отказом
поселковый Совет! Тем более что комната вам выделена в награду за то,  что
не нарушили отцовской воли, отдали дом детишкам. А могли бы и судиться! И,
естественно, здесь у меня вам не могут быть предоставлены те прелести уюта
и комфорта, которые вы получите там в виде коммунальной кухни и душа.  Тут
у нас, пардон, сортир во дворе, это  кошмар,  правда,  Альфа?  И  скучища!
Никто за стеной не крутит пластинки, не играет на гармони, никто не пляшет
над головой, не поют хором "Повяли ландыши, засохли..." эти...  тьфу,  как
их там?
   - Лютики, Матвей Ильич.
   -  Именно.  Так  что  бегите,  бегите,  молодой  человек!  Культура   и
цивилизация в наше время - это все.
   - Зато вы тоже сможете приходить ко мне мыться  под  душем.  А,  Матвей
Ильич? А летом мы с Альфой будем жить здесь у вас  -  сторожить  огород  и
наслаждаться тишиной. И перестаньте злиться, должен я  или  нет,  наконец,
начать совершать поступки? Отец меня ругал за пассивность,  а  вы  теперь,
когда я готовлюсь сделать крутой  поворот,  начать  новую  жизнь  в  новой
квартире, мешаете мне выйти на оперативный простор.
   - Вы, господин Ехалов, с позволения сказать, трепло! -  заявил  адвокат
Галкин. И поднял палец. - Когда ваш батюшка, царство ему  небесное,  лишал
вас родового имения, он хотел подвигнуть вас на большие дела, на свершения
и подвиги. А вы? Комната в шестиэтажном доме плюс  карьера  в  фирме  "Дом
быта"? Вы теперь кто? Генеральный директор?
   - Заведующий. Повышение не  повышение,  а  двадцатник  прибавили.  Надо
кому-то работать и в сфере обслуживания, не правда  ли?  Что  же  касается
особо выдающихся подвигов и героизма, то извините, гражданин  прокурор,  -
здоровье.
   - Тунеядец и симулянт! - радостно констатировал  Галкин.  -  Врите  про
свою чахотку кому угодно, только  не  старой  лисе  с  высшим  юридическим
образованием. Не далее как в апреле  сего  года,  при  жизни  еще  Василия
Ивановича, взяв с меня подписку о неразглашении,  вы  в  своих  показаниях
заявили, будто врач из диспансера заверил вас, что вы практически здоровый
человек. А Борису от своего идиотского благородства про вспышку набрехали.
Чтобы его, беднягу, совесть не мучила:  мол,  квартиру  захапал.  "Ване  в
городе жить нельзя, доктор запретил". И все довольны. Так?
   Иван не ответил.
   -  Отказ  от  дачи  показаний  по  предъявленному  обвинению  -   право
обвиняемого,  однако  чистосердечное  признание  смягчает  вину  -   пункт
тринадцатый комментариев к статье сорок шестой УПК РСФСР. Будете отвечать?
   - Понта нет, начальник.
   - Хорошо, так и запишем: обвиняемый отказался  давать  показания  ввиду
отсутствия у него понта. Ну, а как насчет того, что вы...
   - ...Лентяй и бездельник, лишенный всяких стремлений к цели? Признаю.
   - То-то. А теперь принесите мне сигареты, они в кармане плаща.  Ничего,
ничего, сходите, я - дряхлый старик, готовящийся к загробной жизни, а вы -
здоровый мужик, большой начальник, сами только что признались.
   Вот такая беседа состоялась вчера в доме адвоката  Галкина  М.И.  Альфа
тоже при этом присутствовала, хозяина своего не одобряла и  явно  была  на
стороне Матвея Ильича. И  в  самом  деле,  что  за  радость  переезжать  в
каменный дом, где придется целыми днями сидеть одной в четырех  стенах,  и
неизвестно еще, какие  окажутся  соседи,  может,  которые  люто  ненавидят
собак. Этот аргумент по поручению бессловесной Альфы тоже приводил Галкин.
   Сейчас Альфа лежала рядом с Иваном на траве и смотрела  вдаль,  положив
морду на лапы,  застывшая,  как  гранитный  набережный  лев.  Сумерки  уже
подступали, от реки пополз  туман.  Медленно  поднимался  он,  заволакивая
красный обрыв с пещерами, медленно темнело за  рекой  небо,  только  узкая
полоска светилась еще над лесом. Иван поднялся с земли и свистнул Альфе.
   Можно было идти напрямик - вниз и через мост, можно  -  дальним  путем,
мимо Дома отдыха, откуда доносилась радиола. Какой захочется, той  дорогой
и можно было идти.
   Солнце село, погасла полоска над лесом. Иван с Альфой отправились домой
через мост. За мостом дорога  петляла,  а  потом  выпрямилась.  Неожиданно
закрапал  дождь.  Иван  прибавил  шагу,  но  дождь  наддал   тоже.   Альфа
вопросительно глянула на хозяина, будто приглашала переждать под  деревом,
- а чего там пережидать? Дождь был тугой  и  теплый,  совсем  еще  летний,
грибной.



   Нина Катерли.
   Волшебная лампа

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Окно". Л., "Советский писатель", 1981.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 3 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Когда инженер Иванов обнаружил у себя  на  антресолях  эту  лампу,  он,
конечно, и в мыслях не имел, что она сыграет такую роль в  его  дальнейшей
жизни, иначе без промедления вынес бы ее на помойку или, в худшем  случае,
оставил продолжать пылиться среди хлама.
   Увы! Ни первого, ни второго не  сделал  горемыка  Иванов,  а  напротив,
вытащил лампу из груды старья и обтер с нее пыль.
   Как хорошо и спокойно живется тому, кто переехал в наш город  издалека,
из какой-нибудь буколической сельской местности,  где  кругом  ручейки  да
пригорки! Простившись с пригорками,  он  вселяется  в  новую  квартиру,  и
сравниться с ним по везению могут, пожалуй, только здешние  уроженцы,  чей
дом обветшал и поставлен на капитальный ремонт, а  жильцы,  погрузив  свои
вещи в  фургон  "Трансагентства",  едут  продолжать  жизнь  в  только  что
отстроенном современном доме где-нибудь в Веселом  поселке  или  там,  где
Теплый Стан переходит в Ясенево, одним словом - севернее Муринского Ручья.
Это далеко, зато со всеми удобствами, но речь не об удобствах, а о  хламе.
Хлам, как правило, накапливается в каждой семье, прожившей на одном  месте
столько лет, что  дедушка,  прадедушка  и  прапрабабушка  здесь  родились,
выросли, жили и умерли, а ведь каждый из них, в силу отсутствия телефона и
телевидения,  приобрел  за  свою   жизнь   громадное   количество   писем,
фотографий, книг, дневников, шляп, засушенных подвенечных цветов,  и  вот,
поглядите: даже лампу с кружевным абажуром, похожим на паука, -  ровесницу
электрического освещения. Выбросить это добро рука  не  поднимается  и  не
поднимается,  и  только  тогда,  дрогнув,  поднимется,  когда  толкнет  ее
непреклонная необходимость в виде двух новеньких сугубо смежных комнат  со
встроенными шкафами, расположенными очень удобно и рационально  и  дающими
весьма высокий технико-экономический эффект, если иметь  в  виду  все  что
угодно, кроме  хранения  бесполезных  (и  вредных:  у  ребенка  аллергия!)
остатков прежней, так сказать, роскоши. "Кто  старое  помянет,  тому  глаз
вон!" - вот девиз этих сверкающих квартир, но  Иванов-то,  Иванов  наш,  к
несчастью, жил в  старой,  даже,  можно  сказать,  старинной  квартире  на
редкость кряжистого дома, о котором и думать смешно, что ему  когда-нибудь
может понадобиться ремонт.
   Итак, Иванов достал с  антресолей  лампу,  в  древности  принадлежавшую
кому-то из предков. Он задумал поставить ее на журнальный столик, так  как
был человеком современным и не чуждым  моде,  а,  согласно  ей,  считается
очень красивым выставлять на видные места ископаемые вещи, извлеченные  из
сундуков и кладовок или даже купленные, причем иногда за такие деньги, что
рухлядь при этом автоматически приобретает ученое звание "антиквариат".
   Ввинтив в патрон стосвечовую лампочку, Иванов тут же включил штепсель в
розетку и был поражен. Конечно, он не понял, что лампа  волшебная,  сперва
подумал: "Ах, черт возьми, какой же сегодня отличный день. И вообще..."  А
может быть, и не это он вовсе подумал,  а  просто  взглянул  в  окно,  был
восхищен великолепной погодой и  теми  соображениями,  что  завтра  погода
непременно станет еще лучше. А потом он посмотрел в зеркало и увидел  свое
симпатичное, умное и благообразное лицо.
   А потом ни с того ни с сего вспомнил один анекдот и  громко  захохотал,
после чего не очень громко, но отчетливо запел  популярную  песню  "К  нам
любовь пришла нежданно". Тут как раз пришла его тетка.
   Эта тетка, вполне безобидная с виду старушка,  жила  в  убеждении,  что
является утонченной пожилой дамой с прошлым. Войдя в комнату  и  негодующе
остановившись в дверях, она молча смотрела на разухабистого племянника,  и
в глазах ее ясно читалось: "Что за вкус! Что за моветонские  манеры?!  Что
за поколение выросло?!"
   Иванов поймал этот взгляд и в ответ радостно ухмыльнулся.  Вместо  того
чтобы привычно отметить сходство тетушки с  бабой-ягой,  он  подумал,  что
надменным и загадочным выражением лица она даже  напоминает  ему  какую-то
прекрасную незнакомку. Может быть, Крамского?  Или  Блока?  Да  какое  это
имеет значен