- Сколько горя ты мне причинил, - прошептала она.
 - Прости меня.  Я сам страдал невыносимо.  Но теперь все это кончилось.
Мы будем счастливы с тобой!  -  воскликнул он торжествующим голосом.  - Сами
боги позавидуют нам!
 Он  усадил  ее  на  стул  и  опустился на  колени перед  нею,  покрывая
поцелуями ее холодные руки и зардевшееся сконфуженное лицо.  Он рассказал ей
подробно о  поглощавшей его страсти и  спросил,  как это случилось,  что она
полюбила его.  Он требовал фактов,  доказательств,  чтобы вполне убедиться в
своем счастье, свалившемся на него с небес.
 - Я думал,  ты любишь Жоржа,  -  сказал он с улыбкой смущения и в то же
время гордости.
 - Жорж -  лучший из людей,  гораздо лучше тебя,  -  сказала она, сильно
прижимая пальцем его  лоб.  -  Но  с  того  вечера,  когда ты  в  первый раз
заговорил со мною в нашем доме -  помнишь?  - ты овладел моим сердцем. И это
чувство росло и росло...  Не знаю сама почему.  Должно быть,  в наказание за
грехи моих праотцев!  -  прибавила она с  улыбкой,  устремив на  него долгий
любящий взгляд.
 Звук колокольчика у входной двери призвал их к действительности. Первая
партия рабочих явилась на собрание.
 Таня встретила их по обыкновению, и вечер прошел так же спокойно, как и
всегда.  Только она  была особенно красива в  этот вечер,  как бы  озаренная
торжеством счастья.  Но  Андрей не  мог  подавить кипучих восторгов в  своем
сердце.  Даже пример Тани не помог ему совладать с  собою.  Он попрощался со
всеми и торопливо вышел.
 На  дворе  стоял  жестокий мороз.  Зима  покрывала белым саваном землю,
деревья,  дома.  Но  Андрей не чувствовал холода и  ничего не замечал вокруг
себя. В его сердце кипел источник жизни, разливавший румянец по щекам. Кровь
быстрее бежала  по  его  жилам,  и  он  все  шел,  окутанный темнотою ранней
северной ночи.
 Это не сон,  это правда,  она в самом деле его любит! Ее руки покоились
вот тут,  вокруг его шеи,  -  он чувствовал еще их прикосновение.  Ее первый
робкий поцелуй горел на  его  устах.  Эта ослепляющая красота,  это глубокое
сердце,  сокровищницы которого он  один  так  хорошо знал,  принадлежали ему
всецело, ему одному и навсегда! Весь мир вокруг, люди, он сам - все казалось
ему изменившимся,  обновленным,  и из глубины его потрясенной души подымался
хвалебный гимн отвлеченному,  безликому божеству их  общего поклонения;  оно
теперь стало живым существом, с которым можно говорить и которое услышит его
горячие обеты. Он знал, что любимая им девушка не взглянула бы даже на него,
если бы  не  его преданность великому делу,  которому они оба посвятили свою
жизнь.
 Его  мысли обратились к  Жоржу,  и  сердце его наполнилось раскаянием и
нежностью.  Как он  был с  ним резок,  как грубо относился к  его неизменной
ласке и доброте!  Да, он должен прямо идти к нему, объяснить все начистоту и
сказать: "Брат, я грешен перед небом и тобою!"
 Жорж был дома и сидел,  зарывшись в свои книги и рукописи.  Увидев лицо
Андрея,  он  тотчас же догадался,  зачем он пришел.  Казалось,  он давно был
приготовлен к этому.
 Он с  первых же слов прекратил запутанное и  смущенное признание Андрея
и, пожав ему руку, пожелал счастья. Ни тени ревности нельзя было подметить в
его больших голубых глазах,  устремленных на  счастливого соперника.  Андрей
нисколько не удивился, но ему показалось очень странным, что Жорж принял его
объяснение как нечто само собою известное.
 - Я давно знал, что она любит тебя, - спокойно заметил Жорж.
 - Ты знал? Каким же образом? - удивился Андрей.
 - Наипростейшим образом:  она сама мне об этом сказала... раз как-то...
- Он  остановился на  минуту,  как бы  погрузившись в  воспоминания.  -  Вот
почему, - продолжал он, - я был нем как рыба. Иначе я бы сказал.
 - Сказал? Кому?
 - Тебе, конечно! Кому же другому?
 - Жорж,   умоляю  тебя,  не  договаривай  до  конца,  если  не  желаешь
окончательно  подавить  меня  своими  чрезмерными  добродетелями,  -  сказал
Андрей, стараясь под шуточным тоном скрыть свое смущение.
 Жорж пожал плечами.
 - Какие тут добродетели!  Простая последовательность моих добрых чувств
к  вам  обоим.  Разве ты  на  моем месте поступил бы  иначе?  -  спросил он,
поглядывая на своего друга с напускным простосердечием.
 Андрей весь вспыхнул от стыда.  Он знал,  что не мог бы поступить,  как
Жорж, и ему было неприятно сознаться в этом.
 Видя,  как хорошо он попал в цель,  Жорж залился таким веселым,  добрым
смехом, что Андрей почувствовал облегчение и тоже рассмеялся.
 Затем Жорж спросил серьезным тоном:
 - Надеюсь, ты не приревнуешь ко мне за то, что я еду с Таней в Москву?
 - Нет, я еще не унизился до такого рода ревности и, надеюсь, никогда не
унижусь! - воскликнул Андрей улыбаясь. - Не считай меня хуже, чем я на самом
деле.


 Глава XI

ПЕРЕДЫШКА

 Таня обещала вернуться очень скоро и  сдержала слово.  Через две недели
Андрей встречал ее на вокзале.  Вскоре после того они поженились.  Для этого
не понадобилось,  конечно,  вмешательства попа или полицейского.  Они просто
объявили о своем браке близким друзьям.
 Их   новые  отношения  не  изменили  внешней  стороны  их  жизни.   Они
возобновили прежнюю работу,  хотя для этого им пришлось поселиться на другом
конце города,  так как старый участок стал для них небезопасен.  В  одном из
переулков  Кронверкского проспекта  они  нашли  маленькую квартирку из  двух
комнат и кухни, в которой Таня сама стряпала.
 Комнаты были малы,  с низкими потолками и плохо меблированы,  маленькие
окна почти всегда были покрыты матовым слоем инея.  Мороз был  еще  во  всей
силе,  хотя  чувствовалось приближение весны.  В  солнечный день  они  могли
любоваться видом  безобразных серых  домов через улицу.  Ничего поэтического
или живописного не  было в  этом жилище;  в  своей наготе оно казалось почти
мрачным. И, однако, оно было для них земным раем - если только позволительно
так выражаться, говоря трезвым языком современного человечества.
 Первые   захватывающие  восторги   счастья   скоро   прошли.   Они   не
гармонировали ни с их образом жизни,  ни с тем, что творилось вокруг. Но они
уступили место более спокойному и более высокому счастью - общности мыслей и
чувств и  той бесконечной прелести взаимного изучения,  которое у влюбленных
начинается только после брака.
 Они  были  так  глубоко и  бесконечно счастливы,  как  только могли это
когда-либо вообразить.
 Правда, одного важного элемента для полного счастья не существовало для
них.  Они  даже не  обманывали себя иллюзиями насчет его  продолжительности.
Наступила короткая передышка -  и  они это знали.  Дамоклов меч* беспрерывно
висел над их головами.  Каждый день,  каждый их час мог оказаться последним.
Опасности, постоянно окружающие революционера, несколько раз подходили к ним
очень близко,  как бы нашептывая memento mori** то Андрею, то Тане, то обоим
вместе.
 ______________
 *  Дамоклов меч  -  нависшая,  постоянно угрожающая опасность Выражение
взято  из  древнегреческой легенды об  остром  мече,  подвешенном на  тонком
волоске над головой Дамокла.
 ** Помни о смерти (лат.).

 Но они не роптали.  Опасности, сопровождавшие их жизненный путь, были в
то же время светочами их любви.  Что они больше всего ценили и любили друг в
друге -  была  именно эта  безграничная преданность родине,  эта  готовность
каждую  минуту  пожертвовать  всем  ради  нее.   Они  и  любили  друг  друга
беззаветной любовью,  полной юного  энтузиазма и  веры,  потому только,  что
находили друг в друге олицетворение высокого идеала,  к которому стремились.
Так  как  верность самим  себе,  своим  идеалам и  самой  их  взаимной любви
налагала на них жизнь,  полную опасностей, они не отступали. Пусть свершится
неотвратимое: они не потупят глаз, что бы ни случилось.
 У  них не было болезненной жажды самоистребления;  они оба были слишком
полны  бодрости и  здоровья,  и  жизнь теперь представляла для  них  столько
прелести.  Но  и  страха они не  знали.  Мрачное будущее не  портило красоты
настоящего.  Оно  придавало лишь  большую цену каждому часу,  каждой минуте,
проведенной вместе.
 Однажды утром  -  в  начале весны -  Андрей попросил Таню  прочесть ему
вслух какую-то статью из новой книжки журнала,  взятого у Репина, у которого
они провели вечер накануне. Они очень любили читать вместе и потом обсуждать
прочитанное.  Но сегодня Таня отказалась читать. Лицо ее подернулось печалью
чуть ли не в первый раз за четыре месяца их совместной жизни.
 - Что с тобой,  родная?  -  озабоченно спросил Андрей.  -  У тебя такой
серьезный и торжественный вид.
 Таня не  могла в  точности объяснить,  что  с  нею.  Ничего особенного,
просто угнетенное состояние духа.
 Она сидела у стола.  Андрей расположился на полу у ее ног - его обычная
поза, когда они беседовали вдвоем.
 - Скажи,  о  чем  ты  думаешь,  и  я  постараюсь догадаться,  что  тебя
угнетает.
 - Не стоит думать об этих пустяках.  Я немного расстроена -  вот и все.
Пройдет само собою.
 - Но я хочу знать,  чем ты расстроена.  Не я ли причиной? Если - да, то
ты напрасно огорчаешься, потому что лучшего мужа днем с огнем не найдешь.
 - Шутки в  сторону,  -  сказала Таня,  и  под  влиянием слов  Андрея ее
грустное настроение приняло определенную форму,  - Теперь-то мы счастливы, -
продолжала она, - но кто знает, на радость или на горе мы с тобой сошлись?
 - Всякий поп,  если мы позволим ему вмешаться в наши дела,  скажет, что
на радость и на горе,  -  отвечал Андрей.  - Но откуда у тебя эти вопросы? Я
ничего подобного еще не  слыхал от тебя.  Уж не жалеешь ли ты,  что вышла за
меня замуж?
 - Нет,  я  не о  себе говорю,  -  сказала она,  проводя рукой по густым
волосам Андрея. - Но, может быть, ты когда-нибудь пожалеешь об этом. Я часто
слышала, что революционеры портятся, когда женятся.
 - Так вот что тебя беспокоит! Страх за мою чистоту и беспорочность?
 Но  он  не  мог  продолжать в  том же  тоне.  Ее  глубокие темные глаза
смотрели на него с выражением трогательной грусти.
 Горячая волна благодарности и  любви поднялась в  его сердце,  когда он
заглянул в эти дорогие ему глаза, упиваясь их ласкающим мягким светом.
 - Дорогая моя, ты сделала из меня другого, лучшего человека! Ты открыла
в моей душе такие источники энтузиазма,  преданности и веры в людей, каких я
не подозревал за собою. Тебе ли так рассуждать после этого?
 - Разве? - недоверчиво проговорила она, продолжая гладить его волосы.
 - Ах, если б я мог тебе объяснить! Знаешь, когда я был мальчиком, я был
очень религиозен.  Потом мне  часто приходилось слышать,  что только религия
дает самые высокие,  чистые настроения души.  Но когда я с тобою и твоя рука
покоится на  моей  голове  или  когда  наедине я  начинаю думать о  тебе,  я
испытываю ту  же  сладость смирения,  то же стремление к  поклонению,  ту же
страстную потребность нравственной чистоты  и  самопожертвования,  как  и  в
былые времена религиозного детства. Я рад тогда сознаться в моих недостатках
и  слабостях,  и  я  страстно желаю  очиститься от  них,  чтобы  без  страха
предстать потом перед тобою...
 Таня слушала серьезно,  сперва удивленная,  потом увлеклась, поддаваясь
обаянию его  страстной речи.  Но  при  последних словах она протянула вперед
руки, точно этим движением она отстраняла настоящий фимиам*.
 ______________
 * Фимиам - благоухание, здесь в смысле восхваления.

 - Андрей,  прошу тебя, не говори так со мной. Я перестану верить в твою
любовь,  если ты будешь меня так превозносить. Я знаю, что во мне нет ничего
особенного, и хотела бы, чтобы ты оценил меня по достоинству.
 Андрей  со   спокойной  улыбкой  выслушал  маленькое  наставление.   Он
осторожно взял ее за руку и поцеловал один за другим ее пальцы.
 - Дитя!  -  произнес он наконец.  -  Кто тебе сказал, что я тебя считаю
исключительной натурой?  Нет,  дорогая,  я уже не мальчик.  Я знаю, что мы с
тобой -  обыкновенные смертные. Я не фантазирую на твой счет - я люблю тебя.
Но  разве  любят  только исключительное и  необыкновенное?  Какое  печальное
зрелище представляла бы  вселенная,  если бы  оно было так на самом деле!  Я
знаю, что между нашими товарищами есть женщины, такие же хорошие и преданные
делу,  как ты.  Но  мне-то  что до этого?  Иногда я  вижу солнце и  чувствую
теплоту его лучей,  но  преспокойно занимаюсь своим делом или отдыхаю -  как
придется.  Но  завтра я  увижу  то  же  солнце,  быть  может,  менее яркое и
прекрасное,  чем  накануне,  только  облака вокруг него  сложились в  другой
форме,  цвета сгруппировались иначе, - и вот я стою перед ним, погруженный в
созерцание,  и оторвать не могу глаз. Я не знаю да и не хочу знать, за что я
тебя люблю...
 - А  я  знаю теперь,  -  прервала его со смехом Таня,  -  и сейчас тебе
объясню. У тебя очень скромные вкусы. Я уверена, что ты способен приходить в
восторг от солнца,  когда оно так покрыто облаками,  что,  скорее, похоже на
круглое масляное пятно в бумажном фонаре... О вкусах не спорят, и я согласна
быть твоим солнцем на этих условиях.
 Она развеселилась и  радостно улыбалась.  Но  ее глаза все еще отражали
более глубокое,  захватывающее чувство, вылившееся в долгом, долгом взгляде.
Как он  любил эти карие,  глубоко прозрачной чистоты глаза с  их  меняющимся
выражением!  Как  он  любил этот  взгляд,  всегда заставлявший трепетать его
сердце от счастья!
 - Радость моя!  -  воскликнул он  взволнованным голосом,  поднимая свое
лицо к ней.  -  Скажи, чем я заслужил такое счастье? Какое право имею я быть
счастливым,  когда вокруг так  много горя  и  страданий?  Я  часто спрашиваю
самого себя,  что  такое  я  сделал,  чтобы  заслужить твою  любовь,  и  как
отплатить за нее?
 Она  закрыла  ему  рот  рукою.  Ее  удивительные  глаза  изменили  свое
выражение;  их таинственная глубина как бы подернулась завесой,  и дрожавшие
на дне ее огоньки потухли. Они смотрели спокойно и серьезно.
 - Нельзя  так  безумствовать,  -  сказала она.  -  Любовь женщины -  не
награда. Это свободный и обоюдный дар.
 Ее выговор немного отрезвил Андрея, но только на минуту.
 - Ты права;  ты всегда права,  моя дорогая.  Но тем более должен я быть
тебе благодарен.  Я  бы  воспевал тебя в  песнях,  как  это делали старинные
трубадуры*, если б только умел сочинять такие песни.
 ______________
 * Трубадур - средневековый французский певец-поэт.

 - Мой  трубадур,  -  сказала  она  улыбаясь,  -  что  бы  сказали  наши
революционеры,  если б  они  услыхали,  что  Андрей Кожухов -  непреклонный,
суровый Кожухов - предается таким излияниям?
 - Что  ж,  они  бы  только больше уверовали в  меня,  если знают толк в
людях,  -  с живостью отвечал Андрей. - Поверь мне, только прирожденный трус
боится,   что  в  решительный  момент  его  жизни  любовь  к  женщине  может
парализовать его силы. Они найдут меня готовым, когда мой час пробьет. И ты,
моя ненаглядная, не правда ли, ты скажешь, как та дева-черкешенка:

 Мой милый, смелее вверяйся ты року!

 - Постараюсь,  - ответила она с бледной улыбкой, любуясь поднятым к ней
счастливым и смелым лицом Андрея.
 Никогда еще он  не  был ей так дорог,  никогда еще она так не гордилась
его любовью.  Но возможность потерять его -  эта возможность, которую она до
сих пор допускала,  не  веря в  нее,  -  теперь предстала в  ее  уме во всей
страшной реальности.
 С нервным порывом, противоречившим ее словам, она обвила руками его шею
и крепко прижала к груди его голову,  которая теперь была ей дороже всего на
свете.
 Громкий   звонок,   сопровождаемый  двумя   более   слабыми,   наполнил
нестройными звуками  их  маленькую  квартиру.  Звонок  этот  означал  приход
друзей. Однако оба вздрогнули и посмотрели друг другу в лицо.
 Андрей быстро поднялся и пошел отворять двери.
 Таня, оставшаяся на своем месте, сначала услыхала радостное восклицание
Андрея  при  виде  неожиданного  друга,  но  это  приветствие  замерло,  как
брошенный в  топкое болото камень.  Затем раздался быстрый подавленный шепот
нескольких  голосов,  сменившийся  зловещим  молчанием.  Андрей  вернулся  в
комнату в  сопровождении Жоржа и молодого человека,  ей незнакомого.  Андрей
был бледен. У двух других был серьезный и грустный вид.
 - Что  случилось?  -  воскликнула с  тревогой  Таня,  подымаясь  к  ним
навстречу.
 - Большая беда,  -  сказал Андрей.  -  Зина и  Василий арестованы после
упорного сопротивления.  Оба  будут  приговорены к  смерти  через  несколько
недель. Вулич убита во время сопротивления.
 Он  опустился на  стул  и  провел рукой по  лбу.  Оба  гостя тоже сели.
Незнакомец очутился против Тани, и их глаза встретились.
 - Ватажко,  -  отрекомендовался он сам.  - Я только что из Дубравника с
этим известием и со специальным поручением к Андрею.
 - Когда это случилось? - спросила она.
 - Три дня тому назад,  -  отвечал Ватажко.  - Полиция старалась держать
все  дело в  тайне,  но  это  невозможно.  Завтра известие появится во  всех
газетах. Весь город уже говорит об этом.
 Он  стал излагать вполголоса подробности катастрофы.  Но по мере своего
рассказа он  все  более  и  более  воодушевлялся и  когда дошел до  описания
перестрелки с  полицией,  то  пришел  в  настоящий  экстаз*.  Действительно,
самозащита была геройская. В глухую полночь полиция старалась тайком войти в
квартиру,  занимаемую Зиной  и  Василием.  Они  отвинтили петли от  наружных
дверей и думали застать всех врасплох,  в постели.  Оно так бы и вышло, если
бы,  на счастье,  Вулич не зачиталась поздно у себя в комнате.  Она услыхала
подозрительный шум  и,  увидав входивших жандармов,  выстрелила,  когда  они
меньше  всего  этого  ожидали.   Несколькими  выстрелами  она  заставила  их
отступить на  лестницу и  в  продолжение двух-трех минут одна удерживала их,
пока сама не упала,  раненная в голову.  Она была без признаков жизни, когда
Василий подоспел к ней на помощь.
 ______________
 * Экстаз - состояние крайней степени восторга.

 - Какая она оказалась львица, эта девочка! И какая прекрасная смерть! -
невольно вырвалось у Андрея.
 - Оставшиеся в живых,  -  продолжал Ватажко,  -  попытались пробиться с
револьверами в руках,  но это оказалось невозможным.  Тогда они отступили во
внутренние комнаты и  забаррикадировались.  Они  сожгли все компрометирующие
документы и  не  пускали полицию в  продолжение получаса,  пока не истратили
всех зарядов. Затем они объявили, что сдаются.
 Ватажко добавил,  что,  по полученным сведениям,  их будут судить через
несколько недель,  вместе с Борисом. Зину разыскивали по его делу, и полиция
очень обрадовалась,  захватив ее  наконец.  Василия будут судить с  ними  за
вооруженное сопротивление.  Нельзя было  сомневаться,  что  все  трое  будут
приговорены к смертной казни.
 - Но этого допустить невозможно!  -  воскликнул Ватажко с жаром.  -  Мы
освободим их силою! - Он вскочил со своего места в пылу возбуждения.
 То  расхаживая по  комнате,  то останавливаясь перед одним или другим и
энергично жестикулируя, он объявил, что их кружок в Дубравнике решил сделать
попытку освобождения.  Все  без  исключения революционеры горячо сочувствуют
этому  делу.  Волонтеров можно набрать сколько угодно между интеллигенцией и
среди  городских рабочих.  Если  только  держать это  предприятие в  большой
тайне,  то  оно  может  увенчаться успехом.  Во  всяком случае,  они  решили
попытаться.
 - Мы  решили,  -  заключил он,  обращаясь к  Андрею,  -  что для такого
важного дела необходимо назначить атамана,  и единогласно выбрали вас.  Меня
послали,  с тем чтобы рассказать вам все подробно и спросить, согласны ли вы
присоединиться к нам?
 Андрей  поднял  голову  и  посмотрел на  посланца,  явившегося с  таким
серьезным предложением.
 - Хорошо ли  вы  взвесили ваш выбор?  -  спросил он.  -  Я  еще не  был
атаманом ни в одном деле.
 - Лучшего атамана,  чем вы,  мы и  выдумать не могли бы!  -  воскликнул
Ватажко.
 Он  объяснил причины,  которые их  побудили выбрать Андрея.  Все  члены
тамошней организации знали его лично и д