чтобы удостовериться в ее содержании.
 Не  могло быть  никакого сомнения.  В  паспорте было  написано крупными
буквами  и  несколько  пожелтелыми чернилами:  "Сара  Гальпер,  вдова  купца
Соломона Гальпера, 40 лет от роду".
 - Надо переменить паспорт,  -  сказал он контрабандисту. - Не могу же я
сойти за вдову!
 - Почему нет?  С божьей помощью сможете,  -  сказал Шмуль,  подняв руки
вверх,  как крылья херувима, и мигая глазами. Зацепин, который не имел такой
веры в божий промысел,  настаивал на своем;  тогда Давид,  которого потешала
досада приятеля, вмешался наконец.
 - Это  не  имеет никакого значения,  -  сказал он.  -  Вы  сами в  этом
убедитесь.
 Зацепин пожал плечами:  как мог он сойти за вдову сорока лет, было выше
его  понимания;  но  раз Давид посвящен в  эту тайну,  значит,  все обстояло
благополучно.
 Путешественники приготовились  к  отъезду.  Они  должны  были  ехать  с
пустыми руками, потому что на границе было правилом, что люди и товар должны
переправляться отдельно:  на товар,  годный для продажи, пошлина больше, чем
на   обыкновенные  человеческие  создания,   не   имеющие   рыночной   цены.
Острогорский,  имевший с собой только небольшой чемодан с рукописями, не мог
взять даже его.  Давид должен был позаботиться обо всем. Он взялся доставить
вещи  другой дорогой и  обещал присоединиться к  ним  на  той  стороне через
короткое время.
 У  ворот они встретили сына Шмуля,  который передал Вулич паспорт своей
сестры.
 - Теперь все готово, - сказал Давид.
 Они пожали друг другу руки и расстались.
 Зацепин  и  контрабандист шли  впереди.  Остальные  двое  следовали  на
некотором расстоянии,  чтобы не  обращать на  себя внимания.  Через двадцать
минут они очутились у грязного маленького ручья, который и курица перебредет
в  сухую  погоду.  Вдоль  берегов  его  тянулась плоская,  голая  равнина  с
глинистой почвой,  проглядывавшей промеж жидкой травы. По обе стороны стояли
кучки  мужчин  и  женщин.  Плоскодонный плот,  похожий на  старую стоптанную
туфлю, плавал и желтой воде. Седой полицейский с красным суровым лицом стоял
на носу с обнаженным тесаком.
 Как  только  плот  подошел  к  берегу  и  пассажиры  высадились,   наши
путешественники,  по знаку своего провожатого,  вскочили на него,  и за ними
набилась дюжина мужчин и женщин до того,  что они чуть не толкали друг друга
и воду.
 - Довольно!  -  закричал полицейский,  отталкивая напиравшую толпу.  И,
обращаясь  к  уместившимся на  плоту,  сказал  повелительным тоном:  -  Ваши
паспорта!
 Это  была граница.  По  левую сторону грязного ручейка была Россия,  по
правую - Германия.
 Все  вынули паспорта,  которые были собраны в  кучку и  переданы столпу
порядка и закона.  Подняв палец кверху, он поспешно пересчитал число голов и
потом  число документов.  Так  как  оба  сходились,  он  передал их  обратно
ближайшему из пассажиров и крикнул: "Готово!"
 Паромщик, у которого не было ни шеста, ни руля, оттолкнул свое судно от
России и в следующую минуту ударился о Германию. Пассажиры Давида высадились
на берег. Все было кончено. Они были в Европе, вне власти царя.
 - Как это все просто! - воскликнула, улыбаясь, Вулич.
 Они   почувствовали  большое   облегчение   и,   громко   разговаривая,
направились в деревню, где должны были ждать Давида.
 Если бы  они не были так заняты собой,  то заметили бы прилично одетого
молодого человека с  темными глазами и  бледным лицом,  который,  проходя по
улице, остановился, приятно пораженный звуками чистой русской речи.
 Это был Андрей,  прибывший уже пять дней тому назад на место, указанное
в письме Жоржа.  Ожидая с часу на час приезда Давида, который должен был его
встретить здесь, он умирал со скуки.
 Он сразу догадался,  что эти трое были из компании Давида. Ему хотелось
заговорить с ними,  но он удержался. "Вдруг они окажутся чужие. Осторожность
никогда не  мешает.  Если они приятели Давида,  то  и  сам Давид,  вероятно,
недалеко".


 Глава IV

НОВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

 Вернувшись в  гостиницу,  Андрей  позвал  слугу  и  сказал ему  ломаным
немецким языком,  что  будет целый день  дома,  на  случай,  если кто-нибудь
спросит о нем.
 Окна его  комнаты выходили на  большой зеленый сквер,  к  которому вело
несколько улиц.  Он  стал наблюдать за  прохожими и  около одиннадцати часов
заметил издалека неуклюжую фигуру Давида,  быстро шагавшего в  тяжелом сером
пальто, которое он носил круглый год.
 Андрей  сбежал  с  лестницы;  приятели встретились у  входных дверей  и
крепко расцеловались.
 - Признайся,  ты, верно, здорово бранил меня за то, что я заставил тебя
так долго ждать? - спросил Давид, ласково хлопая Андрея по плечу
 - Бранил, но не очень. Я боялся, не приключилось ли чего с тобой.
 - Вот  пустяки!  Что  может  статься со  мной?  Я  просто захлопотался,
собирая небольшую партию  для  переправы через  границу.  Двух  зайцев одним
ударом. Оно и дешевле и скорее.
 - Я, кажется, видел твою партию на переправе час тому назад.
 - Возможно. Зацепин между ними; ты должен с ним познакомиться.
 Они были уже в комнате Андрея.  Давид снял пальто, бросил его на кресло
и уселся.
 - Ну,  а  теперь расскажи мне  про наших,  -  сказал Андрей,  становясь
против него.  - Как поживает Жорж и все другие? Что слышно о Борисе? Есть ли
письма от Зины?
 - Да, было одно письмо. Надежды пока очень мало, судя по ее намекам. Да
она сама скоро будет в Петербурге и расскажет тебе обо всем.
 - Разве ты не едешь со мной в Петербург?
 - Нет,  -  ответил Давид.  - Я еду в Швейцарию и останусь там несколько
времени.  Ты слыхал,  что эквилибристы хотят издавать собственную подпольную
газету в Петербурге?
 - Эквилибристы! - воскликнул Андрей. - Да неужели?
 Эквилибристами называлось тайное общество,  прозванное так  в  насмешку
другими кружками за  умеренность и  отсутствие решительности.  Между ними  и
партией  "Земли  и  воли"*,  к  которой принадлежали Давид  и  Андрей,  были
довольно холодные отношения.
 ______________
 *  "Земля и воля" -  подпольная политическая организация,  основанная в
1876 году и объединившая народнические группы.

 - На  этот раз они в  самом деле что-то затевают,  -  ответил Давид.  -
Когда они  узнали,  что я  еду в  Швейцарию,  то  дали мне денег для покупки
шрифта.
 - Это недурно, - заметил Андрей. - Я меняю о них свое мнение.
 - А я остаюсь при прежнем,  -  возразил Давид. - Посмотрим еще, что они
сделают со своим шрифтом. Я не верю в них.
 Он смотрел кругом, ища спичек, чтобы закурить свою трубку. Андрей подал
ему сигару.
 - Так зачем же ты взялся исполнять их поручение? - спросил он.
 - Это моя обязанность,  -  ответил Давид.  -  Моя служба состоит в том,
чтобы очищать дороги от всяких преград и  держать их свободными для желающих
пользоваться.  Удастся ли  затея эквилибристов или нет -  не мое дело.  Да и
помимо того,  -  прибавил он, - возня-то небольшая. Это даст мне возможность
пробыть несколько лишних дней с друзьями в Швейцарии - вот и все.
 - Я рад за них, во всяком случае. Ты писал о своем приезде?
 - Нет,  я этого никогда не делаю.  Гораздо приятнее приехать невзначай.
Как они все поживают? Ты мне ничего не сказал о них.
 - Да нечего говорить.  Жизнь все та же и  такая же скучная,  -  ответил
Андрей.
 Давид с досадой ударил себя по колену.
 - Что за нелепый народ наши революционеры!  -  воскликнул он. - Живут в
свободной стране среди  большого социального движения и  чувствуют себя  как
рыба на суше. Да неужели же свет клином сошелся на одной России?
 Со  своим  еврейским космополитизмом* он  часто спорил на  эту  тему  с
товарищами.
 ______________
 * Космополитизм - здесь признание своим отечеством всего мира.

 - Ты прав,  ругая нас,  -  возразил Андрей с готовностью самообличения,
под   которой   так   часто   скрывается  полуодобрение.   -   Мы   наименее
космополитическая нация,  хотя многие и утверждают противное.  Ты один между
нами заслуживаешь имя гражданина мира.
 - Это лестно, но не особенно приятно, - заметил Давид.
 Андрей не продолжал спора и  стал расспрашивать о том,  что петербуржцы
думают относительно Бориса.  Он принимал дело очень близко к  сердцу.  Борис
был его лучшим другом, самым близким после Жоржа.
 - Ничего нельзя решить до приезда Зины,  -  сказал Давид. - Но я боюсь,
что вообще ничего не удастся сделать теперь.
 - Ничего? Почему же?
 - Нет сил,  -  ответил Давид вздыхая.  - Мы теперь некоторым образом на
мели сидим. Вот увидишь сам, когда приедешь.
 Он стал высчитывать потери и финансовые затруднения партии.
 Андрей слушал,  ходя взад и  вперед с опущенной головой.  Дело обстояло
хуже,  чем он ожидал.  Но мысль о безнадежности положения возмущала его и не
укладывалась в  голове.  О  том,  что  его самого когда-нибудь арестуют,  он
привык думать спокойно:  такой уж обычный жребий бойцов.  Но позволить "этим
подлецам" (как он называл всех этих представителей власти) заморить товарища
без всякой попытки отнять у них добычу было бы слишком большим унижением.
 - Какой вздор говорить о  недостатке сил в нашей партии!  -  воскликнул
он,  остановившись против Давида.  -  Наши силы вокруг нас; если мы не можем
найти помощников, то, значит, мы сами ничего не стоим.
 - Выше  головы не  прыгнешь,  -  возразил Давид.  -  У  нас  нашлось бы
несколько человек,  способных организовать освобождение,  но  как  быть  без
денег?
 - Не беда,  -  сказал Андрей. - Самое лучшее средство пополнить кассу и
возбудить в людях энергию - это затеять какое-нибудь живое дело.
 - Иногда это удается,  -  ответил Давид.  -  Поговори с Зиной. Всем нам
хочется попытаться что-либо сделать.
 Он встал и начал прощаться.
 - Мне пора идти к моим путешественникам,  -  сказал он.  -  Да,  как же
устроить тебе свидание с  Зацепиным?  Хочешь пойти к  нему или чтобы он сюда
пришел?
 Андрей спросил,  кто были другие,  и  предложил сейчас же отправиться в
гостиницу. Он рад был познакомиться со всей компанией.
 Когда Давид вошел в  комнату,  где сидели его клиенты,  он был встречен
шумной овацией.
 Андрей  был  им  представлен  под  первым  вымышленным именем,  которое
попалось Давиду на язык.  Острогорский и Вулич были чужими для партии,  и их
не было надобности посвящать в тайну возвращения Андрея на родину.  Зацепину
же нетрудно было догадаться, кто перед ним.
 Компания распалась на две группы. Андрей и Зацепин продолжали сидеть за
столом;  Давид же отвел двух других к окну на противоположном конце комнаты.
Острогорский и  молодая девушка все еще не  могли надивиться простоте своего
бегства.
 - Даже жалко,  что не  пришлось испытать никакого сильного ощущения,  -
сказала Анна.
 Острогорский  тоже  выразил  свое  удивление.   Он  был  в   говорливом
настроении  и  рассказывал о  слухах,  доходивших  до  него  из  достоверных
источников,  что  людей  переносили  в  полночь  на  спине,  в  мешках,  что
приходилось  прятаться   по   нескольку  дней   в   кладовых,   прежде   чем
контрабандисты могли найти возможность переправы.  Давид смеялся и  заметил,
что сомневается только насчет мешков,  а все остальное могло быть правдой. В
прежние времена,  когда контрабандисты могли делать все по-своему, они часто
нарочно выкидывали такие штуки,  чтобы пустить пыль в глаза своим клиентам и
показать,  что  громадные деньги,  которые  им  переплачивали,  были  честно
заработаны.
 Андрей тем временем спокойно разговаривал с Зацепиным, расспрашивая его
о разных людях,  с которыми он встречался,  о городах,  в которых живал.  Их
оставили наедине с обычной непринужденностью, господствующей в революционной
среде;  это продолжалось,  однако,  лишь до тех пор, пока Зацепин не выразил
громко своего мнения о  какой-то группе радикалов,  с  которыми ему пришлось
познакомиться в одном из провинциальных городов.
 - Болтуны они, и только! Виляют между социализмом и политикой, - заявил
он с обычной резкостью.  -  Хотят усесться на двух стульях, да только теперь
это не годится.
 Это  замечание долетело до  ушей Острогорского,  который был  страстным
спорщиком.    Медленными   шагами    маленький   человечек   приближался   к
разговаривавшим,  заложив руки  за  спину,  и  его  исхудалое лицо  казалось
придавленным книзу большим тяжелым носом.  У него уже было дорогой несколько
стычек с  Зацепиным,  но он жаждал еще сразиться.  С  легкой саркастической*
улыбкой на  тонких губах он  попросил позволения предложить Зацепину вопрос:
что именно не годится, по его мнению, для нынешнего времени - сидеть на двух
стульях или оставаться социалистом?
 ______________
 * Саркастический - злобно-насмешливый, язвительный.

 Зацепин резко ответил,  что сказал то,  что хотел сказать,  и  что все,
называющие себя революционерами и  уклоняющиеся в  то  же время от участия в
настоящем революционном деле, не более как болтуны, если не хуже!
 С  этим  Острогорский был  совершенно согласен,  но  у  него  было свое
собственное определение настоящего дела.  Прения заинтересовали Вулич, и она
подвинулась к  краю дивана,  поближе к спорящим.  Сперва она слушала;  потом
вмешалась,  и разговор сделался общим. Один Давид оставался на своем месте и
лениво болтал ногами, сидя на подоконнике.
 Начавшийся спор становился все горячее и шумнее.  И не удивительно, так
как     скоро    стало    очевидно,     что    из     пяти    присутствующих
революционеров-социалистов каждый  был  в  чем-нибудь не  согласен со  всеми
остальными,  и  ни один не был склонен к  уступкам.  Зацепин был отъявленным
террористом,  отличавшимся простотой и  прямолинейностью своих  воззрений на
все  вопросы как  практики,  так и  теории,  а  также счастливым отсутствием
малейшего сомнения в чем бы то ни было.  Анна Вулич тоже была террористкой -
в теории,  конечно,  -  хотя не шла так далеко,  как Зацепин, с которым она,
кроме того,  совершенно расходилась в  вопросе о социалистической пропаганде
среди рабочего класса. Острогорский и Давид - оба склонялись к эволюционному
социализму,  но резко расходились между собой по вопросам о социалистическом
государстве в будущем и политической деятельности в настоящем.  Что касается
Андрея,  то он не мог вполне согласиться ни с одним из четырех, но, пробывши
так долго вне революционного течения,  он  не имел,  казалось,  определенной
системы и  немного колебался.  Он  возражал то  одному из  спорящих,  то его
противнику,  а  в следующую минуту оба набрасывались на него и кричали ему в
оба   уха  различные  возражения,   доказывавшие  его  непоследовательность.
Зацепина очень  сердило  такое  поведение Андрея.  Человек с  таким  прошлым
должен бы  иметь более здравые понятия и  без  пустых околичностей тотчас же
пристать к настоящему делу.
 Стоя спиной к  потухшему камину и опираясь на него своей сильной правой
рукой,  Зацепин твердо  отстаивал свою  позицию.  Он  должен был  защищаться
против всех остальных,  старавшихся внушить ему ту  мысль,  что вера в  один
террор слишком узка для социалиста.
 - Ну,  так я вам объявляю,  -  кричал он громовым голосом,  -  что я не
социалист!
 Он делал ударение на каждом слове, чтобы придать им больше силы.
 - Именно!   -   воскликнул  торжествующим  фальцетом  Острогорский.   -
Следовательно,   вы   -   буржуа,   сторонник   угнетения  рабочего   класса
капиталистами. Quod erat demonstrandum!*
 ______________
 * Что и требовалось доказать! (лат.).

 Он  отвернулся от  своего  противника и  начал  ходить взад  и  вперед,
напевая сквозь зубы какую-то арию,  чтобы показать бесполезность дальнейшего
разговора.
 - Нет, я не буржуа! - выкрикивал ему вслед нимало не смущенный Зацепин.
- Социализм -  не для нашего времени, вот что я говорю. Мы должны бороться с
деспотизмом и  завоевать политическую свободу для России.  Вот и  все.  А  о
социализме я забочусь, как о выеденном яйце.
 - Извините,  Зацепин,  -  вмешался Андрей,  -  но это нелепо.  Вся наша
нравственная сила заключается в том, что мы социалисты. Отбросьте социализм,
и наша сила пропадет.
 - А  какое  будете вы  иметь право звать рабочих присоединиться к  вам,
если вы не социалисты? - вскричала, вскакивая с места, Вулич.
 - Толкуйте!  -  протянул Зацепин,  презрительно махнув рукой. - Все это
метафизика.  -  Метафизикой он  называл все то,  что не заслуживало,  по его
мнению,  ни  минуты  внимания.  -  Наша  ближайшая задача,  -  продолжал он,
покрывая своим громким голосом все остальные голоса, - побороть политический
деспотизм,   это  необходимо  для  всех.   Кто  любит  Россию,   тот  должен
присоединиться к нам, а кто не присоединяется, тот изменник народному делу!
 При этом он посмотрел в  упор на Острогорского,  чтобы не было никакого
сомнения, к кому относились его слова.
 - Что выиграет народ от буржуазной конституции, за которую вы боретесь?
- взвизгнул маленький человечек,  набрасываясь на своего крупного противника
с  видом петуха,  наскакивающего на  гончую собаку.  -  Вы  забываете народ,
потому что вы сами буржуа. Да, вот вы что такое.
 - Посмотрите,  господа,  -  сказал Давид,  показывая на  улицу,  -  вон
пожарный насос.  Не  горячитесь,  а  то хозяин гостиницы обдаст нас холодной
водой.
 Никто не обратил на него ни малейшего внимания.  Его шутка не произвела
впечатления на спорящих, и он снова погрузился в молчание.
 Прения продолжались в  том  же  роде,  но,  по  мере того как  спорящие
уставали,  они становились спокойнее.  За это время все несколько раз меняли
места. Теперь Зацепин стоял у стола рядом с Острогорским, который держал его
за пуговицу сюртука.
 - Дайте мне сказать два слова, чтобы убедить вас, Зацепин! - говорил он
сладким,  вкрадчивым голосом.  -  История  Европы  доказывает нам,  что  все
большие революции... - И он продолжал пространно развивать свой тезис.
 Зацепин слушал,  весь выпрямившись,  слегка наклонив голову и  нахмурив
лоб;  судя по его физиономии,  можно было с вероятностью заключить, что семя
мудрости Острогорского падало на каменистую почву.
 - Господа,  -  прервал Давид,  взглянув на часы, - осталось меньше двух
часов до вашего поезда. Пора подумать и о хлебе насущном. Давайте пообедаем.
С этим, я надеюсь, все согласятся.
 Он  спустился вниз,  а  Острогорский вышел  из  дому,  чтобы  разменять
русские деньги.
 Андрей обрадовался возможности изложить свои взгляды, которые, казалось
ему,  будут приняты всеми,  лишь бы  их  поняли,  так как в  его старательно
выработанной перед  отъездом программе было  место  для  всего и  для  всех.
Зацепин внимательно слушал.
 - Это никуда не годится!  - отрезал он наконец без малейшего колебания,
энергично встряхнув головой.
 - Почему же? - спросил Андрей.
 Зацепин ответил не  сразу.  Он собирался с  мыслями,  приискивая слова,
которые бы ясно их выразили.  Его полемический жар остыл. Андрей был товарищ
и намеревался действовать. С ним следовало говорить о сути дела, а не просто
препираться. Он вдруг покраснел, и на лице его выразилось негодование.
 - Вы предлагаете,  чтобы мы шли рука об руку с  либералами,  сказал он,
мрачно глядя на Андрея. - Но что, если они захотят, чтобы мы притихли? Разве
мы согласимся?  Клянусь,  нет! Мы будем колоть, стрелять и взрывать, и пусть
все трусы убираются к черту.  -  Он так ударил кулаком по столу, что чуть не
разбил его.  -  Нет,  Андрей,  -  добавил он  более спокойным тоном,  -  ваш
эклектизм* не годится.
 ______________
 *  Эклектизм  -  беспринципное  сочетание  разнородных,  несовместимых,
противоположных воззрений.

 - А вы что скажете? - спросил Андрей девушку.
 - Я  думаю,  что  мы  должны рассчитывать только на  себя и  идти своей
дорогой.  Те, кому дороги наши цели, пойдут за нами, - ответила она, краснея
от возбуждения.
 В  этом ответе не  было ничего такого,  чего бы  он  не слыхал от сотни
людей.  Но серьезный тон,  которым эти слова были сказаны, обнаруживал более
нежели простую искренность и  поразил опытное ухо Андрея.  До этой минуты он
отдавался  непосредственному  удовольствию  первой   встречи  с   настоящими
русскими и  обращал  м