иняв благословение, поднялись,  рыбак  снова  завел  речь  об  уходе  за
гостями и вернулся к своей добыче, к лакомой  рыбе,  которую  вызвался  им
продать и приготовить на ужин. Но незнакомец-мирянин ему возразил:
   - Выкинь, друг мой, все эти вещи из головы и не беспокойся  о  нас!  Мы
везем с собою необходимые припасы. У нас есть хлеб и вино, и, наверно, наш
слуга принесет нам холодной курятины или еще что-нибудь в этом  роде,  как
только задаст мулам корму, равным образом предусмотрительно припасенного.
   - Хорошо, хорошо, - сказал рыбак. - Но все-таки посмотрю, не потянет ли
вас, господа, на щучку, когда я вам ее покажу.
   И он принес эту рыбу в  кадушке,  весьма  удивив  незнакомцев,  которые
стали хвалить щуку за ее величину и красоту.
   - На рынке, - сказал хозяин, -  я  бы  свободно  выручил  за  нее  пять
флоринов.
   - Ты получишь вдвое больше, - пообещал седоголовый, - и  еще  вместе  с
женой присоединишься к нашему ужину, если она сумеет вкусно ее приготовить
- зажарить, нашпиговать и как следует приправить каперсами. Возьмешься  ли
ты за это, женщина?
   - Ах, барин, - сказала та, - о каперсах я и слыхом не  слышала,  а  вот
немного сала для шпигования у меня найдется, и подливку я  вам  приготовлю
такую, что вы не останетесь недовольны.
   Она пообещала больше, чем надеялась выполнить, но  она  боялась  своего
мужа, который горел желанием урвать лишнее и поколотил бы ее, если бы  она
выказала нерасторопность.
   - Десять флоринов, - воскликнул корыстолюбец,  -  и  сделка  состоится!
Зато ваши странствующие благородия поужинают по-царски, как  вам  едва  ли
еще удастся в дороге. Сейчас  я  только  очищу  и  выпотрошу  рыбу,  чтобы
стряпуха могла за нее взяться.
   Рыбачка осталась с гостями, она стояла, скрестив на груди  руки,  а  ее
муж принялся хлопотать у очага в глубине хижины. Слуга подал обоим хлеб  и
вино, и они ели и пили, не преминув поднести и хозяйке  дорожный  кубок  с
красным вином. Она выпила его, извиняясь  и  отнекиваясь,  и,  как  видно,
огонь вина поощрил ее любопытство, ибо она сказала:
   - Поистине  великим  и  важным  должно  быть  дело,  заставившее  столь
почтенных господ, как  вы,  отправиться  в  путь  и  хладнокровно  сносить
непривычные лишения. Я отлично поняла, что вы прибыли издалека и изъездили
добрую часть мира.
   - Да, ты права, - подтвердил  незнакомец  с  седой  головой  и  черными
бровями. - Мы прибыли  из  далекой  страны  Италии,  где  находится  Новый
Иерусалим. Однако мы отправились в путь и  ведем  розыски  в  христианском
мире не из озорства, каковое не приличествовало бы нашему возрасту,  а  по
высшему указанию.
   - Я слушаю вас благоговейно, - ответила женщина. - И благоговение, а не
излишнее любопытство будет тому причиной, если я  позволю  себе  спросить,
чего же вы ищете в христианском мире.
   - Ты это узнаешь, - сказал низкорослый, - ты узнаешь это вместе со всем
миром, когда на нашем примере подтвердится завет:  "Ищите,  да  обрящете".
Подтверждение его не за горами, и, судя по имеющемуся у нас  указанию,  мы
уже недалеки от своей цели. Миновав города и веси Италии, верхом на  коне,
в повозках и в носилках, мы приблизились к ужасным Альпам, где  в  ущельях
кипит вода, стремительно падающая со страшных скал, и  где  нам  пришлось,
сквозь туман облаков, по давно разведанным  тропам  карабкаться  на  такие
пустынные высоты и кручи, что при виде их цепенеет душа. Там не растет  ни
деревца, ни кустика, стеклянный  свет  озаряет  лишь  груды  окатышей,  на
которые сверху грозно глядят заснеженные отроги,  и  в  чистоте  тамошнего
неба тоже есть что-то пустынное. Мы учащенно дышали, у нас спирало  горло,
и в каком-то опьянении, которое нами овладело, хотя было совсем  неуместно
в этих ужасных краях, мой спутник, сидящий вот здесь  епископ,  совершенно
не в лад со своим нравом и обликом принялся шутливо болтать, за  что  я  и
пожурил его в виду близости бога.
   - Ты  не  можешь,  -  воспротивился  долговязый,  -  назвать  мои  речи
несдержанными.
   - Разве лишь имея в виду их бурное изобилие, - ответил другой,  -  и  я
упоминаю о них единственно для того, чтобы эта добрая женщина хоть  как-то
представила себе чудовищность сфер, в которые нас завело наше путешествие.
Но  потом  мы  спустились  оттуда  и,  как  и  предполагали,  оказались  в
трудолюбивой Алемании, где сильные люди корчуют леса под пашни и пастбища,
где кудель и ткацкий челнок кормят почтенные города, а в мирных монастырях
процветает  наука.  Мы  нигде  не  мешкали  долее,  чем  требовалось   для
передышки. Даже знаменитый Санкт-Галлен нас не  заманил.  Наша  миссия  не
терпела ни малейшего промедления. Мы двигались все  дальше  в  вечерние  и
полуночные  края,  через  многоразличные  епископства,  пфальцграфства   и
королевства, пока не оказались в этой стране, которая прилегает к морю и о
которой известно, что она пять лет  воевала  и  была  избавлена  от  войны
некоей цепкой рукой. Ты что-нибудь знаешь о цепкой руке?
   - Нет, - отвечала женщина. - Мы ничего не знаем  о  таких  делах.  Наша
хижина стоит слишком обособленно, чтобы до нас  доходили  войны  и  ратные
клики.
   - Но так оно и должно быть, - сказал седоголовый, -  это  соответствует
полученным нами указаниям. Согласно им мы повернулись спиною к  рокочущему
морю и направились к холмам и пустынным урочищам вашей страны. Эти урочища
вели от наполья к лесу, а оттуда, как подсказало нам сердце, мы ехали  еще
целых два дня. На третий день мы свернули на тропу, по которой еще никогда
не ступало копыто, и кривая, заросшая травою стезя  привела  нас  к  этому
омываемому озером полуострову и к вашей хижине. И вот мы сидим здесь перед
тобой. А теперь, женщина, пригуби еще  раз  вина  из  моего  кубка!  Выпей
хорошенько за здоровье гостей! Хорошенько и не спеша  -  вот  так.  Ну,  а
сейчас скажи нам по чести: действительно  ли  вы  не  знаете  ни  о  каком
пустынном камне или уединенной скале в пределах вашей глуши?
   Но женщина боялась своего мужа и потому ответила:
   - Господа, вы же спрашивали об этом рыбака, и он дал вам  ответ.  Разве
он осмелился бы скрыть от вас правду, если бы знал о таком месте?
   - Но почему ты  трясешься  и  плачешь?  -  спросил  ее  низким  голосом
долговязый, ибо рыбачка не могла сдержать слез и скрещенные руки дрожали у
нее на груди.
   - Отец мой, - сказала она, - это только оттого, что мне  очень  хочется
тоже задать господам вопрос: едва вы приблизились к хижине и даже едва  вы
показались вдали, меня, бедную женщину, уже так и подмывало его задать.
   - Спрашивай! - сказал священник.
   - Для кого, ах, для кого же, - спросила женщина,  -  предназначен  этот
белый, без седока, мул, которого вы ведете с собой?
   - Он, - отвечал незнакомец, еще более понизивши голос,  -  предназначен
тому, кого мы ищем, покинувши Новый  Иерусалим  по  высшему  указанию.  Он
предназначен избраннику, которого мы разыскиваем по христианскому  миру  и
местопребывание которого,  судя  по  всем  приметам,  должно  быть  где-то
недалеко отсюда.
   - Ах ты господи, - промолвила женщина, - тогда я вам скажу...
   Но в это же самое мгновение раздался хриплый возглас оттуда, где  рыбак
управлялся со своей рыбой, крик ужаса и  великого  изумления,  заставивший
гостей встрепенуться и взглянуть на кричавшего. Что же  касается  женщины,
то она резко повернулась, протянула руку туда, откуда донесся  выкрик,  и,
словно зная, что там открылось, воскликнула с каким-то торжеством:
   - Вот, вот! Вот видите, вот видите!
   Так она и осталась стоять с вытянутой рукой.  Гости  же  устремились  к
очагу, где рыбак в ужасе голосил:
   - Это он! Я вижу его снова собственными глазами, я держу его  в  руках,
он подобран со дна, да поможет мне бог!
   На мокрой доске, выскобленная и выпотрошенная,  лежала  рыба,  а  рыбак
держал в грязной руке какой-то предмет, какой-то ключ, и,  уставившись  на
него, причитал:
   - Горе мне! Это он, он самый! Подобран в пучине! В  желудке  рыбы!  Да,
да, желудок, я сразу заметил в нем что-то необычное и тотчас его  вспорол.
Это оказался он, он у меня в руке, помилуй мя, грешного, господи!
   И рыбак, шатаясь, приблизился к столу, уперся в него локтями и зарыл  в
волосах грязные руки вместе со своей находкой. Гости подошли к нему, а его
жена, словно в исступлении, все еще стояла на месте, протянув  руку  туда,
откуда уже ушел ее муж.
   - Друг мой, - низким и тихим голосом сказал Либерии, ибо это был он, он
и Секст Аниций Проб - вот кто были эти чужестранцы, чтобы наконец  назвать
по именам наших старых знакомых, - друг мой, - сказал пресвитер, - объясни
нам, в чем дело,  и  облегчи  свое  сердце,  которое,  кажется,  узнало  в
странной находке какую-то давнишнюю утрату! Смотри на меня как  на  своего
исповедателя! Что это за предмет, что это за ключ у тебя в руках?
   И бледный как полотно рыбак поднялся и исповедался,  меж  тем  как  его
жена, сложив руки, стояла рядом с ним на коленях. Он рассказал о бездомном
страннике в нищенском рубище, который  когда-то  прибрел  к  их  хижине  и
которого он встретил с великим глумленьем и злобой и вовсе не приютил  бы,
если бы не предстательство жены. Он осыпал  его  оскорбительными  словами,
считая его обманщиком,  а  странник  принимал  их  смиренно,  с  кротостью
богомольца, и наконец спросил, не укажут ли ему пустынного места,  где  он
сможет наложить на себя тягчайшую кару за совершенный им грех. Он,  рыбак,
отвез поутру незнакомца к угрюмому камню посреди озера и высадил его  там,
хоть и по желанию странника, но со злобою в сердце, чтобы  тот  поплатился
за лицемерие, и вдобавок надел  на  него  запирающиеся  кандалы,  ключ  от
которых бросил в озеро, и всуе поклялся, что если когда-либо  увидит  этот
ключ и достанет его со дна, то поверит в святость своего незваного гостя и
попросит у него прощенья.
   - Всуе, всуе поклялся, - стонал рыбак. - Бог меня наказал и побил  меня
чудом через столько лет. Вот он, перст божий, ключ, проглоченный  рыбой  и
найденный в ее желудке, - во славу нищему  и  на  погибель  мне,  который,
глумясь над святым, обрек себя суесловием на адский огонь, ибо теперь  уже
поздно просить прощения!
   И он снова уперся локтями в стол и погрузил руки в копну волос.
   Как были поражены римляне!
   - Anima mea laudabit te [душа моя восхвалит тебя (лат.)],  -  промолвил
Либерии, воздевши очи горе, -  et  indicia  tua  me  adjuvabunt!  [И  твои
указания мне помогут (лат.)] Рыбак, - обратился он затем к  убитому  горем
хозяину хижины, - не печалься, ибо ключ послан тебе в знак  того,  что  ты
приютил человека, которому дана  власть  над  ключами  и  право  вязать  и
разрешать. Он разрешит тебя и простит за то,  что  ты  его  не  признал  и
действовал хоть и по его  воле,  но  в  порыве  ненависти.  Время  просить
прощенья еще не упущено. Завтра, перед рассветом, ты отвезешь нас к скале,
ad petram, чтобы мы сняли с нее того, кого нам  велено  отыскать,  и  твоя
вторая поездка будет твоим разрешеньем от первой.
   - Ах, дорогие и бедные  господа!  -  вздохнул  рыбак.  -  Что  толку  в
поездке? Я, конечно, ее предприму, и возможно, что мне  суждено  повторять
ее в вечности, в преисподней, вечно стремясь туда и обратно. Но неужели вы
надеетесь найти там святого,  если  со  дня  моего  злодеянья  прошло  уже
двадцать лет?..
   - Семнадцать, - поправил его Проб, - семнадцать лет, друг рыбак!
   - Семнадцать или двадцать! - горестно  воскликнул  тот.  -  Не  все  ли
равно? Не надейтесь, что он прожил там хотя бы один год или даже месяц!  Я
оставил его на голом камне, в премногих  нуждах;  любой  из  них  было  бы
достаточно, чтобы убить всякую надежду. Если  его  вскорости  не  доконали
ненастье и ветры, то это сделал голод, и сделал, пожалуй, еще быстрее, чем
нагота. Правда, обломки его костей мы, наверно, найдем на вершине скалы, и
вы, господа, сможете доставить эти реликвии в Новый  Иерусалим.  Но  я  не
смогу добиться от них ни прощенья, ни разрешенья, и мне суждено, искупая -
свой грех, вечно странствовать между мостками и камнем.
   Гости только обменялись улыбками, покачали головами и насмешливо пожали
плечами.
   - Человече, ты говоришь так по  скудному  своему  разумению,  -  сказал
церковник, а его друг-мирянин прибавил:
   - О маловерный, взгляни на свою жену!
   Она стояла на коленях, сложив руки под подбородком, и  сердце  ее  было
настолько полно веры и счастья, что вокруг ее головы  стало  явно  немного
светлее, чем во всей горнице, где горела коптилка.



ОТЫСКАНИЕ

   Рыбу не стали жарить и к ней не притронулись;  я  рад,  что  все  сочли
неудобным шпиговать и пустить  в  пищу  носительницу  ключа  и  что  гости
довольствовались вином и хлебом. В бедной душе рыбака не осталось бы места
досаде на понесенный убыток, душа его была полна страху, что ему  придется
вечно странствовать взад и вперед между скалой и мостками, потому  что  он
не признал святого. Однако он получил свои деньги, ибо  гости  великодушно
решили, что они так или иначе должны  заплатить  за  заказанный  ужин,  и,
следовательно, насчет  этого  побочного  обстоятельства  хозяин  мог  быть
спокоен, какие бы другие заботы его ни осаждали.
   Ореол веры вокруг  головы  жены  он  воспринял  как  плод  ее  богатого
воображения, пребывая в прежней уверенности,  что  на  камне  либо  вообще
ничего не сохранилось от нищего, либо же сохранились одни останки, о  коих
он  страшился  и  думать.  Жестоко  посрамленный  и  наказанный   чудесной
находкой,  он  боялся  снова  приблизиться   к   месту   гнусного   своего
преступленья и к тому же боялся разочарования гостей, ожидавшего их  после
стольких усилий; ибо полагал, что не так-то легко будет поднять  на  скалу
этих холеных и пожилых людей и что они наконец убедятся в тщетности своего
долгого путешествия.
   Я по-своему разделяю заботы этого грубого  человека.  Ведь  я  знаю,  а
вместе со мною знаете и вы,  кому  я  все  это  поведал,  какое  испытание
предстояло римлянам, сподобившимся откровения и высокой миссии! Как хозяин
повествования, предвидящий ход событий, я мог бы, правда,  утешиться  тем,
что на поверку это испытание оказалось, так сказать, шуткой  и  все  сошло
хорошо. И все-таки я с тревогой думаю о великом смущении и замешательстве,
которые по началу должны были прийти на смену уверенности.
   Благочестивая женщина отнесла в кухню  широкий  матрац  с  супружеского
ложа, и посланцы провели на нем несколько часов в нетерпеливой  дремоте  -
то вдвоем, то порознь, так что во втором  случае  один  из  них  лежал  на
матраце, а другой клевал носом, сидя на стуле. Но,  едва  забрезжил  день,
они поднялись, потребовали у рыбака воды для омовения, съели по  нескольку
ложек мучной похлебки, каковую  подала  им  хозяйка,  и  тут  же  изъявили
желанье отправиться в путь. Верхом на своих мулах  проехали  они  короткое
расстояние между хижиной и мостками, ведомые рыбарем, который  мрачно  нес
лестницу, а также вервие и заступ. Что же касается слуги-римлянина, то он,
заставляя рыбака недоверчиво качать головой, вел под  уздцы  белого  мула,
чтобы вместе с последним поджидать путников возле мостков.  Он  нес  также
кое-какие съестные припасы, хлеб и вино, а на  спине  белого  мула  лежала
одежда, приличествовавшая тому, для кого она была  предназначена.  Подобно
вину и закускам, ее поместили  в  лодке  вместе  с  упомянутыми  орудиями.
Либерии, благочестиво опустивший уголок рта, хранил у себя ключ.
   Сидя на веслах и временами тяжко вздыхая, рыбак вез  их  все  дальше  и
дальше по глади озера - может быть, час, а может быть, целых два:  они  на
это не обращали внимания. Они искали глазами скалу, о которой возвестил им
агнец и которая наконец показалась в пустынной дали,  серо-бурый  и  голый
конусообразный, довольно высокий  риф,  -  "kepha",  как  с  благоговением
пробормотал епископ,  "petra",  как  прибавил  он,  сложив  руки.  Что  же
касается Проба, то он, когда они приблизились к цели, сказал:
   - Покамест я ничего не вижу на этом камне.
   Он сделал ударение на  "покамест",  и  все  же  его  друг  наказал  его
строгим: "Не торопись!"
   - Я не тороплюсь, - отвечал Аниций.  -  Однако  покамест  не  видно  ни
хижины, ни какого-либо другого укрытия, ни тем более  человеческой  фигуры
там наверху.
   - Чем и из чего, - уныло усмехнулся рыбак в бороду, - мог он  построить
себе укрытие!
   Либерии оставил его слова без вниманья.
   - Сильней налегайте на весла! - приказал он. - Пристаньте к скале, и мы
не мешкая на нее взберемся!
   - Да, да, взберемся! - горячо подхватил его друг, хотя его,  как  более
тучного, предстоявшее восхожденье немало тревожило. И поистине,  это  было
куда легче сказать, чем сделать, людям,  достигшим  уже  шестого  десятка.
Рыбаку удалось причалить  и  закрепить  лодку;  ему  удалось  также  ценой
многотрудных,  сначала  безуспешных,  и  лишь  впоследствии   увенчавшихся
успехом попыток зацепить крючья лесенки за два  выступа,  до  которых  она
доставала, отвисая от чуть наклонной стены и являя собой хоть и шаткую, но
сравнительно надежную опору.  Известно,  однако,  что  лесенка  отнюдь  не
доходила до самой площадки, и задача, заключавшаяся в том, чтобы  провести
гостей не только по ее ступенькам, но и дальше, по голой скале,  оказалась
для рыбака, и без того уже павшего духом, на поверку не только  не  легче,
но еще тяжелее, чем он опасался.
   Он связал всех троих своим вервием и, взобравшись на  шаткую  лестницу,
распорядился, чтобы за ним следовал Либерии,  а  замыкал  шествие  Аниций.
Грешнику,  не  подкрепленному  верой,  тяжело  было  тянуть  и   сохранять
равновесие уже на ступеньках, но  еще  тяжелее  пришлось  ему,  когда  они
кончились и до самой вершины камня нужно было на каждом шагу искать  опоры
ноге. Иногда вожатый вырубал заступом  все  же  хоть  какое-нибудь  жалкое
подобие ступени для римлян. Они, кряхтя, цеплялись за эти выемки руками  и
ногами. Задыхаясь и в поту, несмотря на холод, они вскарабкались  друг  за
дружкой  наверх,  доползли  до  площадки,  выпрямились,   заставили   себя
оглядеться, - рыбак озирался понуро и нехотя, чужестранцы -  жадно  тараща
глаза.
   Ничего не открылось их взору, кроме того, что можно было увидеть издали
и снизу: пусто было на голом прямоугольнике, которого они достигли с таким
трудом.  Они  смутились,  почувствовав   разочарование,   унизительное   и
горестное. Неужели возвещенье и наставленье, обоими ими услышанное,  обоих
обмануло  и  сбило  с   толку?   Неужели   слова   агнца,   до   сих   пор
подтверждавшиеся, могли под конец и у самой цели оказаться ложью?  Проб  и
Либерии невольно протянули и пожали друг другу руки.
   Это они сделали до того, как одновременно с рыбаком  заметили,  что  от
середины площадки к ее краю движется какой-то предмет, какое-то  существо,
какая-то живая тварь, чуть побольше ежа, движется то на  четвереньках,  то
выпрямляясь, то вдруг вновь опуская передние конечности. Это  передвижение
походило на бегство,  но  в  той  стороне,  куда  направлялось  диковинное
созданье, не было никакого укрытия. Впрочем, у самой кромки лежал какой-то
предмет, покрытый ржавчиной и наполовину истлевший, который не  ускользнул
от глаз рыбака.
   - Кандалы! - воскликнул он. А у друзей вырвался сдавленный возглас:
   - Живая тварь!
   Руки, за которые они держались, дрожали. Каждый перекрестился свободной
рукой.
   - Знакомо ли вам по своему облику, -  спросил  рыбака  Либерии,  -  это
убегающее существо?
   - Нет, сударь, - отвечал тот. - Я впервые вижу подобное  животное.  Его
не было на камне, когда я доставил сюда святого.
   -  А  что  значило,  -  пожелал  узнать  Проб,  -   твое   восклицание,
относившееся к этому вот орудию?
   - Это кандалы, - признался рыбак,  -  изъеденные  сыростью,  которые  я
когда-то наложил на святого и ключ от коих с проклятьями бросил в озеро  -
его-то рыба и проглотила. Он, господа, у вас в руках, а  это  вот