ов, попросила его использовать только
секретные службы и воздержаться от силовых операций. После этой встречи силы
Нидии иссякли, голова кружилась,  она все  яснее ощущала  близость трагедии.
Начало болеть  сердце. Она  все время  плакала.  Порой  усилием  воли  Нидии
удавалось  успокоиться,  но  плохие  новости не  оставляли  ей  времени  для
передышки.   По   радио  передали   обещание   Эскобара   разбросать   перед
президентским дворцом мешки с телами заложников, если не будет продлен  срок
сдачи,  предусмотренный  последним указом.  В полном  отчаянии она позвонила
президенту страны. Президент проводил  Совет безопасности, и  Нидию выслушал
Рафаэль Пардо.
     -- Умоляю, спросите у президента и  членов Совета безопасности: им что,
для  поправок  в  Указе  обязательно  нужны  под  дверью   мешки  с  трупами
заложников?
     С таким  же отчаянием спустя несколько часов она повторила свою просьбу
об   изменении  Указа  лично  президенту.  Слухи,  что  Нидия   жалуется  на
бесчувственное отношение к чужому горю, уже дошли до Сесара, и он постарался
говорить спокойно и  убедительно. Напомнив, что  Указ только-только  принят,
президент  объяснил, что  требуется время, чтобы  увидеть,  как он работает.
Однако Нидии по-прежнему  казалось, что все  эти аргументы  --  не более чем
предлог, чтобы не делать того, что нужно сделать немедленно.
     --  Продление установленного срока необходимо  не только  ради спасения
заложников, -- убеждала уставшая  от объяснений  Нидия. -- Это единственное,
чего ждут террористы, чтобы начать сдаваться.  Измените срок -- и они вернут
Диану.
     Гавирия  не уступал. Он верил, что жесткие сроки сдачи  -- краеугольный
камень всей его политики подчинения правосудию, а менять их -- это признать,
что путем  похищений Подлежащие Экстрадиции добились своего. Конституционная
Ассамблея начнет работу в ближайшие дни,  и  на фоне тревожных слухов нельзя
допустить, чтобы из-за слабости правительства наркомафия добилась  амнистии.
"Демократии  не  угрожала  опасность  после  убийства четырех  кандидатов  в
президенты  или отдельного  похищения,  --  говорил впоследствии Гавирия. --
Реальная угроза демократии возникла с появлением тенденции, опасных планов и
просто разговоров  о возможной амнистии".  Иначе говоря, возникла опасность,
что следующим объектом похищения  станет  совесть Конституционной Ассамблеи.
Гавирия  уже решил твердо и бесповоротно: если это  произойдет, он распустит
Ассамблею.
     Одно время Нидия уговаривала  доктора Турбая  сделать что-нибудь, чтобы
поднять общественность на защиту заложников: организовать многолюдный митинг
перед президентским дворцом, мирную забастовку, направить формальный протест
в  ООН.  Но  доктор Турбай не соглашался.  "Он всегда  был таким из-за своей
ответственности  и чувства меры, -- жаловалась Нидия. -- Но мы-то знали, что
он сам умирает от  горя". Это не утешало и не успокаивало ее, а вызывало еще
большее  раздражение. И  Нидия решила  написать  президенту личное письмо  и
"убедить его принять необходимые меры".
     Стремясь успокоить  нервы  жены, 24  января  доктор  Густаво  Балькасар
уговорил ее провести несколько дней  в Табио, где у  них был небольшой дом в
саванне,  в  часе езды  от Боготы.  Они  не приезжали сюда со дня  похищения
дочери. Нидия захватила с собой походный образ Девы Марии, две большие свечи
на пятнадцать  дней каждая, а также все необходимое,  чтобы не отрываться от
реальной обстановки. Бесконечную  ночь в холодной саванне она в  одиночестве
простояла на  коленях перед образом Девы Марии, моля заслонить дочь надежным
хрустальным сводом от унижений, страха  и пуль. В  пять утра после короткого
беспокойного сна Нидия села за обеденный стол и начала писать обо всем,  что
накопилось в душе. Целое утро она торопливо заносила на бумагу  ускользавшие
мысли и плакала, рвала черновики  и снова плакала, переписывала все набело и
вновь обливалась слезами.
     Вопреки ее ожиданиям, мысли ложились на бумагу четко и уверенно.  "Я не
пишу  Вам открытое письмо, -- говорилось в  начале.  -- Хочу лишь довести до
сведения президента моей страны, которого уважаю, свои скромные размышления,
вполне объяснимые  тревоги  и  мольбу". Несмотря на  неоднократные  обещания
президента  не  предпринимать  попыток  силового  освобождения Дианы,  Нидия
решила еще  раз  письменно  повторить свою  просьбу:  "Знает  вся  страна  и
понимаете Вы сами,  что,  прочесывая местность,  полиция может наткнуться на
заложников, и произойдет ужасная трагедия".  Убежденная, что только препоны,
возникшие вследствие второго указа, мешают Подлежащим Экстрадиции продолжить
освобождение  заложников,  начатое   накануне  Рождества,  Нидия   привлекла
внимание  президента к  новой  реальной  угрозе: если правительство само  не
примет меры  для ликвидации  этих преград,  заложники  рискуют оставаться  в
плену вплоть до решения вопроса в Конституционной  Ассамблее. "В этом случае
обстановка страха и тревоги, в которой живем не  только мы, родственники, но
и все  общество,  продлится еще  несколько бесконечных  месяцев", --  писала
Нидия. Письмо  заканчивалось тонким  реверансом: "Мои убеждения и  уважение,
которое я питаю к Вам как  к  первому  руководителю нации,  не позволяют мне
навязывать  свое  мнение,  но  считаю необходимым  просить,  чтобы,  защищая
несколько невинных  жизней,  Вы не оставили  без внимания  фактор  времени".
Окончательный  текст  письма,  переписанный  набело  разборчивым   почерком,
уместился на двух с  четвертью листах обычного  формата. Чтобы  узнать,  как
отправить письмо, Нидия связалась с личной канцелярией президента.
     В то  же  утро произошел  новый виток трагедии: стало известно о гибели
главарей  банды  братьев  Приско --  Давида  Рикардо и Армандо  Альберто, --
обвиняемых  в  убийстве  семи  политических  лидеров  за  последние  годы  и
организации ряда похищений, в том числе,  Дианы Турбай с коллегами. У одного
из убитых  нашли  документы  на имя  Франсиско  Муньоса  Серны,  но  Асусена
Льевано, увидев фотографию убитого в газете, узнала в нем Дона Пачо, который
опекал ее и  Диану в плену. Все понимали,  что в такой сложный момент смерть
братьев  Приско  является  для Эскобара  невосполнимой  утратой  и  ответные
действия не заставят себя долго ждать.
     В  крайне  жесткой  форме  Подлежащие Экстрадиции  заявили,  что  Давид
Рикардо убит не в  бою,  а застрелен полицией на глазах у малолетних детей и
беременной  жены.  Его  брат  Армандо тоже погиб не  в  бою,  как утверждает
полиция, а убит в одном из  сельских домов в  районе  Рио-негро, где он жил,
парализованный в результате  ранения, В заявлении говорилось,  что в выпуске
местных теленовостей отчетливо показано его инвалидное кресло на колесах.
     Как раз об этом заявлении от 25 января и говорил охранник Пачо Сантосу.
В  нем  сообщалось, что с интервалом  в  восемь дней  двое заложников  будут
расстреляны  и что  первый  приказ  уже отдан  в  отношении Марины  Монтойя.
Известие ошеломило всех, ибо считалось, что  Марина погибла еще  в сентябре,
сразу после похищения.
     "Именно это я и имела в  виду,  когда говорила  президенту  о мешках  с
трупами, --  вспоминала Нидия те трагические дни. -- И дело не  в том, что я
человек  импульсивный, вспыльчивый  и нуждаюсь в помощи  психиатра.  Убивать
собирались мою  дочь,  и  я  должна  была  расшевелить тех,  кто  мог  этому
помешать".
     Альберто Вильямисара охватило смятение. "Это самый страшный день в моей
жизни",  --   признался  он  тогда,  не  сомневаясь,  что  репрессий  против
заложников  долго  ждать не  придется. Кто  будет  следующим:  Диана?  Пачо?
Мару-ха? Беатрис? Ричард? Такую лотерею смерти он и представить себе не мог.
В бешенстве Альберто позвонил президенту Гавирии:
     -- Остановите полицейские операции!
     -- Нет, Альберто, -- в голосе  президента сквозило ледяное спокойствие.
-- Меня избирали не для этого.
     Смущенный  собственным  порывом,  Вильямисар  повесил трубку.  "Что  же
теперь делать?" -- спрашивал  он себя. Недолго  думая, он попросил помощи  у
экс-президентов  Альфонсо  Лопеса  Мичельсена и Мисаэля  Пастраны, а также у
Дарио Кастрильоны,  епископа  Перейры.  Все трое  публично  осуждали методы,
используемые  Подлежащими  Экстрадиции,  и  требовали  сохранить  заложникам
жизнь. Лопес Мичельсен по "Радио Кадена Насьональ" обратился к правительству
и Эскобару с призывом остановить войну и найти политическое решение.
     Но  трагедия  уже  произошла.  На  рассвете  21  января  Диана  сделала
последнюю  запись в дневнике. "Прошло почти пять месяцев, и только мы знаем,
что это  такое, -- писала она. -- Не хочется терять веру и надежду вернуться
домой живой и невредимой".
     Теперь она  была не  одна.  После  освобождения Асусены и Орландо Диана
попросила,  чтобы  ее  поместили  рядом  с Ричардом, и  после Рождества  эту
просьбу удовлетворили. Оба  были  в восторге. Они разговаривали обо всем  на
свете, до утра  слушали  радио, привыкнув засыпать днем  и  бодрствовать  по
ночам.  О  гибели  братьев  Приско  оба  узнали  из  разговора  между  двумя
охранниками.  Один  из  охранников плакал.  Второй считал,  что всему пришел
конец и спрашивал, имея в виду, конечно,  пленников: "Что же теперь делать с
"товаром"? Тот, кто плакал, ответил не раздумывая:
     -- Мы их прикончим.
     После завтрака Диана  с Ричардом не сомкнули глаз. Несколько дней назад
им объявили, что в очередной раз перевезут на новое место, но они не придали
этому  значения.  За  неполный  месяц,  проведенный  вдвоем,  их уже  дважды
переселяли  в  соседние  усадьбы,  спасая  от  реальной  или  мнимой  угрозы
нападения полиции. 25 января около одиннадцати  часов  утра, когда заложники
сидели  в комнате  Дианы и шепотом обсуждали диалог  охранников,  со стороны
Медельина послышался рокот вертолета.
     Спецслужбы  полиции  в  последнее  время  получали несколько  анонимных
звонков о передвижении вооруженных людей по маршруту Сабанета -- Копакабана,
прежде  всего  в районе  поместий  Альто-де-ла  Крус,  Вилья-дель-Росарио  и
Ла-Бола. Вероятно, Диану и  Ричарда планировали спрятать  в более безопасной
усадьбе Альто-де-ла-Крус, расположенной на вершине крутого лесистого склона,
откуда  хорошо  просматривалась  вся долина  до самого Медельина. Телефонные
доносы и сведения,  полученные  полицией из других источников, стали поводом
для  операции  по  прочесыванию  этой  местности.  В  крупной  военной акции
участвовали два  капитана,  девять младших офицеров,  семь унтер-офицеров  и
девяносто девять  рядовых полицейских; действовали они  на земле и в воздухе
при поддержке  четырех вертолетов, оснащенных крупнокалиберными  пулеметами.
Впрочем, на  вертолеты  боевики не  обращали  никакого  внимания:  они часто
летали над головой, но ничего серьезного не происходило. На этот раз один из
охранников случайно выглянул за дверь и испуганно вскрикнул:
     -- На нас идет "закон"!
     Момент для атаки полиция выбрала весьма благоприятный: четверо дежурных
охранников не  относились  к числу  самых решительных и слишком  испугались,
чтобы защищаться, а Диана с Ричардом умышленно тянули время. Диана почистила
зубы, надела выстиранную накануне белую блузку, кроссовки и  синие джинсы, в
которых ее похитили и которые теперь болтались на ней  -- так она  похудела.
Ричард тоже сменил рубашку и собрал  операторское оборудование, возвращенное
ему накануне. Грохочущие вертолеты то  облетали дом и удалялись в долину, то
возвращались,  почти  касаясь  верхушек  деревьев, отчего  охранники  совсем
потеряли  голову.  Они  начали  орать  и  выталкивать  заложников  из  дома.
Пленникам  надели белые шляпы, чтобы  сверху их приняли за местных крестьян.
На  плечи Дианы накинули черную  шаль, а Ричард  надел свой кожаный  пиджак.
Охранники  приказали журналистам бежать в гору и сами побежали поодиночке  с
поднятыми   вверх  автоматами,  готовые  открыть   огонь  по  приближающимся
вертолетам. Диана и Ричард  начали  карабкаться  вверх по  каменистой тропе.
Подъем оказался очень крутым, а солнце палило прямо  над  головой. Уже через
несколько метров Диана выбилась из сил, и в  это  время появились вертолеты.
При  первой  очереди Ричард  бросился  на землю.  "Не  двигайся!  Притворись
убитым!" -- приказала ему Диана. И  тут же  вскрикнула и  упала рядом  лицом
вниз:
     -- Меня ранили. Не могу пошевелить ногами.
     Не  чувствуя  ног,  как,  впрочем,  и  боли,  Диана  попросила  Ричарда
осмотреть ее спину.  Перед  тем,  как она  упала,  ее будто током  ударило в
поясницу.  Задрав блузку,  Ричард увидел левее крестца маленькое  аккуратное
отверстие без крови.  Стрельба все  приближалась, Диана  уговаривала Ричарда
оставить ее и спрятаться, но он не уходил, дожидаясь, что кто-нибудь поможет
раненой.  Он  вложил в ладонь  Дианы образок Девы Марии,  который  постоянно
носил  в  кармане, и  вдвоем  они  стали  молиться.  Неожиданно  перестрелка
прекратилась, а на тропе показались два агента Элитного корпуса с автоматами
наизготовку.
     Стоя на коленях перед Дианой, Ричард поднял  вверх руки и закричал: "Не
стреляйте!" Один из полицейских удивленно посмотрел на него и спросил:
     -- Где Пабло?
     -- Не знаю, -- ответил Ричард. -- Я -- Ричард Бесерра, журналист. А это
Диана Турбай, она ранена,
     -- Документы! -- потребовал полицейский.
     Ричард предъявил свое удостоверение. С помощью военных и появившихся из
зарослей крестьян они уложили Диану на простыню и, как в гамаке, перенесли к
вертолету. Теперь  ее раздирала невыносимая боль,  но она была в сознании  и
держалась спокойно, хотя понимала, что умирает.
     Спустя полчаса военные  по телефону сообщили экс-президенту Турбаю, что
его дочь Диана и Франсиско Сантос освобождены из плена в результате операции
Элитного корпуса полиции в Медельине. Турбай сразу позвонил Эрнандо Сантосу,
а тот, вскрикнув  от радости, приказал телефонисткам своей редакции сообщить
эту новость  всем членам семьи. После этого он позвонил Альберто Вильямисару
и рассказал  ему все, что узнал. "Чудесная новость!" -- искренне обрадовался
Вильямисар, но сразу же подумал, что теперь, после освобождения Дианы и Пачо
Сантоса,  единственными, кого мог  расстрелять Эскобар, оставались Маруха  и
Беатрис.
     Вильямисар сделал несколько срочных звонков, включил радио и понял, что
новость еще не попала в эфир. Он уже собирался набрать номер  Рафаэля Пардо,
как вдруг  опять зазвонил телефон.  Эрнандо Сантос, совершенно  подавленный,
сообщил,  что Турбай ошибся, говоря об освобождении Франсиско. На самом деле
освободили телеоператора  Ричарда Бесерру,  а Диана тяжело ранена.  Эрнандо,
конечно, расстроила ошибка, вызвавшая преждевременную радость, но еще больше
его испугало отчаяние в голосе Турбая.
     Когда  Марте  Лупе  Рохас позвонили  из  телестудии, чтобы  сообщить об
освобождении  сына, ее не оказалось дома. Отправляясь навестить братьев, она
всегда брала с собой транзистор, чтобы слушать новости,  И именно в тот день
-- впервые со дня похищения сына -- приемник сломался.
     Узнав от кого-то,  что  ее сын спасен, Марта села  в  такси и попросила
шофера включить  радио.  Почти сразу  она услышала знакомый голос журналиста
Хуана Госсайна: он сообщал, что  из Медельина пока  поступает противоречивая
информация. Подтверждается, что Диана  Турбай  погибла, но о  судьбе Ричарда
Бесерры ничего не известно. Марта начала  шепотом молиться: "Господи, отведи
от  него пули, сделай так, чтобы они  прошли  мимо". Как  раз в этот  момент
Ричард безуспешно  пытался дозвониться из Медельина домой и сообщить матери,
что он в безопасности. Телефон не отвечал. Сердце Марты забилось от радости,
когда она вновь услышала взволнованный голос Госсайна:
     -- Экстренное сообщение! Телеоператор Ричард Бесерра жив и на свободе!
     Марта так  разрыдалась,  что  успокоилась  лишь поздно  вечером,  когда
встретилась с сыном в редакции "Криптона". Этот момент она вспоминает по сей
день: "Кожа да кости, бледный, бородатый -- но все-таки живой!"
     Чуть раньше  о  случившемся известили  Рафаэля  Пардо:  и  его приемную
позвонил знакомый журналист и  попросил уточнить  одну из версий полицейской
операции. Пардо связался  с  генералом Масой Маркесом  и директором  полиции
генералом Гомесом Падильей. Ни тот, ни другой об операции  ничего не  знали.
Спустя  минуту  Гомес  Падилья доложил,  что подразделение  Элитного корпуса
прочесывало местность в поисках Эскобара и случайно наткнулось  на боевиков.
Гомес  заверил,  что полицейские  не  располагали какой-либо  информацией  о
спрятанных в данном месте заложниках.
     Узнав о том, что случилось в Медельине, Турбай сразу стал звонить Нидии
в загородный дом в Табио, но телефон там не работал. Тогда он послал в Табио
машину с начальником своей охраны, поручив ему сообщить, что Диана спасена и
проходит обычное обследование в медельипском госпитале. Нидия узнала об этом
в два часа дня, но вместо  того, чтобы разделить  бурную радость всех членов
семьи, с болью и отчаянием вскрикнула:
     -- Диану убили!
     По дороге  в Боготу она жадно слушала радио,  и в сердце росла тревога.
Позднее  Нидия вспоминала:  "Всю дорогу  я плакала, но это были  не  громкие
рыдания,  а тихие  стоны".  Заехав  домой  переодеться,  Нидия отправилась в
аэропорт, где  родственников  ждал президентский "фоккер", после тридцати  с
лишним лет  интенсивной  эксплуатации летавший,  можно сказать,  на  честном
слове.  В  тот  момент  было  известно  лишь  то, что  Диана  находится  под
пристальным наблюдением  врачей,  но  Нидия уже  не верила никому  и ничему,
кроме своего материнского инстинкта. Она прошла прямо к телефону и попросила
соединить ее с президентом страны.
     -- Диану убили, господин президент,  -- сказала  она. --  И это -- ваша
работа, ваша вина и ваше каменное сердце.
     Президент поспешно ответил, что у него, наоборот, хорошие новости.
     -- Нет, сеньора, -- он  говорил  подчеркнуто спокойно. -- Мне известно,
что проводилась  силовая  операция. Точных  результатов  пока нет, но  Диана
жива.
     -- Это не так, -- настаивала Нидия. -- Ее убили.
     Президент  поддерживал  прямую  связь  с  Медельином  и  был  уверен  в
обратном.
     -- Откуда вы знаете?
     Ответ  прозвучал  с абсолютной  уверенностью: "Мне  подсказывает сердце
матери".
     Сердце матери  не ошиблось. Примерно через час представитель президента
в Медельине Мария  Эмма Мехия поднялась на борт самолета, доставившего семью
Турбай, и сообщила трагическую  новость. Диана скончалась  от  потери  крови
после того, как  врачи несколько часов безуспешно боролись  за ее жизнь. Она
потеряла  сознание еще в вертолете  на пути  в  Медельин  и больше в себя не
приходила. Ее позвоночник был перебит  на  уровне поясницы  высокоскоростной
разрывной  пулей  среднего калибра,  разорвавшейся внутри тела  и  вызвавшей
общий паралич с необратимыми последствиями.
     Нидия испытала страшное потрясение, увидев в госпитале дочь, лежащую на
хирургическом  столе,  --  голую, накрытую только окровавленной простыней, с
безжизненным лицом и  бесцветной от  полной  потери  крови  кожей. Ее  грудь
рассекал  огромный  шов  на месте разреза, через  который  хирурги проводили
прямой массаж сердца.
     Выйдя из операционной и пробиваясь сквозь пелену боли и отчаяния, Нидия
прямо  в  госпитале сделала  жесткое заявление  для прессы.  Оно  начиналось
словами: "Это история  объявленной  смерти". Не  сомневаясь, что Диана  пала
жертвой спецоперации полиции, проведенной  по  приказу  из  Боготы --  такие
сведения  ей дали уже в Медельине, -- Нидия скрупулезно перечислила, сколько
раз  обращались  к   президенту  родственники  и  она  сама  с  просьбой  не
предпринимать силовых  акций.  И вот  теперь действия правительства и  лично
президента явились такой же причиной  гибели ее дочери, как и бессмысленное,
преступное  упр