о возникшей ситуации.
     В один  из первых  приездов дон Пачо обещал, что  их освободят в первый
четверг  октября.  Это звучало  правдоподобно  на фоне  очевидных перемен: с
пленниками стали  лучше обращаться,  лучше  кормить, предоставили им  больше
свободы.  Потом  под разными  предлогами  дату  освобождения  несколько  раз
переносили.  После упомянутого четверга  сказали, что освободят  к  девятому
декабря, дню выборов в Национальную Ассамблею. Позднее  то же самое говорили
о Рождестве,  Новом годе, Трех Волхвах  или чьем-нибудь  юбилее,  но  каждое
новое обещание становилось всего лишь крупицей утешения.
     В очередной  раз  дон  Пачо  приехал  в ноябре. Он привез новые  книги,
свежие газеты, старые журналы и коробки с шоколадными конфетами, рассказал о
том,  как  живут другие заложники. Когда  Диана  узнала,  что их захватил не
священник Перес, она загорелась желанием взять интервью у Пабло Эскобара, но
не столько  ради  публикации,  сколько для того, чтобы обсудить условия  его
сдачи властям.  В конце  октября дон Пачо  сообщил,  что  ее идея  одобрена.
Однако  седьмого ноября по этим  планам был нанесен первый смертельный удар:
прервав трансляцию  футбольного  матча  между  сборной  Медельина  и сборной
страны,  агентства  новостей сообщили о  похищении Марухи  Пачон  и  Беатрис
Вильямисар.  Хуан  Витта  и  Хэро Бусс, услышав об  этом  в  своей "камере",
поняли, что положение -- хуже некуда. Стало ясно, что все они -- лишь эпизод
какого-то фильма  ужасов,  "фарш",  как выражался Хуан Витта. Сами охранники
называли их "отбросами",  а  один  в пылу какого-то спора даже  крикнул Хэро
Буссу:
     -- А ты заткнись, тебя сюда вообще никто не звал!
     Хуан Витта  впал в  депрессию,  отказался есть, плохо  спал  и  потерял
интерес к действительности, ухватившись за спасительную мысль: лучше умереть
один раз, чем делать это каждый день. Бледный, с затекавшей во сне рукой, он
тяжело  дышал и часто просыпался.  В такие дни он общался только  со  своими
умершими родственниками,  которые, как  живые, толпились вокруг его кровати.
Встревоженный  Хэро  Бусс устроил скандал по немецкому образцу.  "Если  Хуан
умрет  здесь,  отвечать  будете  вы  все",  --  предупредил  он  охранников.
Предупреждение подействовало.
     Врача, которого привезли к больному, звали Конрадо Приско  Лопера,  его
братья Давид Рикардо и Армандо Альберто Приско  Лопера возглавляли известную
банду,  работавшую  на  Пабло Эскобара с его  первых  шагов в  наркобизнесе.
Говорили,   что    братья   вербуют    наемных   убийц    среди   подростков
северо-восточного  района  Медельина,  поручая  детям-убийцам самые  грязные
дела, в том числе охрану  заложников. Что касается  самого доктора, то среди
коллег  он   считался  авторитетным  профессионалом  с  одним   единственным
недостатком: он был домашним врачом  Пабло Эскобара. Доктор  Конрадо приехал
без  маски  и  сразу  удивил  Хэро Бусса,  поприветствовав  его  на  хорошем
немецком:
     -- Hallo Hero, wie geht's uns.
     Для Хуана Витта этот визит оказался своевременным, но не из-за диагноза
--  прогрессирующий стресс, -- а из-за его страсти  к  чтению. Единственное,
что прописал  ему доктор, -- хорошее чтиво. "И как можно меньше политических
новостей, в условиях плена эта отрава способна убить любого здоровяка".
     В   ноябре   пошатнулось  здоровье  Дианы:   сильные   головные   боли,
спазматические  колики, глубокая депрессия; однако в дневнике нет  записей о
том, что  к  ней  вызывали врача.  Сама она  считала, что  причиной всему --
безысходная ситуация, еще более обострившаяся к  концу  года. "В плену время
течет  не  так,  как мы  привыкли,  --  писала  она.  --  Здесь  не  к  чему
стремиться". Одна из  записей  того времени говорит  о  глубоком пессимизме,
овладевшем  журналисткой.  "Я  вспоминаю  свою жизнь  до  сегодняшнего  дня:
сколько  пустых  увлечений,  какое ребячество  при решении  важных  проблем,
сколько  времени потрачено  на ерунду!"  В  этом жестоком самоанализе особое
место  Диана отводила  своей профессии.  "Несмотря  на все более  отчетливое
представление о том, чем является и чем должна быть журналистика, у меня нет
ясного понимания  своего места в этом ремесле". Сомнения не пощадили даже ее
собственный журнал, "который выглядит слишком бледным и с полиграфической, и
с издательской точки зрения". И тут же беспристрастный приговор: "Журналу не
хватает глубины и анализа".
     В то время все пленники жили  в ожидании  приезда  дона Пачо.  Обещания
частых  визитов  сбывались редко, а сами визиты служили мерилом времени. Шум
легких самолетов и вертолетов, пролетавших над домом, заложники принимали за
обычное патрулирование. Зато у охранников каждый  полет вызывал тревогу, они
занимали свои места и готовились к бою. Из сообщений  прессы пленники знали,
что в случае вооруженной акции полиции охранники обязаны их уничтожить.
     Вопреки  всему, в  конце ноября стало  чуть легче. Рассеялись сомнения,
беспокоившие  Асусену: ее состояние было спровоцировано  не беременностью, а
нервным  напряжением.  Правда,  радости  это  не  прибавило.  Наоборот, едва
улеглись  первые  страхи,  мысль о ребенке  превратилась  в  желанную мечту,
которую молодая  женщина поклялась воплотить  в жизнь, как только  выйдет на
свободу.  В свою  очередь, Диане вернуло надежду  заявление группы  Почетных
граждан о возможности компромисса.

     Весь  конец  ноября  Маруха  и  Беатрис  старались  привыкнуть к  новым
условиями  жизни.  У каждой  была  собственная  тактика выживания.  Беатрис,
обладая  отважным  и  сильным  характером, искала спасение в том,  чтобы как
можно дальше бежать от реальности. Она стойко держалась  первые десять дней,
но осознав  всю сложность и опасность их положения, "развернулась к трагедии
вполоборота".  Маруха,   холодный  аналитик,  с  первых  минут  поняла,  что
столкнулась с реальностью, которая сильнее ее, и что плен предстоит долгий и
трудный. Несмотря  на свой  почти иррациональный оптимизм,  она замкнулась в
себе, как моллюск в скорлупе, экономя  силы и ни на что не реагируя, пока не
привыкла к  неизбежной в таких случаях мысли о смерти. "Живыми  мы отсюда не
выйдем", -- убеждала она себя, и  это фатальное  откровение дало неожиданный
результат. Она ощутила уверенность в своих силах, почувствовала, что  сможет
приспособиться ко всему и ко всем и  путем  убеждения  добьется  послабления
режима.  На  третьей неделе  плена  телевизор  стал  невыносим,  закончились
кроссворды  и статьи  из разных журналов, оставшиеся в комнате, вероятно, от
предыдущих заложников.  Но даже в это тяжелое время  Маруха не отказалась от
давней  привычки  на  два  часа  в  день  отключаться,  погружаясь в  полное
одиночество.
     Между тем первые декабрьские новости  все  еще  вселяли надежду. В пику
Марине с  ее жуткими  предсказаниями  Маруха придумала  коллективную игру  в
оптимистический прогноз, и теперь, стоило одному  из охранников одобрительно
поднять вверх большой палец, в  игру  немедленно включалась  Марина.  Как-то
Дамарис не пошла на рынок, и пленницы  восприняли это как признак  того, что
их освобождают и что продукты уже не нужны.  Продолжая игру, они представили
себе,  как все  произойдет, когда  наступит этот долгожданный миг. Поскольку
жили  они в  потемках,  этот день  представлялся  им  ярким  и  солнечным, и
отмечать  его  они решили на  террасе в квартире Марухи. "Что вы  хотели  бы
съесть?" -- спросила Беатрис. Марина, которая прекрасно готовила, предложила
целое  меню королевского уровня.  Игра окончилась вполне реально: по  случаю
освобождения женщины привели себя в порядок и причесали друг друга. Девятого
декабря, в один из тех дней, когда им сулили свободу, приуроченную к выборам
в  Национальную  Ассамблею,  они  даже  подготовились  к  пресс-конференции,
продумав ответы на возможные вопросы. Весь  день прошел в  жадном ожидании и
ничего не  принес, но  горечи  не осталось: Маруха ничуть  не сомневалась --
более того, свято верила, -- что рано или поздно Альберто освободит их.

ГЛАВА 4______________________________________

     Похищение журналистов явилось ответной реакцией  на те планы президента
Сесара Гавирии,  которые он вынашивал еще будучи министром  в  правительстве
Вирхилио Барко, пытаясь найти правовую альтернативу силовым методам борьбы с
терроризмом. Этой проблеме он  отвел центральное место  в своей предвыборной
кампании.  На ней  он  сделал  акцент  в  речи  при  вступлении в должность,
подчеркнув  одно  важное обстоятельство: терроризм  наркомафии  --  проблема
чисто  колумбийская,  и  она  должна  решаться  внутри  страны; однако  сама
торговля наркотиками -- явление интернациональное, и борьба с ней невозможна
без  международного  сотрудничества.  Гавирия  отдавал  приоритет  борьбе  с
терроризмом  потому,  что  после  первых  взрывов  бомб общественное  мнение
требовало  лишь   изолировать   террористов,  позднее  раздались  призывы  к
экстрадиции  виновных, и  уже после четвертой бомбы  пошли разговоры  об  их
помиловании.  Однако  и в  этом  случае экстрадиция  как чрезвычайный способ
давления на преступников  могла  заставить их  сдаться в руки правосудия,  и
Гавирия был готов применить ее без колебаний.
     В первые дни после вступления в должность президенту не хватало времени
даже поговорить на эту  тему  с  кем  бы  то ни было  --  так поглотила  его
организационная работа в правительстве и подготовка к выборам в Национальную
Конституционную Ассамблею, призванную осуществить первые  глубокие реформы в
стране  за последние сто лет. Проблема роста терроризма сильно встревожила и
Рафаэля Пардо, особенно после убийства Луиса Карлоса Галана. Но и он попал в
круговорот событий, связанных с инаугурацией.  К тому же, он одним из первых
получил назначение  -- советник по  безопасности  и общественному порядку. В
продуваемом ветрами перемен доме правительства он получил  этот пост из  рук
самого молодого президента века, который обожал поэзию, восхищался "Битлз" и
вынашивал   планы   радикальных   реформ,  придумав   им  скромное  название
"Переворот".  Оказавшись в гуще событий, Пардо повсюду носил с собой набитый
бумагами портфель и устраивался поработать там, где придется. Его дочь Лаура
даже решила,  что отца уволили, -- так нерегулярно он уходил и возвращался с
работы. По правде говоря, возникшая  неразбериха была созвучна  образу жизни
Рафаэля   Пардо,   похожему  скорее   на  жизнь   лирического   поэта,   чем
государственного  служащего. Ему  было  тридцать  восемь  лет. Пардо получил
прекрасное образование:  диплом  бакалавра  Современной Гимназии  в  Боготе,
диплом  экономиста Университета  Анд,  где  позже он девять  лет  преподавал
экономику  и  занимался  исследовательской   работой,  потом  стажировка  по
проблемам планирования в Институте социальных исследований в  Гааге. Следует
также  упомянуть  его  страсть читать все  что попадется под  руку, особенно
книги  по двум весьма далеким друг от  друга темам: поэзия и безопасность. В
те времена у него было всего четыре галстука, полученные в подарок на четыре
последних Рождества;  но носил  Рафаэль только один, да и тот  в кармане, на
крайний случай.  Он предпочитал рубашки с  длинными  рукавами, чтобы не надо
было  выяснять,  тепло или холодно на улице, а, надевая  брюки и пиджак,  не
обращал внимания на сочетание  цветов  и  фасонов,  и  часто по рассеянности
оказывался в разноцветных носках. Иногда Рафаэль позволял себе "разгуляться"
-- играл в покер с дочерью Лаурой до двух часов ночи, в абсолютном молчании,
на фасоль вместо  денег. Клавдия,  красивая и кроткая супруга Рафаэля Пардо,
приходила в  бешенство, видя как муж бродит  по дому, словно  сомнамбула, не
зная,  где взять стаканы, как закрыть какую-нибудь дверцу или достать лед из
холодильника,  и  при  этом  почти  сверхъестественным  образом  не обращает
внимания на то, что приходится ему не по нутру. Но больше всего поражала его
способность  с  непреклонностью   статуи  пресекать  малейшие  попытки  даже
угадать,  о чем он думает, безжалостный  талант  сводить  любой  разговор  к
четырем   словам  или  прекращать   самую   жаркую  дискуссию   каким-нибудь
первобытным междометием.
     Соученики и сослуживцы не понимали явной  недооценки  Пардо со  стороны
домашних, считая  его  умным,  организованным  и поразительно  хладнокровным
человеком, чья обманчивая замкнутость служила лишь защитной  реакцией. Решая
простые  вопросы, он мог раздражаться,  но занимаясь  гиблым делом, проявлял
невероятную выдержку  и твердость духа,  с  примесью легкого,  неистребимого
юмора и лукавства. Видимо, еще  президент Вирхилио  Барко  пользовался  этой
замкнутостью  и  склонностью  Пардо  к  таинственности,  поручая  ему  вести
переговоры  с  повстанцами  и курировать  программы реабилитации  боевиков в
зонах конфликтов, в результате чего  удалось достичь перемирия с М-19. Новый
президент Гавирия, который  и сам мог потягаться  с  Пардо  в замкнутости  и
умении скрывать государственные  секреты, поручил  ему  заниматься вопросами
безопасности  и  общественного  порядка  в  одной  из  самых нестабильных  и
взрывоопасных стран мира. Приступив к исполнению своих  обязанностей,  Падро
весь  свой  офис носил  в портфеле и  недели две блуждал по чужим кабинетам,
прося  разрешения  воспользоваться туалетом  или  телефоном.  Зато президент
часто  советовался с  ним по  различным  вопросам, а  на  важных  совещаниях
выслушивал  мнение  Пардо  с  подчеркнутым  вниманием.  Однажды,  когда  они
остались в кабинете вдвоем, президент спросил:
     --  Скажите, Рафаэль, вас  не беспокоит,  что завтра один из этих типов
явится с повинной, а у нас нет ничего, за что его можно было бы посадить?
     В этом был корень  проблемы:  с  одной  стороны, преследуемые  полицией
террористы не  решались сдаваться без гарантий безопасности для себя и своих
близких, с  другой  стороны,  государство  не  располагало доказательствами,
достаточными для привлечения их к суду в случае поимки. Задача заключалась в
том,  чтобы  найти  юридическую  формулу, которая заставила бы  преступников
признать свою вину  в обмен на гарантии безопасности со стороны государства.
Рафаэль   Пардо  начал  работать  над   этой  задачей  еще   при  предыдущем
правительстве  и в день, когда президент  спросил его об  этом, уже носил  в
своем  портфеле-офисе  наброски  предложений.  Правда,  касались   они  лишь
принципов  решения  проблемы: тот, кто  сдастся в  руки правосудия, получает
более мягкий  приговор,  если  признает  себя виновным в подсудных  деяниях;
дополнительное смягчение  наказания предусматривалось  для  тех,  кто вернет
государству   преступно   нажитое  имущество   и  деньги.   Этим  записи   и
ограничивались,  но   президент  увидел  в  них  решение  всей  проблемы,  а
предложенная  формула   отвечала  его  стратегии:  ни  войны,  ни  мира,  но
правосудие,  которое выбило  бы почву  из-под  ног  терроризма,  не отвергая
института экстрадиции.
     Президент ознакомил с проектом министра юстиции Хаймс  Хиральдо Анхела.
Министр подхватил идею на лету, поскольку  сам давно размышлял над созданием
правового поля для борьбы с наркомафией.  Кроме того,  он,  как и президент,
был сторонником экстрадиции, угроза которой вынудит преступников сдаться.
     Хиральдо   Анхел,   человек  знающий  и  увлеченный,   любитель  точных
формулировок и ловкий  законотворец,  дополнив проект  собственными идеями и
положениями  действующего  Уголовного  Кодекса,  довольно  далеко   ушел  от
первоначального смысла текста. За субботу и воскресенье он отредактировал на
своем  портативном  репортерском   компьютере  первый  черновик,  который  с
исправлениями и поправками  от руки показал в понедельник  утром президенту.
Название документа, написанное сверху чернилами,  звучало почти исторически:
"Указ о подчинении правосудию".
     Скрупулезно относящийся к проектам своих указов, Гавирия не представлял
их в Совет  министров, пока  не был уверен, что  их утвердят. Он внимательно
изучил  черновик и обсудил его с Хиральдо Анхелом и Рафаэлем Пардо, который,
хоть и не был юристом, всегда давал дельные советы.  Затем последний вариант
текста  направили  в  Совет  безопасности, где  Хиральдо  Анхела  поддержали
министр  обороны  генерал Оскар  Ботеро и директор Криминально-следственного
управления  Карлос  Мехийя  Эскобар,  молодой,  энергичный  юрист,  которому
предстояло  проводить  указ  в жизнь.  Генерал Маса Маркес тоже  не выдвинул
возражений, хотя и  считал,  что  в  борьбе с  Медельинским  картелем  любые
методы, кроме силовых, бесполезны. "В этой стране не будет порядка, -- любил
повторять он, -- пока  жив Эскобар". Генерал был уверен, что Эскобар, если и
сдастся, подчинившись правосудию, то лишь для того, чтобы, сидя в тюрьме под
защитой правительства, продолжать свой наркобизнес.
     Проект  указа представили в  Совет министров с разъяснениями, что он не
предусматривает никаких  переговоров с террористами и не  ставит перед собой
цель  спасти человечество  от бедствия, за  которое  в первую  очередь несут
ответственность страны-потребители наркотиков.  Более того, речь идет о том,
чтобы  в  борьбе  с  наркомафией извлечь максимальный юридический эффект  из
института  экстрадиции,  предложив отмену  этой  меры  наказания в  качестве
главного  аргумента в  пакете стимулов и  гарантий  тем, кто  готов  сдаться
правосудию.
     Основная  дискуссия  развернулась  вокруг   вопроса  о   крайнем  сроке
преступлений, который предстояло учитывать судьям, Предлагалось не подводить
под амнистию  ни  одного преступления, совершенного  после  принятия  указа.
Руководитель  администрации  президента Фавио  Вильегас,  главный  противник
установления  крайнего  срока, привел  сильные  доводы:  по  истечении срока
амнистируемых  преступлений  правительство потеряет  в  этом вопросе  рычаги
влияния. Все же  большинство  согласилось с мнением президента:  в настоящий
момент отмена  крайнего  срока означает  предоставить террористам патент  на
разбой, которым они будут пользоваться до  тех пор, пока не захотят сдаться.
Чтобы  защитить  правительство  от   подозрений  в   тайных  и   недостойных
переговорах с террористами, Гавирия и Хиральдо договорились не принимать  во
время  судебных   процессов  никого  из  прямых   представителей  Подлежащих
Экстрадиции  и  не обсуждать ни  с  ними,  ни с кем бы  то ни  было  никакие
положения  указа.  Иными  словами,  предметом  переговоров  могли   быть  не
принципиальные,  а  лишь  оперативные  вопросы. Все  официальные контакты  с
Подлежащими  Экстрадиции  или  их  полномочными  представителями  поручались
директору  Криминально-следственного   управления,  который  не   назначался
исполнительной властью и не  зависел от нее. Любые переговоры предписывалось
фиксировать на бумаге, а записи сохранять.
     Проект  указа  обсуждался  с  лихорадочной  поспешностью  в  обстановке
беспрецедентной для Колумбии секретности и 5 сентября 1990 года  был принят.
Это был Чрезвычайный Указ 2047: тот, кто готов сдаться и признать свою вину,
не подлежит экстрадиции; тому, кто, признав вину, согласится сотрудничать  с
правосудием, срок заключения сокращается на одну треть за добровольную сдачу
и признание вины и еще на одну шестую за сотрудничество и помощь правосудию.
В  итоге срок заключения, предусмотренный  законом  за  одно  или  несколько
преступлений, вызвавших запрос об экстрадиции, мог быть сокращен наполовину.
Правосудие  предстало  в  самом  простом и чистом виде: сколько веревочке ни
виться...   Демонстрируя  общественности,  что  новое  правительство  готово
отказываться от экстрадиции  только в рамках данного указа, Совет министров,
принявший этот  указ,  тут  же отверг  три  запроса  об  экстрадиции  и  три
удовлетворил.
     Собственно, дело  было не в новом  указе, а  в президентской  политике,
явно нацеленной на