нист  Рафаэль  Пуйана  заявил, что готов на
коленях  просить  Эскобара отпустить пленников, он  ответил: "Пусть хоть все
тридцать  миллионов колумбийцев встанут на  колени -- все равно  не отпущу".
Правда,  в одном из писем Вильямисару Эскобар похвалил передачу за то, что в
ней говорится не только  об освобождении заложников,  но и о соблюдении прав
человека.
     Легкость, с которой  вели  себя перед  камерой дочери  Марухи  и  гости
передачи,  раздражала  жену   Пачо  Сантоса,  Марию  Викторию,  испытывавшую
непреодолимую робость на публике. Назойливый частокол  микрофонов, нахальный
свет софитов, инквизиторский глаз телекамеры, одни и те же вопросы и одни  и
те же ответы -- все  это вызывало у нее невыносимые  приступы паники. Обычно
ей удавалось спрятаться, но если все  же приходилось говорить перед камерой,
Мариаве  умирала от  страха,  а, увидев  и  услышав запись,  стыдилась,  что
выглядит смешно и глупо.
     Вся  эта возня  с  общественным  мнением вызывала  в  ней  своеобразный
протест. Вот  почему она закончила  курсы мелкого предпринимательства, потом
курсы  журналистики  и  решила, что будет жить свободно  и  радостно. Начала
принимать ненавистные  ранее приглашения, посещала лекции и концерты, носила
светлую одежду,  поздно ложилась  спать  и в  конце  концов сумела разрушить
образ безутешной вдовы. Эрнандо и его близкие друзья понимали и поддерживали
ее стремление  жить по-своему. Однако суд  общественного мнения  не заставил
себя  долго  ждать. Мариаве  узнала, что  многие, кто в открытую одобрял  ее
поведение, за  спиной осуждающе  переглядывались. Она  вдруг стала  получать
букеты роз без визиток, неизвестно кем посланные коробки шоколадных конфет и
даже анонимные признания в любви. Мария Виктория утешалась иллюзией, что это
муж нашел  какой-то  тайный  путь  связи с домом  из  своего одиночества. Но
вскоре  все  выяснилось:  неизвестный,  позвонивший  по  телефону,  оказался
маньяком. Еще  звонила  какая-то женщина,  заявившая без обиняков:  "Я люблю
вас".
     В    период    этой    творческой    свободы    у   Мариаве   появилась
подруга-ясновидица,  которая до этого предсказала  трагическую судьбу  Дианы
Турбай.  Сама  возможность  услышать мрачный  прогноз  поначалу  пугала,  но
подруга  ее успокаивала. Однажды  в начале февраля  они  снова  встретились,
Мариаве ни о чем не спрашивала, но ясновидица сама шепнула ей, проходя мимо:
"Пачо  жив". Это  было  сказано  с  такой уверенностью,  что  Мариаве  сразу
поверила, будто увидела мужа собственными глазами.

     Судя по всему, к началу февраля  Эскобар перестал доверять указам, хотя
на  словах  утверждал обратное. Недоверчивость была  его жизненным кредо, он
любил  повторять,  что только  благодаря ей еще  жив.  Он  никому не поручал
важных  постов.  Был  сам себе  главнокомандующим, начальником охраны, шефом
разведки   и   контрразведки,  непредсказуемым  стратегом   и  неподражаемым
дезинформатором. Если что-то казалось ему необычным,  Пабло  ежедневно менял
восьмерку личных  телохранителей. Ему были  знакомы  технологии  всех  типов
связи, известны способы  прослушивания  и подключения  к  телефонной  линии.
Специально нанятые люди целыми днями обменивались по телефонам полубредовыми
сообщениями, чтобы те, кто их прослушивает, запутались в паутине глупостей и
не  перехватили  нужную информацию. Когда полиция  обнародовала  номера двух
телефонов  для  информации о местонахождении Эскобара, он нанял  школьников,
чтобы  те звонили  по указанным номерам  двадцать четыре часа в сутки, мешая
осведомителям. Следы Эскобар заметал с неистощимой изобретательностью. Ни  с
кем  не  советуясь,  он  отдавал  приказы  своим  личным адвокатам,  которым
предстояло только найти для его решений юридическое обоснование.
     Отказываясь  от встречи  с Вильямисаром, Эскобар опасался какого-нибудь
электронного устройства, спрятанного под кожей, чтобы выследить его. Это мог
быть совсем маленький радиопередатчик на микробатарейке, сигнал от  которого
регистрируется  на значительном расстоянии  с помощью специальных приемников
--  гониометров,  позволяющих   приблизительно   рассчитать  местонахождение
источника сигнала. Эскобар  искренне  верил в прогресс  таких изобретений  и
действительно боялся, что кто-нибудь вживит передатчик себе под кожу. К тому
же гониометр мог определять координаты любой  радиопередачи или разговора по
мобильному и обычному телефону. Поэтому Эскобар старался пользоваться  этими
средствами  связи  как  можно  реже,  предпочитая   звонить  из  движущегося
автомобиля.  Для   письменных   посланий   он   использовал  эстафеты.   При
необходимости с кем-нибудь  встретиться Эскобар  не приглашал  к себе, а сам
назначал место встречи. Как он уйдет по  окончании разговора, никогда нельзя
было  предвидеть.  Нередко  это  был  обыкновенный рейсовый  микроавтобус  с
фальшивыми номерами и надписями, который шел по положенному маршруту, но без
остановок, поскольку все места были заняты телохранителями хозяина. Говорят,
что ради развлечения время от времени Эскобар сам занимал место водителя.
     Надежда на то, что Конституционная Ассамблея все же выступит  за отмену
экстрадиции  и  помилование,  в  феврале заметно  возросла.  Узнав об  этом,
Эскобар сосредоточил основные  усилия именно здесь, а не в  правительстве. В
действительности  Гавирия оказался гораздо  крепче, чем предполагал Эскобар.
Все,  что относилось к  указам о  подчинении правосудию,  он уже  передал  в
Криминально-следственное  управление,  министр   юстиции  был  готов  срочно
рассмотреть любой юридический вопрос. С другой стороны, Вильямисар, действуя
на свой  страх и риск,  наладил тесную связь  с  Рафаэлем  Пардо,  обеспечив
прямой  канал   связи,   которым   правительство   могло  пользоваться,   не
компрометируя себя  переговорами  с  преступником.  Эскобар понял,  что  его
заветной мечте не суждено сбыться: Гавирия никогда не согласится направить к
нему официального представителя  для переговоров. Оставалось  надеяться, что
Ассамблея помилует  его как  раскаявшегося  торговца  наркотиками или  члена
вооруженного формирования. Расчет был вполне разумным. До открытия Ассамблеи
политические  партии  согласовали  список тем  для  закрытого  обсуждения, и
правительству удалось  юридическими доводами  исключить из  него экстрадицию
как необходимый инструмент давления  в политике подчинения. Однако Верховный
Суд принял популистское решение о том, что Ассамблея уполномочена  обсуждать
любые  темы  без  ограничений, и  вопрос  об  экстрадиции  снова  всплыл  на
поверхность. Об  амнистии не упоминалось,  но и  это было  возможно, ибо под
такую расплывчатую формулировку можно было подвести все.
     Президент Гавирия был не из тех, кто бросает одно дело ради другого. За
полгода он приучил  сотрудников к  своеобразной системе связи в форме личных
посланий, суть  которых  коротко  формулировал на клочках  бумаги. Передавая
такие записки  с  оказией через ближайших помощников, Гавирия порой указывал
только  имя адресата, которому  самому предстояло  догадываться,  что  нужно
сделать. Эта привычка президента приводила его помощников в смятение, потому
что Гавирия  не  различал времени  работы  и  отдыха.  Он  просто не  ощущал
разницы, поскольку на отдыхе вел себя так же организованно, как и на работе,
продолжая  отдавать  распоряжения   во  время  коктейлей  или  сразу   после
возвращения с подводной охоты. "Играя с ним в теннис, я словно присутствовал
на заседании  кабинета  министров", --  сетовал один из советников. Во время
сиесты президент  глубоко  засыпал на пять-десять минут прямо  за письменным
столом и просыпался полным сил, в то время как его помощники валились с  ног
от усталости. Такие привычки на первый взгляд казались легкомысленными, но в
действительности позволяли  решать вопросы более настойчиво и энергично, чем
официальные распоряжения.
     Свою  систему  связи  президент  широко   использовал,  когда   пытался
остановить решение Верховного Суда по экстрадиции, аргументируя это тем, что
вопрос  касается законодательства, а не Конституции. Вначале министр Умберто
де ла Калье сумел убедить  в этом большинство. Но интересы общества, в конце
концов, стоят выше интересов правительств,  а общественности  было ясно, что
экстрадиция  является  одной  из  главных  причин  беспорядков  в стране  и,
главное, дает повод для необузданного терроризма.  В результате после долгих
дискуссий, круживших вокруг да около, эта тема была включена в  повестку дня
Комиссии по правам человека.
     Пока  развивались указанные события, семья Очоа с тревогой ожидала, что
Эскобар, терзаемый бесами, вот-вот сорвется на какие-нибудь катастрофические
действия,  подобные апокалипсису. Опасения оказались пророческими. В  начале
марта  Очоа  прислали Вильямисару срочное сообщение: "Немедленно приезжайте,
готовится  нечто  ужасное". Они получили письмо, в котором Эскобар  грозился
взорвать пятьдесят тонн  динамита в историческом районе Картахены-де-Индиас,
если полицейских  не привлекут к ответственности за бесчинства  в пригородах
Медельина: сто килограмм взрывчатки за каждого мужчину, убитого не в бою.
     Подлежащие  Экстрадиции считали Картахену неприкосновенной святыней  до
25 октября 1989  года, когда от взрыва динамита содрогнулся  фундамент отеля
"Хилтон",  посыпались стекла и погибли два врача -- участники проходившей на
соседнем  этаже  конференции.   Стало   ясно,  что  и   до  этого  достояния
человечества  добралась  война.  Новая  угроза  не   оставляла   времени  на
размышления.
     Президент Гавирия узнал обо всем  от Вильямисара  за несколько  дней до
взрыва.  "Речь идет уже  не о  жизни  Марухи,  а  о  спасении Картахены", --
убеждал  его  Вильямисар.  В  ответ президент  поблагодарил  за  информацию,
заверил, что правительство примет меры для предотвращения катастрофы,  но ни
в коем случае не поддастся шантажу. Вильямисару пришлось  снова отправляться
в Медельин, где с  помощью  Очоа все же удалось отговорить Эскобара  от  его
намерений.  Сделать  это  было  не просто.  До намеченного взрыва оставались
считанные  дни,  когда Эскобар сообщил  в  срочном послании, что гарантирует
жизнь  пленным  журналистам  и  откладывает  взрывы бомб в крупных  городах.
Однако настроен он был категорично: если полицейские акции в Медельине будут
продолжаться после апреля, от древней Картахены-де-Индиас не останется камня
на камне.

ГЛАВА 9______________________________________

     Оставшись  одна,  Маруха  понимала,  что находится  в руках  тех,  кто,
возможно,   убил  Марину   и  Беатрис  и  теперь  отказывается  вернуть   ей
радиоприемник  и телевизор,  чтобы она томилась в  неизвестности. Поэтому от
настойчивых  просьб  она  перешла  к категоричным  требованиям,  кричала  на
охранников так,  чтобы  услышали даже  соседи,  отказывалась от  прогулок  и
угрожала объявить голодовку. Ни майордомо, ни охрана  этого не ожидали и  не
знали,  как поступить. Бормоча  бесполезные утешения,  они ходили звонить по
телефону и возвращались в еще большей растерянности. Ни призрачные обещания,
ни угрозы не могли заставить Маруху отказаться от голодовки.
     Никогда прежде  она  не  чувствовала себя  такой  свободной. Поняв, что
охране приказано обращаться с пленницей хорошо, ибо преступникам любой ценой
нужно было сохранить ей жизнь, Маруха вовсю использовала этот козырь. Расчет
оказался точным: через три  дня после  освобождения  Беатрис,  ранним утром,
дверь  неожиданно  открылась  и в  комнату вошел майордомо  с  телевизором и
приемником. "Сейчас вы кое о чем узнаете", -- предупредил он Маруху и тем же
будничным голосом объявил:
     -- Донья Марина Монтойя умерла.
     Вопреки его  ожиданиям, Маруха восприняла известие так, словно всегда о
нем знала. Наоборот,  она бы  удивилась,  если бы Марину  оставили  в живых.
Только когда эта весть дошла до сердца  Марухи, она поняла, что очень любила
Марину и многое отдала бы за то, чтобы новость оказалась неправдой.
     -- Убийцы! Все вы -- убийцы! -- крикнула она в лицо майордомо.
     В этот  момент в дверях показался  Доктор и, пытаясь  успокоить Маруху,
сообщил, что Беатрис благополучно добралась  домой, однако Маруха уже никому
не  хотела верить  до тех пор, пока  сама не  увидит  по  телевизору  или не
услышит  по радио голос Беатрис. Она почувствовала, что  Доктор пытается сам
себя оправдать.
     -- Теперь понимаю, почему вас так долго не  было: должно быть, от стыда
за то, что вы сделали с Мариной!
     От неожиданности Доктор замешкался с ответом.
     -- За что, -- наступала Маруха, -- ее приговорили?
     Он начал объяснять,  что речь идет о мести за двойное предательство. "С
вами  все по-другому. Тут дело  в  политике", --  повторил  он уже сказанное
когда-то. Его слова доходили до Марухи, как сквозь стенку: играло  свою роль
оцепенение, которое вызывают мысли о смерти у тех, кто к ней близок.
     -- Расскажите, как это случилось. Марина знала?
     -- Клянусь, даже не догадывалась, -- заверил Доктор.
     -- Не догадывалась? Этого не может быть! -- настаивала Маруха.
     -- Ей объяснили, что  перевозят  в другой  дом, --  убеждал  Доктор. --
Приказали выйти из машины  и идти вперед,  потом выстрелили сзади в  голову.
Она не успела ничего понять.
     Образ  Марины  в  маске задом  наперед,  на ощупь  шагающей  в  сторону
воображаемого дома, еще долго преследовал  Маруху бессонными ночами. Больше,
чем сама  смерть,  ее пугал последний миг -- сознание смерти. Утешало  одно:
коробочка  с  таблетками  снотворного, которые  она  копила, как драгоценный
жемчуг, чтобы проглотить целую пригоршню, прежде  чем безропотно отправиться
на бойню.
     Наконец в полуденных новостях Маруха увидела окруженную  людьми Беатрис
в  квартире,  заставленной  цветами,  которую  сразу  узнала,  несмотря   на
перестановки: это  была  ее  собственная  квартира.  Правда,  радость  сразу
сменилась досадой от  этих  перестановок. В  библиотеке все устроили хорошо,
так, как она  и  хотела, но  стены и  ковры  были ужасного цвета,  а танскую
статуэтку лошади поставили в самом неудачном месте. Забыв о своем положении,
Маруха  начала громко ругать мужа и  детей,  будто они могли  услышать ее  с
экрана: "Растяпы! Все перепутали,  сделали не  так,  как я  говорила!" Жажда
свободы на мгновение свелась к острому желанию высказать им всем в лицо свое
недовольство.
     В  круговороте переживаний  потянулись  безжалостные  дни и бесконечные
ночи. Марухе было страшно  ложиться  в кровать Марины, чувствовать запах  ее
одеяла и, засыпая, слышать в потемках ее дыхание, похожее на шуршание пчелы.
Однажды  ночью  галлюцинации обрели пугающую реальность.  Марина  словно  во
плоти взяла Маруху за руку своей холодной, вялой  рукой и шепнула ей на ухо:
"Маруха".
     Это  не было  простым  сновидением: нечто подобное Маруха  уже пережила
однажды  в  Джакарте.  На  распродаже  антиквариата  она  купила  скульптуру
красивого  юноши в натуральную  величину, который одной ногой попирал голову
поверженного ребенка. Над его головой сиял латунный нимб, как у католических
святых, хотя стиль и  материал  наводили  на  мысль  о безвкусной самоделке.
Скульптура  долго простояла в  доме на  самом  видном  месте, и только потом
Маруха узнала, что это был Бог Смерти.
     Однажды  ночью  Марухе  приснилось,  как  она  пытается  оторвать  этот
вычурный нимб, но  у  нее ничего не  получается. Нимб был приварен к бронзе.
Она  проснулась в  плохом настроении,  вспомнила сон, поспешила в гостиную и
увидела, что нимб валяется на полу, как будто сбылось то, что ей приснилось.
Человек  рациональный и  неверующий,  Маруха  решила, что  сама  в  каком-то
сомнабулическом забвении сорвала венец с Бога Смерти.
     В первые недели плена Маруха черпала силы в негодовании, которое  у нее
вызывала  покорность  Марины. Затем  его сменило  сочувствие  горькой судьбе
подруги и желание вернуть ей интерес к жизни. Позже пришлось демонстрировать
перед павшей духом Беатрис притворный оптимизм и умение держать себя в руках
под натиском жестоких событий. Кто-то же должен быть стать у руля, чтобы  не
позволить всем  утонуть  в этой  мрачной  зловонной  каморке  три  на два  с
половиной  метра,  где  приходилось  спать  на полу,  питаться  объедками  с
хозяйского стола  и в любую минуту  ожидать  смерти. Но теперь в  комнате не
было  никого,  перед  кем  нужно  притворяться:  Маруха  осталась  в  полном
одиночестве.
     Веря, что Беатрис объяснила родственникам, как передавать информацию по
радио и телевидению, Маруха сохраняла бдительность. Вильямисар действительно
несколько раз выступал с ободряющими речами, а дети успокаивали мать мечтами
о  будущем  и ласковым  словом. Вдруг без всяких  на то  причин эти контакты
прекратились недели на две --  Маруху словно забыли. Она  вновь пала  духом.
Перестала гулять. Целыми днями лежала на кровати лицом к стене, ни на что не
реагируя,  пила и ела, только чтобы не  умереть.  Снова  начались судороги и
боль в ногах, как в декабре, когда пришлось вызывать врача. На этот раз  она
даже не жаловалась.
     Занятые своими конфликтами  и внутренними распрями, охранники перестали
обращать  на нее внимание. Обед стыл  в тарелках,  а  майордомо  и его  жена
делали  вид,  что ничего  не  происходит. Тянулись  долгие однообразные дни.
Порой они напоминали Марухе худшие из первых дней плена. Она совсем потеряла
интерес к  жизни.  Плакала.  Проснувшись  однажды  утром,  Маруха  с  ужасом
обнаружила, что правая рука дергается сама по себе -- независимо от ее воли.
     Спасло  ее  то,  что в  конце  февраля заменили  охрану.  Вместо  шайки
Барабаса  появились  четверо новичков -- серьезные,  дисциплинированные и...
разговорчивые. Их хорошие манеры и правильная речь принесли Марухе подлинное
облегчение. Новые охранники сразу пригласили Маруху поиграть вместе с ними в
"нинтендо" и другие видеоигры. Игра сблизила. С первых дней Маруха заметила,
что ей очень легко общаться с этой командой: они хорошо понимали друг друга.
Несомненно, ребятам дали задание добиться расположения пленницы, ободрить ее
своим  нестандартным  поведением,  убедить  Маруху,  чтобы  она  возобновила
рекомендованные  врачом прогулки  по  двору, подумала  о муже  и детях и  не
лишала их надежды вскоре увидеть ее в добром здравии.
     Сложилась  обстановка,   подходящая   для  откровенных  бесед.   Марухе
показалось, что охранники  -- тоже узники, что они, быть может,  нуждаются в
ней, поэтому она начала рассказывать им, как воспитывала троих -- теперь уже
взрослых  --  сыновей.  Маруха  вспоминала   яркие  впечатления   детства  и
студенческих лет, говорила о своих привычках и вкусах. Чувствуя ее  доверие,
охранники тоже рассказывали ей о себе.
     Все  они получили  среднее образование, а один учился в университете --
не меньше семестра, потому что вспоминал,  как сдавал экзамены. В отличие от
прежних нынешние охранники считали себя выходцами из  семей среднего класса,
хотя  их  культура  в той  или  иной  степени  еще  носила отпечаток  бедных
предместий Медельина.  Старшему, высокому  и стройному рассудительному парню
по кличке Муравей, исполнилось двадцать четыре года. После  гибели родителей
в автокатастрофе он уже  не мог оплачивать  учебу в университете и подался в
боевики. Другой, по  кличке Акула, восторженно вспоминал, как  сдал половину
экзаменов за среднюю школу, угрожая учителям игрушечным револьвером.  Самого
веселого из  всех,  кого встречала  в  плену Маруха,  звали  Волчок,  и  ему
действительно  подходило это  прозвище:  толстенький,  с  короткими  тонкими
ножками и доходившей  до  сумасшествия страстью  к танцам. Порой  он включал
магнитофон с записями сальсы после завтрака и упоенно танцевал  без перерыва
до конца смены. Серьезнее остальных выглядел  сын учительницы, любитель книг
и  газет,  хорошо  разбиравшийся  в  происходящих  в стране  событиях.