ь, сильно
встревожен,  раз так настойчиво интересуется своим  гороскопом". Дело в том,
что,  услышав о предсказаниях Маурисио Пуэрты, Эскобар захотел узнать все до
мельчайших подробностей. Его посланники, однако, не дошли до цели, а один из
них  вообще  бесследно  исчез.  Чтобы оказаться поближе  к Эскобару,  Пуэрта
организовал в Медельине широко разрекламированный семинар, но череда нелепых
и  странных  случайностей  вновь не  позволила им встретиться.  Как объяснил
Пуэрта,  звезды  никому не  позволяют  вмешиваться  в  судьбу,  уже  ставшую
неотвратимой.
     Супруга Пачо Сантоса тоже  столкнулась с проявлением сверхъестественных
сил в лице уже  упомянутой подруги-ясновидицы, которая  удивительным образом
предсказала смерть Дианы и столь же уверенно утверждала, что Пачо жив. Когда
в  апреле они  вновь встретились в каком-то общественном  месте,  ясновидица
прошептала мимоходом:
     -- Поздравляю. Я вижу, он скоро вернется.
     Эти слова оставались единственным утешением до  того  дня,  когда падре
Гарсия Эррерос выступил  со своим мистическим  обращением  к  Эскобару.  Как
дошел  он  до  этого  прозрения  и  какое  отношение  имело к этому  море  в
Ковеньясе,  до  сих  пор  остается  загадкой  для  всей  страны.  Еще  более
загадочной  выглядит история о  том, как все  это  пришло ему  в  голову,  В
пятницу, 12  апреля 1991 года, падре встретился с доктором Мануэлем  Элкином
Патарройо, знаменитым создателем  вакцины против малярии, чтобы договориться
о  создании  под  эгидой "Минуты  с  Господом"  медицинского  пункта  ранней
диагностики СПИДа. Кроме молодого  монаха из его прихода, падре  сопровождал
его близкий  друг, истинный антьокец, помогавший ему решать земные проблемы.
Этот благодетель, который просил не упоминать его имени, по своей инициативе
не только  построил  и подарил падре Гарсии Эрреросу личную  часовню,  но  и
добровольно  выплачивал  со своих доходов  десятину  на  социальные  проекты
священника. В  автомобиле, который вез их в Институт  иммунологии  к доктору
Патарройо, у этого человека вдруг возникла идея.
     -- Послушайте, падре! Почему бы вам не вмешаться в это дело и не помочь
Эскобару сдаться?
     Вопрос был задан  без предисловий и вроде бы ни с того ни с сего.  "Это
было как послание свыше", -- вспоминал он позднее, говоря о Боге с привычной
почтительностью   слуги  и  уверенностью  друга.  На  священника  эти  слова
подействовали,  как  выстрел в  самое  сердце.  Он  побледнел  как  мертвец.
Беседовавшего  с ним  доктора  Патарройо  поразили  горящие  энергией  глаза
священника  и  его деловая  хватка.  Но  он не  слышал заданного  по  дороге
вопроса. Зато спутники Гарсии Эррероса  восприняли все  иначе. "Падре словно
витал в облаках, --  вспоминает его друг-антьокец.  -- Во время  разговора с
доктором  он не мог думать ни о чем, кроме моих слов,  а уходя, так  спешил,
что я испугался".  Друг-благодетель  решил даже  отвезти  падре на  выходные
отдохнуть  в Ковеньясе,  популярном курорте  на берегу Карибского моря,  где
сидят  в теплой воде тысячи  туристов и где кончается  нефтепровод, подающий
двести пятьдесят тысяч баррелей сырой нефти в день.
     Падре не мог  успокоиться ни  на минуту.  Он почти не  спал,  вскакивал
из-за  стола  посреди обеда, днем и  ночью часто ходил по пляжу.  "О, море в
Ковеньясе! -- кричал он сквозь грохот волн. Сумею  ли я? Должен ли я сделать
это? Ты все знаешь, скажи, не сгинем ли мы в наших устремлениях?" После этих
нервных прогулок он возвращался в дом совершенно  спокойным, словно и впрямь
получил от  моря ответ, и начинал обсуждать со своим гостеприимным  хозяином
мельчайшие детали предстоящего проекта.
     Ко вторнику, вернувшись в Боготу, падре уже имел представление, что ему
делать,  и  окончательно  успокоился.  В  среду  он  вернулся  к  привычному
распорядку: проснувшись  в  шесть утра,  принял душ, надел  черную  сутану с
клериканским воротничком, поверх нее, как всегда, белый плащ-накидку и начал
обсуждать текущие вопросы с Паулиной Гарсон, своей бессменной секретаршей на
протяжении  половины жизни.  В тот вечер его телевыступление было  посвящено
другой теме, не имевшей никакого отношения к завладевшим его мыслями  делом.
В четверг утром доктор  Патарройо, как и обещал,  дал положительный ответ на
предложение  о  сотрудничестве.  Падре не  стал обедать. Без  десяти семь он
приехал в студию  "Интрависион",  откуда  транслировалась  его программа,  и
прямо перед камерой выступил с импровизированным обращением  к Эскобару. Эти
шестьдесят секунд полностью изменили его оставшуюся жизнь. После возвращения
домой  на  него  обрушились  телефонные  звонки  со  всей  страны  и  лавина
журналистов,  с того вечера уже не терявших его из виду, пока он не выполнил
свое обещание отвести Пабло Эскобара за руку прямо в тюрьму.
     Развязка приближалась, но прогнозы оставались весьма смутными; общество
разделилось на две части: большинство верило, что добрый монах -- святой, но
были и  такие, кто считал его  полусумасшедшим. В действительности, многое в
его жизни свидетельствовало о здравом уме священника, В январе падре отметил
восемьдесят второй день рождения, в августе исполнялось пятьдесят два года с
тех пор, как  он принял сан, и среди влиятельных колумбийцев он, безусловно,
оставался единственным,  кто никогда не  мечтал  стать  президентом  страны.
Седая голова и белая шерстяная накидка поверх сутаны завершали  образ одного
из  самых  уважаемых  в  стране людей. Он сочинял стихи,  в девятнадцать лет
опубликовал  книжку, потом, тоже в молодые годы, еще одну -- под псевдонимом
Старец.  Затем  последовала давно уже  забытая премия за сборник рассказов и
сорок шесть  наград за общественную деятельность.  И в горе, и в радости  он
всегда твердо стоял на  ногах, любил светские развлечения, умел рассказывать
и слушать анекдоты на любые темы, а  в минуты откровений  обнаруживалась его
суть,  обычно  скрытая  под пастушеской накидкой, --  сантандерец  до  мозга
костей.
     Жил падре в крайне суровых условиях в пастырском доме прихода Сан Хуана
Эудеса, в комнате с протекающим потолком,  который не позволял  латать. Спал
на  дощатой  кровати  без  матраса  и  подушки, под  покрывалом  из  цветных
лоскутков  в  форме   домиков,  сшитым  для  него  сердобольными  монашками.
Несколько раз  ему предлагали перьевые  подушки, но он  отказывался, считая,
что это противоречит Закону Божьему. Падре носил одну пару обуви, одну смену
белья и неизменную белую  накидку до  тех  пор, пока  ему не  дарили  что-то
новое.  Ел мало, но с удовольствием, и  умел ценить хорошие блюда и марочные
вина, однако избегал приглашений отобедать в шикарном ресторане, чтобы никто
не подумал, будто  он платит сам. Однажды он увидел па пальце некой  знатной
дамы перстень  с бриллиантом величиной с миндаль и заметил, глядя ей прямо в
глаза:
     --  Такого  сокровища мне  хватило  бы,  чтобы  построить сто  двадцать
домиков для бедняков.
     Смущенная дама  не знала,  что  ответить, а  на следующий день прислала
падре  свой перстень вместе  с сердечным письмом.  На  сто двадцать  домиков
денег, конечно, не хватило, но в конце концов падре их все же построил.
     Паулина Гарсон де Бермудес  родилась в Чипате, в Южном Сантандере,  и в
1961 году  пятнадцатилетней девушкой  приехала  вместе с  матерью  в Боготу,
запасшись рекомендациями как хорошая машинистка. Так оно и было, зато она не
умела пользоваться телефоном и делала столько орфографических ошибок, что ее
труды  невозможно  было  прочесть  с  первого раза.  Однако,  стремясь  быть
полезной падре, Паулина хорошо освоила  и телефон, и орфографию. В  двадцать
пять лет она  вышла замуж и родила сначала  сына Альфонсо,  потом дочь Марию
Констансу  -- оба они стали  инженерами-конструкторами.  Паулине удалось так
пристроить  детей, чтобы не прекращать работу с падре, который передавал  ей
все больше прав  и обязанностей. В  результате он уже  не  мог  обойтись без
верной секретарши и начал брать  ее с собой в поездки по стране и  за рубеж,
правда  не одну,  а  с  еще одним  священником. "Чтобы избежать сплетен", --
поясняла Паулина.  Она  ездила с ним повсюду, хотя бы просто для того, чтобы
надевать и снимать священнику контактные линзы, с которыми он никогда не мог
справиться сам.
     В последние годы падре оглох  на правое ухо, стал вспыльчивым  и сильно
переживал из-за частичных провалов памяти.  Во время  молитвы он  постепенно
отходил от классических текстов, с упоением посвященного громко импровизируя
что-то  свое.  Его  слава  блаженного  росла  вместе с  верой  людей  в  его
сверхъестественную способность общаться  с водными потоками и управлять ими.
Ясная позиция падре в  деле с  Пабло  Эскобаром  заставила  многих вспомнить
слова, сказанные  им в августе 1957 года после возвращения в страну генерала
Густаво Рохаса  Пинильи, готового предстать перед судом  парламента:  "Когда
человек отдает  себя в руки закона, он заслуживает глубокого уважения,  даже
если  виновен". Когда  перед  самой  смертью  падре  на  очередном  с трудом
организованном "Миллионном Банкете" его друг спросил, что падре будет делать
потом,  тот  ответил,  как девятнадцатилетний юноша: "Мечтаю  растянуться на
лугу и смотреть на звезды".
     На  следующий день после  своего  телеобращения,  без  предупреждения и
предварительной  договоренности  падре  Гарсия  Эррерос  появился  в  тюрьме
Итагуи, чтобы узнать у братьев Очоа,  что можно сделать для сдачи  Эскобара.
На  братьев  Очоа  он  произвел впечатление  святого  с  одним  единственным
недостатком: более сорока лет падре общался с людьми  посредством ежедневных
проповедей и не имел представления о делах, которые в обществе обсуждать  не
принято.  Решающим стало мнение  дона Фабио, считавшего,  что  падре  послан
провидением.  Во-первых, с  ним  Эскобар  не будет оттягивать встречу, как с
Вильямисаром.  Во-вторых,  образ  чудотворца  сможет  убедить сдаться и  всю
команду Эскобара.
     Через  два  дня  падре Гарсия  Эррерос  сообщил  прессе,  что установил
контакт с организаторами похищений и выразил надежду  на скорое освобождение
журналистов. Вильямисар  немедленно  встретился с  падре  в студии  передачи
"Минута  с Господом". Он  сопровождал  падре в  следующей  поездке  в тюрьму
Итагуи, где в тот же день начались томительные секретные переговоры, которые
должны   были  завершиться   сдачей   Эскобара.   Все   началось  с  письма,
продиктованного падре в тюремной камере братьев  Очоа и отпечатанного Марией
Лиа на  машинке. Стоя перед ней, падре, как всегда,  без подготовки диктовал
привычным  назидательным  тоном  со  знакомым  по  телевизионным  проповедям
сантандерским акцентом. Он предложил Эскобару  вместе искать  пути к миру  в
Колумбии. Выражал надежду,  что правительство назначит его, падре,  гарантом
"соблюдения твоих прав и прав твоей семьи  и друзей". Но предупреждал, чтобы
Эскобар  не  требовал от правительства  невозможного.  Прежде чем  закончить
"искренним приветом", падре сформулировал  практическую цель своего  письма:
"Если ты считаешь, что мы можем встретиться где-нибудь в  безопасном для нас
обоих месте, скажи мне".
     Через три дня Эскобар прислал ответ. Он соглашался  сдаться ради мира в
стране. Давал понять, что не ждет для себя  помилования и  намерен требовать
не   уголовного,   а   лишь  дисциплинарного   наказания   для  полицейских,
бесчинствовавших  в  медельинских  предместьях, но  подтверждал неизбежность
ответного террора. Он писал, что готов признаться в каком-либо преступлении,
хотя и уверен, что ни один судья в Колумбии и за ее пределами не располагает
достаточными  для суда уликами, и  выражал  надежду, что его соратники будут
пользоваться равными гарантиями безопасности. Вопреки всем ожиданиям, письмо
не содержало ответа на предложение падре о встрече.
     Падре  обещал   Вильямисару,   что   постарается   не  разглашать   ход
переговоров, и первое время почти держал слово,  но свой  детский авантюризм
побороть не смог. Вокруг него возник такой  ореол надежды, столь пристальным
оказалось внимание прессы, что с некоторых пор священник  не  мог  сделать и
шагу   без  толпы   репортеров  и   передвижных   теле-   и  радиоустановок,
сопровождавших его до самого порога дома.
     Вильямисар, действовавший  пять месяцев в обстановке полной секретности
под  уже привычным контролем Рафаэля Пардо, опасался, что несдержанный  язык
падре  Эррероса  поставит  под  угрозу  весь  ход  операции.  Чтобы  заранее
подготовиться к возможным действиям падре, Альберто тайком от него обратился
за помощью  и заручился  поддержкой  тех, кто был ближе  всех  к священнику,
прежде всего  Паулины. 13  мая  Вильямисар  получил  письмо  от  Эскобара, в
котором  тот  просил  привезти падре  в  Ла-Лому  и  задержать  его  там  па
необходимый срок. В письме говорилось, что  речь может идти как о трех днях,
так и  о трех месяцах, поскольку Эскобару требовалось лично проверить каждый
шаг. Не  исключалось,  что в последний  момент  встреча  не состоится  из за
каких-либо проблем безопасности.  С  счастью, падре был  готов участвовать в
любом  деле,  избавлявшем  его  от сонливости.  14 мая  в  пять  часов  утра
Вильямисар  постучал к дверь дома, где жил  падре, и застал его за  работой,
словно на улице уже был день.
     -- Собирайтесь, падре, -- сказал он ему, -- мы едем в Медельин.
     У семьи Очоа было готово в Ла-Лома  все, чтобы принять  падре на  любой
необходимый  срок.  Дон  Фабио  был  в  отъезде,  но  женщины  подготовились
основательно. Предстояло  развеять беспокойство священника, понимавшего, что
такое  неожиданное  и поспешное путешествие может быть вызвано  лишь  чем-то
очень серьезным.
     Завтрак был  обильным и  долгим, и  падре поел с  аппетитом. Примерно в
десять утра, стараясь  не драматизировать обстановку, Марта Ньевес объяснила
падре, что Эскобар встретится  с ним в ближайшее  время. Он чуть не запрыгал
от радости, суетясь и не зная, чем заняться, пока Вильямисар не вернул его к
реальности, предупредив:
     -- Будет лучше, если  вы узнаете сразу. Возможно,  вам  придется  ехать
одному с шофером, неизвестно куда и насколько.
     Падре побледнел. Едва не выронив из рук четки, он  начал расхаживать из
угла в угол  и  декламировать вслух собственные молитвы. Проходя  мимо окна,
священник каждый раз смотрел на дорогу, а в  его душе  боролись два чувства:
беспокойство, что обещанный автомобиль  не приедет, и острое  желание, чтобы
он не приехал. Он хотел было позвонить, но  тут же  сам понял опрометчивость
такого  шага. "К счастью, для общения с Богом телефоны не нужны",  -- сказал
он.  От запоздалого, но  еще  более аппетитного,  чем завтрак, обеда, Гарсия
Эррерос  отказался.  В  приготовленной  для  него комнате  стояла кровать  с
балдахином  и бахромой,  как у епископа. Женщины попытались  уговорить падре
немного отдохнуть. Он  согласился, но так и  не уснул. Чтобы успокоиться, он
взял  "Краткую историю времени" Стивена Хаукинга, модную тогда книгу, где  с
помощью  математических  расчетов опровергалось  существование  Бога.  Около
четырех часов дня падре вышел в зал, где дремал Вильямисар.
     -- Альберто, -- сказал он,-- нам лучше вернуться в Боготу,
     Ласковым и тактичным женщинам с трудом удалось его отговорить. К вечеру
священник  опять пал духом, но  уехать  уже не порывался:  ночные поездки он
считал  весьма рискованными.  Перед  слом  падре  попросил помочь ему  снять
контактные  линзы:  дома  этим  всегда  занималась  Паулина.  Вильямисар  не
ложился, не исключая, что Эскобару покажется безопаснее провести встречу под
покровом ночи.
     Падре  тоже не удалось заснуть. В восемь утра подали завтрак, еще более
соблазнительный,  чем накануне,  но падре  даже  не  сел  за  стол. Он вновь
расстроился  из-за контактных линз,  и никто не мог ему в этом помочь,  пока
сама управляющая поместьем с большим трудом наконец не вставила их на место.
По сравнению с первым днем падре вел себя спокойнее, не вышагивал  без конца
из угла в угол, а сидел,  неотрывно  глядя через  окно на дорогу, по которой
должен приехать автомобиль. Наконец, потеряв терпение, он вскочил.
     -- Я уезжаю, мне надоела вся эта волокита!
     Его  еле  уговорили  подождать  до  обеда.  Согласившись,  падре  снова
успокоился. За  обедом  он  ел  с  аппетитом  и, как в лучшие  времена,  был
интересным собеседником, а после обеда заявил, что намерен вздремнуть.
     -- Но имейте в виду,  -- повторил он, подняв палец вверх, -- как только
проснусь -- сразу уеду.
     Марта Ньевес несколько рал звонила  по телефону  в надежде  узнать хоть
что-нибудь, что поможет удержать  проснувшегося  падре. Около трех часов дня
всех,  кто  дремал  в  гостиной, разбудил  шум  мотора.  Вскочив  с  кресла,
Вильямисар постучал в комнату, где спал падре, и открыл дверь.
     -- Падре, за вами приехали.
     Полусонный священник с трудом поднялся. Сердце Вильямисара защемило  от
жалости:  обтянутые кожей  кости и  трясущееся  от  страха тело делали падре
похожим  на  ощипанного  цыпленка.  Однако  он  быстро  взял  себя  в  руки,
перекрестился и,  словно окрепнув духом, стал  решительным и даже как  будто
вырос.  "Преклони  колени, сын  мой, -- велел  он Вильямисару.  -- Помолимся
вместе". С колен поднялся уже совсем другой человек.
     -- Посмотрим, как там Пабло.
     Вильямисар хотел бы сопровождать падре, но не мог -- так было условлено
заранее. Пришлось ограничиться разговором с шофером.
     -- Берегите падре. Это большой человек. Будьте  осторожны. На вас лежит
огромная ответственность.
     Водитель посмотрел на Вильямисара, как на ненормального:
     -- Вы думаете, если я везу святого, с нами может что-то случиться?
     Вильямисар  заставил падре надеть  бейсболку, чтобы  в  дороге никто не
узнал его седые волосы. Он  опасался,  что в  Медельине  машину  остановят и
встреча сорвется. Или священник попадет под  перекрестный огонь  боевиков  и
полиции.  Падре  усадили  рядом с  шофером. Когда  машина тронулась и начала
удаляться,  падре  снял  бейсболку  с  головы  и  выбросил через  окно.  "Не
беспокойся, сын  мой! -- крикнул  он  Вильямисару. -- Ведь  я  властвую  над
водами!"  Раскаты  грома  прокатились  по  всей  долине,  и  с  неба  хлынул
библейский ливень.

     О встрече падре Гарсии Эррероса  с  Пабло Эскобаром известно только то,
что рассказал  сам  священник,  вернувшись в Ла-Лому. По его словам, встреча
проходила  в  роскошном  особняке  с  бассейном  олимпийского   стандарта  и
всевозможными спортивными сооружениями. По  пути в целях безопасности трижды
меняли  машину, но из-за проливного дождя, не прекращавшегося ни на  минуту,
многочисленные  полицейские  кордоны  их ни  разу не  остановили.  Некоторые
посты,   как  уверял  водитель,   принадлежали  службе   безопасности  самих
Подлежащих Экстрадиции.  Дорога заняла более трех часов, хотя, скорее всего,
падре привезли в  одну из  резиденций Эскобара в самом  Медельине,  а  шофер
специально петлял, чтобы падре казалось, что его увозят далеко от Ла-Ломы.
     Священник рассказал,  что в саду перед домом его  встретили десятка два
вооруженных охранников, которых он упрекнул за неправедную жизнь и нежелание
сдаться  правосудию. Сам  Эскобар с большой  черной бородой ждал на террасе,
одетый по-домашнему к белый хлопковый костюм. Страх, который падре испытывал
с момента приезда в Ла-Лому и позже по пути в неизвестность, рассеялся.
     -- Пабло, -- сказал  падре,  -- я приехал, чтобы договориться и уладить
это дело.
     Эскобар  приветствовал  священника искренне  и весьма  уважительно. Они
прошли в гостиную и расположились в  цветастых креслах,  друг против  друга,
как  добрые друзья,  готовые к  долгой  беседе.  Глоток  виски  окончательно
успокоил гостя, а Эскобар в продолжение  всей беседы попивал  фруктовый сок.
Вопреки  ожиданиям, встреча  заняла  всего  сорок пять минут:  падре