гда двери лавок и
домов надежно заперты на засовы и щеколды.
     Крайне благоприятная  возможность  бежать  все же представилась 6 марта
именно ночью.  Один  из  охранников принес  бутылку  водки и пригласил  Пачо
выпить, пока  шла телепередача о Хулио Иглесиасе. Пачо  пил мало, только  за
компанию. Охранник, заступивший на смену только вечером, наливал себе  часто
и упал  как сноп, не  осилив  бутылки и  не  пристегнув пленника  к кровати.
Однако Пачо так хотелось спать, что вначале  он даже не подумал о  посланной
небом возможности.  Ночью, если ему  требовалось пойти в туалет, его  должен
был сопровождать дежурный, но Пачо решил не нарушать его счастливый хмельной
сон. Без всякой задней мысли он вышел в темный коридор -- как был, босиком и
в  трусах,  и, затаив  дыхание,  миновал комнату, в которой спала  остальная
охрана.  Кто-то  храпел как  паровоз. До этого момента  Пачо не приходило  в
голову,  что это  может  быть побег  и  самое  трудное  уже позади.  К горлу
подступила тошнота,  язык онемел, сердце выпрыгивало из груди. "Страшно было
не  бежать, а  решиться",  --  вспоминал  он потом.  На ощупь  добравшись до
туалета и осторожно  закрыв дверь, он решил, что обратной дороги нет. Второй
дежурный, полусонный, толкнул  дверь  и  посветил фонарем  Пачо в лицо.  Оба
застыли от неожиданности.
     -- Ты чего здесь? -- спросил охранник. Пачо спокойно ответил:
     -- Тружусь.
     Ничего другого не пришло ему в голову. Охранник кивнул нерешительно.
     -- О-кей, -- сказал он после паузы. --  Желаю  успеха! Стоя у двери, он
как  ни в  чем ни бывало освещал Пачо фонарем, пока тот  не сделал  вид, что
управился.
     Целую  неделю   Пачо   переживал  неудачу  и  наконец  решил  исчезнуть
окончательно и навсегда. "Вытащи  лезвие из бритвенного станка,  вскрой себе
вены и наутро умрешь", -- твердил он себе.  На следующий день падре Альфонсо
Льянос Эскобар опубликовал  в еженедельной колонке "Тьемпо" обращение к Пачо
Сантосу, предостерегая  его  во  имя  Господа не  помышлять о  самоубийстве.
Статья три недели пролежала в столе Эрнандо  Сантоса,  который, сам  не зная
почему, все  думал,  стоит  ли публиковать ее, и лишь накануне,  в последний
момент, решился, тоже не зная почему. Когда Пачо вспоминает  этот случай, он
до сих пор цепенеет от страха.

     В начале апреля какой-то  второстепенный  начальник согласился передать
Марухе  письмо  от мужа,  необходимое  ей  как лекарство  для  души  и тела.
Согласие прозвучало неожиданно: "Нет проблем".  Он уехал около  семи вечера.
Примерно в полпервого ночи,  когда Маруха уже вернулась с прогулки по двору,
в закрытую изнутри дверь комнаты торопливо  постучал  майордомо и передал ей
письмо. Несколько  писем  Вильямисар  посылал уже через Гидо  Парру,  а это,
доставленное Хорхе Луисом  Очоа,  содержало  ободряющую приписку,  сделанную
Глорией Пачон де Галан. На обратной стороне листка рукой Пабло Эскобара было
написано: "Знаю, как  страдаете вы и ваши родственники, я и  моя семья  тоже
многое пережили. Не тревожьтесь, обещаю, что с вами ничего  не случится, что
бы ни произошло". Далее  следовала  весьма  откровенная  фраза, показавшаяся
невероятной: "Не  обращайте внимания на  мои заявления в прессе, я делаю их,
чтобы оказать давление".
     Письмо мужа, напротив, убивало Маруху своим  пессимизмом. Он писал, что
дела идут  неплохо, но  надо  набраться  терпения, ждать придется еще долго.
Зная,  что  письмо обязательно  прочитают до того, как  передать, Вильямисар
написал  в конце  скорее для Эскобара, чем для Марухи: "Пусть твои страдания
послужат миру  в Колумбии".  Это  ее  взбесило.  Сколько  раз  она  мысленно
обращалась  к  стоявшему на террасе  их дома Альберто, умоляя: "Вытащи  меня
отсюда,  я уже не знаю, кто  я, --  столько месяцев даже  не  видела  себя в
зеркале".
     На такое письмо хотелось ответить: какое, к черту, терпение, когда  она
столько  испытала  и  пережила,  просыпаясь ужасными ночами от  чувства, что
пальцы  смерти сжимают  ей горло?  Маруха не знала, что ей  передали  старое
письмо,  написанное  в период между  провалом  переговоров с  Гидо Паррой  и
первым визитом к Очоа,  когда даже лучика надежды не было. Тогда трудно было
рассчитывать  на оптимистичное  послание,  каким оно  могло бы быть  сейчас,
когда худо-бедно, но вырисовывался путь к освобождению.
     К  счастью, неведение Марухи  привело ее  к  мысли, что  злится она  не
столько из-за письма,  сколько из-за прошлой  бессознательной обиды на мужа:
как  он, держа  в  руках  все  нити переговоров, допустил, чтобы  освободили
только  Беатрис? За девятнадцать лет совместной  жизни у Марухи  не  было ни
времени,  ни  сил  задуматься  над  подобным вопросом, да  и повода не было.
Теперь она ответила себе очень четко.  Плен не  сломил ее только потому, что
она  твердо  знала:  ради  ее  свободы  муж не  жалеет времени, он неустанно
борется,  даже если нет надежды, и делает это лишь  из-за  своей  абсолютной
уверенности,  что она об этом знает. Таков был  пакт любви, хотя  до поры до
времени оба они о этом не ведали.

     Они познакомились девятнадцать лет  назад на одном из рабочих собраний,
когда  оба  были  агентами по рекламе.  "Альберто понравился  мне с  первого
взгляда", -- вспоминает Маруха. Чем? Маруха отвечает не задумываясь:  "Своей
беспомощностью". Ответ неожиданный. На первый взгляд Вильямисар был похож на
типичного  студента всех  времен:  шевелюра  до  плеч, трехдневная щетина  и
единственная рубашка, которую он стирал,  когда шел дождь.  "Иногда  я  даже
мылся",  --  смеется он сейчас. На второй взгляд это был гуляка  и бабник со
вздорным характером.  Но Маруха сразу увидела  то,  что  открывалось  только
третьему взгляду: мужчину, способного потерять голову ради красивой женщины,
да  еще умного и  впечатлительного, который,  к  тому  же, в избытке обладал
самыми важными  для окончательного воспитания качествами -- железной волей и
добрым сердцем.
     На  вопрос,  чем ему понравилась  Маруха,  Вильямисар  только  хмыкает.
Наверное, кроме внешности, Маруха ничем особенным не выделялась, чтобы в нее
влюбиться. Ей было уже  за тридцать;  в девятнадцать лет  она обвенчалась по
католическому обряду и с интервалом в пятнадцать месяцев родила мужу пятерых
детей: трех  девочек  и двоих мальчиков. "Об  этом  я рассказала  сразу,  --
вспоминает  Маруха, --  чтобы он знал, что ступает  на минное поле". В ответ
Альберто привычно хмыкнул и, вместо того чтобы самому пригласить ее на обед,
попросил об  этом их общего друга. На следующий день он устроил обед для нее
и  того же друга, на третий -- для нее одной, на  четвертый обед для встречи
уже не понадобился. Они виделись каждый день без всяких задних мыслей. Когда
Вильямисара спрашивают,  был ли  он влюблен в  Маруху или просто хотел с ней
переспать,  он  отвечает по-сантандерски:  "Идите к  черту!  Все  было очень
серьезно". Возможно, настолько, что он и сам себе не представлял.
     С мужем у Марухи сложились ровные отношения, без ссор --  словом, лучше
не придумаешь. Может  быть, им чуточку не хватало страсти и риска, чтобы она
ощутила себя живой. И Маруха, ссылаясь на срочную работу, бежала на свидание
к  Альберто. Практически каждый день  она  придумывала  себе  дополнительные
дела, длившиеся часов до  десяти вечера.  По воскресеньям и праздникам вдруг
возникали  молодежные праздники,  семинары по искусству, ночные киноклубы --
все что угодно, лишь бы быть  вместе с Альберто. Ему было проще: холостой  и
независимый,  он жил в свое удовольствие,  обедал в ресторанах и общался  со
столькими девушками, что подруги, можно считать, у него не было. Чтобы стать
хирургом, как отец, ему оставалось лишь защитить диплом, но в таком возрасте
хочется жить,  а не лечить чужие болезни. Любовь уже не удовлетворяли старые
ритмы  болеро; в  прошлое  уходили  четыре  столетия  надушенных  записочек,
жалобных серенад, платочков с монограммами, языка цветов; позади  остались и
пустые вечерние кинозалы, -- весь мир словно  восстал против смерти, услышав
счастливое безумие "Битлз".
     Через  год после знакомства  они  вместе  с пятью  детьми поселились  в
маленькой квартирке.  "Это было ужасно", -- вспоминает Маруха. И  она права:
жизнь состояла из непрерывных споров всех  со всеми, звона разбитой  посуды,
ревности и недоверия между  детьми  и  взрослыми. "Порой  я  его  смертельно
ненавидела", --  признается Маруха. "А  я ее",  --  отвечает Вильямисар. "Но
только на мгновенье",  -- улыбается  она. В октябре 1971 года они поженились
-- в Венесуэле, в городе Уренья, -- совершив еще один  общий грех, поскольку
церковь не признает  развода,  а в законность  гражданского  брака  мало кто
верит. Через  четыре года  родился  Андрес,  их единственный общий  ребенок.
Ссоры продолжались,  но  стали менее болезненными:  сама  жизнь научила, что
счастливая любовь  дана не для того, чтобы спать  вместе,  но  чтобы драться
плечом к плечу.
     Маруха  была дочерью  Альваро Пачона де  ла Торре. Звезда  журналистики
сороковых, он погиб вместе с двумя известными коллегами в памятной для всего
журналистского  цеха  автокатастрофе.  Мать умерла еще  раньше,  и Маруха  с
сестрой  Глорией  смолоду научились защищать себя  сами. В двадцать лет  она
работала чертежницей и художницей, потом  начинающим публицистом, режиссером
и  ведущей  на  радио и  телевидении, начальником  отдела пиара и рекламы  в
крупных фирмах, но  ее всегда  тянуло к журналистике.  Натура  артистичная и
страстная,  обладавшая  даром  лидера,  глубоко  запрятанным в  тихой заводи
цыганских глаз, она сразу внушала уважение. Что касается Вильямисара,  то он
забросил  медицину, подстригся,  выбросил  на  помойку  бывшую  единственную
рубашку, надел  галстук  и  стал экспертом  по  оптовой  продаже  всего, что
требовалось продать. Но его образ жизни не  изменился. По признанию  Марухи,
именно  Вильямисар, а не удары судьбы, излечил ее от  чванливости и запретов
ее круга.
     Каждый из них  успешно работал  в своей  области,  дети ходили в школу.
После  семи  вечера  ими  занималась Маруха.  Помня о горьком  опыте  своего
воспитания  в  строгости и условностях,  она  не  хотела,  как  все  матери,
посещать родительские  собрания  в колледже и помогать детям готовить уроки.
Дочери жаловались: "Хотим маму,  как  у всех".  Однако ценой больших  усилий
Марухе  удалось приучить  их  самостоятельно  и осознанно  выбирать  то, что
интересовало их самих.  Любопытно, что все  они  стали  тем,  кем хотела  их
видеть мать,  Моника закончила Римскую Академию художеств и  теперь работает
художником-дизайнером. Алехандра стала журналистом, сценаристом и режиссером
на  телевидении.  Хуана  --  телеведущая, теле-  и  кинорежиссер. Николас --
композитор,   пишущий   музыку   для   телевидения   и  кино.  Патрисио   --
профессиональный психолог. Андрес  -- студент экономического  факультета, но
станет ли он экономистом -- большой вопрос.  Дурные примеры заразительны,  и
Андреса, насмотревшегося на  отца, уже ужалил  скорпион политики: в двадцать
один  год  его  избрали  членом  муниципального  совета Чапинеро, небольшого
городка севернее Боготы.
     Луис Карлос Галан  и Глория Пачон, приняв  участие в судьбе Альберто  и
Марухи,  еще до свадьбы определили их политическую карьеру,  о которой оба и
не помышляли.  Галан  в свои  тридцать  семь лет  достиг  в ней  пика,  став
кандидатом в президенты  страны  от  движения Новый Либерализм. Его  супруга
Глория,  тоже  журналистка, и  Маруха, уже  умудренная  опытом  раскрутки  и
рекламы,  работали  над  созданием  имиджа  кандидата  в шести  предвыборных
кампаниях.  Вильямисар, занимаясь  оптовой  торговлей, собрал  стратегически
важную информацию  по Боготе,  которой обладали  лишь  немногие политики. За
месяц эта троица так дружно и так бурно провела первую предвыборную кампанию
Нового  Либерализма  в столице, что  оставила  далеко позади  более  опытных
соперников.  На  выборах  1982  года  Вильямисар  занимал шестую  строчку  в
партийном списке, по которому рассчитывали избрать лишь пятерых депутатов, а
прошли целых  девять. К несчастью, эта победа и стала прелюдией новой  жизни
Альберто и Марухи, которая восемь лет  спустя подвергла их любовь  страшному
испытанию похищением.

     Дней через десять после того, как Маруха получила письмо, ее неожиданно
посетил важный начальник по кличке Доктор, известный как главный организатор
похищения. С тех  пор, как Маруха  впервые увидела его в день  похищения, он
еще  раза  три  появлялся  еще  до  гибели Марины.  Они  с  Мариной  подолгу
беседовали шепотом, словно люди,  давно знакомые и доверяющие друг другу. Но
к Марухе он относился гораздо хуже. Любая ее реплика, даже самая безобидная,
вызывала  резкую  отповедь:  "Вас здесь  никто  не  спрашивает".  Когда  три
пленницы  еще  были вместе, Маруха как-то  пожаловалась  на  плохие  бытовые
условия, вызывающие постоянный кашель и блуждающие боли.
     -- Мне  доводилось ночевать  в местах в тысячу раз хуже, --  со злостью
ответил Доктор. -- Так что ничего страшного.
     Его  визиты всегда  предвещали  важные  события,  хорошие  или  плохие.
Правда,  на этот  раз,  воодушевленная письмом Эскобара,  Маруха  вела  себя
увереннее.
     На удивление  быстро они нашли  общий язык. Забыв прежние обиды, Маруха
сразу  поинтересовалась, чего хочет Эскобар, как продвигаются  переговоры  и
какова вероятность его скорой явки  с повинной. Доктор объяснил без  утайки,
что  все  идет  непросто,  пока  нет  надлежащих  гарантий  безопасности для
Эскобара,  его семьи и соратников. Маруха спросила о Гидо Парре, на которого
возлагала  большие  надежды.  Она  никак  не могла объяснить  его  внезапное
исчезновение.
     --  Он вел себя не всегда правильно, -- спокойно ответил  Доктор,  -- и
уже уехал.
     Это  могло  означать  все что  угодно:  то ли  адвокат  уволен,  то  ли
действительно  покинул страну, как  об этом писали, а может  быть,  и  убит.
Доктор не стал уточнять, сославшись на неосведомленность.
     Отчасти из  безудержного любопытства, отчасти чтобы завоевать  доверие,
Маруха  спросила,   кто  автор  письма,  направленного  недавно  Подлежащими
Экстрадиции  послу   Соединенных  Штатов.  В   письме  шла  речь  о   выдаче
преступников и торговле наркотиками. Текст послания обращал на себя внимание
не  только  силой приведенных  аргументов,  но  и хорошей редакцией.  Доктор
ответил,  что ручаться не  может, но  обычно свои письма  Эскобар пишет сам,
переделывая текст и переписывая черновики, пока  не выразит того, что  хочет
сказать,  без  двусмысленностей и  противоречий. В конце  почти  двухчасовой
беседы  Доктор вновь коснулся темы подчинения правосудию. Маруха поняла, что
этот  вопрос интересует его гораздо больше, чем  могло показаться, и волнует
Доктора  не только  судьба  Эскобара,  но и  его  собственная.  В  ее ответе
проявилось глубокое понимание противоречий, связанных с  последними указами,
знание деталей политики  подчинения  и  нюансов обсуждения в Конституционной
Ассамблее вопросов экстрадиции и амнистии.
     --  Если Эскобар  не  готов провести в  тюрьме,  по  меньшей  мере, лет
четырнадцать, -- рассуждала она, --  не думаю,  что правительство примет его
явку с повинной.
     Доктор  с  уважением  посмотрел  на Маруху и  неожиданно  предложил: "А
почему бы вам самой не написать патрону?" Видя удивление собеседницы, он тут
же добавил: "Серьезно, напишите ему. Это может помочь".
     Сказано -- сделано. Доктор тут же принес бумагу и ручку и в ожидании не
спеша  расхаживал из угла  в  угол. Маруха  писала, усевшись  на  кровати  и
положив  лист  бумаги на доску.  За это время  она  успела выкурить полпачки
сигарет.  Сдержанно  поблагодарив Эскобара за обещанную безопасность, Маруха
подчеркнула,  что  по  отношению к  нему  и  непосредственным  организаторам
похищения не  испытывает  ни  малейшего  чувства мести и благодарит всех  за
достойное  с  ней обращение. Затем она выразила надежду, что  Эскобар сумеет
воспользоваться правительственными указами ради своего собственного будущего
и будущего своих  детей в этой стране.  В  конце,  следуя подсказанной мужем
формулировке,  она  выразила  готовность идти  на любые жертвы ради  мира  в
Колумбии.
     Доктор  ожидал каких-то  более  конкретных слов об  условиях сдачи,  но
Маруха убедила  его, что нет смысла углубляться в детали: это и неуместно, и
может быть неверно истолковано.  И оказалась права: Пабло Эскобар передал ее
письмо  средствам  массовой  информации,  подогревая их интерес к обсуждению
политики подчинения.
     Вместе  с  первым  письмом   Маруха  написала  еще  одно,  адресованное
Вильямисару, которое сильно отличалось от  всего, что она сочинила  в порыве
прежнего раздражения. В результате Альберто после нескольких недель молчания
вновь появился на  экране телевизора. После  этого  Маруха  долго  не  могла
заснуть.  Пришлось принять  снотворное. Ей приснилось, будто Эскобар, выходя
из  вертолета,  прячется  за  ее  спиной от  града  пуль, словно  в каком-то
футуристическом киновестерне.
     Уезжая, Доктор велел своим людям в  доме относиться к Марухе  с должным
уважением. Майордомо  и Дамарис так  обрадовались новому приказу, что  порой
перегибали палку, стараясь угодить пленнице.
     Кроме того,  Доктор  решил сменить охрану. Маруха уговаривала не делать
этого.  Симпатичные  ребята, дежурившие  в апреле, обеспечили ей покой после
мартовских  бесчинств  и всегда  относились  к ней  дружелюбно.  Маруха  уже
завоевала их доверие. Они обсуждали с ней то, что слышали от майордомо и его
жены,  держали  ее в курсе всех внутренних противоречий, раньше составлявших
местную государственную тайну.  Обещали даже -- и  Маруха им верила,  -- что
посмей кто-то затеять что-нибудь против нее, они первыми станут на защиту. В
знак симпатии к  пленнице ребята воровали  на кухне лакомства и  подарили ей
банку оливкового масла, которое отбивало неприятный запах чечевицы.
     Единственной проблемой была их крайняя религиозность, которой Маруха не
могла разделить из-за врожденного скептицизма и безразличия к вопросам веры.
Не раз она  рисковала  нарушить  гармонию в комнате.  "Объясните-ка мне,  --
приставала она к охранникам, -- разве не грех убивать за то, за что убиваете
вы?"  И  продолжала  донимать их: "Столько вечерних  молитв, столько свечек,
столько разговоров о Младенце  Иисусе, но  попытайся я бежать, вы застрелите
меня, даже  не  вспомнив  о  нем".  Разгорался  спор, кто-то  из  охранников
испуганно кричал:
     -- Да вы безбожница!
     "Да, а  что?" --  кричала  в  ответ  Маруха.  От  такого  ответа  юноши
приходили в ужас и замолкали. Поняв в конце концов,  что излишний радикализм
может  ей  дорого   обойтись,  Маруха  придумала  целую  космическую  теорию
мироздания,  позволившую в дальнейшем продолжать дискуссии  без  инцидентов.
Таким образом, замена нынешних охранников другими, неизвестными была для нее
нежелательной. Однако Доктор считал иначе:
     -- Это позволит вам избежать проблем с оружием.
     Что он  хотел этим сказать, Маруха поняла, когда прибыли люди из  новой
смены. Оружия у них не было, зато они целыми днями чистили  и драили комнату
с таким усердием, что начали раздражать пленницу еще сильнее, чем сама грязь
и прежние  беспорядки. Правда, Маруха постепенно перестала кашлять и  теперь
спокойно и более внимательно смотрела телевизор, что также способствовало ее
здоровью и настроению. Не верившую в Бога Маруху никогда не интересовала эта
странная  передача  "Минута  с Господом",  в  которой восьмидесятидвухлетний
священник-эудист  Рафаэль   Гарсия  Эррерос  успевал  за  шестьдесят  секунд
обсудить  очередную  проблему -- чаще социальную, чем религиозную. Зато Пачо
Сантос,  ярый  католик,  внимательно   слушал  его   мини-проповеди,  сильно
отличавшиеся от  всего, что  говорили профессиональные  политики. Широчайшая
популярность  па