не должен оставаться  с падре наедине,  во-вторых,  как
только встреча закончится, о  ней необходимо  дать  подробное  коммюнике  во
избежание спекуляций.  Проконсультировались  по  телефону с Рафаэлем  Пардо,
улетевшим накануне в Нью-Йорк, он этот план одобрил.
     Президент  принял  падре  Гарсию Эррероса  в специальном зале  ровно  в
двенадцать. С одной стороны на встрече присутствовали падре,  два священника
из его  прихода и Альберто Вильямисар  с сыном.  Другую сторону представляли
президент,  его  личный  секретарь   Мигель   Сильва   и  Маурисио   Варгас.
Представители   дворцовой   пресс-службы   сделали  фотографии   и   провели
видеосъемку, чтобы  передать средствам массовой информации  к  случае успеха
встречи. В противном случае у прессы, по крайней мере, не будет свидетельств
провала.
     Глубоко сознавая  важность момента, священник пересказал президенту все
детали  разговора с Эскобаром.  Падре нисколько не сомневался в  искренности
намерений  Эскобара   сдаться   правосудию  и  освободить   заложников  и  в
подтверждение этого  показал  президенту  запись беседы, сделанную "в четыре
руки". Единственное условие  сдачи,  обоснованное самим Эскобаром,  касалось
безопасности: тюрьма Энвигадо, а не Итагуи.
     Прочитав записи, президент  вернул  их  падре.  Его внимание  привлекло
обещание Эскобара не освободить заложников,  а лишь обсудить  этот вопрос  с
Подлежащими Экстрадиции. Вильямисар объяснил,  что это  обычная осторожность
Эскобара: никогда не признаваться в организации  похищений, чтобы  не давать
доказательств своей вины.
     Падре  не  знал,  как  поступить,  если  Эскобар  предложит  ему  лично
присутствовать  при сдаче.  Президент  считал,  что  нужно  соглашаться.  На
возникшие  у  падре  опасения  относительно  безопасности   процедуры  сдачи
президент ответил, что никто лучше самого Эскобара не обеспечит безопасности
его  собственной операции.  Наконец,  президент  рекомендовал  падре, и  все
остальные  согласились,  что   очень  важно  свести  к   минимуму  публичные
заявления,  чтобы не испортить  все дело одним неосторожным словом. Падре не
возражал и успел высказать еще одно предложение: "Мне хотелось помочь в этом
деле,  и  я  по-прежнему  к вашим  услугам, если  понадоблюсь, например, для
мирных  переговоров  с  этим  священником".  Все  поняли,  что речь  идет  о
монахе-испанце Мануэле  Пересе, комаиданте  Национальной Армии Освобождения.
Встреча продолжалась двадцать минут, официального коммюнике  не последовало.
Верный обещанию, падре проявил крайнюю сдержанность в общении с прессой.

     Из пресс-конференции Гарсии Эррероса Маруха  не узнала ничего нового. В
теленовостях она  увидела  все  тех  же  репортеров,  дежуривших  у  квартир
заложников:  не  исключено,  что повторяли  вчерашнюю  запись.  Маруха  тоже
повторила, минута в минуту, вчерашний  распорядок дня,  и у нее еще осталась
уйма времени для  просмотра  вечерних телесериалов.  Дамарис, воодушевленная
официальным  заявлением,   любезно  предоставила  Марухе   право   составить
обеденное  меню  --  ведь даже  приговоренному  к  смерти  дастся  право  на
последнее желание. Без тени  иронии Маруха ответила, что ей  все равно, лишь
бы  не  было чечевицы.  Но  этим планам  помешала погода. Дамарис не  смогла
выйти, чтобы  закупить продукты, и в результате для прощального обеда в доме
осталась одна чечевица.
     В это  время  Пачо, переодевшись  в одежду, которая была на  нем в день
похищения  и теперь стала тесновата (набрать лишний вес ему  помогли сидячий
образ жизни  и неправильное  питание),  уселся послушать  новости.  Он курил
непрерывно,  зажигая  одну  сигарету  от  окурка   другой.  Обсуждались  все
возможные версии его освобождения. Чего только Пачо не наслушался:  коллеги,
уставшие   от  ожидания,  врали  напропалую  и  довольно  наивно.  Сообщили,
например, что Пачо тайно обедал в каком-то ресторане, а потом оказалось, что
это был его брат.
     Пачо  решил  перечитать  свои  статьи,  комментарии и  заметки, которые
писал,  чтобы   не   забыть  ремесло,  и  рассчитывал   опубликовать   после
освобождения  как взгляд заложника  на  все  происшедшее. Их было более ста.
Одну из статей,  написанную  в декабре, когда  политики-консерваторы подняли
волну злословия  по поводу законности Конституционной  Ассамблеи, Пачо читал
охранникам.  Его  отповедь,  написанная в жестком  и независимом стиле, была
явным  плодом  размышлений  в плену.  "Всем  известно,  как  получить голоса
избирателей  в  Колумбии и как избирались многие депутаты парламента". Далее
речь  шла  о  том, что  покупка голосов приняла обвальный  характер  по всей
стране,  особенно на побережье,  где  раздача лотерейных билетов на домашние
электроприборы  в обмен на голос "за" стала нормой; что многие добивались (и
добились) избрания  исключительно  в  поисках  политических выгод,  большого
жалованья и  парламентских  льгот.  Избранными  оказались все  те  же  люди,
"которые  теперь  рыдают  перед   опасностью  потерять  привилегии".  Своими
выводами  Пачо фактически обличал сам себя:  "Независимость средств массовой
информации,  включая  "Тьемпо",  которой  мы  едва добились  ценой  стольких
усилий, теперь растаяла как дым".
     Но самой  неожиданной  была  статья, в  которой  шла  речь  о  нападках
политиков на М-19, получившую на  выборах  в Конституционную Ассамблею более
десяти  процентов  голосов.  "Критика  политической  элиты  в  адрес  М-19 и
замалчивание  (чтобы   не   сказать   дискриминация)  в  средствах  массовой
информации  ее  успеха  на  выборах  показывают,  как   далеки  мы  еще   от
политической  терпимости,  от того, чтобы  изменить в  себе  самое  главное:
сознание".  Пачо писал,  что консервативная элита  приветствовала  участие в
выборах бывших повстанцев только ради того, чтобы казаться демократичной, но
стоило  поданным за них голосам  перевалить  за десять  процентов, раздались
гневные окрики. Статью Пачо заканчивал в стиле  своего деда  Энрике  Сантоса
Монтехо  (Калибана), самого популярного обозревателя в истории  колумбийской
журналистики. "Весьма  своеобразная  и традиционная  прослойка колумбийского
общества  убила тигра, да испугалась шкуры".  Удивительно,  что  это написал
человек,  который  с первого  класса служил образцом рано  сформировавшегося
аристократа-романтика.
     Пачо уничтожил все статьи, кроме трех, которые  решил сохранить, сам не
зная почему. К ним он добавил черновые  варианты  писем  домой  и президенту
республики, а  также  черновик своего  завещания. Ему хотелось  захватить  с
собой  и  цепь,  которой  его  пристегивали  к кровати  и  которую скульптор
Бернардо  Сальседо  мог бы  использовать в  своих работах,  но охранники  не
разрешили, опасаясь, что на ней остались отпечатки пальцев.
     Маруха,  напротив,  не  хотела  оставлять  ничего  на  память  об  этом
кошмарном времени, надеясь вычеркнуть его из своей жизни. Однако когда около
шести вечера дверь в ее комнату начала медленно открываться, она поняла, что
эти горькие шесть  месяцев еще  очень долго  будут сказываться  на ее жизни.
Именно в  это время -- в час  свободы или смерти -- Марину увели на казнь, а
Беатрис отпустили на волю.  Замерев  от страха, Маруха  ждала роковых  слов:
"Собирайтесь, мы за  вами". Вошли Доктор и все  тот  же небольшой начальник,
который приезжал накануне. Оба, казалось, очень спешили.
     -- Пошевеливайтесь, -- приказал Доктор.
     Маруха  столько раз представляла  себе  этот момент, что теперь ощутила
острое желание растянуть его. Она напомнила о кольце.
     -- Я отправил его с вашей свояченицей, -- ответил спутник Доктора.
     --  Неправда, -- спокойно  возразила  Маруха,  --  уже  после  этого вы
говорили мне, что видели мое кольцо.
     Ей хотелось не столько вернуть его, сколько вывести этого мелкого босса
на чистую  воду  в  присутствии  шефа. Но Доктор, видимо,  очень  спешил: он
просто сделал вид, что не понимает, о чем  речь. Майордомо с женой  принесли
мешок  с  личными  вещами  Марухи  и  подарками, которые она в  разное время
получила  от   охранников:   рождественские  открытки,  спортивная   куртка,
полотенце, журналы и одна книга. Смиренные юноши, которые охраняли  пленницу
в  последние  дни  и не  догадались  подарить ей  ничего, кроме  брелоков  и
открыток с изображением святых, просили Маруху молиться за них, не  забывать
и сделать что-нибудь, чтобы вытащить их из этой жизни.
     --  Я все сделаю,  -- обещала  Маруха.  --  Если  я  вам понадоблюсь --
найдите меня, и я помогу.
     Доктор, чтобы  не отстать от других, тоже  шарил по карманам, думая про
себя: "Что бы ей подарить на память?" Вытащив из кармана девятимиллиметровый
патрон, он протянул его Марухе.
     --  Возьмите, -- сказал он скорее серьезно, чем  шутливо.  -- Это пуля,
которая вам не досталась.
     Марухе не  удалось уклониться от объятий майордомо  и Дамарис, которая,
задрав маску до самого  носа, поцеловала пленницу  и попросила не  забывать.
Маруху это даже слегка растрогало.  В конце концов,  долгий и самый жестокий
этап ее жизни заканчивался хэппи-эндом.
     Голову пленницы  накрыли, должно быть, самой грязной и  вонючей маской,
какую  смогли  найти.  Когда ее  надели  задом  наперед,  и  дырки для  глаз
оказались  на  затылке, Маруху пронзило  воспоминание, как  в такой же маске
уходила   в   последнюю  дорогу  Марина.  Шаркая  ногами   в  темноте,   она
почувствовала,  что  ее  подвели  к машине, не  менее  роскошной, чем та,  в
которой похитили,  усадили  на то же  самое  место и в том  же  положении: с
головой,  прижатой к коленям охранника, чтобы не было видно снаружи. Наконец
предупредили, что по пути встретятся несколько полицейских постов, и если их
остановят, Маруха должна снять маску и вести себя разумно.

     В час  дня Вильямисар обедал вместе  с  Андресом. В  два  тридцать  лег
отдохнуть  и,  наверстывая  ночное  бдение, проспал до половины  шестого.  В
шесть, когда он принял душ и начал  одеваться для  встречи с женой, раздался
телефонный  звонок. Сняв  трубку  с  аппарата на ночном  столике,  он  успел
сказать только: "Слушаю".  Неизвестный голос перебил: "Она  будет  в  начале
восьмого.  Они  уже  выезжают".  Трубку  повесили. Это  предупреждение  было
неожиданным,  но  очень  приятным.   Альберто  позвонил  привратнику,  чтобы
убедиться, что машина во дворе и водитель на месте.
     Для встречи с женой он надел темный костюм и галстук в светлые ромбики.
Похудевший  за  эти  полгода на четыре килограмма,  Альберто  выглядел очень
стройным. В семь часов вечера Вильямисар вышел в  гостиную, чтобы до приезда
Марухи поболтать с журналистами. Здесь уже были и Андрес, и четверо ее детей
от  первого брака.  Не хватало только Николаса, семейного музыканта, который
как раз  сейчас должен  был вылететь из Нью-Йорка.  Вильямисар сел  в кресло
поближе к телефону.
     В этот момент Марухе оставалось  пять минут  до  свободы. В  отличие от
поездки   в   день  похищения   возвращение   на  волю   прошло   быстро   и
беспрепятственно. Сначала ехали  по  грунтовой  дороге,  прыгая  по  ухабам,
губительным для  шикарного  лимузина.  Из разговора над  головой  можно было
понять, что второй мужчина  сидит рядом с водителем. Но ни один голос не был
похож на голос Доктора. Примерно через  четверть часа  Марухе приказали лечь
на  пол, минут  на  пять машина остановилась по  неизвестной причине.  Затем
выехали на большое, шумное шоссе с интенсивным вечерним движением и сразу же
с  него свернули. В общей  сложности  прошло минут сорок пять,  может  быть,
немного  меньше,  когда машина  резко затормозила. Сидевший впереди  мужчина
неожиданно сказал:
     -- Приехали.  Теперь быстро выходите! Второй начал выталкивать пленницу
из машины.
     -- Я ничего не вижу, -- возмутилась Маруха.
     Она попыталась снять  маску, но ее  грубо схватили  за  руку  и  громко
приказали: "Снимете  через  пять минут".  Одним толчком женщину выпихнули из
машины.  От  черноты  перед  глазами  и страха у  Марухи закружилась голова,
казалось, что  она летит  в  пропасть.  Но почувствовав  под  ногами твердую
почву,  она  успокоилась.  Когда утих шум  удалявшейся  машины, Маруха робко
сняла маску. Она стояла посреди  тихой улочки,  за  деревьями  горели окошки
домов. Только теперь Маруха осознала, что свободна. Было семь часов двадцать
девять минут, с момента похищения прошло сто девяносто три дня.
     Одинокий  автомобиль, проехав  мимо  Марухи, развернулся и  остановился
против нее  с другой стороны улицы. Как  когда-то  Беатрис, Маруха подумала,
что  это  не  случайность.  Машину,  должно быть, прислали похитители, чтобы
застраховаться от неожиданностей на последнем этапе операции. Маруха подошла
к окошку водителя.
     -- Помогите,  пожалуйста, -- попросила она.  -- Я -- Маруха Пачон. Меня
только что освободили.
     Она надеялась, что водитель просто  поможет  найти такси.  Но тот  даже
вскрикнул  от  удивления.   Только  что,  слушая  новости   об  освобождении
заложников, он думал: "Вот  я  еду  и  вдруг  Франсиско  Сантос голосует  на
дороге..." Поборов  страстное желание поскорее увидеть родственников, Маруха
согласилась пройти в дом напротив, чтобы позвонить по телефону.

     Хозяин  дома, его дети и все домашние  узнали Маруху и  бросились шумно
обнимать ее. Женщина была словно  под наркозом, все происходящее казалось ей
очередным фарсом похитителей. Водитель  остановившейся машины, Мануэль Каро,
оказался зятем  хозяина дома, Аугусто Борреро,  жена  которого была когда-то
активисткой движения Новый Либерализм  и работала с Марухой на выборах Луиса
Карлоса  Галана.  И  все  равно  Маруха  воспринимала происходящее  будто со
стороны,  как на киноэкране.  Она зачем-то попросила  водки и выпила залпом.
Потом подошла к телефону  и  по  забывчивости  дважды  набрала  неправильный
номер.  Наконец  какая-то женщина сняла трубку:  "Алло! Кто говорит?"  Узнав
голос дочери, Маруха ответила поразительно спокойно:
     -- Алехандра, доченька...
     -- Мама! Где ты? -- вскрикнула Алехандра.
     Едва  раздался  звонок,  Альберто  Вильямисар  вскочил  с   кресла,  но
опередить  проходившую мимо  телефона  Алехандру не успел.  И  когда  Маруха
начала диктовать  адрес, у  Алехандры не оказалось под  рукой  ни  ручки, ни
бумаги. Вильямисар взял у нее трубку и сказал как можно спокойнее:
     -- Здравствуй, дорогая. Как ты?
     -- Хорошо, дружок, все в порядке, -- так же спокойно ответила Маруха.
     У Альберто были заготовлены и  ручка, и  бумага. Записав продиктованный
адрес,  он  засомневался и  попросил Маруху  передать трубку  кому-нибудь из
хозяев. Жена Борреро уточнила все необходимые детали.
     -- Большое спасибо, -- ответил Вильямисар. -- Это близко. Я  немедленно
выезжаю.
     Тут железная выдержка, которую  Альберто сохранял в течение всех долгих
и напряженных месяцев,  ему изменила. Забыв  положить  трубку,  прыгая через
ступеньки,   он  сбежал   вниз   и,  преследуемый  лавиной  груженых  боевым
снаряжением репортеров, пронесся  через  вестибюль. Вторая, встречная лавина
едва не растоптала его у подъезда.
     -- Маруху освободили, -- крикнул Альберто. -- Едем!
     Он  с такой  силой  захлопнул  дверцу  машины,  что дремавший  водитель
вздрогнул. "Едем за сеньорой!" Вильямисар назвал адрес: диагональ 107, номер
27-73. "Белый  дом, параллельная улица  западнее  автострады" --  уточнил он
скороговоркой,  но  шофер  не  расслышал  и  свернул  не  в  ту  сторону.  С
несвойственной ему вспыльчивостью Альберто повторил еще раз:
     -- Думай, куда едешь!  Мы должны  быть на месте через пять  минут. Если
опоздаешь -- выгоню!
     Водитель,  переживший  вместе с  Альберто  эти  трагические  месяцы, не
обиделся. Взяв себя  в  руки,  Вильямисар стал подсказывать самый короткий и
простой  маршрут,  который на всякий  случай  мысленно  представлял,  слушая
объяснения по телефону.  В смысле движения на улицах  час для поездки был не
самый удачный, зато день недели -- не самый плохой.
     Андрес с двоюродным  братом Габриэлем, выехав вслед за отцом, следовали
за  репортерским караваном, расчищавшим дорогу с помощью фальшивых сирен  на
манер  "Скорой помощи".  Опытный  водитель,  Андрес все  же сбился с  пути и
отстал. Зато  Вильямисар затратил  на дорогу  рекордное время --  пятнадцать
минут.  Дом искать  не пришлось  -- некоторые  из дежуривших  в его квартире
журналистов примчались раньше и уже  уговаривали хозяев позволить им  войти.
Альберто прорвался сквозь толпу. Он  даже не успел ни к  кем  поздороваться,
потому что хозяйка, узнав его, сразу показала на лестницу:
     -- Сюда!
     Марухе отвели  хозяйскую  спальню,  чтобы  к  приезду  мужа  она  могла
привести  себя  в  порядок.  Войдя  в комнату, она нос к носу  столкнулась с
незнакомым страшноватым  существом  --  своим  отражением в зеркале. На  нее
смотрело опухшее лицо с  отекшими веками (почки!) и дряблой, поблекшей кожей
с зеленоватым оттенком --  шесть месяцев, проведенных в полумраке, никуда не
денешь. Вильямисар мигом  одолел лестницу и открыл первую попавшуюся  дверь,
за  которой  оказалась детская с  куклами  и  велосипедами. Он открыл  дверь
напротив -- на кровати сидела Маруха. Она едва  успела подкраситься и надеть
тот  самый  кремовый  пиджак в  клеточку,  в  котором вышла  из дому в  день
похищения. "Он влетел как ураган",  -- вспоминает Маруха.  Она бросилась ему
на шею,  и они долго и молча стояли  обнявшись.  Из этого состояния их вывел
топот журналистов,  которым удалось  сломить сопротивление хозяина и  толпой
ввалиться в дом. Маруха вздрогнула, а Вильямисар улыбнулся:
     -- Твои милые коллеги.
     Маруха была в  замешательстве.  "Я  почти шесть месяцев  не смотрела на
себя в  зеркало". Она улыбнулась своему  отражению, но по-прежнему  себя  не
узнавала.  Маруха  стянула  лентой  волосы на  затылке, добавила  макияжа  и
расправила  плечи,  чтобы  женщина  в  зеркале  хоть как-то  походила на ту,
которую она видела шесть месяцев назад. Ничего не получалось.
     -- Я  в ужасе, -- прошептала она,  показывая мужу скрюченные от сырости
пальцы. -- Раньше не замечала, потому что они отобрали у меня кольцо.
     -- Ты прекрасна, -- возразил Альберто.
     Он обнял ее  за плечи  и повел в гостиную. Камеры, вспышки и  микрофоны
журналистов   атаковали  их  со   всех  сторон.  Маруха  буквально  ослепла.
"Спокойно,  друзья,  -- попросила  она.  --  Давайте  лучше поговорим у меня
дома". Это были ее первые слова, сказанные публично.

     В семичасовой сводке новостей ничего не сообщалось, но спустя несколько
минут из  специального  радиовыпуска президент  Гавирия  узнал,  что  Маруху
освободили.   Вместе   с  Маурисио  Варгасом  они   поспешили  к   ее  дому,
предварительно составив правительственное заявление по поводу ожидавшегося с
минуты  на  минуту  освобождения Франсиско  Сантоса. Варгас  громко и  четко
прочитал текст в микрофон,  взяв с журналистов слово, что запись не пустят в
эфир до официального подтверждения.
     Маруха  тем временем подъезжала к дому.  Только  что вновь прошел слух,
что  Пачо  Сантоса  освободили,  и  репортеры  "спустили  собаку с цепи"  --
передали в  эфир  заявление правительства, которое ликующим хором подхватили
все радиостанции.
     Услышав запись,  президент и Маурисио  Варгас сначала похвалили себя за
предусмотрительность.   Однако   минут   через   пять,   когда   последовало
опровержение, президент воскликнул:
     -- Маурисио! Какой кошмар!
     Обоим  оставалось теперь лишь  надеяться,  что  все  случится  так, как
звучало в записи. А  пока, не имея возможности  даже втиснуться  в  квартиру
Вильямисара -- столько там собралось народу, -- они поднялись этажом выше, в
квартиру  Асене  Веласкес, и  стали ждать, когда после трех ложных сообщений
все же подтвердится, что Пачо Сантос -- на свободе.

     Пачо успел прослушать и сообщение об освобождении