решению текущих  проблем  и вселяло  в  заложников  уверенность  в
завтрашнем дне. Пленницам  он привозил подарки, книги, конфеты,  музыкальные
записи, рассказывал о том, что нового происходит в стране и на переговорах с
правительством. К сожалению, опекун появлялся не часто, и его влияние быстро
забывалось.   Большинство  охранников  и  курьеров  не  отличалось   высокой
дисциплиной:  они  не  носили масок, пользовались порой смешными кличками  и
охотно  передавали из  дома в  дом  устные и письменные  послания,  которыми
пленники  подбадривали  друг  друга.  В первую  же неделю  заложникам купили
традиционные  спортивные  костюмы, туалетные  принадлежности, проигрыватель,
начали  снабжать  местными   газетами.  Диана  и  Асусена  часто  играли   с
охранниками  в шашки и помогали им  составлять  списки необходимых  покупок.
Однажды кто-то из охранников произнес фразу, которая  удивила Асусену, и она
записала ее в свой  дневник: "О деньгах не  беспокойтесь: этого добра у  нас
навалом". Первое время охранники вели себя вольно: включали музыку на полную
громкость, ели  когда  вздумается и ходили  по дому в одних подштанниках. Но
очень скоро Диана, проявив настойчивость, добилась от них порядка: заставила
одеваться  прилично,   убавлять   громкость   музыки,   мешавшей   спать,  а
надзирателя,  пытавшегося  на  ночь  примоститься со  своим  матрасом  у  ее
кровати, выдворила из комнаты.
     Тихой и  романтичной  Асусене было  двадцать четыре  года.  Четыре года
назад она вышла замуж и так привыкла к мужу, что не могла прожить без него и
дня.  В приступах  беспочвенной  ревности  она  писала  ему любовные письма,
заведомо зная, что они никогда не дойдут до  адресата.  С  первых дней плена
Асусена вела дневник, в который записывала все, что могло пригодиться для ее
будущей книги. В программе новостей Дианы она работала уже несколько лет, но
до  этой трагедии  их  отношения  ограничивались сугубо служебными  рамками.
Теперь женщины вместе читали газеты и болтали  с ночи до утра,  чтобы  потом
проспать до полудня. Прекрасный собеседник,  Диана поведала  Асусене о жизни
много такого, чему не  учат в  школе. Друзья до сих пор вспоминают Диану как
умного, веселого,  жизнерадостного  товарища и проницательного политического
аналитика. Они  помнят,  как она тяжело переживала и винила себя  за то, что
втянула коллег в эту опасную авантюру. "Мне все равно, что будет со мной, но
если  что-то случится с  вами, я  не прощу себе до конца дней".  Диану очень
беспокоило  здоровье  ее давнего  друга Хуана Витты.  Он был среди тех,  кто
наиболее активно и убедительно  отговаривал  ее от этой  поездки, но все  же
отправился вместе  с ней, едва выйдя из  больницы после сердечного приступа.
Диана помнила  об этом. В первое  же  воскресенье, проведенное  в плену, она
заплаканная пришла в комнату Хуана, чтобы  спросить, ненавидит  ли он ее  за
упрямство.  Хуан Витта ответил предельно  откровенно: да,  поняв, что группа
захвачена Подлежащими Экстрадиции, он возненавидел ее всей душой,  но теперь
относится  к плену как к неизбежному повороту судьбы.  Ненависть первых дней
превратилась  в ощущение собственной вины: ведь он сам  не  сумел отговорить
Диану от авантюры.
     Хэро Бусс,  Ричард Бесерра и Орландо Асеведо, запертые в соседнем доме,
чувствовали  себя  более  спокойно.  В  платяных  шкафах  своей  комнаты они
обнаружили  невероятное количество мужской одежды,  причем многие  вещи были
еще  в фабричной  упаковке  с этикетками  известных  европейских  фирм.  Как
объяснили  охранники,  подобные  запасы  одежды  Пабло   Эскобар  держал   в
нескольких местах на всякий случай. "Пользуйтесь моментом,  ребята, просите,
что хотите, -- шутили сторожа. -- Конечно, бывают задержки из-за транспорта,
но за двенадцать часов мы можем выполнить любой ваш заказ". Количество еды и
напитков,  которые в первые  дни  доставлялись  на муле,  не  укладывалось в
сознании нормального человека. А когда Хэро Бусс намекнул, что ни один немец
не может  прожить без пива, ему следующим же рейсом привезли три ящика. "Вот
было раздолье!"  --  часто вспоминал Бусс  на своем  безупречном  испанском.
Как-то ему даже удалось  упросить охранника сфотографировать троих пленников
за  чисткой   картошки   к  обеду.  Когда  позднее,  уже   в  другом  месте,
фотографировать  запретили,  он  сумел  спрятать   фотокамеру  на  шкафу   и
запечатлеть в целой серии цветных слайдов Хуана Витту и себя самого.
     Время от  времени  узникам  предлагали  сыграть  в  карты,  домино  или
шахматы, но журналистам не удавалось оказывать достойное сопротивление -- уж
больно высоки  были ставки и  "удачливы"  охранники. Все  они  были  молоды.
Младший из охранников, лет  пятнадцати, уже гордился своим дебютом -- первой
премией в конкурсе  по  истреблению полицейских:  два  миллиона  за каждого.
Однако к деньгам боевики относились с таким пренебрежением,  что в первые же
дни купили у Ричарда Бесерры  очки от солнца  и  жилет за сумму, которой ему
хватило бы на пять новых жилетов.
     Холодными  вечерами охранники покуривали марихуану и  поигрывали личным
оружием. Дважды оно случайно стреляло. Один раз пуля пробила дверь туалета и
ранила охранника в  колено. В другой раз охранник, случайно услышав по радио
обращение  папы  Иоанна  Павла  II,   призывавшего   освободить  заложников,
возмутился:
     -- А этот сукин сын чего лезет?
     После такого оскорбления папы его напарник в бешенстве вскочил с места,
дело  чуть  не дошло до  перестрелки, и  пленникам пришлось их разнимать. Но
кроме этого случая, Хэро Бусс и  Ричард старались ни во что не вмешиваться и
не лезть на рожон. Что касается Орландо, то он уже давно считал себя третьим
лишним, а потому отводил себе первую строчку в списке смертников.
     Через некоторое время журналистов  разбили на пары  и разместили в трех
помещениях:  Ричарда с Орландо,  Хэро  Бусса  с  Хуаном  Виттой,  а Диану  с
Асусеной.  Первую  пару среди бела дня провезли  на  такси  через оживленный
торговый центр,  невзирая на  то, что  их разыскивали  все  секретные службы
города.  Под  охраной  четырех боевиков узников  разместили  в недостроенном
доме, в комнате без электричества размером два на два метра, больше  похожей
на карцер, рядом с грязным туалетом. Все  спали на полу на  двух матрасах. В
соседней  запертой комнате прятали еще  одного заложника,  за  которого,  по
словам охранников, требовали  многомиллионный выкуп. Это был грузный мулат с
массивной золотой цепью на шее, его  держали в полной изоляции со связанными
руками.
     Диана   и   Асусена   провели   большую   часть  плена  в   просторном,
комфортабельном   доме,   принадлежавшем,   наверное,   какому-то   высокому
начальству. Женщины обедали за одним столом с хозяевами, принимали участие в
семейных беседах  и, если  судить по дневнику Асусены, слушали  свежие диски
Росио Дуркал и обсуждали Хуана Мануэля Серрата.  В  этом доме Диана  увидела
телевизионную программу, снятую  в ее квартире  в  Боготе, и  вспомнила, что
сунула  куда-то  ключи  от   платяного  шкафа   --  то  ли  за   коробку   с
аудиокассетами,  то ли за телевизор  в  спальне.  Вдобавок выяснилось, что в
спешке,  отправляясь  в  это  фатальное  путешествие,  она  забыла  запереть
домашний  сейф. "Дай Бог, чтобы  никто не  успел  сунуть  туда свой нос", --
написала она в одном из писем к матери. Через несколько дней, наткнувшись на
какую-то телепередачу, она услышала успокаивающий ответ.
     С  появлением  в доме заложниц  уклад жизни хозяев не  изменился. Как и
прежде, к ним часто приходили какие-то гости, относившиеся к пленницам как к
членам семьи  и  приносившие им  значки  и  открытки  с  изображением святых
чудотворцев,  способных  помочь  обрести  свободу.  Гости  приходили  целыми
семьями,  с  детьми  и  собаками, которые резвились  по всем комнатам.  Зато
погода совсем  не радовала.  В редкие  солнечные дни пленницы не могли выйти
позагорать из-за  каменщиков, постоянно работавших поблизости. Возможно, это
были  переодетые  охранники.  Диана и  Асусена  сфотографировали  друг друга
сидящими на кроватях и не обнаружили у себя каких-либо внешних изменений. На
другой фотографии,  сделанной  через  три  месяца,  было  видно,  что  Диана
осунулась и постарела.
     Узнав о  похищенных  19 сентября  Марине  Монтойя  и Франсиско Сантосе,
Диана  сразу поняла, что захват  ее журналистской команды представляет собой
лишь  эпизод   гигантской   политической  операции,  призванной  подтолкнуть
правительство к  определенным законодательным решениям. Дон Пачо вскоре  сам
подтвердил это  предположение, рассказав  о  составленном  списке  избранных
журналистов и чиновников, которых наркомафия похитит в случае необходимости.
Тогда Диана тоже начала вести  дневник, служивший ей  не  только для  записи
фактов, но и для поддержания душевного равновесия и трезвой  оценки событий.
Она  записывала  туда все: тюремные анекдоты и  политический анализ, бытовые
наблюдения, воображаемые диалоги с  родными и обращения к Богу, Деве Марии и
Иисусу Христу. На нескольких страницах -- полностью переписанные "Отче наш",
"Аве, Мария" и  другие молитвы --  свидетельство более  тесного, письменного
общения с Господом.
     Ясно,  что дневник Дианы не предназначался  для  публики -- скорее, это
был меморандум,  политический  и  человеческий, который последующие  события
превратили  в трагический диалог автора с самим собой. Диана писала крупным,
округлым почерком, аккуратно  заполняя все  строки ученической  тетради, что
слегка  затрудняет чтение.  Первые  записи она вела  украдкой,  на рассвете,
когда  же охранники заметили это, они принесли ей карандаш и вдоволь бумаги,
лишь бы она не мешала им спать.
     Первая  запись  в дневнике  сделана 27  сентября,  спустя неделю  после
похищения  Марины  и  Пачо: "В  среду,  19-го приезжал наш опекун, с тех пор
произошло  столько  событий, что  дух захватывает".  Далее  Диана спрашивала
себя,  почему до сих пор никто не  взял на себя ответственность за похищение
их  группы.  Ответ был  только один:  если  похитители не  добьются  своего,
заложников уничтожат без лишнего шума. "Я понимаю это и леденею  от  ужаса".
Беспокоясь  за своих товарищей больше,  чем за  себя, Диана  любым  способом
старалась  узнать, в  каких условиях живут ее коллеги. Как  все в ее  семье,
особенно мать, Диана была истой католичкой, и время лишь  укрепило  ее веру,
ставшую почти мистической. Она молила Бога и  Деву Марию за всех,  кто  имел
отношение  к ее жизни,  включая самого Пабло Эскобара. "Возможно,  он больше
других нуждается в Твоей помощи", -- обращалась она к Богу в своем дневнике.
"Я знаю, Ты  стремишься заставить его  увидеть добро и остановить зло, прошу
Тебя, помоги ему услышать нас".

     Труднее  всего  пленницы  привыкали   жить   бок   о   бок   со  своими
надзирателями. Охранники Марухи и  Беатрис не имели  никакого  образования и
отличались  грубым,   неуравновешенным  нравом.  Они  дежурили   парами   по
двенадцать часов, сидя на полу с автоматами наизготовку. Все носили футболки
с рекламными надписями, кроссовки  и шорты, часто выкроенные прямо из брюк с
помощью садовых  ножниц. Один из заступавших на пост в  шесть утра продолжал
спать до  девяти,  а  второй должен  был  караулить,  но,  как правило, тоже
засыпал. Маруху и Беатрис  это всегда удивляло: напади  в  это время  на дом
отряд полиции, часовые даже не успеют проснуться.
     Все охранники были законченными фаталистами. Все они были уверены,  что
умрут  молодыми, но  воспринимали это как должное и  жили сегодняшним  днем.
Свое отвратительное  ремесло  они  оправдывали  тем,  что  стремятся  помочь
семьям,  купить  хорошую одежду,  мотоцикл и позаботиться  о  счастье  своих
матерей, которых чтили превыше всего и ради которых были готовы на смерть. И
тюремщики, и их жертвы поклонялись одному Иисусу  и  одной  Деве-Заступнице.
Все  они  ежедневно   молили  о  защите  и  милосердии,   однако  набожность
похитителей  носила  оттенок  порока: в  своих  молитвах  они сулили  дары и
пожертвования в обмен на помощь и успех в преступном ремесле.
     Вторым   после    религии   объектом    поклонения    был   "рогипнол",
транквилизатор,  помогавший  воплотить  в  реальной  жизни  подвиги  любимых
киногероев. "Смешай его с пивом и сразу улетишь, -- объяснял один из парней.
-- Тогда бери ствол, угоняй  тачку  и катайся. Особенно греет  ужас  на лице
хозяина  машины,  отдающего  тебе ключи". Все остальное  боевики  презирали:
политиков, правительство,  государство,  суд,  полицию и  общество в  целом.
"Жизнь, -- считали они, -- сплошное дерьмо".
     Вначале сторожей трудно было различать, заложницы видели  только маски,
в которых  все  казались  на одно  лицо. Со временем  выяснилось,  что маска
скрывает  только  лицо,  но  не характер  человека.  За  куском тряпки живет
личность  со  своими особенностями  и  неповторимым  голосом. Более того,  у
каждой  маски была душа. И узницы невольно делили одиночество плена с  этими
масками, играя с  ними  в карты  и домино,  решая  кроссворды  и  разгадывая
загадки из старых журналов.
     Даже  строго   соблюдавшая  тюремные   правила  Марина   не  оставалась
равнодушной.  Одни сторожа ей нравились, других она  откровенно  ненавидела,
придумывала и распускала  о  них коварные сплетни, натравливала  их друг  на
друга, рискуя нарушить  гармонию плена.  Все  должны были  участвовать  в ее
интригах, и все в них участвовали.
     В первый месяц плена среди охранников был  один, страдавший  внезапными
припадками бешенства. Его звали Барабас. Он обожал Марину  и выполнял все ее
прихоти,  но с первого дня люто возненавидел Маруху. Во время  припадков  он
пинал телевизор или стучал головой о стены.
     Но больше других запомнился худой молчаливый парень почти двухметрового
роста, который поверх  маски  натягивал еще и темно-синий капюшон спортивной
куртки, придававший ему вид ненормального монаха. Его так и прозвали: Монах.
Он подолгу  сидел с  опущенной головой и думал  о  чем-то своем. Он  охранял
Марину  с  первого  дня, и  она относилась к  нему с симпатией. Он, со своей
стороны,  привозил  ей  из  отпуска  разные  подарки,  например, пластиковое
распятие на простенькой ленточке,  которое Марина сразу повесила на шею. Она
единственная  видела его  лицо, поскольку  до  появления  Марухи  и  Беатрис
охранники не носили масок и не  скрывали  своих имен.  Марина видела в  этом
знак того, что  ей не суждено остаться в живых. Ее рассказам о приятном лице
и на  редкость выразительных глазах этого  молодого человека Беатрис  охотно
верила,  замечая, какие длинные,  пушистые  ресницы видны в отверстиях маски
Монаха. Этот парень был  способен на добро и зло. Как-то раз он обнаружил на
шее Беатрис цепочку с медальоном Девы Марии.
     -- Цепочки с медальонами здесь запрещены. Отдайте это мне.
     Беатрис возмутилась и попыталась протестовать:
     --  Вы не  можете ее  отобрать. Это плохая  примета,  со  мной случится
что-нибудь ужасное.
     Доводы  Беатрис  вызвали  сочувствие,  и  Монах  стал объяснять,  что в
медальоне  может   быть   спрятано   какое-нибудь   электронное  устройство,
передающее координаты места. Наконец он предложил:
     --  Сделаем  так:  цепочку  оставьте  себе,  а  мне  отдайте  медальон.
Простите, но у меня приказ.
     Охранника  по  прозвищу  Золотушный терзала  навязчивая  мысль, что его
убьют,  и он холодел от  страха.  То ему слышались фантастические  звуки, то
казалось,  что его лицо  изрезано  чудовищными  шрамами и преследователи  не
могут  его опознать. Смочив тряпку в водке,  он стирал отпечатки пальцев  со
всех предметов, к которым  прикасался. Даже едкие  насмешки Марины  не могли
избавить его  от этого наваждения. Порой, проснувшись среди ночи, Золотушный
начинал испуганно шептать: "Слышите? Это полиция!" Однажды он задул свечу, и
Маруха в потемках так сильно ударилась о дверь туалета, что едва не потеряла
сознание.  А  Золотушный  еще и  обругал  ее  за  неумение ориентироваться в
темноте.
     --  Заткнись!  --  не  сдержалась  Маруха,  --  это  тебе  не  игра   в
сыщики-разбойники.
     Охранники тоже оказались в роли заложников. Им не разрешалось ходить по
всему дому, в  часы отдыха они спали в соседней комнате под замком, чтобы не
разбрелись.  Все  они  были коренными  антиокцами  и  плохо  знали  столицу,
поэтому,  по рассказам одного  из  них,  когда через двадцать-тридцать  дней
приходило время  отпуска, их  вывозили в багажнике автомобиля, чтобы  они не
могли опознать  место.  Другой  надзиратель  с  опаской  утверждал,  что  по
окончании операции всю охрану перебьют и все тайны скроет могила. Начальники
в масках  и  дорогих  костюмах  появлялись  без предупреждения,  выслушивали
доклады  и отдавали  распоряжения. Порой эти приказы выглядели  нелепо, но и
жертвы, и охранники находились в их полной власти.
     Завтрак  пленницам  приносили  всегда  неожиданно:  кофе  с  молоком  и
кукурузную  лепешку со свиной колбасой. На обед давали фасоль или  чечевицу,
плавающую в серой жиже, кусочки  жирного мяса, ложку риса и стакан лимонада.
Стульев не было, и есть приходилось, сидя на матрасе и орудуя только ложкой,
так  как ножи и вилки запрещались правилами безопасности. Ужинали разогретой
фасолью и другими остатками от обеда.
     Как  уверяли  охранники,  "майордомо"  --  хозяин  дома,  оставлял себе
большую  часть средств, выделяемых на общее содержание.  Сорокалетний крепыш
среднего  роста,  судя  по  гнусавому  голосу и опухшим, заспанным глазам  в
отверстиях маски, сильно смахивал  на фавна. С ним жила маленькая, писклявая
женщина со  стершимися  зубами, вечно одетая в лохмотья.  Звали  ее Дамарис.
Обладая  абсолютным отсутствием  слуха, она целыми днями с таким энтузиазмом
распевала во весь голос куплеты и частушки,  что можно было  не сомневаться:
она еще и пританцовывает.
     Тарелки,  стаканы,  простыни не мыли и  не  стирали до  тех  пор,  пока
пленницы не начинали бунтовать. Туалет открывали всего четыре раза в день, а
по  воскресеньям, когда хозяева уходили из дома, его вообще запирали, боясь,
чтобы соседи не услышали шум воды из бачка. Охранники мочились  в умывальник
или в  сливное отверстие  душа.  Свою  неряшливость Дамарис  пыталась скрыть
только  перед   приездом  начальства,  когда  уже  отчетливо   слышался  шум
вертолета.  С  проворством пожарного она тут же бросалась мыть полы  и стены
струей  из шланга.  Ежедневно до часу  дня  она смотрела  телесериалы, потом
забрасывала в  скороварку  все,  что предназначалось на обед:  мясо, зелень,
картошку, фасоль... Все это она смешивала и  держала на огоне  до  тех  пор,
пока не засвистит.  Во время  частых скандалов  с мужем Дамарис выплескивала
наружу огромный заряд злости  и богатый  запас  бранных слов, которые  порой
выходили за пределы воображения. У супругов были две дочери -- девяти и семи
лет,  -- которые учились в соседней школе и иногда приглашали одноклассников
посмотреть телевизор или поиграть во  дворе. Несколько  раз по субботам  дом
навещала учительница, а среди  недели  шумная  компания  хозяйских приятелей
могла  неожиданно нагрянуть  и  устроить вечеринку с  музыкой.  В такие  дни
заложниц  запирали на  замок,  заставляли  выключать  радио  и  телевизор  и
запрещали им даже в крайнем случае пользоваться туалетом.

     В  конце  октября Диана заметила, что Асусену что-то гнетет и тревожит.
Она целыми  днями молчала, на вопросы отвечала односложно. Сама  по себе эта
ее удивительная способность  замыкаться в себе, особенно  при чтении Библии,
была хорошо известна. Однако теперь замкнутость  сопровождалась нервозностью
и  необычной бледностью. В конце концов Асусена призналась:  уже две  недели
она  подозревает,  что беременна. Расчеты были просты: сорок дней в плену, и
подряд две осечки. Всплеск радости за  подругу сменился у  Дианы  тягостными
раздумьями