зала  она  со  своим  визгливым
смехом. - Вы меня удивляете... а впрочем, не очень. Вы можете понять,  что
мы не разговаривали двадцать пять лет? А вы держитесь так, точно мы с вами
добрые знакомые.
   - Но это же ничего не значит. Невозможно поверить, что  прошло  столько
лет. Мы и есть знакомые.
   - Двадцать пять лет что-нибудь  да  значат.  Даже  очень,  очень  много
значат, - сказала она резко.
   - Будьте со мной проще, Эмма. Помогите мне. А  то  я  пришел  к  вам  и
выгляжу дурак дураком. Проявите немножко милосердия. - Он часто говорил ей
это в прежние дни.
   Она покачала головой.
   - Дурак дураком - это у вас от бога, мой милый. А  что  до  простоты  -
куда уж проще. Честь спасена. Любопытство насытилось. Пора домой, Хью.
   - Но завтра вы приедете?
   - Ни в коем случае. Ни завтра, ни послезавтра, вообще никогда.
   - Эмма! - Хью поднялся. - Нельзя так. Если вы не собирались проявить ко
мне снисхождения, не надо  было  меня  принимать.  Я  должен  еще  с  вами
увидеться. Я настаиваю.
   Эмма смотрела на него снизу вверх, как жаба, втянув голову в плечи.
   - Да, - сказала она, - я вас помню. Помню  эту  трогательную  интонацию
обиженного  ребенка.  Весь  мир  обязан  проявлять  снисхождение   к   Хью
Перонетту. Но мне не так уж хотелось вас видеть, это  была  ваша  идея.  Я
вполне довольна и без того. У меня есть  все,  что  мне  нужно.  Есть  моя
счастливая  семейка.  Что  же  касается  "настаиваю",  то   вы   прекрасно
понимаете, что настаивать в вашем положении смешно.
   - Я не знаю, что вы называете своей счастливой семейкой, но я знаю, что
вы со мной обходитесь умышленно жестоко.
   - Вы умышленно жестоко обошлись со мной.
   Он посмотрел на ее  холодное  лицо,  и  руки  его  слабо  шевельнулись,
отметая этот приговор. Он остро ощущал всю его несправедливость. Если  кто
жесток, так она. И еще он чувствовал, что эти слова, эти пикировки  -  все
уже было когда-то.
   - Ну, если вы просто  хотите  меня  наказать...  но  едва  ли...  после
стольких лет. Во всяком случае, вы можете сделать это более  основательно,
если будете чаще со мной видеться.
   Эмма засмеялась.
   - Вы до сих пор  способны  удивить  меня  внезапными  проблесками  ума!
Кстати, я не отказывалась с вами видеться. Я только отказалась приехать  к
вам.
   - Значит, вы согласны видеться со мной... например, здесь?
   - Не "например". Именно здесь. Но я еще не уверена. Я подумаю. А теперь
вам пора уходить.
   -  Но  мне  захочется  говорить  с  вами...  как   следует.   Захочется
говорить... наедине.
   - Неужели нельзя без обиняков?  Мне  пришлось  принять  Рэндла  в  свое
семейство, пришлось впустить его сюда. И получилось отлично.
   - Я еще не уверен, что жажду  быть...  принятым...  в  ваше  семейство.
Это...
   - А вам этого и не предлагают.
   Да, то была прежняя любовь и прежняя боль. Он забыл, до  какой  степени
был некогда ее рабом. Он спросил смиренно:
   - Когда мне можно прийти?
   - Я еще подумаю, захочу ли опять вас увидеть. Может быть, я  решу,  что
это ни к чему.
   - И на Бромтон-сквер не приедете?
   - Нет. - Потом вдруг спросила: - А в Грэйхеллок вы меня свозите, если я
попрошу?
   Хью был поражен, обрадован.
   - Конечно, с удовольствием. - И тут же  почувствовал,  что  этой  своей
готовностью предает Энн. Нельзя допустить, чтобы покинутая  Энн  предстала
перед  холодным,  любопытным  взором  покровительницы  Рэндла.  Ему   даже
почудилось, что, если  он  привезет  Эмму  в  Грэйхеллок,  она  там,  чего
доброго, всех заколдует. Как-никак обитатели Грэйхеллока, сколько  их  еще
осталось, - это _его_ семья.
   - Об этом я тоже подумаю, - сказала Эмма. - А теперь уходите. Я вас уже
сколько раз просила  уйти,  а  вы  не  слушаетесь.  В  любую  минуту  дети
вернутся.
   Он подошел к ней. Ему хотелось перед уходом высечь из  нее  хоть  искру
тепла, ибо у него сложилось впечатление, которое еще предстояло  обдумать,
что она, как ни скрывала это, хоть немножко да была рада с ним увидеться.
   Она сказала:
   - В конце концов, это вам я обязана тем, что обратилась за утешением  к
искусству. - И смех ее прозвучал теперь более нервно.
   Подняв брови, она смотрела, как он медленно  и  неловко  опускается  на
колени возле ее кресла. А он, молча глядя на нее, опять, как и входя в эту
комнату, испытал поразительное чувство,  точно  существование  ее  рождает
одиночество, но теперь это было одиночество, где пребывала только  она.  А
он отсутствовал. Несомненно, то была любовь.  Не  сводя  с  нее  глаз,  он
потянулся к ее руке.
   Она глубоко перевела  дух.  Потом  прошептала,  словно  боясь,  как  бы
кто-нибудь, даже она сама, не услышал:
   - Ох, надо было вам тогда быть храбрее. Ведь верно? Верно?
   Он ответил "да" от полноты сердца, не в силах больше смотреть  на  нее.
Поднес к губам ее сухую, темную, костлявую руку. От руки так сильно  пахло
никотином,  что  он  не  удержался  -   вдохнул   этот   запах,   упиваясь
воспоминаниями, и только потом поцеловал ее.



        "13"

   - Ну, начинаем все сначала, - сказал Рэндл.
   Линдзи засмеялась.
   Они сидели рядом в большом старомодном  баре  на  углу  Черч-стрит.  За
распахнутой  настежь  дверью  видна  была  пыльная   солнечная   улица   и
непрерывный поток машин. Руки их были сцеплены под столом.
   - Интересно, как идет дело у моего  отца  с  твоей...  -  начал  Рэндл.
Последнее слово представляло непреодолимые затруднения.
   - Надеюсь, превосходно, - сказала Линдзи.  Ее  широкое  спокойное  лицо
было обращено к нему.
   Он не смотрел на нее, а радостно-внимательным взглядом  обводил  бар  -
отметил очень юных влюбленных, тоже державшихся  за  руки,  пенсионера  из
инвалидного дома в Челси, двух старух и мальчишку-стилягу.  От  всех  этих
людей исходило сияние. Рэндл испытывал нечто вроде эмоций собаки,  которой
неожиданно бросили хорошую кость; да и сам он выражением лица, на  котором
сладкое сомнение мешалось с созерцанием более  возвышенного  и  несказанно
блаженного, хоть и опасного мира, положительно напоминал собаку.
   Он сказал:
   - Ты это всерьез? - Ее нежный, зоркий, чуть насмешливый взгляд легонько
поджаривал его сбоку.
   - Разумеется, - сказала Линдзи и крепче стиснула его руку,  впиваясь  в
нее ногтями.
   Рэндл поморщился от боли.
   - Зря она нас выпустила, правда? В том смысле, что от этого всякие идеи
приходят в голову. Лучше бы мы чинно сидели на диване и слушали,  как  нас
называют "молодежью". - Он покрутил рукой, и пальцы Линдзи разжались.
   - О, она нам доверяет!
   - Но доверяет напрасно, да? - живо отозвался Рэндл. Он глянул Линдзи  в
лицо. Большие, зоркие, чуть насмешливые желтые глаза были  совсем  близко.
Он не мог заставить себя искать в их пятнистой  глубине  признаков  победы
или бегства. Радость и смирение мутили его разум.
   - А это уж тебе решать, - сказала  Линдзи  и,  стиснув  напоследок  его
пальцы, убрала руку. Светлые глаза на мгновение расширились, блеснув более
явной насмешкой, потом тоже отпустили его. Теперь  Рэндл  мог  изучать  ее
профиль. В лепке губ и щеки была  утонченная  безмятежность,  восторгавшая
его до полной потери сил. Точно таким, надменно-ублаготворенным,  выглядел
бы в покое ангел.
   - Это и тебе решать, моя королева,  -  сказал  он.  -  Ты  ведь  хочешь
быть... похищенной?
   - Если у тебя хватит храбрости меня похитить. Не иначе. А  если  нет  -
мне и  так  хорошо,  большое  спасибо.  -  Она  говорила  тоном  довольной
маленькой девочки.
   Рэндл вздохнул. До этого места они дошли и в прошлый раз, перед тем как
Эмма столь услужливо их поглотила.
   - Но ты должна помочь  мне  быть  храбрым.  А  то  получается  какой-то
порочный круг.
   - Помогать тебе я не собираюсь,  -  рассудительно  сказала  Линдзи,  но
наблюдать твою борьбу, вероятно, буду сочувственно. - И засмеялась.
   - А ведь это именно борьба, - сказал Рэндл. -  Ты  хоть  приблизительно
можешь ее вообразить? Тебе известно, что Энн я теперь ощущаю  как  мертвый
груз. Но в то же время мне ее бесконечно жаль. И я с ней до  ужаса  крепко
связан. Странно, как такая  вот  связанность  переживает  любые  настоящие
отношения. И ею пронизано решительно  все.  Розы.  Даже  мебель,  черт  ее
подери!
   Рэндл говорил искренне. Он знал, что между тайной связью на  стороне  и
гласным разрывом с женой  -  огромная  разница,  и  боялся  последнего  по
множеству причин. Но в то же время в нем жило, словно пронзая его дрожащим
лучом света, чистое желание все разрушить, не  оставить  камня  на  камне.
Чистота этого желания пленяла его. Ему страстно хотелось объяснить Линдзи,
как ему нужно, чтобы она заразила его своей раскованностью. Его  крошечная
чистота тянулась к ее необъятной чистоте, как к  почве,  из  которой  сама
родилась, и он без слов боролся с Линдзи, как мистик борется с богом.
   - Каким образом ты разберешься с женой  -  это  твое  дело,  -  сказала
Линдзи. - Я не желаю об этом слышать.
   - Почему это всю черную работу я должен проделать один?
   - При условии, что ты ей больше не муж, -  продолжала  она,  словно  не
слышала его вопроса. - Это ведь так? - Она  снова  повернулась  к  нему  и
смерила его жестким взглядом. В такие минуты лицо ее выражало силу,  перед
которой Рэндл пасовал.
   - Да, конечно.
   - Ну вот и действуй соответственно.
   - Да, ты-то честная. Ты настолько честнее меня. - Он чуть  не  добавил:
"И  сильнее",  но  удержался.  Ему  не  хотелось  убеждать  Линдзи  в   ее
превосходстве. Пусть Линдзи, у которой он под каблуком, остается  в  сфере
его тайных фантазий.
   Линдзи улыбнулась. Всю свою силу до последней капли она вложила  в  эту
улыбку. Другая сторона поворачиваемого винта.
   - Свет ни тебя, ни меня не назвал бы честными. Хотела бы я знать, очень
ли ты боишься мнения света, Рэндл?
   Этого Рэндл и сам не знал. Он ответил, подражая ее грубоватому тону:
   - Время покажет. - И добавил: - Наверно, мы с тобой беспринципные люди?
   - Мы не живем по абстрактным правилам. Но наши  поступки  не  случайны,
каждый на своем месте. Они принадлежат нам.
   - Каждый на своем месте в общем узоре, - сказал Рэндл. -  Да,  в  некой
форме. Наша жизнь принадлежит нам. - И тут же подумал: какую чушь я  несу.
Моя жизнь уже давно не принадлежит мне. А потом подумал:  но  она  _будет_
мне принадлежать - и почувствовал, как его пронзил тот  луч  света.  Чтобы
загладить свою последнюю фразу, он сказал: - Энн живет по правилам,  и  ее
поступки не на своих местах, они просто нигде. Это удручающее  зрелище.  Я
даже не знаю, почему оно меня так удручает. Такая иногда  нападает  тоска,
что жить не хочется. Энн абстрактна. - В голосе его  прорвалось  отчаяние.
Что же, что ему в этом так ненавистно?
   - Мораль всегда действует удручающе, - сказала Линдзи. С легкой улыбкой
она одним пальцем соединяла мокрые круги на столе в сложный узор,  похожий
на розу.
   - _Твоя_ мораль - нет. Она подбадривает,  вдохновляет,  живит.  У  тебя
поразительная моральная твердость. Ты вся насквозь честная и подлинная. Ты
для меня лучшее лекарство.
   - Принеси мне еще стаканчик, милый.
   Рэндл встал и пошел  к  стойке.  Просто  выпить  с  Линдзи  и  то  было
блаженством.  Он  огляделся.  В  бар  только  что   вошла   новая   группа
посетителей. Навстречу им поднялась  пожилая  женщина.  Перецеловалась  со
всеми по очереди. Они оживленно о чем-то заговорили. Рэндл смотрел на  них
с удивлением и любовью. Замечательные, самые  обыкновенные  люди,  живущие
реальной жизнью.
   - Ты знаешь, - сказал он Линдзи, ставя перед ней стакан, -  мне  ужасно
хочется баловать тебя. Просто не верится, что ты никогда  не  выезжала  из
Англии. Это и хорошо - подумай, сколько всего я могу тебе показать.
   - Скорее, это я стала бы тебя баловать. Я бы тебе показала такое, о чем
ты и не мечтал. Если ты этого заслужишь.
   В ее спокойном взгляде крошечной точкой мелькнула  неудовлетворенность.
Рэндл заметил это с радостью и одновременно от души пожалел ее, поняв, что
она пытается увести его от мыслей о ее очень  уж  ограниченном  опыте.  Он
весь преисполнился силы.
   - Мы с тобой друг друга стоим, верно?
   На это Линдзи улыбнулась и кончиком пальца коснулась его носа.
   - Линдзи, Линдзи, - проговорил он, задыхаясь от нежности, - скажи, ведь
это начало чего-то? Мы с тобой уедем?
   - Не знаю. Я ведь тебе сказала - это  надо  заслужить.  И  не  забывай,
пожалуйста, что нам очень хорошо и так.
   - Да, нам, конечно, хорошо, -  произнес  Рэндл  осторожно.  Он  не  был
уверен, насколько серьезно она говорит, и не хотел ошибиться. -  И  однако
же я медленно, но верно схожу с ума.
   - А я нет! - Линдзи с притворным высокомерием надула губки.
   - Но ты уйдешь со мной? - Он жаждал, чтобы она его подстегнула. -  Ради
бога, Линдзи, ведь ты меня любишь?
   Она нахмурилась, и он, умоляюще  глядя  на  нее,  прочел  в  ее  глазах
страшный своей прозаичностью ответ.
   - Деньги, - сказал он. - Да.
   Линдзи кивнула.
   - Да, продолжал он, - деньги нам нужны. -  Он  не  стал  оскорблять  ее
словами: "Я могу заработать денег, если ты мне  поможешь".  Такой  женщине
этого не скажешь. Оборот, который приняла  их  беседа,  отрезвил  его,  но
холодное  прикосновение  пусть  даже  враждебной  действительности   после
бестелесных фантазий всего прошедшего года приятно  возбуждало.  Наперекор
всему в нем забрезжила надежда.
   Не уступая Линдзи в цинизме, который пьянил не хуже нежнейших  любовных
шуток, он спросил:
   - Капитал ее достанется тебе?
   Линдзи чуть улыбнулась понимающе и нащупала под столом его руку.
   - Только если я пробуду с ней до конца.
   - А конец близко?
   Она пожала плечами.
   - Она, мне кажется, притворяется старой, - сказал Рэндл, - а  на  самом
деле не так уж стара. По-твоему, она больна чем-нибудь?
   - Ничем она не больна. Проживет сто лет.
   - Гм, - сказал Рэндл. - Тогда надо нам подумать о чем-нибудь другом.
   - Это тебе надо подумать о чем-нибудь другом.
   - Славно ты мне помогаешь, черт побери. - Он сжал ее руку. - Скажу тебе
одно. Мы  должны  сойтись,  дорогая,  и  очень  скоро,  иначе  я  умру  от
нереальности. Вы вдвоем умудрились превратить меня в  какую-то  фикцию.  Я
должен тобой овладеть, Линдзи, иначе я просто перестану существовать.  Так
что я предлагаю такую программу: сперва мы сойдемся,  потом  я  как-нибудь
раздобуду денег, потом мы подумаем, что делать дальше.
   - Нет, - сказала Линдзи, отнимая руку. -  Программа  такая:  сперва  ты
думаешь, потом добываешь деньги, потом мы сходимся.
   - Так, - сказал он, - ты, значит, решила применить пытку? - Его трясло,
но он обожал ее за это. - Да?
   Она ответила сердито:
   - Да, если ты этого пожелаешь.
   Пожелает, пожелает! Он покорно пробормотал:
   - Мучительница...
   - Да не будь ты таким слабым, Рэндл, -  сказала  Линдзи  раздраженно  и
посмотрела на часы. - Пора нам идти домой.
   - Уже? О господи! - Он глянул на нее исподлобья. - А что, если я теперь
же уведу тебя, просто не пущу домой?
   - Не можешь, - ответила она просто и встала.
   Это было так верно, что Рэндл даже не  дал  себе  труда  задуматься,  в
каким смысле это верно. Как пришибленный он вышел вслед за нею из бара.
   - Не вешай голову, - сказала Линдзи, беря  его  под  руку.  -  Так  или
иначе, ты же должен подумать.  Должен  подсчитать  издержки.  Может  быть,
окажется, что я тебе и не нужна. Ты только вспомни, сколько в  Грэйхеллоке
чудесной мебели!
   - Дрянь ты, - тихо сказал Рэндл. - Я день и ночь подсчитываю  издержки.
Миранда. Остальное. Я все подсчитал, и  ты  мне  нужна  -  и  отлично  это
знаешь.
   - Миранда, - повторила Линдзи. - Да. - Она глубоко вздохнула  и  крепче
оперлась на его руку.
   Он знал, что она боится этой темы, и сразу всполошился, не  спугнул  ли
ее. Он не хотел, чтобы по его  милости  в  ее  сознании  осталась  заноза,
которая могла бы постепенно обрасти неприязнью к нему. Он сказал:
   - Это не страшно. Миранда почти взрослая, и к тому  же  очень  неглупый
человечек. Вот увидишь. Она тебе понравится, и ты ей тоже.
   - Сомневаюсь, - сказала Линдзи. - Ну да  это  неважно.  Право  же,  это
неважно.
   Они дошли до ее дома и остановились в темном подъезде. Он  взял  ее  за
обе руки, посмотрел на нее, потом крепко обнял. И, едва удержавшись, чтобы
громко не застонать от желания, спросил себя, почему в этот  заветный  час
согласился пойти с нею в бар, а не увез ее на такси  в  свою  квартирку  в
Челси. Но и этого он по каким-то неисповедимым причинам не мог сделать.  А
потом она прильнула к нему, и он почувствовал такой недвусмысленный отклик
на собственную страсть, что все остальное исчезло.
   - Рэндл, Рэндл, - прошептала она, словно будя его после долгого сна,  и
мягко высвободилась. - Пошли.
   - Нет. Я не пойду. Иди одна.
   -  Она  огорчится,  если  ты  не  придешь.  Не  надо  ее  сердить.  Она
старенькая.
   Рэндл заколебался.
   - И все-таки нет, - сказал он.  Сила  так  и  распирала  его.  -  Приду
завтра. А сейчас - нет. Сейчас я хочу побыть один  и  думать  о  тебе.  Не
хочу, чтобы эта чудесная минута с  тобой  была  испорчена,  прежде  чем  я
упрячу ее поглубже себе в душу.
   - Да, ты подумай,  -  прошептала  она.  -  Но  не  обо  мне.  Ты  думай
практически, Рэндл, милый. Думай практически, хорошо?
   Покоренный ее нежностью, он ответил:
   -  Да,  да,  да.  -  И  с  чувством  почти  что  торжества,  рожденного
собственной воздержанностью, смотрел, как она уходит по длинному коридору.
Зеленая дверь открылась  и  снова  закрылась,  наступила  тишина.  Он  еще
подождал минуты две. Если б знать, что они там говорят друг другу!



        "14"

   - Его преподобие Слон, - со смешком доложила Миранда, просунув голову в
дверь, - эту простенькую шутку она готова была повторять без конца. И  тут
же затопотала вниз по лестнице.
   Энн, стиравшая пыль в комнате Рэндла, остановилась с тряпкой в руке. Ей
не хотелось видеть Дугласа. Хотелось быть тихой и  печальной  и  чтобы  ее
оставили в покое. Сама печаль  уже  была  ценным  достижением.  Энн  порой
заходила в комнату Рэндла, но всегда под каким-нибудь  предлогом.  Сейчас,
перед тем как уйти, она  огляделась.  Солнце  освещало  небольшую  светлую
комнату. Все было аккуратно прибрано. Дрезденские чашки с золотым  ободком
выстроились по ранжиру на камине. Ярко-синие изразцы с птицами блестели по
обе стороны каминной решетки. На стене красовались гравюры с розами  -  по
четыре на двух темно-красных паспарту. Белое с синим валлийское  покрывало
мягко взбегало на подушку. Ветхими в комнате были  только  две  игрушки  -
Тоби и Джойи, сцепившиеся мягкими, вытертыми лапами на кровати.  Тоби  был
коричневый, а Джойи белый, и оба  за  долгие  годы  потеряли  по  глазу  и
изрядную часть шерсти. Энн чувствовала, что она им сродни,  что  она  тоже
старый, пыльный предмет, с которого  время  от  времени  спадают  какие-то
шерстистые ошметки. Ее радовало, что игрушки  еще  здесь.  Большой  альбом
Редутэ Рэндл увез с собой - она  сразу  заметила  пустое  место  на  белых
книжных полках. Но туда,  где  живут  Тоби  и  Джойи,  туда  он  вернется.
Невинную часть себя  он  оставил  на  ее  попечение.  У  двери  она  снова
остановилась.  Чем-то  все  здесь  было  похоже   на   комнату   мальчика,
эстетствующего и немного женственного.
   Энн почти не видела Дугласа Свона после отъезда Рэндла - с того вечера,
когда злосчастному священнику пришлось  ретироваться,  столь  явно  уронив
свое достоинство. Тогда же серьезно заболела его мать, и он уехал  за  ней
ухаживать. Таким образом, у нее еще  не  было  случая  обсудить  со  своим
духовным наставником новую ситуацию - если посчитать ее  новой.  И  сейчас
она была далеко не уверена, прельщает ли ее  перспектива  выслушивать  его
утешения, а может быть, и советы. Ей  часто  казалось,  что  Дуглас  Свон,
возможно по профессиональным соображениям, толкует характер Рэндла слишком
оптимистически. Нельзя было сказат