роявление заботливости отпугивало его как нечто  непристойное.
И сейчас близость ее еще  почти  детского  тела,  слабого  и  белого,  как
беспомощная личинка, вызывала чувство брезгливости, чуть не отвращения. Ее
клетчатое платье с аккуратным белым воротничком было совсем девчоночье,  а
лицо  не  детское;  и  не   женское   это   лицо,   скорее   бесстрастный,
невинно-жестокий лик какого-то мифологического существа, маленькой  лесной
полубогини. Нет, подумал он, никогда мне ее не завоевать.
   - Я побывал в Кентербери, - сказал он, чтобы нарушить молчание.
   - Я знаю. Вы говорили, что поедете.
   - Разве? Ну так. Нога, надеюсь, получше?
   - Нет, Феликс, очень скверно.
   Она  редко  называла  его  по  имени.  Как  всегда  в  таких   случаях,
растерявшись, он поднял голову, встретил все тот же взгляд и отвел  глаза.
Конечно, в лице у нее много общего с Энн - бледность, тонкая линия носа  и
губ, налет чуть ущербного аристократизма.  Только  у  Энн  выражение  было
всегда озабоченно-рассеянное, Феликс видел за ним ее постоянную тревогу  о
других. А лицо Миранды, так часто  выражавшее  торжествующую  насмешку,  и
сейчас, в покое, некую упрямую агрессивность, скорее,  вызывало  в  памяти
наглость ее отца; и Феликс,  на  мгновение  ощутив  дух  Рэндла,  витающий
поблизости, чуть не отшатнулся от нее.
   Устыдившись своих мыслей, он сказал бодрым тоном:
   - Давай-ка спасать твоих кукол, а то  ты  их  совсем  раздавишь.  -  Он
протянул руку и попытался вытащить кукол из их неудобного убежища.
   - Не надо! - сказала  Миранда.  Оттолкнув  его  руку,  она  стала  сама
вытаскивать кукол. Каждую она сердито встряхивала, точно хотела наказать.
   Какой я нескладный с детьми, печально подумал  Феликс.  Наверно,  я  ее
только злю, да и сам ничего не выигрываю. Он нащупал куклу в кармане. Было
как-то боязно ее подарить.
   Миранда сидела, апатично уставившись на своих кукол.
   Феликс сказал:
   - Я сегодня вечером буду в Грэйхеллоке. Привезти тебе  что-нибудь?  Еще
парочку этих... маленьких принцев?
   - Нет, не нужно, спасибо. - И добавила яростно, не отрывая  взгляда  от
кукол: - Хоть бы он провалился, этот чертов Грэйхеллок.
   - Что это ты, - сказал Феликс, удивленный,  немного  шокированный  этим
взрывом. - Чем тебе не угодил бедный Грэйхеллок?
   - Там никогда ничего не случается.
   В свете недавних событий суждение это показалось Феликсу странным.
   - А я думал, где ты, там всегда что-нибудь случается. - В  этом  смысле
ты вся в отца, закончил он про себя.  Не  завидую  я  тем  молодым  людям,
которые в тебя влюбятся. И тем, которых ты сама полюбишь.
   Она только  покачала  головой  и  стала  рассаживать  кукол  на  пледе,
оправляя им юбки.
   - И что на тебя нашло, когда ты спрыгнула с дерева? -  спросил  Феликс.
Он вдруг ощутил злость  на  эту  неласковую  девчонку  и  смутное  желание
отшлепать ее. Ему не понравилось то, что она сказала о своем доме.
   Миранда посмотрела на него, и в лице ее  он  увидел  некую  перетасовку
душевных элементов - словно перемена декораций  за  прозрачным  занавесом.
Она насторожилась, выглядела собраннее, старше.
   Помолчав, она сказала:
   - Мне в ту минуту было совершенно все равно, жить или умереть. Это  вас
удивляет?
   Ее снисходительно-вежливый тон еще больше разозлил Феликса.
   - Не особенно, -  ответил  он.  -  Такие  ощущения  вообще  свойственны
юности. Только едва ли тебе было совсем все равно. - И  подумал:  а  между
прочим, она все-таки рисковала жизнью.
   - Это  было  очень  нехорошо?  -  спросила  она  как  маленькая,  точно
напрашиваясь на выговор.
   - По-моему, да. Ты  могла  серьезно  покалечить  себя  или  кого-нибудь
другого. И маму свою напугала до полусмерти.
   - Да, я поступила очень дурно, - сказала Миранда с  удовлетворением.  -
Как, по-вашему, правда, моя мама прелестная?
   Феликс с трудом подавил желание дать ей шлепка.
   - Да, - сказал он, -  очаровательная.  -  И  чтобы  пресечь  дальнейшие
невыносимые высказывания, продолжал: - И откуда у тебя такое безразличие к
жизни? Во многих отношениях тебе живется совсем неплохо.  -  Глупею  я  от
злости, подумал он. Какой девочке может  житься  неплохо,  если  она  дочь
Рэндла.
   Миранда посмотрела  на  него.  Ее  большие  карие  глаза  поблескивали,
ожившее лицо играло. Потом она отвернулась.
   - Иногда мне кажется, что жить дальше нет смысла. Ведь все равно мы все
скоро взлетим в воздух. Уж лучше умереть молодой, по своей воле, чем потом
медленно умирать от лучевой болезни.
   Тон был все еще снисходительный, но слова ее  потрясли  Феликса.  Он  в
самом деле держался с ней глупо. Только бы она этого не заметила.
   - Я считаю, - сказал он, - что жизнь нужно воспринимать как работу. Вот
как в армии. Ступай, куда пошлют, делай, что приказано.
   - Но вы-то так не делаете. - Теперь в ее взгляде была озорная насмешка.
- Вы-то можете выбирать себе работу, можете и в Индию поехать, и  остаться
в Англии.
   Хитра девчонка, и все-то ей известно!
   - Да, - сказал Феликс, - на этот раз мне повезло. Обычно так не бывает.
   - А я хочу, чтобы мне везло всегда.
   - Ты еще мала, - сказал он, немного утомленный  этим  спором.  -  Самое
важное в жизни - это другие люди, уже по одному этому  нельзя  уходить  из
жизни, когда заблагорассудится. "Мы члены друг  другу",  как  говорится  в
богослужении. Но может быть, ребенку этого не понять.
   - А я разве ребенок? - спросила Миранда, сгребая кукол в  охапку  и  не
отпуская его взгляда. В глазах ее был упрямый вызов.
   Феликс опешил:
   - О черт, ну конечно, ребенок!
   Оба рассмеялись.
   - И кстати, - сказал он не совсем уверенно, -  у  меня  есть  для  тебя
подарок.
   Он вытащил куклу из кармана и поставил на  диван,  прислонив  к  колену
Миранды.
   Этого она не ожидала. Минуту она смотрела на  подарок,  приоткрыв  рот,
выронив остальных кукол. Потом перевела взгляд  на  Феликса,  и  теперь  в
глазах ее была мрачная ярость, которую он  не  смог  бы  объяснить.  Снова
обратившись к кукле, она взяла ее в руку, медленно потянула  к  себе,  как
будто хотела  прижать  к  груди,  потом  уронила  на  колени.  Всхлипнула,
отвернулась, уткнулась лбом  в  спинку  дивана.  Еще  несколько  всхлипов,
подрагивающие плечи. Потом она выпрямилась, вытерла глаза, в которых почти
не было слез, и сказала сухо:
   - Спасибо, Феликс.
   Феликс с удивлением наблюдал эту забавную, явно  разыгранную  маленькую
драму. Никогда ему не понять Миранду. Он украдкой взглянул на часы.



        "28"

   Энн медленно шла в гору по  тропинке  между  кустами  французских  роз.
Позади нее прямо вверх поднимался густой белый столб дыма от костра.  День
был тихий, без дождя, но тяжелый и  пасмурный,  под  желтым  небом.  Чтобы
разжечь костер, Энн взяла одно из ведер со старой бумагой, хранившейся для
этой цели в сарае. В Грэйхеллоке ничего не пропадало зря, и  Нэнси  Боушот
была строго  приучена  сортировать  содержимое  мусорных  корзин.  Сейчас,
поднимаясь по склону, Энн заглядывала под красные колючие гнутые стебли  -
не скрывается ли там Хэтфилд. Боушот доложил, что рано утром видел кота  в
поле, пониже питомника, где он пожирал крольчонка.
   От Рэндла, конечно, не было  ни  звука.  Какая-то  знакомая  Клер  Свон
сообщила ей, что видела Рэндла в Риме - он завтракал с  Линдзи  в  дорогом
ресторане под открытым небом, - и Клер с негодующими  возгласами  передала
эту  информацию  Энн,  тем  причинив  ей  жестокую  боль.   Логично   было
предположить, что, поскольку Рэндл находится в Риме с  Линдзи,  они  будут
завтракать в дорогих ресторанах под открытым небом. Но слова эти разбудили
воображение Энн, и она увидела балдахин  из  виноградных  лоз,  и  сияющее
безоблачное небо, и любовников, склонившихся друг к другу через столик.
   Энн уже не могла сладить со своим сознанием. Никогда с  ней  такого  не
бывало, это походило на морскую болезнь. Она куда-то неслась  так  быстро,
что рябило в  глазах.  Образы  близких,  ее  собственный  образ  ширились,
расплывались. Все вырастало до чудовищных размеров и в то же время  теряло
четкие  очертания.  Ей  страшно  хотелось  отдохнуть,  но   движение   все
убыстрялось, ослепляя ее и вызывая постоянную тошноту.
   Энн уже была отчаянно влюблена в Феликса. После того как  она,  услышав
его признание, с удивлением поняла, что _готова_ влюбиться, спуск к  любви
совершился неудержимо, как лавина. Между ней и любовью к Феликсу не стояло
ничего - ни преград, ни задержек.  Стоило  увидеть  эту  возможность  -  и
любовь завладела ею так  полно,  так  властно,  что  ей  легко  было  себя
убедить, будто она любит Феликса уже много лет. Ведь готовилось это долго;
и, несмотря на теперешнее безумие, она знала, что  это  не  прихоть  и  не
пустая забава, что любовь гнездится в  самых  глубинах  ее  существа.  Она
предъявляла все права на свою любовь к Феликсу, она прочно обосновалась  в
этой любви.
   От Феликса она пока скрывала  свои  чувства,  избегая  долгих  интимных
бесед и отчасти  притворяясь,  что  целиком  поглощена  Мирандой.  Даже  в
отсутствие Миранды она ухитрялась не расставаться с ней, делая  из  дочери
тему для разговоров и тем самым как бы  оставаясь  под  ее  надзором.  Она
боялась, что может потерять над собою власть - броситься в объятия Феликса
или упасть перед ним на колени; и от усилий устоять на ногах  положительно
деревенела, ибо она знала, что, как ни велика  сейчас  ее  и  его  любовь,
вместе взятые, подобная сцена увеличит ее еще во сто крат. А по  существу,
она и до сих пор не знала, как намерена поступить.
   Дело в том, что в ней, с демоническим упорством поспевая за  любовью  к
Феликсу, росла новая, темная страсть к  Рэндлу.  Один  словно  был  адским
двойником другого; и порой, когда она пробуждалась от неспокойного сна, не
уверенная в том, который из них ей снился, ей чудилось, что две эти  любви
зависят друг от друга. Любовь к Рэндлу была  сплошным  насилием  и  болью;
казалось, она не может не повредить тому, на  кого  направлена.  Она  была
совсем не похожа ни на ее давнишнюю романтическую влюбленность в  молодого
Рэндла, ни на ее ровную, устойчивую любовь к мужу. Странно, как она вообще
догадалась, что это любовь. Неотвязное, как  наваждение,  чувство  это  ее
страшило; и оттого, что минутами Энн была склонна усмотреть  в  нем  всего
лишь свою исступленную обиду и ревность, она старалась не давать ему воли.
Она стала понимать, что одной ей не справиться.
   Феликс пытался ей внушить, и сама  она  пыталась  себе  внушить,  будто
времени у них много. Но она знала, что это лишь утешительный  вымысел.  На
самом деле времени было очень мало. Прежде всего в ее возрасте, в возрасте
Феликса смешно говорить о том, чтобы ждать годами. Но и в  самой  ситуации
что-то требовало быстрого решения. Она не сомневалась ни в своей, ни в его
любви и в теории  не  считала,  что  должна  его  уступить  более  молодой
женщине. При том, как ее омолодила острая, властная тяга  к  Феликсу,  она
чувствовала себя вполне достойным предметом любви. Рассудком она понимала,
что Рэндл едва ли вернется. Она годами отказывалась признать, что Рэндл ее
ненавидит, отказывалась даже в мыслях произнести это слово. Но в последнее
время она была вынуждена это признать, ощутить всю силу  его  ненависти  и
отчасти понять ее характер. Рэндл видит в ней разрушителя, дьявола.
   Однако эти соображения не складывались в определенный ответ. Порой  она
чувствовала, что между ней и Феликсом стоят неодолимые преграды.  Миранда,
Девочка обожает отца. Стерпит ли она отчима? Даже если бы это  препятствие
удалось преодолеть, оставалось другое, более трудное:  христианская  точка
зрения на брак. Энн была дочерью англиканской церкви, усердной в вере,  не
знающей сомнений, хоть и не особенно твердой в догматах.  Об  этом  именно
вопросе она никогда раньше не задумывалась. Она сама не знала, что она  по
этому поводу думает, да и боялась это выяснить. Ей  казалось,  что  у  нее
хватит сил пойти наперекор внешним установлениям, но пойти наперекор своей
совести - это другое дело. А совесть ее, затерявшись  в  бурном  вихре  ее
чувств, пока своего слова не сказала.
   Смущало Энн и существование Мари-Лоры Обуайе. Она жалела, что узнала от
Феликса  ее  имя,  теперь  за  этим  именем,  бледная  и  безмолвная,  как
надгробная статуя, стояла одновременно грозная  и  жалкая  фигура  молодой
француженки,  в  которой  Энн  видела  и  соперницу,  и   жертву.   О   ее
существовании она узнала от Милдред и вынесла из  ее  слов  неутешительное
впечатление,  что  Феликс  сильно  влюблен.  Милдред  упомянула  об   этом
мимоходом, когда нелестно  отзывалась  об  иностранцах  вообще,  и  тотчас
пожалела о своем промахе. За  последнюю  неделю  она  дважды  приезжала  в
Грэйхеллок, оба раза в состоянии  странной  апатии,  из  которой  выходила
только для того, чтобы постараться это злосчастное впечатление  изгладить.
Тут она проговорилась, может быть думая, что Энн это уже известно, о  том,
что Мари-Лора уехала в Дели. Вот и еще причина для спешки. Если отправлять
Феликса в Индию, надо сделать это поскорее, пока не поздно.
   Теперь Энн мучило ощущение, что времени  у  нее  в  обрез.  Нужно  было
подумать отчетливо, особенно по поводу христианского брака. Но всякий раз,
как она пыталась сосредоточиться,  перед  ней  огромным  огненным  демоном
вставало ее новое и страшное чувство к мужу, и она знала, что, прежде  чем
принять решение, ей  необходимо  так  или  иначе  прогнать  этот  призрак.
Минутами ее подмывало все рассказать Феликсу, но  она  понимала,  что  это
значит предопределить решение вопроса, который ей хотелось  решить  самой,
разумно и хладнокровно. Если она сейчас сделает еще  один  шаг  в  сторону
Феликса, она пропала. Энн решила поговорить с Дугласом Своном.
   В сущности, кроме Дугласа, ей не с кем было поговорить. Пусть он не бог
весть как умен, но тайны хранить умеет, а его безупречное отношение к  ней
может заменить ум, даже прибавить ума. И вот она призвала его  на  помощь.
Сейчас, выйдя из питомника на дорогу, она увидела, как он входит в главные
ворота. Когда она поднималась на крыльцо, он уже ждал в гостиной.
   - Дорогая Энн, - сказал  Дуглас  Свон,  грациозно  склонившись  над  ее
рукой, - как поживаете, дорогая? Вы хотели со мной поговорить? Я и  сам  к
вам собирался.
   Энн не успела обдумать, что именно хочет ему сказать, но  почувствовала
облегчение, словно в преддверии исповеди. Ведь он как-никак священник.
   Она сказала:
   - Дуглас, я хочу, чтобы вы изгнали духа.
   - Что такое?
   - По-моему, я схожу с ума.
   Не зная, как принять ее слова, он бросил  на  нее  тревожный  взгляд  и
пригладил свой черный, блестящий от помады начес.
   - Кто другой, моя дорогая, а вы не могли бы сойти с ума, даже  если  бы
захотели. Давайте сядем и покурим. Кофе вам сварить?
   - Нет, спасибо. - Энн тяжело опустилась в  кресло,  и  Свон  пододвинул
свой стул поближе к ней. Она  сказала:  -  Дело  в  том,  что  я  одержима
Рэндлом. Он не дает мне думать. Как будто он у меня внутри. Как  будто  он
останется при мне, во мне, как опухоль, до конца моей жизни.  -  Она  сама
удивилась своей страстности.
   - Это оборотная сторона вашей любви к нему, - сказал Свон. - Вы  должны
очистить эту любовь от скверны. И вы это сделаете.
   - Мне кажется, это уже не любовь. Не настоящая любовь. -  Она  смотрела
на выключенный электрический камин. Неужели  ее  долгая  любовь  к  Рэндлу
кончилась? Возможно.
   - О нет, вы не правы, - сказал Свон. - Так сразу человека не разлюбишь,
что бы он ни сделал. Мы уже как-то говорили  об  этом.  Брак  -  таинство.
Здесь божественная благодать как никогда  способна  возвысить  и  освятить
наши жалкие человеческие привязанности.
   - Брак, - повторила Энн. - Вы в самом деле думаете, что Рэндл вернется?
- Казалось, сто лет прошло с того дня, когда она  говорила  с  Дугласом  о
супружеской любви и он ей советовал не выпускать Рэндла из любовных сетей.
   - Не знаю, - сказал Свон, - но, вернется он  или  нет,  качество  вашей
любви к нему не безразлично. И в любом случае вы все же будете его женой.
   Такая категоричность задела Энн.
   - Вы полагаете, что я должна ждать его с горящим светильником?
   - Разумеется. Это бесспорно и с точки зрения церкви, и  с  человеческой
точки зрения. Но ведь вы, конечно, и сами так полагаете?
   Энн встала и подошла к окну. С грязно-золотого неба падали редкие капли
дождя. Пенн в плаще и сапогах шел по лужайке. Он помахал ей, она ответила.
Потом снова села в кресло и сказала:
   - Если Рэндл будет просить развода, я соглашусь.
   - Мне кажется, вам не следует с этим торопиться.  Но  вашего  положения
это все равно  не  изменит.  Мы  же  с  вами  знаем,  как  мы  смотрим  на
нерасторжимость брака.
   - Значит, остаток моей жизни я должна посвятить очищению образа  Рэндла
в его отсутствие?
   - Энн, это на вас не похоже.
   - Я сама не знаю, что на меня похоже, а что нет. По-моему, я всю  жизнь
прожила бессознательно.
   - Праведная жизнь всегда бессознательна.
   - Тогда я, пожалуй, отброшу праведность. Дальше с  ней  будет,  видимо,
слишком трудно.
   - Вы переутомились. Вам бы нужно как следует отдохнуть.
   - Мне предлагали поехать на машине в Грецию.
   - Чего же лучше? Поезжайте. Мы с Клер можем тут за всем присмотреть.
   Снова она испытала то незнакомое чувство, увидела  себя  в  темно-синем
"мерседесе", мчащемся к югу.
   - Ох, я все эти годы была как мертвая.
   - Вот в этом вы ошибаетесь.  Все  эти  годы  вы  жили.  Это  сейчас  вы
временно умерли.
   Энн промолчала. Что ей нужно от Дугласа? Ей нужно, чтобы он утвердил ее
в собственном мнении. А раз он этого не делает, то и говорить больше не  о
чем. Значит, у нее есть свое мнение, не такое, как у Дугласа?
   - Вы мне очень помогли, - сказала она.
   Свон с улыбкой потрепал ее по колену.
   - Изгнание духа состоялось?
   Состоялось? Энн подняла голову.  Да,  огненная  туча  исчезла,  исчезли
вихрем  крутящиеся  образы,  не  было  ничего,  кроме  широкого  простора,
широкого света.
   - Да, - сказала она.
   - Я рад. Я знаю, что мы с вами мыслим  одинаково.  Молитва  -  вот  что
сейчас важно. Мне известны случаи, когда упорная молитва излечивала  самую
глубокую обиду.
   - Но я не чувствую обиды. Право же, нет. - Она не лгала.
   - Если вы сможете любить его _теперь_ и сохранить в сердце  своем,  это
будет радость, которая лучше, чем счастье.
   - Лучше, чем счастье? - Энн решительно поднялась. Ей хотелось  остаться
одной.
   - Брак - это нерушимое, мистическое единение душ.  Кто  знает,  сколько
добра может принести ему ваша любовь,  даже  если  вы  никогда  больше  не
встретитесь.
   - Вы правы. Знаете, я, пожалуй, съезжу-таки в Грецию.
   - Вот и отлично, - сказал  Свон.  Его  незаметно  вели  к  двери.  -  И
непременно побывайте в Дельфах. Мы с Клер ездили в Грецию десять лет  тому
назад. У нас, наверно, сохранились все путеводители. Мы  вам  дадим  их  с
собой.
   - Вы очень  добры.  Поблагодарите  от  меня  Клер  за  консервированные
абрикосы, не забудете?
   Наконец-то дверь за ним затворилась.  Энн  вернулась  в  гостиную.  Она
легла на пол, лицом уткнулась в коврик  у  камина.  Она  чувствовала  себя
выжатой, опустошенной. Но странная это была  опустошенность.  Может  быть,
Дуглас был прав, когда сказал, что праведность  всегда  бессознательна.  А
сейчас ей предстоит жить сознательно, и она со  страхом  чувствовала,  что
меняется  вся  структура  ее  мира,  точно  кристаллы  оседают   в   новых
сочетаниях. Не то чтобы она перестала видеть в Дугласе хорошего  человека.
Просто он уже не мог отразиться, не искажаясь, в  до  ужаса  прояснившемся
зеркале ее личности. Его слова, оставаясь для него  правильными,  для  нее
означали соблазн, чуть ли не грех.  Она  много  чего  могла  сделать  ради
Рэндла, но только не это. Святая могла бы, а  она  -  нет.  Не  может  она
удерживать