ме  скоропреходящей  прелести  новизны.  К  чему  все  это
вытравливание красного, вытравливание голубого, погоня  за  искусственным,
металлическим,  поражающим  и  новым?  В  конечном  счете  это  занятие  -
пошлость.  Настоящая  роза,  чудо  природы,  ничем  не  обязана  стараниям
человека.
   Вокруг по-прежнему не было ни души. Он немного спустился по  склону,  в
свой любимый угол, где галлики и бурбонские, моховые и  дамасские  розы  с
более сочной и пышной листвой  образовали  ласкающую  глаз  зеленую  сетку
позади голых, нескладных кустов сравнительно молодых  гибридов.  Дошел  до
сарайчика  для  инвентаря,  и  ему  вздумалось  зайти,  захватить  садовые
ножницы. В сарайчике был полный порядок. И весь питомник, как он отметил с
легкой горечью, не являл ни малейших признаков запустения.
   Старые розы были в полном цвету, и Рэндл стоял  среди  них  неподвижно,
весь уйдя в блаженное созерцание. Бывали минуты, когда он знал, что ничего
на свете не любит так, как эти розы, и что любит он  их  такой  кристально
чистой любовью, что и сам  в  эти  минуты  им  уподобляется.  Перед  этими
цветами он мог пасть на колени и плакать,  зная,  что  во  всем  мире  нет
ничего прекраснее и ничего прекраснее даже нельзя вообразить. Бог в  своих
снах и то не видел большей красоты. Да что там, розы и были богом, и Рэндл
им молился.
   Чуть покачиваясь на легком ветру, яркие головки окружали его, дурманили
своим  ароматом.  Приподнимая  то  одну,  то  другую,  он  всякий  раз   с
первозданным  удивлением  всматривался  в  расположение   туго   свернутых
лепестков, в эти формулы, которые природа всегда безошибочно помнит, в эти
формы  -  самое  желанное,  что  есть  на  земле,  такие  изысканные,  что
невозможно пронести их в памяти сквозь зиму, так что каждый год видишь  их
словно впервые, такими, какими они, верно, были в райском саду, когда  бог
в минуту вдохновения сказал: да будут розы. И Рэндл все углублялся  в  эти
заросли роз, пробираясь между высоких кустов с перекрещенными стеблями, со
стелющимися побегами и по  дороге  срезая  то  чуть  зардевшуюся  румянцем
альбу, то винно-красную с золотыми тычинками провенскую розу.
   Вдруг на тропинке между рядами кустов появилась  женщина,  точно  ангел
сошел с картины художника-прерафаэлита. Рэндл отпрянул. Но это была  Нэнси
Боушот.
   Она подошла к  нему,  запыхавшись  от  быстрого  бега,  платье  на  ней
вздулось, глаза широко открыты, густые каштановые  волосы  разлетаются  во
все стороны.
   - Вы уезжаете, мистер Перонетт? Я хотела вас повидать.
   Он смотрел на нее - цветущая красотка Нэнси, роза совсем  иного  сорта.
Меньше всего он сейчас думал о ней. Он и вообще-то мало о ней думал, и его
оскорбило, что она нарушила этот прощальный обряд.
   - Да, Нэнси, уезжаю.
   - Насовсем, мистер Перонетт?
   - Насовсем, Нэнси.
   - Ох, - протянула она и, отвернувшись, заплакала.
   Рэндл был неприятно удивлен. Розы вознесли его к светлым высотам  духа,
и красное лицо Нэнси, ее вздымающаяся грудь и мокрые глаза - все это вдруг
показалось слишком реальным, слишком земным. Он сказал:
   - Перестаньте, Нэнси. Стоит ли расстраиваться. Ведь  этого  нужно  было
ждать.
   - Не могу я тут без вас. Без вас мне тут жизни не будет.
   Мысль, что он оставляет  в  Грэйхеллоке  хоть  одно  тоскующее  сердце,
польстила Рэндлу.
   - Не болтайте глупостей, Нэнси. Очень уж вы  чувствительная.  Прекрасно
проживете и без меня.
   - Нет. Я тут без вас умру. Возьмите меня с собой, ну,  пожалуйста.  Вам
ведь понадобится какая-нибудь прислуга.  Возьмите  меня  с  собой,  мистер
Перонетт, я буду на вас работать и в тягость вам не буду, честное слово!
   - Еще чего! - сказал Рэндл. Но он  был  тронут.  -  Ваше  место  здесь,
Нэнси. Вы должны помогать миссис Перонетт.  Вы  ведь  знаете,  как  вы  ей
нужны. Ну и потом, есть все же Боушот. Не можете вы его бросить.
   - Раз вы могли бросить _ее_, значит,  и  я  могу  его  бросить.  -  Она
справилась со слезами и взглянула на него вызывающе, как равная.
   - Вы просите невозможного, - сказал Рэндл. - Мне очень жаль. Это у  вас
скоро пройдет, так что хватит дурить, перестаньте.
   Они глядели друг другу в глаза. На секунду, всего на секунду, он увидел
в ней человека с собственными заботами и желаниями. А потом молчание между
ними стало другим. Все в ней  -  раскрасневшееся  лицо,  нахмуренный  лоб,
растрепанные волосы -  вдруг  показалось  ему  прекрасным.  Ветер  с  мыса
Данджнесс туго обтягивал на ней платье.
   Еще минуту они стояли неподвижно, почти касаясь друг друга. Потом Рэндл
обнял ее и, чувствуя, как уступает ее сразу обмякшее тело, стал бешено  ее
целовать. Розы упали на землю.




        "ЧАСТЬ ПЯТАЯ"


        "23"

   Известие о том, что Рэндл Перонетт смылся, что он бросил жену и  уехал,
так-таки открыто уехал с Линдзи  Риммер,  почти  всеми  было  встречено  с
удовлетворением. Мало найдется  людей,  даже  среди  самых,  казалось  бы,
строгих моралистов, которых не  развлечет  такое  зрелище,  как  попирание
условностей, которые в глубине души не порадуются, что есть еще в их среде
беспардонные личности. Нужно сказать, что Рэндл,  когда  взялся  за  дело,
выполнил свою программу на совесть - только что не оповестил публику через
газеты. Время он рассчитал безупречно. Никто ничего не знал до того самого
дня, когда отлетал самолет  на  Рим.  А  в  тот  день  он  сразу  разослал
несколько решающих писем.  С  сатанинской  предусмотрительностью  он  даже
распорядился таким образом,  чтобы  письмо  его  поверенного  относительно
развода попало к Энн с той же почтой, что и его личное письмо,  извещавшее
о его окончательном и бесповоротном уходе из ее жизни. На его  отца  такая
деловитость произвела большое впечатление: при виде того, как  безжалостно
Рэндл расправляется со своим прошлым, Хью восхищался, негодовал,  скорбел,
осуждал и завидовал.
   Теперь все взоры устремились на Энн. Никогда еще  она  не  представляла
такого интереса для людей, годами не вспоминавших о ее  существовании.  Ее
осаждали  любопытствующие,  соболезнующие  гости,  с  каждой  почтой   она
получала письма, в которых  за  возмущенными  возгласами  и  предложениями
помощи угадывалось злорадное торжество добродетельных душ.  Ее  приглашали
одновременно в десять разных домов. Пусть  приезжает  погостить,  даст  за
собой поухаживать, живет, сколько поживется. В мгновение ока Рэндл  и  Энн
стали любимцами публики.
   Хью узнал великую новость от Энн -  она  позвонила  ему  через  полчаса
после того, как получила письмо Рэндла. Энн просила его сейчас же приехать
в Грэйхеллок. Хью отвечал  неопределенно.  Да,  конечно,  он  приедет.  Но
сейчас у него неотложные дела в городе. Пусть звонит ему  в  любое  время,
он, конечно, сделает для нее все, что в его силах, только  не  выезжая  из
Лондона. Сам он, во всяком случае, будет звонить  ей  каждый  день.  Пусть
бережет себя и не унывает. Может быть, она попросит Милдред или Клер  Свон
пожить у нее хотя бы несколько дней? Счастье, что Миранда как раз дома.  В
мыслях он все время с ней и приедет, как только представится возможность.
   После продажи картины Хью  пребывал  в  необычном  состоянии  духа.  Он
чувствовал себя как человек, который запалил длинный шнур, ведущий к бочке
с порохом. Он свое дело сделал, остается только ждать взрыва. Но  странное
это было ожидание, и, когда ему приходило в голову, что, возможно,  ничего
и не произойдет, он не знал, горевать ему или радоваться. После  того  как
он дал знать Рэндлу, что деньги будут, всякие сношения между отцом и сыном
прекратились словно по молчаливому уговору.
   Ему  все  еще  было  не  вполне  ясно,  что  он  сделал,  какое  именно
преступление совершил и совершил ли вообще преступление. Он  понимал,  что
его диковинный сын способен отчасти спутать его моральные критерии.  Кроме
того,  его  без  устали  подзуживала  Милдред,  с  неожиданной  твердостью
уверявшая, что он должен поступить смело, отважно, благородно, невзирая на
систему условностей, до  того  элементарно  грубую,  как  она  ему  теперь
внушала, что  в  нее  просто  не  вмещается  поступок  столь  необычный  и
по-своему прекрасный. Нельзя сказать, чтобы она его убедила, но все-таки в
ее словах он черпал утешение.
   Совесть по-прежнему его мучила.  Неужели  он  своими  руками  развратил
Рэндла, обездолил Энн? Но ведь Рэндл и  без  того  был  развращен,  а  Энн
обездолена. В новой ситуации будет по  крайней  мере  какая-то  ясность  и
честность.  Ничего  не  может  быть  хуже,  притом  хуже  для  всех,   чем
Грэйхеллок, когда там находится Рэндл. Вспомнить  нельзя  без  содрогания,
как в те последние дни Рэндл сидел  безвыходно  в  своей  комнате  и  пил.
Сплошной вред для Миранды! Раз за разом перебирая в уме  эти  доводы,  ему
иногда удавалось на какую-то минуту почувствовать себя добрым волшебником.
Но потом он опять начинал все сызнова, представлял себе  одиночество  Энн,
может быть, отчаяние Энн. Впрочем, Энн, наверно, уже  давно  сжилась  и  с
одиночеством, и с отчаянием. Энн крепкая, Энн не  пропадет,  Энн  выживет.
Потом с радостным замиранием сердца, от которого умолкала его  неугомонная
совесть, он воображал бегство любовников. А отсюда мысли его  возвращались
к собственным заботам и к Эмме.
   В промежутке между своим поступком и его результатом Хью  намеренно  не
видался с Эммой. Слишком многое было поставлено на карту, и  он  не  хотел
испортить эффект от своего появления у  нее  в  новой  ситуации,  заведомо
созданной им самим. И еще он не хотел, чтобы при их встрече присутствовала
Линдзи, а если прийти  раньше  времени,  Эмма  с  присущим  ей  коварством
непременно так и устроит, в этом он был  уверен.  Относительно  того,  как
брошенная Эмма в конце концов его примет, он почему-то не испытывал особых
сомнений и страхов. Хорошо ее зная, он предполагал, что его маневр  скорее
восхитит ее, чем обидит. Он не бывал у нее, но  каждый  день,  наслаждаясь
собственным  великодушием,  посылал  ей  цветы,  конфеты  и  письма.   Она
оставляла их без ответа. И вот теперь, через полтора часа после того,  как
ему позвонила Энн, он стоял перед дверью Эммы. Он справился  по  телефону,
можно ли к ней прийти, и она коротко ответила: да.
   - Скучаю я без своей красавицы, - сказала Эмма.  -  Даже  разговаривать
лень.
   Она,  видимо,  не  усмотрела  в  появлении  Хью  ничего  из  ряда   вон
выходящего. Ему эта сцена рисовалась совсем по-другому. Эмма не  скрывала,
что понесла утрату, но говорила об этом как-то брюзгливо, неохотно. Первые
десять минут после его прихода она только жаловалась  на  свою  приходящую
работницу. Это было удручающе буднично. Хью не знал, что и думать.
   И у квартиры был  какой-то  странный  вид.  Она  выглядела  ободранной,
нежилой, как дворец Аладдина, подвергшийся  частичному  разрушению.  Когда
Хью высказался в этом смысле, Эмма ответила:
   - Она забрала свои вещи и немало моих в придачу. Спальня  стала  просто
неузнаваема.
   - Как же вы ей позволили?
   - Да так, вяло отозвалась Эмма. - Мне, наверно, и самой этого хотелось.
Я ей сказала, пусть возьмет какие-нибудь мелочи на память.
   - Вы расстались... врагами?
   Эмма засмеялась.
   - Что вы! Как вы только могли это  подумать?  Вы  же  знаете,  какая  я
заядлая сводня.
   - Вы хотите сказать...
   - Рэндл и Линдзи... ведь это я сама придумала.
   Теперь, когда она это сказала, это было похоже на правду. И все же  Хью
не знал, верить ей или нет. Воображение его бездействовало. Он никогда  не
мог, никогда не сможет понять эту дружбу. И смущало, что  Эмма  претендует
на достижение, которое он считал своим. Он сказал:
   - Интересно, как это отразится на Рэндле.
   Эмма ответила неожиданно серьезно:
   - В конце концов, для Рэндла это, возможно, спасение, поскольку он хоть
что-то полюбил. Только боюсь, что Линдзи тут не более как символ. А теперь
дайте мне, пожалуйста, виски.  Я  вам  не  говорила?  Я  решила  предаться
пьянству.
   Он налил виски в два стакана и  стоял  перед  ней,  хмурясь,  покусывая
ногти, рассеянно теребя себя за ухо, в котором со скрежетом  перекатывался
какой-то шар из железной ваты. Он спросил:
   - Вы на меня не сердитесь?
   - В каких нехороших чувствах вы меня  подозреваете!  У  меня,  конечно,
бывает дурное настроение, но гневу и страсти моя старость равно чужда. Нет
больше замка, на котором бы вызывающе реяли флаги. И вообще, почему это  я
должна на вас сердиться?
   - Я не сказал, что должны. Я имел в виду... - Он  заколебался.  Ему  не
хотелось приписывать себе поступок, который пошел ей во вред,  и  она  уже
указала ему, как этого избежать.  Однако  жертва,  принесенная  ради  нее,
словно бы требовала признания. Но опять  же  он  не  хотел,  оспаривая  ее
толкование этой истории, показать,  будто  жалеет  ее.  Но  опять  же  это
все-таки был поступок, и хотелось, чтобы она по крайней мере это  оценила.
В мозгу как будто прозвучал далекий, приглушенный пистолетный  выстрел,  и
скрежет прекратился.
   Эмма наблюдала за ним с легкой усмешкой.
   - Если вы ждете от меня кары за то, что обеспечили Рэндла приданым, так
не дождетесь. Это была гениальная идея. Жаль, что она мне самой не  пришла
в голову.  Кстати,  вы  сигаретами  богаты?  У  меня  кончаются.  Ох,  эти
отвратительные, с фильтром? Ну все равно, давайте.
   - Я сделал это не только ради Рэндла, - сказал Хью. Он  смотрел  на  ее
резкое, худое лицо, по которому пробегали огоньки лукавого юмора.
   - Да, но сознайтесь, это доставило вам огромное  наслаждение.  Выходит,
есть в вашем характере что-то этакое лихое, бесшабашное...  И  заодно  уж,
будьте добры, огня.
   - Вы знаете, что я это сделал ради вас.
   - Спасибо на добром слове. Я, конечно,  польщена.  Хотя  репутация  моя
может и  пострадать.  Впрочем,  за  последнее  время  все  наши  репутации
оказались изрядно подмоченными, верно? Я, пожалуй, глотну еще виски.  Этот
сорт очень вкусный. Я предпочитаю его не разбавлять, а вы?
   - Послушайте меня, - сказал Хью, усаживаясь с ней рядом. Он  не  желал,
чтобы его страстный порыв, его мольба затерялись в ее болтовне. Не  желал,
чтобы у него хитростью отняли эту сцену. - Я по натуре  эгоист,  и,  когда
говорю, что сделал это ради вас, надо понимать,  что  я  сделал  это  ради
себя. Будьте со мной искренни, Эмма, и не издевайтесь надо мной.  Не  чудо
ли, что мы опять вместе, а раз чудо, не есть ли это веление судьбы?  Пусть
мои слова звучат глупо, но вы-то знаете, что я говорю правду. Я вас люблю,
и вы мне нужны, и в конечном счете вы мне принадлежите.
   - Ах, боже мой, что это, вы мне, кажется, делаете предложение?  -  Эмма
даже слегка взвизгнула. - Мне уже лет двадцать не делали предложения.
   - Не надо! - Он схватил ее за руку.
   - Нет, постойте, это предложение или нет? - повторила  Эмма,  глядя  на
него пытливо и весело.
   Хью отпустил ее руку.
   - До этого дело еще не дошло.
   Секунду они молчали, потом дружно расхохотались.
   - Честное слово, Хью, я вас обожаю. Вы бываете просто божественны. Но я
не уверена, что из этого что-нибудь следует. Может быть, ничего  больше  и
нет, только это.
   - Что именно?
   - Ну, вот это, это понимание, эта беседа, этот смех, может быть, просто
эта минута.
   - Если есть это,  должно  быть  и  большее.  Когда  я  сказал,  что  до
предложения дело не дошло, я имел в виду не то, что только еще веду к нему
разговор, а то, что мы сами еще не знаем точно, чего хотим.
   - А чего вы хотите приблизительно?
   - Приблизительно - всего.
   Она опять рассмеялась.
   - Это много, Хью. А впрочем, может быть, и не так много? Может, мы  уже
пустые внутри, как высохшие тыквы, знаете,  которые  гремят?  Принадлежать
друг другу "в конечном счете" - это очень уж умозрительно. Горе в том, что
конечный счет уже наступил.
   - Нет, нет, нет! - Он чувствовал прилив бодрости, оттого  что  заставил
ее слушать и отвечать, от ощущения непрерывности между  старой  любовью  и
новой. Та же любовь, та же любимая.
   - Ох, как же вы собой довольны!
   - Эмма, - сказал он, - вы только не говорите в душе "нет". А  остальное
предоставим судьбе.
   - Дорогой мой, в душе я не говорю ничего. Я законченная феноменалистка.
А уж если я говорю, так что-нибудь вроде  "виски"  или  "пора  пить  чай".
Дайте мне еще одну из ваших мерзких сигарет.
   - Вы отлично знаете, что мы не старые. Люди не стареют. Старость в этом
смысле - это иллюзия молодых.
   - Я - старая, - сказала Эмма.  -  Вернее,  у  меня  нет  того  признака
молодости, который есть у вас, -  чувства  будущего,  чувства  времени.  Я
всего лишь клубок ощущений, в большинстве неприятных. Что до других  людей
- либо они со мной, либо не существуют.
   - Так позвольте мне быть с вами.
   - Ой, как вы мне надоели, Хью, - сказала она и  взглянула  на  часы.  -
Очень прошу вас, пойдите купите мне сигарет, а то магазины закроются.
   - Не  надо  усложнять  положение,  -  сказал  Хью.  Теперь  он  говорил
осторожно, опасаясь излишней настойчивостью вызвать решительный  отказ.  -
Вам скучно без Линдзи. Разрешите мне немножко о вас заботиться.  Простите,
если сегодня я зашел слишком далеко. Пусть все идет просто и неспешно.
   - Просто и неспешно, - тихо повторила Эмма. -  Вы  очаровательны,  Хью.
Право же, вы мне ужасно нравитесь.
   - А только что вы говорили, что обожаете меня. Это разница.
   - Я вам уже сказала, я человек непостоянный. Мои слова  не  могут  быть
использованы как показание против меня.
   - Но вы позволите мне у вас бывать?
   - Может быть.
   - А там увидим, как пойдет дело, да?
   Она глубоко вздохнула и посмотрела на него своими темными, светящимися,
как у ночной птицы, глазами.
   - Это-то мы, во всяком случае, увидим.



        "24"

   - Ну, мальчик, он смылся, - сказала Милдред Феликсу. - Теперь за дело!
   Феликс все это время прозябал в Сетон-Блейзе в ожидании,  как  говорила
Милдред, когда аэростат взлетит на воздух.  О  том,  что  это  свершилось,
Милдред узнала от Клер Свон через какой-нибудь час  после  того,  как  Энн
получила письмо Рэндла. Энн позвонила  Свонам,  и  Дуглас  незамедлительно
отбыл в Грэйхеллок, куда Клер последовала за  ним,  как  только  закончила
десять разговоров по телефону.
   Милдред тут же призвала к себе Феликса.
   - Живо, - сказала она. - Выводи машину. Мы едем в Грэйхеллок.
   Феликс медлил.
   -  А  может  быть,  неприлично  так  сразу  туда  нагрянуть?  Некрасиво
получится. Может быть, мы только помешаем.
   - Ты просто безнадежен, - сказала Милдред. -  Тебе  бы  вместо  мундира
блузу носить да жевать соломинку.
   - Я не желаю вторгаться в горе, которого и не разделяю до конца,  и  не
вполне понимаю, - надменно ответил Феликс.
   Однако через пять минут "мерседес" стоял у подъезда.
   Атмосфера в Грэйхеллоке была чуть ли не праздничная. Работа в питомнике
прекратилась. Боушот и один из садовников беседовали,  стоя  на  дороге  у
крыльца. В холле Нэнси Боушот что-то оживленно обсуждала с Клер Свон.  Все
дышало затаенным волнением.
   Феликсу по-прежнему казалось, что сейчас, сразу после известия  о  том,
что, очевидно, ощущается  как  утрата,  его  присутствие  здесь  в  высшей
степени неприлично. Но очень уж ему хотелось  увидеть  Энн  после  двух  с
лишним недель бездействия и ожидания. Он тогда  решил,  и  Милдред  с  ним
согласилась, что в промежутке между тем, что она  именовала  преступлением
Хью, и долгожданным отъездом Рэндла ему лучше не видеться с  Энн.  В  том,
что Рэндл уедет, он был теперь уверен  и  не  строил  никаких  планов,  не
изыскивал никаких возможностей на тот случай,  если  Рэндл  останется.  Он
ждал. За это время он несколько раз  принимался  за  прощальное  письмо  к
Мари-Лоре, но так и не написал его, а от нее два  дня  назад  получил  еще
одно письмо: она сообщала, что, хоть  он  ей  и  не  ответил,  она  решила
перебраться в Дели. Ее изящный французский  язык  показался  ему  сухим  и
бессмысле