оричневое платье через голову и  высвободила  волосы.  Под
платьем оказалась очень короткая нижняя юбка. Отложив  платье  в  сторону,
она опять стала скручивать волосы, и рука ее слегка дрожала.
   - Боже мой, Линдзи, - сказал Рэндл. Сейчас  она  такая  трогательная  и
жалкая, но почему же ему страшно?  Она  похожа  на  несчастную  осужденную
девку, которую в одной рубашке  ведут  на  казнь.  А  у  него  подгибаются
колени.
   - Ну же, - сказала она еле слышно, - ну же,  Рэндл.  -  И,  нагнувшись,
стала снимать чулки.
   Рэндл  взялся  за  галстук.  Узел,  вместо  того  чтобы  развязываться,
затягивался туже.
   Линдзи сняла с себя все, кроме юбки, подошла к нему  и  стала  помогать
ему с галстуком, приговаривая:
   - Сейчас, сейчас.
   Он чувствовал тепло ее рук. Он сдернул галстук, снял пиджак и  жилет  и
повесил на стул. Сбросил ботинки. Потом, задыхаясь,  опять  прислонился  к
двери. Он уже почти не узнавал Линдзи.
   Она смотрела на него насмешливо и нежно.
   - А сейчас не хочешь домой?
   - Боже мой, Линдзи, - повторил он и, упав на колени, обхватил ее  ноги.
Ноги были неимоверно теплые и  мягкие.  Она  начала  снимать  юбку,  и  он
прильнул головой к ее бедру. Он чувствовал, как  она  дрожит.  Он  глубоко
вздохнул раз за разом.
   - Сейчас, сейчас, - сказала Линдзи. Опустившись рядом с ним на  колени,
она расстегивала его рубашку. Он коснулся ее груди.  Он  узнал  ее  грудь.
Потом рука его дернулась кверху - это Линдзи через голову стягивала с него
рубашку. А потом она потянулась к его поясу.
   - Не надо, я сам. - Он сел на пол и разделся до конца.
   Линдзи лежала на кровати поверх одеяла. Рэндл, стоя на коленях, смотрел
на нее. Потом взглянул на ее лицо.  Глаза  их  словно  стали  огромными  и
светились, так что они как будто были вдвоем в  большой  пещере.  Медленно
подтянувшись, он сел на край кровати. Потом отвернулся от Линдзи и  закрыл
лицо руками.
   - Ну что ты, милый, что ты? - шепнула Линдзи, гладя его по спине.
   - Ничего не выйдет, - сказал Рэндл. - Черт, я этого и боялся.
   - Неважно. Обними меня.
   Он лег рядом, зарылся в нее лицом. Крепко обхватил ее обеими руками.
   Через минуту она сказала:
   - Отдохни. Это неважно.
   - Нет, важно. Зря я столько говорил про Эмму. Я отравился.
   - Эмма теперь ни при чем. Она больше не имеет значения.
   - А-а, да, больше не имеет.  Знаешь,  Линдзи,  Эмма  мне,  в  сущности,
пожалуй, не нравится.
   - И мне тоже. Пожалуй, она мне даже неприятна.
   - И мне.
   - Пожалуй, она мне даже противна.
   - И мне. Ох, Линдзи...
   Еще через несколько минут он сказал:
   - Ты знаешь, кажется, все будет хорошо.



        "16"

   - Еще чашечку кофе? И печенья? - сказала Энн.
   - Благодарю, милая, - сказала Эмма.
   Близилось время  второго  завтрака,  а  она  все  жевала.  Она  ела  не
переставая чуть ли не с самого приезда, точно перед тем ее морили голодом.
Или, подумалось Энн, точно хотела съесть все, что вокруг себя видела.
   Энн удивилась, была даже шокирована, когда Хью объявил, что  собирается
привезти в Грэйхеллок Эмму Сэндс.  Очень  уж  мало  времени  прошло  после
смерти Фанни. Однако мысль, что этот  визит  неприличен,  скоро  сменилась
другой - что это страшная морока. Нэнси  Боушот  болела  или  притворялась
больной, Миранда всю  неделю  проводила  дома,  потому  что  в  школе  был
карантин по краснухе. Энн и так еле справлялась с хозяйством, где  уж  тут
принимать гостей! В комнатах было пыльно,  неубрано.  Она  несколько  дней
вставала на полчаса раньше, чтобы навести хотя бы  видимость  порядка.  От
предложения Клер  Свон  помочь  ей  с  цветами  она  отказалась,  а  потом
пожалела, что отказалась. К приезду гостей она  успела  дойти  до  крайней
степени усталости и раздражения.
   И Эмма сразу повела себя странно и нельзя сказать  чтобы  успокаивающе.
Вместо того чтобы  погулять  по  саду  с  Хью,  предоставив  Энн  готовить
завтрак, она привязалась к Энн.  Устроилась  у  окна  в  гостиной,  курила
бесконечные сигареты, одновременно поедая печенье, и брала интервью у всех
имеющихся в наличии обитателей Грэйхеллока, вплоть  до  Боушота.  Особенно
много времени и внимания она уделила детям. Пока  длились  сами  интервью,
Энн  убегала  в  кухню,  чтобы  успеть  хоть  что-то  сделать,  но  каждый
проинтервьюированный снова  вызывал  ее  оттуда.  Словно  в  дом  нагрянул
правительственный инспектор.
   Единственным, кого она не  допускала  пред  свои  очи,  был  Хью.  Этот
несчастный, будучи изгнан из дому, прохаживался по  краю  залитой  солнцем
лужайки, грыз ногти и бросал тоскливые взгляды на окна,  в  то  время  как
остальные домочадцы, как персонажи в  пьесе,  входили  и  выходили,  спеша
выполнить желания  Эммы.  Вот  и  сейчас  Миранда,  вооружившись  садовыми
ножницами, вприпрыжку неслась через лужайку - ее отправили нарезать  букет
французских роз для высокой гостьи. Пенн бежал за ней следом, как  скворец
за трясогузкой.
   Энн, в дыму от дешевых сигарет, ходила взад-вперед  по  гостиной.  Эмма
странно действовала на нее: вселяла какое-то нетягостное беспокойство. Она
и раньше не испытывала неприязни к бывшей любовнице своего свекра,  только
некоторое любопытство, и думала, что для нее этот день обернется нудной  и
ничем не примечательной суетой где-то на заднем плане.  С  удивлением  она
обнаружила, что ей, напротив, уготовано место на авансцене. С еще  большим
удивлением она почувствовала, что атмосфера отзвучавшей драмы,  окружавшая
Эмму, бодрит ее, более того  -  радует.  Словно  Эмма  прибавила  ей  сил,
уделила ей от своей более яркой личности света и красок.
   Первое впечатление от  известной  писательницы  разочаровало  Энн.  Она
смутно ждала чего-то более эффектного, а эта ссутулившаяся пожилая женщина
с медленными движениями и повадкой инвалида, выглядевшая старше, чем  она,
судя по всему, могла быть, сначала показалась ей чуть  ли  не  жалкой.  Но
лицо у нее было умное. И почему-то лицо это внушало  тревогу.  От  тревоги
Энн так и не отделалась,  но,  проведя  в  обществе  Эммы  совсем  немного
времени, она оживилась в  ответ  на  дружелюбное,  понимающее  любопытство
своей гостьи и заговорила так, как не говорила уже  много  лет.  Появилось
ощущение расслабленности, как в теплой соленой ванне.  Появилось  приятное
чувство, будто ее, смешно сказать, обольщают.
   А между тем разговор шел несвязный,  пустяковый,  о  том  о  сем.  Эмма
расспрашивала ее о  детях,  о  питомнике,  о  ее  знакомых  в  деревне,  о
телевизоре Боушотов и  о  рецепте  айвового  джема,  который  Энн  обещала
достать для нее у Клер Свон. Единственной темой, которой они не  касались,
был Рэндл.
   После памятного визита  Милдред  Финч  Энн  пребывала  в  довольно-таки
несчастном состоянии. Милдред заставила ее пережить две встряски - одну  в
связи с Рэндлом, другую в связи с Феликсом, и две эти  неотступные  заботы
нелепо перепутались в ее сознании. Энн вполне искренне сказала тогда,  что
не хочет знать, чем занят Рэндл в Лондоне. Она  вовсе  не  жаждала,  чтобы
воображение рисовало ей картины  его  неверности.  Милдред  это,  конечно,
показалось бы невероятным, но она  и  раньше  никогда  не  любопытствовала
насчет того, как  Рэндл  проводит  время,  когда  отлучается  из  дому.  И
правильно делала - это она  поняла  после  того,  как  Милдред  неожиданно
прояснила обстановку, назвав определенное имя.  Теперь,  когда  она  знала
соперницу по имени, вся ситуация казалась иной, временами  невыносимой,  и
вокруг предмета, обретшего имя, мерцало, отбрасывая на  него  неясные,  но
зловещие отблески, пламя гнева и ревности, которых  раньше  не  было.  Энн
страдала. Она не спрашивала себя, любит ли она  еще  Рэндла.  Может  быть,
после стольких лет вообще не было смысла говорить о  любви,  кроме  как  о
слепом, но прочном убеждении, что они нерушимо принадлежат друг другу. То,
что так крепко срослось, она в мыслях еще не начала разрывать на части.
   А между тем был еще Феликс. Насколько несомненно Феликс теперь "был"  -
в этом она тоже имела случай убедиться после визита Милдред. Энн,  хоть  и
корила себя за это, упорно отказывалась признать, что  в  последнее  время
красивый брат Милдред все больше занимает ее мысли. Уже несколько лет  для
нее не было тайной, что  Феликс  к  ней  неравнодушен.  Его  до  крайности
сдержанное ухаживание  -  настолько  сдержанное,  что  никто,  кроме  нее,
конечно  же,  не  мог  его  заметить,  -  она  принимала  с  теплой,  чуть
насмешливой благодарностью как невинную сентиментальную блажь закоренелого
холостяка. Ведь и она, и Феликс были до  ужаса  старые.  Но  ей  это  было
приятно; и в последний год, когда Феликс, оставаясь с  ней  вдвоем,  бывал
чуточку  откровеннее,  словно  уже  не  сомневаясь,  что  _что-то_,  пусть
туманное и никогда не упоминаемое, между ними есть, это тоже было приятно.
А потом однажды в Сетон-Блейзе они, отделившись  от  остальных,  брели  по
берегу озера, и в наступившем молчании он взял ее за руку.  Она  позволила
ему тогда смотреть на нее красноречивыми глазами и потом  вспоминала  этот
случай с некоторой тревогой, но и с некоторой радостью. Она позаботилась о
том, чтобы эта сцена не повторялась и не  имела  продолжения,  но  Феликс,
довольный и кающийся, после  этого  стал  ей  немного  ближе.  Она  знала,
конечно, что влюбиться в Феликса было бы чистым безумием,  но  как  только
она мысленно произносила эти слова, сердце  у  нее  начинало  трепыхаться.
Ведь и она, и Феликс были до ужаса молодые.
   И все же, когда Рэндл  был  в  доме,  эти  фантазии  представлялись  ей
достаточно эфемерными. Просто глупость, чтобы отвлечься, ничего  опасного.
Рэндл был безусловной реальностью, и Энн, воспринимая мужа с той бездумной
уверенностью в его существовании, которая в конечном счете, может быть,  и
есть любовь, была благодарна за то, что, как  с  ним  ни  трудно,  он  без
остатка заполняет всю сцену. Рэндл, который время от времени и еще  слегка
виновато улетучивался в Лондон, по-прежнему властвовал и над Грэйхеллоком,
и над нею. Но Рэндл, который уехал в Лондон разгневанным,  Рэндл,  который
заведомо живет с другой женщиной, - это, как видно, другое дело. Энн, пока
еще смутно,  чувствовала  себя  брошенной,  а  с  этим  пришло  и  чувство
образовавшейся пустоты, в которую могло устремиться что-то новое. И  этого
она, теперь уже более трезво,  просто  боялась.  Она  решила  до  поры  до
времени не видаться с Феликсом и предполагала - с облегчением и грустью, -
что и он принял аналогичное  решение.  Ибо  она  не  верила,  что  Милдред
приглашала ее погостить с ведома и согласия Феликса.
   Узнав о готовящемся приезде Эммы, Энн в первую минуту подумала о Фанни,
а во вторую - о себе. Эмма была связана с Линдзи  Риммер,  что  делало  ее
присутствие в Грэйхеллоке тем более нежелательным, и  какое-то  время  Энн
почти считала себя оскорбленной. Но сама Эмма,  с  первой  минуты  приезда
взявшись  за  дело  усердно,  как  терьер,   сумела   растопить   чопорную
подозрительность, с которой Энн ее встретила.
   Энн все ходила по  комнате,  что  было  ей  несвойственно,  и  разговор
продолжался, несвязный, но, в общем, приятный.
   - Чудесное печенье, - сказала Эмма. - Можно еще одно? У вас кошка есть?
   - Была, - сказала Энн. - Был  замечательный  кот,  большой,  серый,  по
имени Хэтфилд. Он был любимец Фанни. Но когда Фанни умерла, он  убежал.  Я
раза два видела его издали, а к дому он не подходит, совсем одичал.
   - Вот как, - сказала Эмма и, помолчав, добавила: - Удивительно, как это
животные знают...
   Тема эта вызвала некоторую неловкость. Чтобы рассеять ее, Энн сказала:
   - В ваших книгах так часто фигурируют кошки. Вы их любите?
   - Обожаю. Но у себя дома держать не могла бы.  Пришлось  бы  все  время
оставлять открытыми двери и окна, а я ведь такая malade imaginaire [мнимая
больная (франц.)].
   - Я с истинным  удовольствием  читаю  ваши  книги,  -  сказала  Энн.  -
Надеюсь, следующая скоро выйдет?
   - Рада, что они вас занимают, но это,  разумеется,  чепуха,  пошлятина.
Жаль мне, что я не написала ни одной настоящей книги.
   - Наверно, это еще впереди, то есть... Но то, что вы пишете, мне, право
же, нравится.
   - Теперь уже не успею, - произнесла Эмма сурово.
   Дверь отворилась, и вбежала Миранда в  красно-белом  полосатом  платье,
нагруженная розами. Пенн маячил на пороге, не зная,  войти  ему  тоже  или
нет. Миранда, легко придерживая двумя руками большущий растрепанный букет,
подошла к Эмме, сделала реверанс и высыпала цветы ей на колени. И тут  же,
не дожидаясь благодарности, убежала, по дороге ухватив Пенна за  локоть  и
увлекая его за собой.
   - Забавная девочка, - сказала  Эмма.  -  Ей  даже,  кажется,  не  чужда
ирония.
   - Да, она умненькая. Пожалуй, умнее, чем бедняжка Пенни.
   - Он в нее не влюблен?
   - Как вы сразу заметили! Да, боюсь, что есть грех.  Но  она  еще  мала,
чтобы принимать такие вещи всерьез, она его просто дразнит.
   - Едва ли она так уж  мала.  Я  бы  сказала,  что  эта  девица  на  все
способна. Хотя юный Пенн, думается, герой не ее романа.
   Она стала разглядывать розы, одну  за  другой.  Шипы  цеплялись  за  ее
платье.
   - Ну-ка, расскажите, как они называются.
   Энн перечислила: Агата Инкарната, Дюк  де  Гиш,  Фламандская  Триколор,
Санси де Парабер, Лориоль де Берни, Бель де Креси, Вьерж  де  Клери,  Роза
Мунди.
   - Какие полоски, прелесть! Точь-в-точь как у Миранды на платье. И какие
названия! Надо, надо мне написать роман с убийством в розарии. Вот видите,
какой ужас. Стоит мне увидеть что-нибудь красивое, я только о том  и  могу
подумать, чтобы использовать это как повод для насильственной смерти!
   Зазвонил телефон.
   - Старые сорта  красивее,  -  сказала  Энн.  -  Но  питомник,  конечно,
держится главным образом на чайно-гибридных. Простите, я только подойду  к
телефону.
   Она прошла в столовую и сняла трубку.
   - Алло. Недерден 28.
   Секунды через две женский голос сказал деловито и четко:
   - Будьте добры, нельзя ли попросить на минутку мисс  Эмму  Сэндс,  если
она у вас?
   Энн встревожилась и тут же, сама  не  зная  почему,  рассердилась.  Она
быстро ответила:
   - Да, сейчас попрошу, - и  положила  трубку  на  буфет,  чувствуя,  что
краснеет от гнева и страха. Наверно, это Линдзи Риммер. И опять, как в  ту
минуту, когда она узнала о приезде Эммы, ее охватило ощущение, что  против
нее строят козни. В следующую секунду она подумала: а Рэндл сейчас с  ней?
И чуть не заплакала.
   Она вернулась в гостиную, где Эмма все еще разглядывала розы.
   - Вас просят к телефону.
   Эмма  как  будто  удивилась  и  стала  подниматься.  Энн  помогла   ей,
поддержала ее под локоть. Розы цеплялись за ее платье, Энн  стала  снимать
их и укололась. Эмма медленно двинулась следом за ней в столовую.
   - Вот телефон. - Энн вышла и закрыла  дверь.  Она  хотела  вернуться  в
гостиную, но словно приросла к полу. Сквозь дверь  было  слышно  все,  что
говорит Эмма.
   - Так я и думала. Больше мне сюда звонить некому. Ну, как у тебя дела?
   Пауза.
   - Так. И из-за этого нужно было мне звонить?
   Пауза.
   - Отлично, спасибо. Хью замечательно водит машину.
   Пауза.
   - Более или менее. Не уверена.
   Пауза.
   - Понятно. Думаю, часов в восемь. Сандвичи и молоко ты мне приготовишь?
   Пауза.
   - Благословляю, дитя мое. До свидания.
   Энн стояла, слушала и смотрела  как  завороженная  на  капельку  крови,
выступившую на пальце. Услышав,  что  Эмма  кладет  трубку,  она  поспешно
отступила к дверям гостиной и оттуда пошла обратно навстречу своей гостье.
Они вместе вернулись в гостиную.
   Эмма опять уселась в кресло. Энн сгребла  упавшие  розы  и  бросила  на
стол. Несколько лепестков слетело на пол. Она со стуком составила чашки на
поднос. Молчание длилось, что-то новое теперь витало  между  ними,  и  Энн
думала: если она  упомянет  о  Рэндле,  я  разревусь.  Возможность  такого
унижения разозлила ее до того, что слезы  подступили  совсем  близко.  Она
сказала:
   - Пойду готовить завтрак. А вас я возвращаю Хью.
   - Хью подождет. Никуда он не денется. И  завтрак  может  подождать.  Не
уходите. - Она  взглянула  на  Энн  вопросительно,  умоляюще.  Она  словно
пыталась облечь в слова какую-то важную просьбу.
   - Чего вы хотите? - спросила Энн. Она стояла перед Эммой,  уперев  одну
руку в бедро, и смотрела на нее неприязненно и властно.
   Вопрос ее хоть кого мог смутить своей неопределенностью.
   - Чего я хочу? - повторила Эмма. - Да многого. Например, понять вас.  И
вы должны меня простить - вы уже совсем было меня простили - за то, что  я
приехала. Когда-то я в  самом  деле  очень,  очень  любила  вашего  чудака
свекра.
   Энн недоумевала,  что  можно  на  это  ответить,  но  тут  внимание  ее
отвлеклось. Случайно повернув голову к окну, она  увидела,  что  в  ворота
только что въехал темно-синий "мерседес".
   Все испарилось, кроме ощущения, что Феликс близко. Никто,  кроме  него,
не водит эту машину. Теперь ее  щеки  залил  совсем  другой  румянец.  Она
подошла к окну.
   Машина остановилась, чуть не доезжая дома, Пенн и Миранда уже бежали  к
ней взапуски, Хью тоже поспешал  через  лужайку  встречать  новых  гостей.
Появилась Милдред Финч, за ней Хамфри и Феликс. Когда Энн увидела рядом  с
машиной высокую фигуру Феликса,  сердце  ее  перевернулось  и  упало,  как
подстреленная птица. Ее злосчастное "да" сделало свое дело.
   - Что там такое? - спросила Эмма.
   - Это Милдред Финч, - сказала Энн. - Приехала к нам со своим братом.
   - Феликс Мичем! - сказала Эмма. -  Да  я  в  него  тоже  была  когда-то
влюблена.
   - Вы? В Феликса? - Энн повернулась к ней, пораженная. - Вы тоже? -  Она
слишком поздно поняла свою ошибку и смысл, содержавший в ее словах.
   Эмма рассмеялась.
   - Да, дня четыре, не больше. Вы знаете, это возможно - быть  влюбленной
четыре дня. Давно  это  было,  я  как-то  гостила  у  них,  он  тогда  был
мальчиком, чуть постарше Пенни. Мне в ту  пору  было  очень  тяжело  из-за
одного... в общем, из-за Хью. И Феликс меня утешал. Понимаете, сам того не
ведая. Он просто был, и это меня утешало. Он был прелестный мальчик.
   Она встала и тоже подошла к окну. Все они еще стояли у машины.  Милдред
разговаривала с Хью, Хамфри разговаривал с Пенном,  Миранда,  повиснув  на
руке Феликса, тянула его куда-то. Он смеялся.
   - Вы любили Феликса, - сказала Энн.  Она  смотрела,  как  он  за  окном
смеется с  Мирандой.  Потом  он  вопросительно  оглянулся  на  дом.  Слезы
навернулись у нее на глаза и потекли по щекам. С заглушенным возгласом она
отвернулась от окна и зарылась лицом в платок.
   - А-а, - сказала Эмма. -  Tiens!  [Вы  только  подумайте!  (франц.)]  -
Подойдя к Энн, она обняла ее за плечи. - Полно, полно,  дитя  мое.  Бегите
готовьте завтрак. Вы были очень терпеливы с назойливой старой гадиной. А я
пойду поздороваюсь с моей давнишней подругой Милдред Финч. Да, пойду-ка  я
к ним. То-то она мне обрадуется!



        "17"

   - Но что ей там понадобилось? - в десятый раз спросила Милдред.
   - Очевидно, предприняла  своего  рода  сентиментальное  путешествие,  -
ответил Феликс. - Сыру хочешь?
   Они сидели за столом в квартире  Феликса  на  Эбери-стрит.  Феликс  сам
приготовил завтрак. Он гордился своими  нехитрыми  кулинарными  талантами.
Были поданы паштет из печенки, омлет по-испански с отличным салатом и  вот
только что - несколько сортов сыра на выбор, сельдерей и  печенье-смесь  в
большой круглой жестянке. Бутылку вина "Линч-Гиббон"  1955  года  они  уже
почти допили.
   - Какое там сентиментальное путешествие! - фыркнула Милдред. - Камамбер
выдержанный? Нет, лучше я возьму корнуэльского сливочного.
   Милдред положила себе сыру и некоторое время выбирала  печенье.  Феликс
угрюмо молчал, и она продолжала:
   - Похоже, что она опять запустила когти в бедного старого Хью.
   - Зачем преувеличивать, Милдред? Ты сама  такая