его  таким  способом;  когда  она  попыталась  вообразить  это
"удерживание", получилось что-то мстительное,  что-то  смертоносное.  Нет,
она должна дать Рэндлу  свободу,  по-настоящему  отпустить  его,  обрубить
концы. Эта мысль - отпустить его на волю - осветила что-то в ее  сознании,
и на мгновение, как при вспышке молнии, она увидела, какой должна казаться
Рэндлу, какой она казалась ему в последние годы, какой была.  Она  увидела
отсутствие жизни, и слова Рэндла прозвучали в памяти с  такой  силой,  что
нашли в ней отклик; "Ты тянешь меня вниз, ты меня держишь в  тюрьме".  Она
должна дать Рэндлу свободу.
   Но не значит ли это дать свободу  и  себе?  Она  никогда  не  думала  о
свободе,  никогда  не  считала   ее   ценностью.   Теперь   же,   внезапно
почувствовав, до чего свобода  желанна,  она  оглянулась  на  свои  мысли,
попыталась в них усомниться. В чем же тут грех?  Но  оказалось,  что  этот
вопрос уже не так важен,  что  его  поглотила,  затмила  некая  трезвость,
которую она еще не решалась удостоить именем истины. Да, мир изменился,  и
пути обратно нет.  Придется  ей,  как  сумеет,  жить  в  новом  мире.  Она
перевернулась  на  спину  и  устремила  взгляд  в  высокий  белый  потолок
гостиной, куда  уже  вползали  желтоватые  дождливые  сумерки,  и  потолок
казался ей южным небом, бесконечно далеким и синим, ослепительно  сияющим.
Она лежала без сил, без мыслей.
   Зазвонил телефон, она заставила  себя  подняться.  Звонила  Милдред  из
Сетон-Блейза - сказать, что завтра утром они с Феликсом  привезут  Миранду
домой. Миранда...




        "ЧАСТЬ ШЕСТАЯ"


        "29"

   Миранда вернулась в Грэйхеллок, и Пенн терзался. Сначала он  был  очень
огорчен тем, что она останется в Сетон-Блейзе, но ее отсутствие обернулось
для него отрадной передышкой, во время которой он мог целыми днями грезить
о ней,  не  опасаясь,  что  созданный  им  образ  подвергнется  резкому  и
болезненному искажению, как то часто случалось, когда его ненаглядная была
рядом.  И  предвкушать  ее  возвращение  было   радостью.   Однако   самое
возвращение оказалось каким-то ужасом.
   Даже  дом  словно  боялся  Миранды.  Ненастье  все  длилось,  и  с   ее
возвращением темнота, холод, сырость словно стали еще мрачнее. Дом  стонал
и ежился. Сама Миранда была в крайне угнетенном состоянии и очень резка со
всеми, кто к ней приближался. Энн нервничала, с дочерью  держалась  как-то
особенно неумело, а порой вдруг становилась веселой, и это удручало  Пенна
больше, чем ее привычная серьезность. Однажды утром он  услышал  то,  чего
еще никогда не слышал: Энн  пела,  и  от  этих  звуков,  отдававшихся  под
сводами угрюмого вещего дома, Пенна пробрала дрожь,  как  от  предчувствия
грядущих бед.
   Сейчас он беспокойно ворочался в постели. Он уже несколько раз  вставал
и смотрел на свет лампы, еще горевшей в комнате Миранды во  второй  башне.
Было, в сущности, не очень поздно. Когда Миранда  ушла  спать,  Пенн  тоже
улегся, не то с отчаяния, не то от скуки,  и  попытался  утешиться  книгой
"Такова жизнь". Но и Том Коллинз не соответствовал его настроению.  Миф  о
героическом прошлом, великолепный  образ  нового,  свободного  человека  в
поражающе  древней  стране  -  все  это  сейчас  было  мертво.  Уплыли   в
бесконечную даль плакучие акации и величественные эвкалипты, алые  бангсии
и пятнистые леопардовые деревья. Вся огромная многоцветная  страна  таяла,
как сон,  и  Пенн  с  тревогой  почувствовал,  что  ему  впервые  изменяет
патриотизм. По сравнению с тем, что он переживал, даже  быть  австралийцем
казалось бессмысленным.
   Он никак не мог улечься удобно. Все  тело  болело  от  желания,  и  это
порождало как бы постоянную усталость, и приятную и  тягостную.  Он  снова
встал и подошел к окну. У Миранды все еще горел свет.  Он  надел  халат  и
стал бродить по комнате, хмуро оглядывая сбитую  постель,  свои  несколько
книг на белой полке. На столе в синем кувшине стояли розы,  которые  утром
принесла Энн. Рядом лежал шведский нож - подарок Хамфри. Он  раскрыл  его,
потрогал лезвие. Хамфри очень хорошо к нему  относится.  Только  Хамфри  и
было интересно слушать про Австралию. А теперь он опять приглашал Пенна  в
Лондон, но Пенн опять  отказался.  Нож  отличный,  хотя  немецкий  кинжал,
конечно, во сто раз лучше.
   Пенн выдвинул ящик и достал из него кинжал.  Без  малейшего  усилия  он
вынул его из ножен, покачал на руке и почувствовал себя опасным человеком.
Расставаться с кинжалом ужасно не  хотелось.  Он  еще  не  говорил  о  нем
Миранде, все откладывал, да и вообще с тех пор, как он чуть  не  отдал  ей
кинжал тогда на кладбище, ему было не до того. Снова он подошел к  окну  и
посмотрел на  свет  ее  лампы,  легонько  царапая  левую  ладонь  кончиком
кинжала.
   Лишиться его было жалко, но радовало  сознание,  что  сам  он  доставит
Миранде удовольствие и принесет ради  нее  пусть  маленькую,  но  ощутимую
жертву. Возвращение кинжала хотелось обставить поэффектнее, и  Пенн  начал
раздумывать: когда же мне его отдать? Он пошире раскрыл  окно.  Ночь  была
очень темная, но потеплело и пахло цветами  -  тысячами  роз.  Из  темноты
Пенну явилась идея - отдать кинжал сейчас.
   А почему бы и нет? Сердце забилось чаще,  щеки  пылали.  Он  отошел  от
окна. Он еще никогда не был у Миранды в комнате. Она его не приглашала, да
и вся та башня представлялась ему запретной. Идея, явившаяся  из  темноты,
сильно его испугала. Способен он подняться в ту башню? При мысли,  что  он
может испугать Миранду, он сам еще пуще испугался. Но и соблазн был велик,
и в следующую  минуту  он  уже  вообразил,  как  взбегает  по  лестнице  и
заключает Миранду в объятия.
   Этак бог знает до  чего  можно  додуматься,  сказал  себе  Пенн.  Лучше
заберусь в постель. Но он не двинулся с места, стоял и  хмурился.  Как,  в
сущности, обстоит у него дело с Мирандой? Он был убежден, что нужен  ей  и
что нравится ей гораздо больше, чем она показывает. А то с чего бы ей  так
часто искать его общества, пусть только затем, чтобы его подразнить? И еще
он был убежден, уже без всяких к тому оснований, что прыжок с дерева  имел
целью произвести на него впечатление. При воспоминании о том, как он тогда
сплоховал, у него вырвался стон. Вот если бы  он  поспел  первым,  да  еще
сломал при этом ногу!.. Да, героическая роль ему не дается. Может быть, он
слишком уж мягок с Мирандой?
   Попытка  не  пытка.  Все  лучше,  чем  мучиться  от   бездействия,   от
беспомощности. Хоть раз, да надо себя показать. Она и сама дикая,  буйная,
неистовая, он попробует стать достойным ее. Он сунул кинжал в один карман,
а ножны в другой и тихонько открыл дверь.
   Прислушался. Дом молчал, только колотилось сердце. Интересно,  Энн  уже
легла? Не хотелось бы ее встретить. Босиком он стал спускаться по лестнице
в бледном свете, падавшем из его двери. Вот и галерея. Здесь  было  темно,
но ему казалось, что он все видит, и он уверенно дошел  до  начала  второй
винтовой лестницы. И тут остановился.
   Ему не хотелось проходить мимо двери в комнату Рэндла,  которая  в  его
представлении куда больше связывалась со смертью, чем спальня, где умирала
его бабушка. Может быть, глупо сейчас соваться к Миранде, может быть,  она
рассердится? Да и сумеет ли он, если  застанет  ее  в  постели,  раздетую,
теплую, удержаться и не раздавить ее, как орех? Она внезапно представилась
ему, доступная, беззащитная, и он едва  не  упал  на  колени  тут  же,  на
лестнице. Потом телесная тоска решила дело, и он одним махом взбежал к  ее
двери.
   Затаив дыхание, он постучал. Сначала ничего, потом ее голос. Он вошел.
   Миранда лежала напротив  него  на  своем  диване-кровати.  Опершись  на
подушки, отложив книгу, она смотрела на него, приподняв бледное удивленное
лицо. Волосы ее растрепались, воротник пижамы торчком стоял вокруг шеи.
   В присутствии  Миранды  исступление  Пенна  разом  улеглось,  намерения
затуманились. Перед лицом этого маленького тирана он смешался. Он поспешил
сказать:
   - Привет, Миранда. Ничего, что я к тебе  заявился?  Вижу,  у  тебя  еще
горит свет, вот я и решил заглянуть.
   Миранда  мгновенно  овладела  собой.  Она  поправила  подушки,  села  и
застегнула верхнюю пуговку пижамы. Бросила на него брезгливый  взгляд,  от
которого он почувствовал себя Калибаном.
   - Я бы сказала, несколько необычный визит. - Тон был взрослый,  немного
чопорный.
   Он огляделся. Копия  его  комнаты,  но  копия-люкс.  У  него  все  было
однотонное, здесь все яркое, пестрое, цветастое,  в  горошек,  в  полоску.
Множество мелких предметов создавало впечатление коллекции драгоценностей,
будуара маленькой королевы. Он  заметил  квадратные  коврики,  постеленные
один к одному, несколько ваз с розами и  встроенные,  скругленные  наверху
книжные полки, две из которых были заняты куклами - они сидели там тесными
рядами,  выставив  вперед  ноги.  Их  круглые   голубые   глаза   смотрели
осудительно. Между красивыми пушистыми занавесками, задернутыми только  до
половины, на длинном подоконнике видны были расставленные  в  ряд  круглые
стеклянные пресс-папье. Единственная лампа лила  кремовый  свет  на  белые
простыни и желто-красную голову Миранды.
   Пенн взял за спинку маленький стульчик, приподнял  его,  как  щенка.  В
этой комнате он чувствовал себя Гулливером, огромным, сильным и неуклюжим.
Он боялся наступить на что-нибудь бьющееся. Любой  предмет  здесь  он  мог
раздавить, как яичную скорлупу. Он поставил стульчик возле кровати и  сел.
Позади Миранды, там, где между занавесками чернело окно,  ночные  бабочки,
бледно-серые, с красными глазами,  стукались  снаружи  о  стекла.  Миранда
ждала.
   Пенн ощущал вокруг себя пустую, молчащую ночь, такую бескрайнюю,  такую
безвоздушную, точно они с Мирандой летели в космическом корабле. Ощущал он
и новый прилив желания, он звенел им,  как  наполняющийся  сосуд.  Закинув
ногу на ногу, он сказал:
   - Твоя комната красивее моей.
   Миранда молчала. Она  смотрела  на  него,  свернувшись  в  клубок,  как
котенок, и ее кошачье лицо казалось равнодушным, но такое равнодушие могло
предшествовать  прыжку;  Пенн  не  удивился  бы,   если   бы   она   вдруг
вскарабкалась к потолку по занавеске. Он желал ее.
   - Ты что читаешь? - спросил он.
   Миранда, нахмурившись, бросила большую книгу с цветными  картинками  на
одеяло. Пенн взял ее в руки - это был какой-то комикс; он  перевел  взгляд
на Миранду и понял, что ей досадно, что он не застал ее за более  взрослым
чтением. Потом он увидел, что книга французская: "Les aventures de Tintin.
On a marche sur la lune"  ["Приключения  Тентена.  Первые  шаги  на  Луне"
(франц.)]. Он стал разглядывать картинки.
   - Наверно, здорово интересно. Когда кончишь, дай мне  почитать,  ладно?
Только я многого не пойму. Французский у меня хромает. Но можно следить по
картинкам.
   - Без текста они ни к чему, - сказала Миранда. - Главное - слова. В них
вся соль.
   "Текст" и "соль" несколько обескуражили Пенна, он опять встал  и  начал
прохаживаться, расправляя плечи. Потом телесное кипение придало  ему  сил,
выплеснулось какой-то почти безличной бодростью, точно  он  одним  скачком
перенесся во взрослый мир, где темп жизни медленнее и увереннее, где можно
многозначительно  удерживать  и  отпускать  чужие   взгляды,   где   слова
приобретают новый вес и красоту.
   - Все говорят, что ты был ужасно невежлив с Хамфри, - сказала  бледная,
свернувшаяся клубком Миранда.
   - Но мне не хочется ехать в Лондон.
   - Почему?
   - Ты сама должна знать почему. - Он неожиданно сел на  кончик  кровати.
Миранда подтянула ноги и приподнялась на подушке. Он с  восторгом  уловил,
что она немного испугана. Он чувствовал себя богом, героем фильма.  Теплая
тишина полна была запаха роз.
   Миранда в упор смотрела на него, а он на нее, она удерживала его взгляд
с еще небывалой силой, и  он  покачивался  под  ее  взглядом,  как  легкий
самолет на ветру.
   - Понятия не имею, - сказала она неестественно тонким голоском.
   - Я тебя люблю, Миранда.
   - Ах, это! Я думала, что-нибудь насчет Хамфри.  Встань,  пожалуйста,  с
моей кровати. Ты мнешь одеяло.
   Пенн вскочил.  Теперь,  когда  слова  были  произнесены,  он  обезумел.
Веселая комната крутилась, как водоворот, центром которого  была  Миранда.
Только бы удержаться, чтобы не завертело, не затянуло на дно. Он  отступил
к книжным полкам, ухватился за них, ища опоры. Как бешеный  плясал  черный
квадрат окна и красные глаза ночных бабочек.
   На последних словах голос Миранды зазвучал возбужденно. Сейчас она  вся
насторожилась, ему казалось, что лицо ее с влажными губами сияет восторгом
и страхом. Он метнулся к двери, вцепился в ручку.
   - Ой, Миранда, Миранда, я люблю тебя просто ужасно!
   - Не будь идиотом,  -  сказала  она.  Но  глаза  смотрели  на  него  не
отрываясь и руки выжидательно теребили ворот пижамы.
   Пенн вцепился пальцами в стол. Потребность коснуться ее была мукой,  от
которой темнело в глазах. В наступившем молчании, едва  переводя  дух,  он
увидел, как ее рука поднялась и упала. У него не было слов, чтобы выразить
"можно мне тебя коснуться?". Он подался вперед.
   - Уйди, - сказала Миранда.
   - Не уйду, - сказал он, стоя над ней.
   Водоворот захватил его и тянет, тянет в самую середину. Он стал коленом
на  кровать.  Молчание  дома  окружало  их,  внимательное,   завороженное,
холодное.
   - Гадость какая! - сказала Миранда очень тихо, но с такой  злобой,  что
на секунду  он  замер.  Потом,  как  слепой  раскинув  руки,  стал  к  ней
склоняться.
   Дальнейшее произошло очень  быстро.  Миранда  закинула  руку  назад,  к
подоконнику, схватила одно из стеклянных пресс-папье и  с  силой  опустила
его на пальцы Пенна, скользящие по простыне. Пресс-папье, вырвавшись из ее
руки, пролетело через всю комнату и разбилось вдребезги. Пенн вскрикнул от
боли, отпрянул, сжав раненую руку другой рукой, и свалился  с  кровати  на
пол. Немецкий кинжал выпал из его кармана, проехал по коврику и лег  возле
ножки стола. Миранда выскочила из постели, надела халат и туфли и отошла к
двери. Снова наступило молчание. Холодному, бдительному  дому  эта  сценка
пришлась по вкусу.
   Пенн лежал ничком, прижимая  руку  к  груди.  В  поле  его  зрения  под
кроватью были три пары босоножек  Миранды,  какая-то  шкатулка  и  осколки
пресс-папье, разбросанные там, как яркие цветы или  светящиеся  глаза.  Он
перекатился на спину и сел, прислонясь к кровати. Посмотрел на свою  руку.
Кожа на суставах содрана. Потом посмотрел на Миранду.
   Лицо ее преобразилось. Нервное  возбуждение  исчезло,  и  словно  белый
внутренний свет придал ее чертам непонятное,  но  пленительное  выражение.
Таким мог привидеться ангел. Она озаряла его сверху ярким теплым лучом, от
этого захватывало дыхание. С изумлением и  униженной  признательностью  он
понял, что не прогневил ее.
   - Какой же ты глупый,  -  сказала  Миранда.  Теперь  голос  у  нее  был
глубокий  и  мягкий.  Прислонившись  к  двери,  она  смотрела   на   Пенна
снисходительно-торжествующе,  и   он   почувствовал,   что   она   впервые
по-настоящему его видит.
   - Прости, - сказал он, потирая  руку  и  усаживаясь  поудобнее.  Острое
желание исчезло,  вернее,  растворилось  в  тумане  покорного  счастья,  в
пронизанной светом атмосфере, где он качался, как на волнах, под лучом  ее
взгляда.
   - Ты меня удивил, - сказала она, - но я люблю сюрпризы.
   - Боюсь, сюрприз был не из приятных.  -  Пенн  мучительно  ощущал,  что
слова не те, но благостный  свет  придавал  ему  силы.  Он  стал  медленно
подниматься.
   - Очень больно я тебе сделала? - Спокойное удовлетворение, прозвучавшее
в этих словах, так непохожее на ее обычный капризный тон, чуть не  свалило
его обратно на пол.
   Он сказал смиренно:
   - Ничего. Поделом мне.
   - Да, поделом. А ну-ка, дай я посмотрю.
   Он шагнул к ней, чувствуя во всем теле такую слабость, точно его  долго
били. Протянул к ней руку, точно готовый к тому,  что  руку  отрубят.  Она
взяла ее за запястье, осмотрела, потом достала из кармана платок и бережно
обмотала раненые пальцы. Пенн со стоном упал  перед  ней  на  колени.  Она
выпустила его руку, и он стоял покачиваясь, не прикасаясь к ней.
   - Пенн, - сказала она тихо. Последовавшее молчание стало  закручиваться
в большую белую раковину красноречия  и  понимания.  Наконец  Пенн  поднял
голову и взглянул ей в лицо.
   Но все опять изменилось. Она смотрела куда-то через его плечо, смотрела
пристально, с нервной тревогой, почти со страхом. Пенн встал  с  колен  и,
снова возвышаясь над ней, оглянулся, чтобы проследить за ее взглядом.  Она
резко спросила:
   - Что это?
   Тогда и Пенн увидел немецкий кинжал. Он быстро поднял его.
   - Это я принес тебе. Я его нашел. Ты не сердись. Он, кажется, был  тебе
нужен, и я принес. - Он подал ей кинжал рукояткой вперед.
   Миранда взяла его.
   - Но это кинжал Стива. Его любимый. Тот, что ему подарил Феликс Мичем.
   - Да, я принес его тебе. Ты не сердись.
   - Но как он к тебе попал? Почему он был у тебя?  -  Она  оторвалась  от
двери и обошла стол, сверля Пенна злобным взглядом  и  прижимая  кинжал  к
груди. Блестящее острие проткнуло голубую шерсть ее халатика.
   - Я нашел его в комнате Стива. Мне очень жаль. Ты  не  сердись.  Я  его
принес...
   - Да замолчи ты! - сказала  Миранда.  Она  всхлипнула,  лицо  ее  вдруг
покраснело, глаза  наполнились  слезами.  Она  топнула  ногой  и  протяжно
выкрикнула: - Уходи! Убирайся отсюда!
   - Прости меня, - сказал Пенн. - Я  хотел  сделать  тебе  приятное.  Энн
сказала, что он тебе так нравится...
   - Глупый, противный болван, - сказала Миранда,  и  слезы  закапали  так
быстро, что мешали ей говорить. - Я  тебя  ненавижу.  Трогал  меня  своими
гадостными лапами. Глупый австралийский болван. Все знают, что ты  болван,
и выговор у тебя вульгарный. Никто тебя здесь  не  любит,  просто  терпят,
потому что нужно. Скучный дурак, урод, мы все  только  и  ждем,  когда  ты
уедешь. Уезжай в свою скучную, противную Австралию. Уезжай в  свой  жалкий
дом, к своему грубому, вульгарному отцу. Уходи! Убирайся из моей  комнаты.
Стив бы тебя одной рукой убил. Уйди, противный, гадкий, уйди! -  Голос  ее
перешел в крик, она отвела руку с кинжалом, словно готовая к нападению.
   Последнее, что запомнил Пенн, был занесенный кинжал, ее  красное  лицо,
мокрое от слез и слюны, искаженное яростью. Он кое-как выбрался за порог и
скатился по винтовой лестнице. Дверь за ним  с  треском  захлопнулась.  Он
пробежал по черной галерее до своей лестницы,  где  тусклый  свет  от  его
лампы ложился на белые железные ступеньки. Поднялся к себе и закрыл дверь.
   Задыхаясь, он прислонился к ней спиной. От боли и ужаса дыхание его еще
несколько минут вырывалось долгими свистящими хрипами. Он чувствовал,  что
его вот-вот захлестнет истерика. Чтобы успокоиться, крепче уперся спиной в
дверь, вдавил пятки в пол. Комната ходила ходуном.
   Немного погодя дыхание выровнялось, тело обмякло,  и  он  опустился  на
кровать. Поглядел по сторонам. Все было в порядке, словно ждало  его.  Все
такое же, как было, когда он - сколько веков  назад?  -  только  собирался
идти к Миранде, шведский нож, книга  об  автомобилях,  растрепанный  томик
"Такова жизнь" говорили ему: "Привет". Но он слышал их, как банкрот слышит
голоса беззаботных детей. Воображенное насилие и насилие подлинное -  вещи
несоизмеримые. Что-то  невинное  было  непоправимо  сломано,  вспугнуто  и
убито. Черное пятно в глубине его мира уже расплывалось к поверхности.  Он
со стоном сполз на пол, уронил голову на кровать.
   Он тупо уставился на свою руку. Пальцы болели,  на  суставах  запеклось
немного крови. Халат был усыпан блестками цветного стекла.  Стряхивая  их,
он задел что-то под кроватью. Заглянул туда - оказалось, что это солдатики
Стива. Он подтянул ящик поближе. Потом открыл его, стал смотреть невидящим
взглядом на мешанину из бе