дался, пока Милдред подобрала ее и сунула  ему  в  карман.  Тогда  он
сказал:
   - Разве это... обязательно, Милдред? - Он произносил ее имя так, словно
оно состояло из одного слога.
   - Да, обязательно. Ты безобразно скрытный,  так  нельзя.  Я  хочу  тебе
помочь, а с тобой попробуй помоги. -  Она  взяла  его  под  руку.  Он  был
настолько выше ее, что она толком не видела его лица.
   - Я бы предпочел, чтобы ты мне не помогала,  -  сказал  Феликс,  и  они
медленно пошли дальше.
   - Не говори глупостей. Сейчас мне просто нужно кое-что у тебя спросить.
Думать я тебя пока не прошу. Это  успеется.  Ты  должен  признать,  что  я
проявила бездну такта и деликатности во всем, что касается Энн. Я  никогда
тебя ни о чем не спрашивала. Так что сейчас ты уж потерпи.
   - Милдред, - сказал Феликс, - мне очень жаль  тебя  разочаровывать,  то
есть разочаровывать твое любопытство и участие, но ничего такого нет.
   - Что значит "ничего такого нет"? Выражаешься, как телеграмма.
   - Ничего не произошло и не произойдет.
   Милдред помолчала.
   - Как знаешь. Тогда поговорим на смежную тему. Тебе нужно жениться. Или
скажу так, чтобы тебе было еще легче: мне нужно, чтобы ты женился. Я хочу,
чтобы Мичемы продолжались, поскольку Финчи,  видимо,  кончились.  Я  хочу,
чтобы у тебя были дети, Феликс. Бабушкой мне уже не быть, но тетка из меня
получится ой-ой-ой!
   - К сожалению, и тут я вынужден тебя разочаровать.
   - Да полно тебе! - И Милдред продолжала вкрадчиво: - А  та  молоденькая
француженка, с которой ты познакомился в Сингапуре?  Расскажи  мне  о  ней
хоть чуточку. Сделай престарелой сестре хоть это крошечное одолжение.
   - Мари-Лора, - произнес Феликс деревянным голосом.
   - Вот-вот. А фамилия ее как была?
   - Мари-Лора Обуайе.
   - Ну, и что дальше? Где хоть она сейчас?
   - Прости, если я повторяюсь, но тут тоже ничего  такого  нет.  Кажется,
она в Дели.
   - В Дели! - воскликнула Милдред. - И ты хочешь меня убедить, что ничего
такого нет? А сам как раз едешь по делам этих гуркхов. Я не мечтаю,  чтобы
ты женился на француженке, но, судя по твоим рассказам,  она  очень  милая
молодая женщина, во всяком случае, она _женщина_!
   Они дошли  до  скамьи  под  кедром  и  сели.  Дрозд  умолк.  Сад,  весь
распавшийся  под  лучами  вечернего  солнца  на  мелкие  цветовые   пятна,
казалось, тихо мерцал.
   - В Дели я, между прочим, не еду, -  сказал  Феликс.  Положив  йогу  на
ногу, засунув руки в карманы, он смотрел вдаль, в сторону  моста.  -  Буду
служить в Англии.
   - Феликс! - воскликнула Милдред. - Что же ты  мне  не  сказал?  А  я-то
рассчитывала, что мы вместе поедем в Индию! Свинья ты, и больше никто.
   -  Извини  меня,  Милдред,  это  только  что  решилось.  Даже  еще   не
окончательно, но более или менее.
   - Скорее всего, ты сам только что это решил. А что  ты  будешь  делать?
Охранять Букингемский дворец?
   - Нет, эту повинность я уже отбыл. Работа будет в военном министерстве,
точнее  -  в  управлении  военного   секретаря:   назначения,   повышения,
награждения и все такое прочее. Скука страшная.
   - Но тебя хоть повысят в чине, мальчик, дадут бригадира?
   - Да.
   - Только без бригады?
   - Вот именно... - Это было больное место.
   - Ну что ж... Я всегда считала, что ты слишком хорош для армии. До  сих
пор не понимаю, зачем  она  тебе  понадобилась.  Я  этого  не  советовала.
Положим, военный из тебя получился первый сорт. Так, значит, ты  остаешься
в Англии. Это возвращает нас к вопросу об Энн.
   - Милдред, прошу тебя... довольно. - Он нахмурился, искоса взглянул  на
нее и стал подниматься. Она его удержала.
   - Пожалуйста, не сердись на меня, Феликс. Я же вижу, ты только об  этом
и думаешь. И перестань твердить, что "ничего такого нет", этим ты от  меня
не отделаешься. Насчет Энн ты должен что-то решить. А то только изводишься
и не даешь себе думать о других женщинах, на которых мог бы жениться. И ее
покой ты, наверное, смущаешь.
   Теперь Феликс сидел очень прямо, не шевелясь  и  глядя  в  одну  точку.
Краски сада, достигнув предела яркости, тускнели, растворялись в сумерках,
цветовые пятна одно за другим заливало лиловым и синим.  Над  потемневшими
каштанами задрожала одна огромная звезда. Феликс сказал:
   - По-твоему, я... веду себя непорядочно?
   Милдред вздохнула. По его сдавленному голосу она  поняла,  что  наконец
завладела его вниманием. Она сказала, тщательно выбирая слова:
   - Ничего подобного. Я считаю, что тебе нужно не отказаться  от  Энн,  а
добиться ее. Она  не  очень  молода,  но  достаточно,  чтобы  родить  тебе
ребенка. Она и сама была ребенком, когда родила Стива. А главное -  ты  ее
любишь. И она тебя любит. И Рэндл уехал.
   - С чего ты это взяла? - резко спросил Феликс.
   - Что? Что Энн тебя любит?
   - Да. - Он снова закинул ногу за ногу, упорно глядя вдаль, будто что-то
высматривал.
   - А разве не так? - спросила Милдред.  Сама  она  понятия  об  этом  не
имела.
   Помолчав, Феликс сказал:
   - Мне ничего не известно о том, что она на  этот  счет  думает.  Это  и
естественно.
   - Чего уж естественней! - фыркнула Милдред. - Да разве ты был бы здесь,
если бы не думал, что она... ну, во  всяком  случае,  не  против?  Твои-то
чувства ей известны?
   Феликс опять помолчал.
   - Мне  кажется,  она...  понимает.  -  Последнее  слово  он  постарался
проглотить.
   - Ну конечно, понимает. Не такая уж она дура. И вообще, женщина  всегда
знает. Прости, что  говорю  без  обиняков,  дорогой,  но  ты  когда-нибудь
целовал ее?
   - Конечно, нет! - возмутился Феликс. И тут же добавил, уже мягче: - Да,
конечно, она знает. Но мы, понимаешь, никогда об этом не упоминали.
   - Оба вы, как видно, порядочные размазни,  -  сказала  Милдред.  -  Эх,
расшевелить бы тебя немножко, Феликс.  Ну  да  ладно,  повторяю  последний
пункт. Рэндл уехал. Твой ход. Да?
   - Нет, - Феликс встал и протянул  сестре  руку.  -  Очень  прошу  тебя,
Милдред, не хлопочи ты обо мне. Рэндл уехал, но  он  вернется.  Побудет  в
Лондоне и вернется. Ничего не произошло, решительно ничего. И как  я  тебе
уже сказал, ничего не произойдет. Ты, пожалуй, права в  том,  что  я  веду
себя как идиот... Но это другое дело. Пойдем домой, а то озябнешь.
   - Я еще тебя не отпустила, - сказала Милдред. Она  осталась  сидеть,  а
Феликс стоял перед ней навытяжку, и его высокая фигура заслоняла  вечернюю
звезду. Зажглись и другие звезды. - Феликс, -  сказала  она,  -  когда  ты
говоришь, что ничего не произошло, ты имеешь в виду, что  Рэндл  не  завел
себе кого-то на стороне публично и явно, а значит, не вышел из игры. Ну  а
если бы он вышел из игры... тогда ты заговорил бы с Энн?
   - Но он... не вышел из игры.
   Милдред с трудом себя сдерживала.
   - И если он ничего не сделает в  открытую,  если  будет,  как  негодяй,
поддерживать видимость брака с Энн, ты  так  никогда  и  не  сочтешь  себя
вправе заговорить?
   Феликс тяжело перевел дух.
   - Нет. Пойдем домой, Милдред.
   - Какой же ты глупый, - сказала она тихо, беря его под руку. - Однако я
верю в Рэндла. Хорошо, что хоть у одного из вас есть немного мужества.



        "9"

   Сыны пророка
   Отважны, сильны,
   Им вовсе неведом страх... -

   распевал Пенн, высунувшись из того окна своей комнаты, что выходило  на
светлую сторону - туда, где за  верхушками  буков,  за  склоном  с  розами
расстилалась серо-зеленая равнина болот  с  желтыми  полосками  камыша  на
дамбах  и  неспешным  полетом  цапель.  На  ближних   пастбищах   круглыми
клубочками белели овцы. А линия горизонта - это было еще не море,  еще  не
таинственный Данджнесс.
   Солнце  светило,  но  как-то  слабо,  неуверенно,  и   свет   получался
рассеянный и бледный. Дул резкий восточный ветер.  Тоже  лето  называется,
думал Пенн. Дома и зима-то  не  такая.  Хотелось  кому-то  объяснить  это,
пожаловаться, но никто его не слушал. Перед  его  отъездом  мать  сказала:
"Там все тебя будут расспрашивать об Австралии!" - но отец возразил:  "Как
бы не так! Им до Австралии и дела нет!"  Только  он  выразился  посильнее.
Выходит, что отец-то был прав. Такое  отсутствие  любопытства  со  стороны
родных не особенно огорчало его, огорчала  их  невысказанная  уверенность,
что они имеют право судить о нем, а он о них - нет.
   Сегодня на душе у него, безусловно, скребли кошки - может  быть,  из-за
вчерашних шарад. Накануне вечером у Свонов  играли  в  шарады,  и  он  там
отнюдь не блистал. Он никогда еще не  играл  в  эту  игру  и  был  поражен
искусством остальных - как они здорово наряжались и прямо  на  месте,  без
подготовки,  придумывали  всякие  смешные  вещи.  Больше  всех  отличилась
Миранда, в  некоторых  костюмах  она  казалась  совсем  взрослой  и  очень
красивой, а когда нарядилась мальчиком, была ужасно смешная.  И  оба  сына
Свонов представляли замечательно, только они так важничали  и  изъяснялись
на таком странном языке, что Пенну трудно было понять, когда  они  кого-то
изображают, а когда говорят от себя. Их отпустили  на  воскресенье  домой,
потому  что  прошла  как  раз  половина  триместра  в  их  школе,  которая
называлась Рэгби и которой они, видимо, очень гордились. С Пенном они были
приветливы, но не скрывали, что находят его смешным. Все это не  уменьшало
его неловкости. Одна Энн составила ему компанию - она тоже совсем не умела
играть, но она все время так смеялась и так  восхищалась  остальными,  что
никто этого как бы не замечал.
   Он глянул вбок, на вторую башню. Эта вторая башня, в которой он ни разу
не был, тянула его к себе, как зеркало. Нижние ее  ступени  и  покрашенные
белым железные перила - точно такие же, как у него,  -  словно  уводили  в
комнату Синей Бороды. Никто ни разу не предлагал ему подняться  во  вторую
башню, хотя никто, конечно, и не запрещал этого, и он часто подумывал,  не
забрести ли как  будто  случайно  в  комнату  Миранды,  но  пасовал  перед
необходимостью пройти мимо двери Рэндла.  И  теперь,  когда  Рэндл  уехал,
задача не стала легче. Не только потому, что ему все время  твердили,  что
дядя его со дня на день должен вернуться. Самый его отъезд, громкие голоса
и  хлопанье  дверей,  которое  Пенн  отлично  слышал,  так  поразили  его,
наполнили безотчетным страхом, что даже в опустевшей  комнате  Рэндла  ему
чудились призраки.
   Он отошел от окна и оглядел свою  такую  уютную  комнатку.  Кровать  он
застелил аккуратно.  Под  ней  ящик  с  солдатиками,  который  он  еще  не
открывал.  Книга  про  автомобили  старых  моделей  -  на  полке  рядом  с
привезенной из дому книжкой "Такова жизнь". Немецкий  кинжал,  вынутый  из
ножен, лежит на покрывале. Эта комната  -  собственная,  в  которой  можно
побыть одному, - лучшее из всего, что он нашел в Англии.  Дома  он  жил  в
одной комнате с Бобби. Правда, теперь, когда ожидается еще один  маленький
Грэм, отец, может быть, возведет  пристройку,  предусмотренную  в  проекте
дома. О новом младенце Пенн думал с удовольствием. Как-никак Грэмы  -  это
целый клан.

   Наглец, рек Абдул,
   Ты эмира надул,
   Так не жди удачи в делах!

   Неприкрытый австралийский патриотизм... Да, Грэмы  -  это  клан,  и  не
какой-нибудь. Дед его был профсоюзным организатором  на  железной  дороге,
прадед - гуртовщиком в Квинсленде,  прапрадед  был  выслан  из  Англии  за
работу в  тред-юнионах,  прапрапрадед  был  чартистом,  прапрапрапрадед  -
левеллером.   (Три   последних   пункта,   свидетельствующих   о    полном
пренебрежении к хронологии, были, к несчастью, всего  лишь  домыслами.)  А
прапрапрапрапрадед...
   Немецкий кинжал, на который он до сих  пор  смотрел,  ничего  не  видя,
вдруг завладел его сознанием, вызвав непонятную боль. Сперва он подумал  -
это просто оттого, что скоро придется отдать его Миранде. Потом сообразил,
что дело сложнее: его, оказывается, пронизала  тревожная  мысль,  что  это
будет отличным предлогом, чтобы  подняться  в  другую  башню  -  к  ней  в
комнату.

   Неверный, дрожи!
   Твоей подлой лжи
   Не стерпит всесильный Аллах!

   Он взял кинжал с кровати и легко провел им по пальцам. Красота какая  -
острый, гладкий,  опасный,  изумительно  пропорциональный  и  законченный.
Никогда еще, кажется, ни один предмет не восхищал его до такой степени. Он
был даже лучше  того  воображаемого  револьвера,  о  котором  он  когда-то
мечтал. Пенн погладил черную рукоятку, провел кончиком пальца по  эмалевой
свастике. Такое ему больше в жизни не попадется. Со вздохом он  подошел  к
окну и снова поглядел на вторую башню.  Ветер  немного  утих,  из-за  дома
доносился глухой, запинающийся голос кукушки.  Ку-ку.  Разумеется,  кинжал
надо отдать Миранде, как же иначе, Энн сказала, что не нужно, но  это  она
по доброте, а он, несмотря на доброту Энн,  обязан  исполнить  свой  долг.
Мысль о долге словно придала ему твердости духа, и он решил,  что  поборет
свою робость, поднимется в ту башню.
   Приняв это решение, он оторвал от башни взгляд и  далеко  внизу  увидел
Миранду, только что спустившуюся  с  парадного  крыльца.  С  хозяйственной
сумкой в руке она двинулась по дороге к воротам. Он подумал  было  о  том,
чтобы прямо сейчас, пока ее нет, сбегать в ее комнату и положить кинжал на
кровать. Но  спохватился,  что,  неожиданно  увидев  его  там,  она  может
испугаться. Мысль, что он избавил ее  от  испуга,  наполнила  его  теплым,
покровительственным чувством. А потом что-то  в  ее  медленно  удаляющейся
фигуре сорвало его с места - он сунул кинжал в карман плаща и бегом сбежал
с лестницы.
   За воротами Миранды уже не было видно, но, пробежав немного по дороге в
деревню, он увидел ее впереди и перешел на  шаг.  Дорога  шла  под  уклон,
слева тянулся питомник, и Боушот с двумя работниками трудился между рядами
кустов. Вдали розы сливались в пестрое пятно. Сейчас все они  уже  были  в
цвету. Он подивился, куда это идет Миранда, и решил, что в лавку. Хотя это
было странно  -  она  терпеть  не  могла  ходить  за  покупками.  Тут  она
оглянулась, увидела его и остановилась, поджидая.
   Пенн догнал ее, но не знал, что сказать. Сразу отдать ей кинжал  он  не
решился и потому сказал первое, что пришло в голову:
   - Хэтфилда не нашла?
   - Я не ищу  Хэтфилда,  -  сказала  Миранда  и  медленно  пошла  дальше,
размахивая сумкой.
   - Я не про сейчас говорю, я думал, может, ты его уже где-нибудь нашла.
   - Я его не искала. Я не люблю кошек. Ежики лучше. -  Это  было  сказано
рассудительным голоском, в котором Пенн услышал поощрение.
   Он отважился на шутку:
   - А я думал, все девочки любят кошечек и лошадок.
   - Я не девочка, - сказала Миранда таким тоном, что у Пенна голова пошла
кругом - кто же она в таком случае?
   Чтобы немного прийти в себя, он продолжал тяжеловесно-шутливо:
   - И лошадок тоже не любишь?
   - Да нет, люблю, только  ездить  верхом  мне  надоело.  Я  как  научусь
что-нибудь делать, так мне сразу надоедает. Я люблю делать только то, чего
не умею.
   Пенн поразмыслил над ее словами.
   - А я, пожалуй, люблю делать то, что умею.
   - А что ты умеешь?
   Это поставило его в тупик. И правда, что он умеет? Он неплохо  играл  в
крикет, но у него не было случая показать, на что он способен, ибо, хотя в
деревне  имелась  крикетная  команда,  семья  Перонетт  не  водила  с  ней
знакомства и Пенн, не просвещенный в сложной иерархии английской  деревни,
постеснялся предложить себя в качестве игрока. И еще он, конечно,  здорово
разбирался в мотоциклах, он даже бесплатно проходил на стадион в  Аделаиде
как даровой механик Томми Бенсона. Но об этом ему не хотелось рассказывать
Миранде - получилось бы, что он хвастается, да и не бог  весть  какие  это
были таланты. И он ответил:
   - Толком-то я ничего не умею.
   - Значит, ты ничего и не любишь. Бедненький.
   - Нет, я, конечно, много чего люблю, - сказал  Пенн,  начиная  злиться.
Они помолчали.
   Затем Миранда спросила:
   - Ты правда поедешь в Лондон к Хамфри Финчу?
   - Да, - сказал Пенн. - Мы с ним поедем вместе, в будущую  среду.  -  Он
очень ждал этого дня. Хамфри несколько раз приезжал в Грэйхеллок и  всегда
находил время поболтать с ним, за что Пенн был ему благодарен. В сущности,
Хамфри был единственным здесь человеком, кроме разве Энн, который  всерьез
им интересовался.
   Миранда засмеялась.
   - Ты чего смеешься?
   - Так, ничего. - Она вдруг свернула в какую-то калитку, и они очутились
на кладбище. Красивый толстый конус церковного шпиля Пенн видел из  своего
окна. Сама церковь была большая, построенная, так ему рассказали, в эпоху,
когда в этих местах процветало овцеводство, и  холодное  кентское  солнце,
вливаясь в огромные окна без цветных витражей, освещало высокие колонны  и
необъятное  пространство  выложенного  каменными  плитками  пола,  посреди
которого сгрудилось несколько скамей, легко вмещавших нынешнее  количество
молящихся. Пенн уже осматривал эту церковь, но в  стране,  где  все  такое
старое, ему трудно было отличать одно от другого, и эта  церковь,  на  его
взгляд, была точь-в-точь такая же, как и все остальные, которые он  видел.
В общем, он готов был  согласиться  с  отцом,  который  как-то  сказал  об
английских приходских церквах: "Увидишь одну - и можешь считать, что видел
их все".
   Миранда, однако, не пошла в церковь, а стала обходить ее  по  тропинке,
ведущей через старую часть кладбища,  между  огромных,  похожих  на  ящики
надгробий; желтые от  лишайника,  украшенные  отбитыми  головами  ангелов,
утонувшие в плюще и ежевике, они кренились во все стороны,  точно  пьяные.
Позади них вдоль кладбищенской стены стояли высоченные  тисы  -  ветвистые
башни из мрака.
   Спотыкаясь в высокой  траве,  стараясь  не  отстать  от  Миранды,  Пенн
сказал:
   - Мне кладбища вообще нравятся, а тебе?
   - Ты сколько умерших людей знаешь?
   Пенна этот вопрос возмутил.  Он  считал,  что  нельзя  так  говорить  о
мертвых, точно это какие-то знакомые!
   - Не знаю, - ответил он. - Немногих. Пожалуй, даже никого.
   - А я знаю больше двадцати, - сказала Миранда и добавила: - А  дедушка,
наверно, больше ста.
   Пенн еще не придумал, что на это ответить, когда они повернули за  угол
церкви  и  перед  ними  открылась   широкая   лужайка,   замкнутая   рядом
сравнительно недавно посаженных кипарисов, театральных и  экзотических  на
фоне подстриженных каштанов. Вдоль ближайшего края лужайки - ухоженной, со
скошенным газоном, не то что в зарослях, откуда они только  что  вышли,  -
тянулись в несколько рядов блестящие, новенькие надгробные плиты,  местами
виднелись  продолговатые  холмики,  засыпанные  увядшими  цветами.   Пенна
охватил трепет - он был среди мертвых, настоящих покойников, а не тех, что
умерли давным-давно. Невозможно было представить  себе,  что  те  огромные
осыпающиеся  памятники,  заросшие  буйной  зеленью,  тоже  были   когда-то
воздвигнуты над людьми, о которых плакали близкие. Здесь  же  были  зримые
следы утраты и горя. Здесь спали люди, которых он сам мог бы знать.
   Которых он мог бы знать. Он понял, куда  идет,  за  миг  до  того,  как
Миранда остановилась и он прочел на  свежетесаном  надгробии  имя:  Стивен
Перонетт.
   - О-о! - вырвалось у Пенна от неожиданности и смутного чувства стыда. -
Я не знал, что он здесь.
   - Он не здесь, - сказала Миранда.
   Пенн удивился, потом понял ее, но промолчал. Ему было стыдно, что он до
сих пор не знал, где похоронен его  двоюродный  брат,  и  стыдно,  что  он
увязался за Мирандой, не спросив, жаждет ли она  его  общества,  и  сердце
ныло от грусти и жалости, что  вот  он  стоит  у  могилы  Стива.  Он  стал
разглядывать противную, блестящую поверхность плиты. Странно, нигде вокруг
камней нет, а на кладбище вот их сколько, точно это  и  вправду  ворота  в
иной мир. "Стивен Перонетт, возлюбленный сын Рэндла и Энн Перонетт. 14 лет
от роду". Теперь он уже старше Стива. Это было трудно вообразить.
   Он сказал Миранде:
   - Извини, я не знал, что ты идешь сюда. Я сейчас уйду.