цу  все возможное  гостеприимство  в  обмен на добровольное денежное
пожертвование с его стороны.
     Это касается  не только комнаты, но и еды.  Здесь нет меню, из которого
вы могли бы  заказать  что-то по своему вкусу. Вас просто накормят  ужином и
завтраком,   по-прежнему  оставляя   в  неведении   относительно   цен  этих
непременных приложений  к ночлегу. Единственное,  что зависит от вас самого,
-- это  количество сакэ, которое будет  согрето  к вашему ужину  и подано за
отдельную плату.
     Итак,  вас  подводят к  двери,  на которой мастерски  выписан иероглиф:
сосна, слива или что-нибудь  в этом роде.  Служанка, опустившись  на колени,
грациозно   отодвигает   створку,   и  вы,   оставив  в  коридоре  шлепанцы,
благоговейно шагаете  внутрь. Комната  в первую минуту буквально ошарашивает
своей пустотой,  полной обнаженностью  всех своих плоскостей. Сразу даже  не
решишь:  то  ли это  предел утонченного  вкуса, то  ли своего рода сени,  за
которыми находится само жилое помещение.
     Пока вы раздумываете над этим, одна из служанок, в то  время как другие
вышли, снимает с вас пиджак и столь же проворно  принимается стаскивать ваши
брюки.  Прежде  чем  вы сообразите, как вести себя  в  такой  ситуации,  она
наденет  на  вас полотняное кимоно, обвяжет  поясом и  пригласит следовать в
фуро.
     Рекан -- это не просто гостиница, то есть место для временного ночлега.
Рекан  задуман как  заведение, которое  давало бы человеку  идеал  домашнего
уюта, о котором  он может лишь мечтать в  повседневной  жизни. А  идеал этот
выражается  не во внутреннем  убранстве,  потому что все  комнаты в японских
домах выглядят одинаково;  и даже не в угощении, так как  японцы в  общем-то
равнодушны к пище.
     Идеал  для них, во-первых,  уединение, поскольку  это самая недоступная
роскошь  в  Японии,  а  во-вторых,   возможность  окунуться  вместо  тесного
деревянного   чана   в  какой-нибудь   необыкновенный   мраморный   бассейн,
соединенный с горячими источниками.
     Хотя Япония --  островная страна,  здесь до недавнего времени  не  было
обычая проводить отдых  у моря. Более того, море никогда  не  было связано с
романтикой, оно олицетворяло лишь тяжелый, будничный труд.
     Отдохнуть и развлечься ездят не к морю,  а в горы, где есть минеральные
источники, чтобы пять-семь раз за день окунаться в горячую воду.
     Поэтому  во  всем, что  касается  фуро, фантазия владельцев  реканов не
знает предела.  В Атами  есть  гостиница "Фудзия", где баня имеет стеклянные
стены, за которыми плавают разноцветные рыбки и колышутся водоросли.
     Я  никогда  не  забуду  рекан  в приморском городке  Ито, куда я  попал
промокший и иззябший после целого дня, проведенного под дождем.  Меня  сразу
же проводили в фуро, и я с наслаждением забрался в бассейн.
     Там уже  сидели два  японца. Вскоре  я заметил,  что  их  головы  стали
перемещаться  к  противоположному краю  бассейна и вовсе  скрылись в  клубах
пара. Двинувшись за  ними, я попал в какой-то тоннель, а потом рядом со мной
вдруг оказались ветки с листьями, которые дрожали от падавших сверху капель.
Я  поднял лицо,  увидел  чуть  в  стороне  мокрый  каменный  фонарь,  сосну,
качавшуюся под ветром, и только тут понял, что нахожусь в саду.
     Лежать в горячей воде, видеть над собой темноту ночи и даже чувствовать
на своем лице холод дождевых капель -- можно ли более контрастно подчеркнуть
прелесть домашнего уюта на фоне ненастья?!

        "Шесть татами"
     Постигать  достоинства традиционного японского дома, вникать в их смысл
лучше всего  в  рекане. Не только  •  потому, что  вряд  ли  кто-нибудь
пригласит  вас  к  себе  с  ночевкой,  но  и  потому,  что для  подавляющего
большинства японцев подобный идеал  жилища существует скорее в мечтах, чем в
реальной действительности.
     Особенности японского дома порождены не  только  угрозой землетрясений,
влажностью климата и художественными наклонностями японцев.  Своеобразнейшее
назначение  пола, который  одновременно служит  постелью  и  заменяет  собой
прочую мебель, как и раздвижные перегородки вместо окон и дверей, -- все это
стремление избавиться от тесноты.
     Японская  комната  пуста  именно  потому, что  при  своих  ограниченных
размерах  (чаще всего  -- шесть  татами,  то есть  около  десяти  квадратных
метров)  она должна одновременно служить для семьи и спальней, и столовой, и
всем,  чем угодно.  Единственный  ставящийся  на татами предмет -- низенький
столик -- после  ужина боком  прислоняют к стене, достают из  стенного шкафа
тюфяки,  свернутые   одеяла"  и   вся   комната   становится  постелью   для
соответствующего числа людей.
     Думаю,  что  обычай   жить  на  татами  укоренился  прежде  всего   как
оригинальный способ сберегать пространство.
     Может ли выглядеть воплощением  художественного вкуса комната  из шести
татами,  если  в ней живет целая  семья?! Малыши, ползающие по  полу,  имеют
обыкновение протыкать пальцами рисовую бумагу на седзи, опрокидывать миски с
едой, отчего на татами остаются несмываемые пятна.
     При всей изобретательности японцев по части экономии места такое жилище
неизбежно выглядит захламленным, тесным и даже грязноватым. Студент, который
обычно снимает комнату из трех татами,  сидит там как  на дне колодца, стены
которого -- штабеля книг.
     Что  же  касается близости  к  природе, то она  дает о себе  знать лишь
сквозняками  из всех щелей. Когда горожанин раздвигает седзи,  он чаще всего
видит перед собой  не сад, а находящуюся на расстоянии вытянутой руки  стену
соседнего дома или гирлянды развешанного белья.
     Жилье сейчас  самое  больное  место в японском  быту.  "Средний  японец
обеспечен электротехникой лучше,  чем одеждой; одеждой лучше, чем едой; едой
лучше,  чем жильем" -- эта ходкая фраза точно выражает суть образовавшихся в
послевоенные годы диспропорций.
     На взгляд  иностранца, особенно человека  с русской натурой,  японцы  в
своем семейном бюджете проявляют преувеличенное внимание к одежде, оставаясь
поразительно равнодушными  к повседневной  пище. Конечно, здесь  сказывается
сложившееся в стране соотношение цен. Синтетическая нить и другие заменители
позволили сделать дешевыми и потому доступными  товары широкого потребления:
одежду и обувь. В то же время продукты питания, особенно  выходящие за рамки
традиционного рациона, остаются  непомерно  дорогими. (Стоимость  килограмма
мяса и пары туфель примерно одинакова.)
     Однако присущее японцам отношение к будничной, повседневной  пище как к
чему-то  сугубо  второстепенному  в  значительной мере  коренится в  глубине
веков. Одежда  человека служила в  старой Японии символом его  общественного
положения,  а  невзыскательность  к еде  культивировалась  как  добродетель.
Феодальная  мораль заставляла семью больше заботиться о том, в чем появиться
на улице, чем думать, что будет у нее к столу.
     Ничто не создает  столь приукрашенного представления об общем жизненном
уровне  японцев,  как внешний  вид толпы, которая выплескивается по утрам из
станций метро и электрички. Люди одеты хорошо  -- во всяком случае, не хуже,
чем в любой из европейских столиц.
     Нужно дождаться полудня, чтобы  посмотреть, чем питается этот горожанин
в отутюженном сером костюме  и крахмальной  рубашке. К  этому часу в деловых
кварталах  Токио появляются велосипедисты. Каждый рулит  лишь одной рукой, а
другой  держит  поднос,  на  котором  в несколько  этажей наставлены  миски.
Посыльные   из   харчевен    доставляют   обед   тем,    кто   трудится   за
ультрасовременными фасадами из алюминия и зеленого стекла.
     Служащие,  что  сидят  в  огромном  банковском  зале,  получают  разное
жалованье.   Но   чаще   всего   и   курьеры  и  столоначальники   одинаково
довольствуются миской горячей лапши.  Разница лишь в том,  что одни запивают
ее бесплатным учрежденческим чаем, а другие ради престижа отправляются потом
в соседнее заведение выпить чашку кофе за ту же цену, что и съеденный обед.
     Провожая мужа на  завод, домохозяйка дает ему с собой бенто  -- плоскую
лубяную  или алюминиевую  коробку. Рис, положенный  туда  вместе  с кусочком
жареной   камбалы  и  несколькими  ломтиками   соленых   овощей,  сварен   в
электрической  кастрюле. В  остальном же  содержимое  бенто не  так уж много
изменилось  с  военных  лет,  когда патриотическим  обедом называли "флаг  с
восходящим  солнцем" -- кружок красной моркови,  одиноко положенный на белый
рис.
     Показательно,  что даже  теперь на солдатский паек  отпускается лишь  4
тысячи йен  (то  есть  10 рублей)  в  месяц, хотя армия, укомплектованная из
добровольцев, питается лучше, чем народ в целом.
     Статистика  отметило рост потребления мяса в  стране: не  так давно оно
составляло два килограмма на  душу населения в год. Нынче японец съедает  за
год семь килограммов, то есть столько же, сколько англичанин или  француз за
месяц.  Холодильники,  как   видно,   вошли  в  японский  быт  раньше,   чем
мясо-молочные продукты.
     При нынешних доходах  среднего японца питание его могло  бы куда больше
измениться к лучшему. Но хоть какие-то перемены в этом направлении налицо. А
вот  жилищные  условия  если  и  изменились,  то  в худшую сторону.  Кажется
невероятным,  но  это  так: трудовая семья  вынуждена  тратить па жилье, как
правило, не меньше, чем на питание, а иногда и больше.
     Житель  японского города знает,  что сильнее  самой изощренной  рекламы
действуют  на  воображение  простые  листки  бумаги,  белеющие  на  фонарных
столбах. На них лишь номер телефона  и несколько цифр: "Четыре  с  половиной
татами -- 6000", "Шесть татами -- 9000"...
     Цифры  на  листках   означают  размеры  и  месячную  стоимость  комнат.
Подавляющее   большинство   горожан   арендуют  жилье  у  домовладельцев,  а
шестьдесят процентов сдающихся жилищ  --  это  комната  из  шести татами. За
такое более чем скромное обиталище  для небольшой семьи надо  платить третью
часть зарплаты да еще внести при въезде трех-шестимесячный залог.
     При этом, как ни парадоксально,  жилище горожанина, поглощающее  у него
более  трети  заработка,   отличается  от  крестьянского  отнюдь  не  своими
удобствами,  а,  наоборот, неудобствами: оно и дорого, и  тесно, и далеко от
работы.
     В Японии у восьмидесяти  процентов городских семей есть телевизоры.  Но
восемьдесят же процентов жилищ  не  имеют канализации. Кран с горячей  водой
или  центральное  отопление --  редкость  вовсе  неведомая  для подавляющего
большинства  горожан. Дома  их,  как  и  в деревне,  обогреваются  солнцем и
дыханием, а  вентилируются сквозняком. От раздвижных окон и перегородок дует
так, что от керосиновых  или  газовых печек немногим  больше  толку, чем  от
стародавних жаровен с углем.
     В  любом городе,  а особенно в предместьях,  куда  ни глянь,  как грибы
вырастают  новые  жилища.  Но  на  девять  десятых это такие же  примитивные
деревянные постройки, как и  крестьянские дома, лишенные современных бытовых
удобств.
     Самое худшее во всем этом -- бесперспективность. В Японии умеют строить
быстро  и добротно. Но  тут  не увидишь, чтобы на пустыре  разом  поднимался
целый жилой массив.
     Городские  управы  ведут  кое-где  постройку  современных  многоэтажных
домов.  Но  главный   тормоз  в  решении   жилищной  проблемы   --   частная
собственность на землю. Есть в Японии старая пословица: "Хурма плодоносит на
восьмой год, слива на третий". Торговцы недвижимостью  переиначили  ее нынче
на свой лад: "От сливы ждать доходов три года, земля окупается в первый же".
     -- Мы научились бороться с таким опасным явлением природы, как оседание
суши, -- говорят японские строители.  -- Но  мы  ничего не  можем поделать с
другим стихийным  бедствием  -- когда  земля ползет вверх в своей  цене. Это
поистине бич наших городов...

     Спрос  на землю  немыслим. По  мере  того  как  город  расползается  на
окружающие его крестьянские поля, труженикам приходится ездить  все дальше и
дальше (многие из них  тратят  по пять и даже  по шесть часов в  день, чтобы
добраться на работу и вернуться обратно). Владелец участка близ центра Токио
может и  пальцем не  шевелить, ожидая, пока  его  земля удваивается  в  цене
каждые два или три года, в то время как у квартиросъемщика нет иного выхода,
кроме как платить все больше и больше.
        "Эдвард Зейденштикер, Япония. Нью-Йорк, 1962"

        "x x x"
     Лишь шесть японцев из ста спят сейчас "по-иностранному" -- на кроватях,
остальные  же девяносто  четыре,  как  и их  предки, проводят ночь на  полу,
состоящем из татами. Сто тридцать фирм, выпускающих ежегодно  около миллиона
кроватей, всячески рекламируют их удобство и гигиеничность, утверждая, что в
тридцати  сантиметрах  от   пола   воздух  наиболее  насыщен  пылью.  Однако
мастеровые, что ходят из дома в дом заменять и  подновлять старые татами, не
беспокоятся  за  будущее  своего древнего ремесла.  Они знают, пока с жильем
туго, люди не откажутся от пола, способного служить постелью.
        ""Правда", сентябрь 1967"

        "x x x"
     Семьдесят процентов квартиросъемщиков в японской столице имеют по одной
комнате на семью. Причем 43 процента из них живут на площади в шесть татами,
а остальные  27  процентов  имеют  лишь  по четыре с  половиной татами.  Эти
данные, собранные федерацией домохозяек, показали остроту  жилищного кризиса
в  Токио,  где  три  четверти  съемщиков  теснятся  на  площади  семь-десять
квадратных метров на семью.
        ""Правда", октябрь 1968"

        "Полутораэтажный Токио"
     Излюбленный прием описания  больших  городов:  Москвы  с Ленинских гор,
Парижа  с  Эйфелевой  башни  или Нью-Йорка с Эмпайр  стэйтс билдинг  -- мало
подходит для Токио. Не потому,  что  границы одиннадцатимиллионного  гиганта
теряются за горизонтом, а потому, что в его панораме нет таких черт, которые
могли бы олицетворять  японскую столицу, как Кремль Москву, как Тауэр Лондон
или  как  ворота  Тяньаньмынь  Пекин.  Даже  географический  центр Токио  --
императорский  дворец   --   не  доминирует   над  городом   и   со  стороны
воспринимается лишь как опоясанный рвом парк.
     Токио не  может похвастать ни гармонией горизонтальных линий,  присущей
европейским  столицам,  ни  поражающими  вертикалями  американских  городов.
Японскую столицу совершенно не затронул  спор современных  градостроителей о
том, какая  планировка лучше -- линейная  или  свободная,  потому  что ей  в
равной степени неведомо как то, так и другое.
     Токио -- это море деревянных домов, преимущественно  в один-два  этажа,
сгрудившихся так  беспорядочно и тесно, словно  это мебель,  которую кое-как
сдвинули  в угол  комнаты  на  время, пока  красят пол,  сдвинули  и  забыли
поставить на место.
     Японцы  говорят, что Токио  дважды имел  и  дважды  упустил возможность
покончить со своей хаотичностью и заново построиться по плану. Первый раз --
после землетрясения 1923 года, разрушившего половину города. Второй  раз  --
после американских  налетов 1945  года, когда Токио выгорел  на две трети  и
погибло уже не сто тысяч, а четверть миллиона горожан.
     Правда,    муниципалитет    предпринял    энергичнейшие   меры,   чтобы
воспользоваться  третьим  поводом  для  коренной  реконструкции столицы,  --
подготовкой  к  Олимпийским  играм  1964  года.  С  тех  пор  Токио  заметно
похорошел. Выросло много новых зданий, радующих глаз смелостью архитектурной
мысли,  безукоризненным   качеством   строительства,   применением  новейших
отделочных  материалов.  Новой  чертой  в облике  столицы  стали  эстакадные
автострады.
     Однако многое в  намеченных планах  пришлось уже по ходу  урезать из-за
вздорожания земли  --  той, что надо  было  выкупать  у владельцев  вместе с
домами,  намеченными  к  сносу. Трехкилометровый  проспект  Аояма, например,
обошелся в три миллиона иен за  каждый погонный  метр. Его можно было  бы во
всю длину и ширину оклеить деньгами, ибо заплаченный выкуп составил здесь 85
процентов расходов на реконструкцию.
     Больно видеть и другое: застройка этой лучшей магистрали столицы велась
без   всякого  архитектурного  надзора.  Владельцы  крохотных   участков   в
тридцать-пятьдесят квадратных  метров не пожелали уходить с передней линии и
понаставили  уродливые вытянутые дома  по принципу  "четыре комнаты одна над
другой", а монументальные многоэтажные здания оказались позади.
     Япония ныне  вправе гордиться талантом своих архитекторов,  мастерством
своих строителей.  При  том  множестве замечательных  зданий,  которые  были
возведены  в Токио за последнее десятилетие, лицо  японской столицы могло бы
неузнаваемо  преобразиться  к  лучшему.  Но  попробуйте   найти  точку   для
панорамного снимка, чтобы каждый увидевший его сказал: какой красивый город!
Даже совершенство японской фотоаппаратуры бессильно здесь помочь.
     Чтобы  сделать удачный снимок  первого  в  городе  высотного здания  --
тридцатишестиэтажного небоскреба концерна  "Мицуи", нужен  не  штатив,  а ни
более  и  ни менее  как  вертолет.  Сколько бы вы  ни  ходили по прилегающим
улицам, здание  это  ниоткуда  не смотрится "во весь  рост" -- оно не служит
центром ансамбля, как, впрочем, и Токийская башня, которая, будучи даже выше
Эйфелевой,  отнюдь  не  способна украшать  город  в  такой степени,  как  ее
парижская сестра.
     Можно   по  пальцам  перечесть  архитектурные  новинки,  которые  стоят
действительно  на  виду: олимпийский  комплекс  Йойоги,  гостиница  "Отани",
газетный  трест  "Майнити",  Национальный  театр.  В  то   же  время  тысячи
монументальных зданий затерялись, подобно  рассыпанной в беспорядке мозаике,
из  которой можно было бы составить великолепное панно, если  бы архитекторы
работали в содружестве с градостроителями.
     Итак,  Токио  остался городом  без  главной  темы,  без  определившихся
архитектурных черт, которые придавали бы индивидуальность его портрету. Лицо
Токио  -- это не улицы и не здания, это прежде  всего люди.  Токио  волнует,
поражает  и удручает  прежде  всего  как  самое  большое  в  мире  скопление
человеческих существ.
     Одиннадцать миллионов  жителей! Причем девять  миллионов из них обитают
на территории в  570 квадратных  километров. Это все  равно что сселить  всю
Венгрию в  Будапешт. Плотность  населения на  этом клочке земли  из  понятия
статистического перерастает в осязаемое.
     Едва  на каком-нибудь из  центральных перекрестков  загорается  зеленый
свет, как с обеих сторон  улицы лавиной устремляются встречные потоки людей.
Каждый поток  неудержимо катится  во всю ширину пешеходной дорожки,  не имея
возможности ни  отступить, ни свернуть, потому что по краям  этого  коридора
нетерпеливо   дожидаются  своей  очереди  ряды   замерших   автомашин.  Одна
человеческая   стена  с  размаху  сталкивается  с  другой,  посредине  улицы
возникают  завихрения,   как  при  рождении  тайфуна.  Автомашины  с  трудом
ликвидируют эту  преграду,  которая сразу же  возникает  на  противоположной
стороне перекрестка.
     Японской  столице  принадлежит мировое  первенство  не  только по числу
жителей,  но и  по остроте проблем, присущих большим городам. Главная из них
-- это неудержимый  рост города-гиганта. Казалось бы,  одиннадцать миллионов
человек  и  полтора миллиона автомашин и так уже до  предела заполнили собой
этот клочок земли.  Но каждый год к  ним  добавляется еще  четверть миллиона
жителей и сто тысяч автомашин.
     Число последних растет особенно бурно  и внушает  наибольшую тревогу. В
1950 году в городе было зарегистрировано всего  шестьдесят пять тысяч машин.
Но едва  японское автомобилестроение  встало на  ноги, его продукция  прежде
всего  хлынула  в  столицу. За  двадцать последующих лет число  машин  на ее
улицах возросло в двадцать раз.
     Скопление  транспорта  с  включенными  двигателями  создает  сейчас  па
перекрестках  такой  см