очных  пейзажей.   Тут  потрудились  и  туристские  бюро,  и
Голливуд, все любители расписывать экзотику. К тому же  Япония действительно
экзотична, действительно загадочна и действительно живописна. И все-таки это
не только "открыточная страна".
     Подлинная  Япония --  это  бессчетные  часы,  а  иногда  и  десятилетия
тяжелого  труда, нужного, чтобы японский сад выглядел воплощением  простоты.
Это холод, от которого зимой содрогаются обитатели картинных японских жилищ.
Это обреченность всю жизнь  есть рис и соленые овощи. Это крестьяне, которые
из  года в год гнут  спины на полях и не могут потом  распрямиться,  доживая
свой век сгорбленными  карикатурами  на человеческие существа. Это студенты,
стоящие в очереди, чтобы продать собственную кровь и купить себе книги.
        "Б Мэнт. Турист и подлинная Япония. Токио, 1963"

        "Миллион миллионеров"
     Если бы  из  всех  присущих  японцам  черт потребовалось  назвать одну,
наиболее приметную,  вернее  всего было бы сказать: они много читают, многим
интересуются.
     В давке  метро, за раздвижными стенами сельского домика -- всюду видишь
людей  за  чтением  По  тиражам  печатной  продукции  Япония  уступает  лишь
Советскому   Союзу  и  Соединенным  Штатам.   Стомиллионный  народ  ежегодно
раскупает  около  полумиллиарда  книг и  более полутора  миллиардов журналов
(одних лишь ежемесячников выходит почти полторы тысячи).
     Общий  разовый тираж японских газет  перешагнул за  пятьдесят миллионов
экземпляров,  также  приближаясь к мировому  первенству.  Причем  здесь надо
отметить  любопытную  особенность. В капиталистической прессе принято делить
газеты  на  "качественные"  и  "массовые".  Первые  из  них,  то  есть самые
солидные,  авторитетные,  влиятельные, вроде  "Таймс"  в Англии,  "Монд"  во
Франции, "Нью-Йорк таймс" в США, имеют куда более узкий  круг читателей, чем
бульварные издания, выходящие многомиллионными тиражами.
     В  Японии   же   именно  "качественные"  газеты  ("Асахи",   "Майнити",
"Иомиури")   одновременно   являются  и   "массовыми",   то  есть   наиболее
популярными.  Дело  здесь,  разумеется, не в издателях, а  в  читателях -- в
уровне их запросов, которые приходится брать в расчет.
     Про  японцев можно  сказать,  что  народ  этот  интеллигентен  в массе.
Причина тут не  в одной лишь  поголовной грамотности  Кругозор японца --  не
только  начитанность,  но и умение людей в любом возрасте сохранять поистине
детскую любознательность.  На всякого  рода курсы,  выставки,  лекции  валом
валят  и молодежь и  старики.  "Общество  рабочих  -- любителей  музыки"  --
многотысячная  организация,  численности  которой  могут  позавидовать  иные
политические партии.
     Причем широта интересов, прорывающая рутину повседневной жизни, страсть
к постижению  непознанного  чаще всего  столь же  бескорыстны, как  присущая
японцам тяга к красоте. Люди не разучились ставить духовные ценности превыше
материальных благ.
     Было   бы   нетрудно,   набрав   десяток-другой  примеров,   нарисовать
разительную картину  американизации духовной жизни Японии.  Присущая японцам
восприимчивость к  новому  проявляется  и  в том, что  они  легко  поддаются
зарубежной   моде.  Но,   широко  растекаясь  по  поверхности,  голливудские
стандарты вкуса остаются  "детской болезнью", неспособной  изменить сущность
национального характера.
     Юный житель Токио, увлекающийся очередным поветрием вроде электрогитар,
не  станет читать переложения  "Воины и  мира"  на пятидесяти  страницах. Он
приемлет  стандартизацию  мод,  но  инстинктивно  противится  стандартизации
мыслей  и чувств Среди японской печатной продукции есть  немало бульварщины,
но "дайджесты" здесь не в почете.
     Услышав,   что  японским   студентам   нередко   приходится   продавать
собственную   кровь,  чтобы   заплатить  за  учебники,   заезжий  американец
удивляется: "Как можно идти на такие жертвы ради диплома?"
     Автофургоны  со  скупщиками крови, которые поджидают свою клиентуру  за
университетскими воротами,  -- это  ли  не двойной  символ  -- и того, сколь
велика  у  японской молодежи  тяга  к науке,  и  того,  сколь дорогой  ценой
приходится за нее платить?
     -- Знаете, как  мы  теперь  называем свидетельство  об окончании  вуза?
"Диплом  миллионера".  Ведь чтобы получить  его, надо  выложить  из  кармана
миллион иен.  Как видите, Японии есть чем гордиться: ее студенчество --  это
миллион миллионеров...
     Шутка, услышанная как-то на университетском вечере, напомнила о горьком
парадоксе   культурного,   высокоразвитого  капиталистического  государства.
Частные  вузы  Японии,  в  которых обучается  миллион  человек  (то есть три
четверти всей высшей школы  страны), вынуждены существовать почти целиком за
счет студентов, получая из государственного бюджета  в двадцать раз  меньше,
чем приходится  брать  с молодежи (за  последние  пятнадцать  лет  плата  за
обучение в частных вузах возросла в шесть раз).
     С   новоиспеченного   первокурсника   берут   вступительный   взнос   в
двести-триста  тысяч  иен  (почти  полу тора-годовая зарплата для выпускника
средней  школы). Чем больше практических занятий требует специальность,  тем
дороже плата. Так  что в технических вузах она выше, чем в гуманитарных, а в
медицинских достигает  шестисот  тысяч  иен  (зато,  острят  студенты,  если
провалишься на экзаменах, можно с горя купить автомашину).
     А ведь вступительным взносом дело не ограничивается. Кроме него, надо и
в  последующие  годы  платить  за  обучение,  за  пользование  библиотеками,
лабораториями. Словом, пятилетний курс наук  обходится больше миллиона. Даже
став обладателем желанного  диплома, молодой специалист обычно  зарабатывает
меньше, чем ему обходятся студенческие годы.
     С тех, кому удалось попасть в государственные вузы, за обучение берут в
несколько  раз  меньше.  Но   и  им   волей-неволей  приходится  становиться
"миллионерами". Быть  принятым -- значит  получить право  посещать лекции  и
сдавать  экзамены.  А уж  где  жить,  на  что  питаться  --  студент  должен
заботиться сам.
     Так называемая  Ассоциация  по  выдаче  стипендий  (фонд, созданный  на
общественные  и  личные  пожертвования),  по  существу,  представляет  собой
ссудную кассу.  Даже ничтожное пособие (его едва хватает на сезонный билет),
которым  эта ассоциация  обеспечивает четверть  вузовской  молодежи,  каждый
выпускник  обязан  потом  полностью  выплатить   назад.  Так   что,  покидая
университет, молодой специалист, кроме "диплома миллионера", зачастую уносит
с собой еще и долг в четыре-шесть будущих зарплат.
     Одно  из  самых  ходких   в  университетской   среде  слово  "арбайто",
занесенное из  немецкого языка еще в  довоенные времена, означает не  работу
вообще,  а   именно  приработок  на   стороне,  без   которого  не  мыслится
студенческая жизнь.
     Для  абсолютного  большинства  японской  молодежи   учиться  --  значит
одновременно подрабатывать себе на жизнь. Различие может быть  лишь  в  том,
что для одних "арбайто" -- это  дополнение  к помощи родителей, а для других
-- единственный источник средств к существованию.
     Самый  старый,  можно  сказать,  классический  вид  "арбайто"  --  быть
репетитором.  Спрос на  них  в  Японии есть всегда.  Чтобы  поступить  после
девятилетки  в  среднюю школу  второй ступени, надо  пройти  по конкурсу,  и
родители заблаговременно нанимают студентов готовить детей к экзаменам.
     Правда, одним репетиторством, даже если давать уроки ежедневно,  теперь
не проживешь. Кроме основной "арбайто", приходится подыскивать еще и другие.
Парни   покрепче  нанимаются   заталкивать  пассажиров  в   вагоны  метро  и
электрички.  Работа  тяжелая, но студенческий юмор уподобляет ее физзарядке:
"пик" приходится на утренние часы и длится сравнительно недолго.
     Когда начинается пора  экзаменов, в Токио можно увидеть странные  вещи.
Грузчики на причале спорят о теории относительности. Судомойка в закусочной,
улучив  свободную минутку, перелистывает учебник анатомии. Долговязый парень
в  цилиндре,  таскающий  ночью   рекламный  плакат  какого-то  сомнительного
заведения, при свете неоновых реклам читает "Международное право".
     Чем только не приходится заниматься будущим юристам, инженерам, врачам!
Они моют автомашины на заправочных станциях, упаковывают товары в магазинах,
обходят дома, разыскивая неплательщиков по счетам за воду или газ.
     Трудно  бывает  в  пору  экзаменов,  когда  для  "арбайто" не  остается
времени.  Трудно  в апреле и октябре,  когда,  кроме текущих  расходов, надо
вносить полугодовую плату за обучение. Однако для студента, который сам себе
зарабатывает на  жизнь, нет  ничего хуже, чем  заболеть.  Не  говоря  уже  о
дороговизне лечения, это попросту грозит голодом, если друзья не помогут.
     Далеко  не всякий  организм  выдерживает  перенапряжение  умственных  и
физических  сил,  с которым связаны  для японца университетские годы.  Самое
печальное, что многие узнают об этом слишком поздно.
     Миллион  студенческих лиц --  сколько  самопожертвования, даже героизма
требует их трудноутолимая  жажда  знаний! Япония вправе гордиться  этим.  Но
необходимы ли  подобные жертвы?  Неужто и  впрямь  в  стране нельзя изыскать
средств, чтобы помочь молодежи, поддержать ее порыв?
     Перед  Новым годом  японский студент нанимается в универмаг разносчиком
праздничных  покупок.  Сумму, которую он  с  превеликим трудом заработает за
трехнедельные каникулы, любой делец пускает на  ветер за час,  проведенный в
баре на Гиндзе.
     По   официальным  данным  налогового  управления,  частные   корпорации
ежегодно  расходуют на  "представительство"  или на так называемые  "деловые
кутежи" шестьсот миллиардов иен.  Фирмачи, которые списывают друг  на  друга
расходы по принципу  "сегодня угощаю я, завтра -- ты", дают  почти две трети
оборота всех японских ресторанов, баров и других заведений, где едят и пьют.
     Чем же  объяснить такое  расточительство  со  стороны капиталистических
предприятий,  которые отлично знают счет деньгам и зря не потратят ни  иены?
Ответ прост,  хотя  и  циничен:  лучше  промотать, чем  отдать  государству.
Деньги, которые облагались  бы  налогом  как  прибыль, под  видом  умышленно
раздутых представительских расходов включаются в издержки производства.
     Так транжирятся баснословные средства -- больше половины суммы, которая
взимается с корпораций в государственный бюджет.
     Еще пятьсот сорок  миллиардов иен в год (больше,  чем Франция и Италия,
вместо   взятые)    тратит   Япония    на   восхваление   капиталистического
благоденствия, то есть на коммерческую рекламу.
     В обществе, где ради  коммерции можно прокутить шестьсот миллиардов  да
еще  пятьсот  сорок  сжечь  в неоновом  пожарище,  не  находится шестидесяти
миллиардов  иен,  чтобы  освободить  студенчество  от изнурительных  поисков
побочного заработка.
     Не  служи г  ли сам  подобный  факт  достаточно  впечатляющей  рекламой
капиталистического  строя?  Когда  сопоставляешь  приведенные  цифры,  перед
глазами встает образ японского  юноши,  который  отдает  за книгу  несколько
монет, только что полученных за стакан собственной крови.

     Что касается до народного просвещения  в Японии,  то, сравнивая  массою
один целый народ с  другим, японцы, по моему мнению, суть самый просвещенный
народ во всей подсолнечной. В Японии нет человека, который бы не умел читать
и писать.
     "Записки капитана  В.  М. Головнина в  плену японцев в 1811, 1812, 1813
годах"

        "x x x"
     Кому  хоть мимоходом случалось побывать  в  Стране восходящего  солнца,
тому, без сомнения, не могла не  броситься в глаза поголовная грамотность ее
обитателей  и обилие  школ, рассеянных  по всему  лицу японской земли.  Даже
рикши  поражают  иностранца  знанием  недоступных  для  него  тайн  мудреной
японской письменности.
        "Д. Шнейдер, Япония и японцы. СПб.., 1895"

        "ИХ ПОМЫСЛЫ"
        "Купите счастливый сон"
     Рассекая  тихоокеанскую волну,  корабль мчался  к японским берегам. Его
квадратный парус казался алым от заходящего солнца, за которым он настойчиво
гнался.
     Семеро на  борту парусника очень  спешили. Но ветер народной  фантазии,
как всегда, доставил их  к сроку  --  когда гулкие раскаты старых  бронзовых
колоколов начали отбивать новогоднюю полночь.
     Япония замерла, отсчитывая эти сто восемь ударов. Ведь Новый год тут не
просто  праздник  из  праздников,  а  как бы  общий для  всего  народа  день
рождения. У японцев до недавнего  времени не  было обычая  праздновать  дату
своего появления  на  свет. Сто восьмой удар  новогоднего колокола добавляет
единицу сразу ко всем возрастам. Даже младенца,  родившеюся накануне, наутро
считают годовалым.
     В  новогоднюю  полночь человек становится на  гад  старше  и  к тому же
переступает некий  порог, за  которым его ждет совершенно новая судьба Двери
жилищ  принято  украшать  в эту  пору ветвями сосны, бамбука и сливы.  Сосна
олицетворяет  для  японцев долголетие, бамбук -- стойкость, а расцветающая в
разгар зимы слива -- жизнерадостность среди невзгод.
     К  этим общим пожеланиям каждый вправе  добавлять свои личные  надежды.
Вот почему в канун  праздника  по всей Японии бойко раскупаются  картинки  с
изображением  сказочного парусника. Их кладут под  подушку, чтобы  увидеть в
новогоднюю ночь самый желанный сон:
     семь  богов счастья  на  Драгоценном  корабле. Сон  же  этот предвещает
человеку исполнение его самой заветной мечты.
     Итак, парусник мчался к японским берегам. Человек непосвященный заметил
бы на борту трех толстяков, двух старцев,  воина и женщину. Однако каждый из
семерых вполне заслуживает того, чтобы познакомиться с ним поближе.
     Бога удачи Эбису  сразу отличишь  от двух других толстяков по удилищу в
руке и  окуню под  мышкой. Иным и  не может быть бог удачи в стране, где все
жители  заядлые  рыболовы и  даже  сам император  пристрастен к рыбалке.  За
помощью к Эбису обращаются те, кому, помимо снасти и сноровки, требуется еще
и везение рыбаки, мореходы, торговцы. Изображение толстяка с удочкой найдешь
почти  в  каждой лавке. Эбису,  однако, вместе с удачей  олицетворяет еще  и
честность.  Так  что один  день в  году торговцы  обязаны  пускать  товары в
полцены, как бы извиняясь за полученные сверх меры барыши.
     Может быть,  именно  поэтому в деловом мире больше, чем  Эбису, уважают
Дайкоку  --  дородного деревенского бородача, восседающего на куле  с рисом.
Когда-то  его  почитали  лишь  крестьяне  как  бога  плодородия,  способного
вознаградить за труд урожаем сам-сто.  Но  с тех пор как  в руках у бородача
оказался короткий  деревянный молоток,  Дайкоку стал к  тому же покровителем
всех   тех,  кому   требуется   искусство  выколачивать   деньги  торговцев,
биржевиков, банкиров; словом, из бога плодородия превратился в бога наживы.
     Наконец,  третий толстяк -- улыбчивый и  круглолицый бог  судьбы Хотэй.
Его  приметы:  бритая  голова  и  круглый живот,  выпирающий из  монашеского
одеяния.  Нрава он  беззаботного, даже  непутового,  что  при его  служебном
положении довольно рискованно, ибо не кто иной, как Хотэй, таскает за спиной
большущий  мешок с людскими судьбами. Богу судьбы поклоняются прорицатели  и
гадалки, а также политики и повара (те и другие иной  раз заварят такое, что
сами не ведают, что у них получится).
     Впрочем,  как   торговцы   вывешивают  в  лавке  Эбису,  чтобы  убедить
покупателей  в своей честности (хотя сами бьют челом  богу наживы  Дайкоку),
так  и  политики  вместо  Хотэя  любят  публично называть своим кумиром бога
мудрости Дзюродзина.
     Это ученого вида старец с длиннейшей бородой, который держит в руке еще
более длинный свиток знания,  то  и дело  дополняя  его.  Трудится он в поте
лица, ибо человечество  теперь чуть ли не каждые восемь лет удваивает  объем
познанного. Дзюродзин слывет к тому же любителем выпивки и женщин,  без чего
он попросту  не  был  бы достаточно мудрым  в понимании  японцев.  Философы,
судьи, изобретатели,  учителя, журналисты, как и упоминавшиеся уже политики,
считают Дзюродзина своим покровителем.
     Бог  долголетия  Фуку-року-дзю  --  это  маленький   лысый  старичок  с
непомерно высоким лбом (считается, что с годами череп вытягивается в длину).
Его неразлучные спутники  --  журавль, олень  и черепаха. Не  в  пример богу
мудрости бог долголетия отличается тихим нравом, он любит играть в шахматы и
считает  превеликой добродетелью  умение  зрителей молча  следить  за  чужой
партией.  Таких  людей  встречается,  впрочем, так  же мало,  как  достойных
бессмертия,  которое  он  может  даровать.  В  силу  личного пристрастия бог
долголетия  опекает шахматистов, а также  часовщиков, антикваров, садовников
--  людей труда тихого, имеющего отношение ко времени настоящему, прошедшему
или будущему.
     Особняком стоит на палубе Бишамон --  рослый воин с секирой, в шлеме  и
доспехах, на которых написано:  "Верность, долг, честь".  Бишамон не  любит,
когда  его  называют  богом войны,  доказывая, что  он не воитель,  а страж,
отчего и наречен покровителем полицейских и лекарей (военных, кстати, тоже).
     И  наконец,  единственная  женщина   в   обществе  семи  богов  --  это
покровительница искусств Бентен со своей неизменной лютней в руках. Девушки,
игравшие на такой лютне, не решались выходить замуж, боясь, что разгневанная
богиня лишит их музыкального дара. Бентен действительно не в меру ревнива --
к  чужим  талантам, к  чужой  славе, к  чужим  почитателям -- что,  впрочем,
отличает служителей искусства отнюдь не только в Японии.
     С  какими же  мыслями хотели японцы  увидеть  в  новогоднюю  ночь  этих
семерых на Драгоценном корабле?
     Самая, казалось бы, бесхитростная  мечта была у мальчугана  из  горного
селения   к  префектуре  Иватэ.  Ему  хотелось,  чтобы  на  праздники  домой
непременно  вернулся отец  и помог ему сделать большущего новогоднего змея с
лицом сегуна Иеясу.
     Отец  еще с жатвы уехал в Токио на какую-то стройку. Мальчугана послали
на  почту получить  от него  очередной перевод, а  заодно узнать,  ходят  ли
автобусы  после  вчерашней  метели. На беду  оказалось,  что  из-за  заносов
сообщение  опять прервано. Шагая назад  по глубокому снегу, мальчуган думал:
почему бы отцу не проложить через здешние горы такую же диковинную дорогу на
столбах, какую он строит над токийскими улицами?
     Дома мать с бабкой смотрели по телевизору новогодний концерт. На экране
отплясывали девицы в немыслимо коротких юбочках. И тут, как всегда, начались
сетования, что вот хоть и нет войны, а жить приходится как солдатке; что муж
больше в отходе, чем дома, а в городе, мол, на каждом шагу соблазн.
     Но  не  только крестьянки занесенного снегами  северо-востока хмурились
при виде  мини-юбок на телевизионном экране. С  таким же враждебным чувством
смотрел на них и глава ассоциации торговцев жемчугом.
     -- Всему  виной эта нелепая мода, этот подростковый стиль, это поветрие
на  все броское.  Треть  взращенных жемчужин не  находит  сбыта.  Приходится
свертывать  промыслы.  Не  заставишь же раковины  вместо  благородных перлов
плодить какие-нибудь светящиеся шарики для серег величиной с голубиное яйцо!
Если уж чего  и желать в Новом году, так чтобы у японок вновь пробудилось их
врожденное чувство меры и художественного вкуса...
     Торговец   жемчугом   был   несправедлив,    огульно    обвиняя   своих
соотечественниц в забвении  национальных  традиций, в  том,  что у  молодого
поколения притупилась присущая народу тяга к прекрасному.
     Если  бы  он  мог  видеть тех самых девушек, руками  которых был собран
стоящий перед ним цветной  телевизор! Неделю назад начальник сборочного цеха
не  узнал  своих  работниц, когда  они  повязали  головы  красными  лентами,
остановили конвейер и завели речь о прибавке нагр